Текст книги "Анти-Духлесс"

– Кто вы? – встрепенулся Жека, – в смысле, как мне к Вам можно обращаться?

– Насчет этикета вы особо не переживайте. Как у вас говорят: не парьтесь. Пока можете звать меня просто Вася. В дальнейшем будет видно. Может когда и познакомимся официально.

– Ха, Вася! Скажете тоже. Это сегодня даже как-то неприлично звучит. Как оскорбление какое-то. Может, есть еще какие-нибудь варианты? – активизировался вдруг Жека. Он никак не мог унять свое внезапное беспокойство, и поэтому пытался использовать в этих целях старое испытанное средство. И этим средством был тон его обычно негромкого голоса. В особые периоды тон этот становился нагловато-развязным, саркастическим и, можно даже сказать, глумливым до чрезвычайности становился он вдруг. – Ну, хотя бы Василий Алибабаевич, например?

– О! А, вы, оказывается, легко возбудимый юноша. Да-да, что-то я вспоминаю у вашего Маяковского: «Появились молодые, превоспитанные люди…». Да и, конечно же еще, алкоголь, наркотики…

– Ну да! Иногда выпиваем. И по дорожке любим пробежаться. А вы, стало быть, Ангел?

– Ангел? – бескровные губы господина-инкогнито искривила грустная четверть-улыбка. – В некотором смысле – да.

– А тогда, позвольте спросить Вас, Ангел-Вася, если Вы, конечно же, настаиваете на том, чтобы я Вас так называл: что это налито в Ваш бокал? – не унимался Жека.

– Честно? Сам не знаю. У меня ведь много помощников. И каждый пытается проявить особое рвение. Проявить обо мне заботу. Чтобы, как у вас тут нынче модно говорить, быть ближе к телу. Я знаю только одно, что помошничек, с которым я к вам нынче приехал, летал для сбора каких-то трав на Тибет, затем засветился на Кипре и в Аргентине. Но в итоге – это не алкоголь. Это что-то другое. Какая разница? Греет немного и ладно.

– Круто! Тибет, Кипр и Аргентина! – мечтательно закатил глаза Жека.

– Ничего особенного. Обычные места. Каждое со своей энергетикой. Он так когда-то задумал. Вот только все меньше и меньше чистых мест на этой планете остается. Он такого сценария вашего развития, по-моему, не предполагал. Вернее, предполагал, конечно же, но надеялся все же, Он на что-то другое.

– Кто это – он?

– Ах да, извините, отвлекся. Это я вспомнил об одном своем старом знакомом.

– Да, а как я здесь очутился? В смысле, за Вашим столом? И куда пропали эти дурные наркополицейские? – наконец пришел в себя Жека. Его внутренние вибрации, не то чтобы совсем исчезли, но стали уже заметно мягче сотрясать его скорбное нутро. Вместе с наступившим облегчением несколько смягчилась и тональность его речи. Стала речь его менее агрессивной, но не потеряла еще некоторых нагловатых своих оттенков.

– Как очутились? Очень просто. Это я вас сюда, за стол, в смысле пригласил. А наркополицейских выгнал. Нет, не сам, конечно. Помощник мой подсуетился. Они ведь как из сортира выкатились, сразу достали свои пукалки и давай палить во все стороны. Видно, сильно вы их там чем-то огорчили. Но это ваши дела. А при чем здесь, спрашивается, остальные? Не люблю шума.

– А он, помощник Ваш, сейчас здесь?

– Ну, не то чтобы совсем уж здесь. В этом тухлом кабаке его точно нет. Не любит он всего этого безобразия. Поэтому он всегда где-то неподалеку и всегда начеку.

– А Вы, стало быть, эти, как Вы изволили выразиться, тухлые кабаки любите?

– Да нет. Иногда, просто хочется посмотреть, куда все это, в конце-концов, катится. Это ведь только в таких злачных местах можно увидеть, а не на заседаниях какой-нибудь вашей думы. Там все же пусть и не намного, но все же поприличней. По крайней мере, там хотя бы иногда пытаются правильные слова говорить. О культуре, например. Хотя и там всякого можно насмотреться. Но здесь это «всякое» более выпукло. И депутата тут, опять же, можно встретить. И посмотреть на его элитарное поведение в этом низменном быту.

– А, так Вы иностранец! Я-то сразу и не понял, уж очень хорошо вы по-русски разговариваете. Совершенно без акцента.

– А я на всех языках разговариваю одинаково хорошо.

– Смелое заявление. Готов биться об заклад, что английский-то я уж всяко получше Вас знаю. По английскому, я у себя в офисе самый продвинутый. Ну да ладно. Не будем зацикливаться на лингвистике. Более интересно было бы узнать, что же Вы такого необычного здесь у нас увидели? Чего-нибудь такого, ну совсем уж отличного от каких-нибудь других мест? Вы ведь, наверное, много где уже побывали? И куда мы все вместе здесь, интересно, катимся? Или не все вместе мы катимся? Или вовсе даже никуда не катимся, а победоносно идем куда-то вверх? По крутой лестнице научно-технического прогресса? Скачем через ступеньку?

Но незнакомец, казалось, уже и не слышал Жеку. Он еще где-то в середине Жекиной тирады рассеяно перевел свой отсутствующий взгляд на развлекающихся посетителей «Ямы» и еле слышно в полной задумчивости что-то сам себе нашептывал. Прервав словесный понос, Жека резко пододвинул стул по-ближе к иностранцу и до предела напряг слух. Со стороны казалось, что по ушам его забегали быгорки напрягающихся ушных мышц. После того как слуховой аппарат Жеки вышел на предельные режимы работы ему кое-что удалось разобрать: «И зачем Он только разрушил эти несчастные города? Все равно ведь ничему этим не научил он этот народец. Тогда для чего все это было? Не из-за моря ведь он это сделал. Море можно было и в другом, более безлюдном месте разлить. Оно теперь мелеет. Потому как, не самое это удачное для моря место. Видимо, все же замысел состоял в чем-то другом. Воистину, неисповедимы пути Его. А этим, похоже, никогда не избавиться от какого-то вживленного порока. Этот порок и привел к первородному греху, а дальше пошло-поехало».

А развлекающиеся педерасты и лесбиянки, не обращая ни на кого внимания уже вовсю предавались своим оргиям и при этом истошно вопили хором:

 
Drive boy dog boy
Dirty numb angel boy
In the doorway boy
She was a lipstick boy
She was a beautiful boy
And tears boy
And all in your innerspace boy…
You had
hands girl boy
and steel boy
You had chemicals boy
I've grown so close to you
Boy and you just groan boy
She said comeover comeover
She smiled at you boy.
 

«Вы про что это снова заговорили? Опять знакомого вспомнили?» – оскорбился, было таким явным проявлением невнимания к своей персоне, Жека.

Незнакомец еще некоторое время беззвучно шевелил подобием пунктиром обозначенных губ и, наконец, вновь обратил внимание на приунывшего Жеку.

– А вам, молодой человек, лучше бы отсюда уйти. И чем скорей, вы это сделаете, тем будет лучше.

– Кому это лучше? Вечер в самом разгаре. Всю неделю мечтал именно здесь повеселиться, – заартачился, было Жека.

– Как вам будет угодно. Только сейчас вернутся обиженные наркополицейские с отрядом сочувствующего им, как это у вас называется? ОМОН, по-моему. И всем присутствующим сразу станет, как говорят в одном вашем южном городе, мало места. Так что как хотите. А мне эти приключения совершенно ни к чему.

В этот момент кто-то потянул Жеку за рукав. Жека обернулся и увидел Леночку. Ее скулы были судорожно сжаты, накатившим на нее желанием. Багряный румянец нахлынувшей страсти разлился по ее пухлым и дрябловатым уже щекам. Она мычала что-то нечленораздельно-страстное и куда-то приглашала, звала, о чем-то умоляла своими мутными, состоящими только из зрачков, глазами. Глаза эти призрачно сияли в мутном кабацком сумраке. Так было уже не раз. Очень часто так, в самый разгар веселой дружеской пирушки, приглашала она вдруг Жеку посетить заветную кабинку в сортире. Посетить и предаться безудержным оргиям. Если не могла найти кого-нибудь другого. А находить кого-то другого с годами становилось все труднее. Все чаще и чаще приходилось рассчитывать на школьную дружбу. Но, все же, тех, кого удавалось ей найти, приглашала всегда почему-то молча. Видимо считала, что в этой ситуации всякие слова будут лишними. А может, просто не удавалось разжать сведенные страстной судорогой челюсти? Непонятно. Но факт остается фактом. Приглашала всегда только так, лишь горящей парой своих обдолбанных глаз. И Жека часто соглашался. Оно и понятно. Друзья познаются в беде. Но сегодня Жеке уже почему-то не хотелось больше посещать это заведение. Во-первых, он уже все свои самые душетрепещащие потребности на сегодня удовлетворил. А во-вторых, в заведении еще не были решены проблемы с системой вентиляции. К тому же Жека еще не закончил свой разговор с этим странным иностранным господином. Поэтому Жека презрительно показал Леночке поднятый вверх указательный палец правой своей руки (это означало, что совокупление будет проходить сегодня виртуально) и вновь повернулся к собеседнику. Но того уже не было. На том месте, где только что стоял бокал со странного цвета напитком, уже лежал потрепанный ресторанный счет. Счет, судя по небрежно торчащим из его дермантиновой обложки купюрам «чаевых» был уже оплачен. Жека бросился было к официантам, но никто из них не видел, куда и когда ушел этот иностранец. Странное дело, но официанты даже не могли вспомнить, как выглядел этот иностранный господин! И когда Жека пытался им словесно его описать, официанты только озадаченно хлопали своими обдолбанными глазами и терли свои узкие, покрытые испариной лбы: «Да-да, кто-то был за этим столиком. Он же специально и задолго был заказан! Кто заказывал? Не можем вспомнить. А за столиком точно кто-то сидел сегодня. Подождите. А вот же счет. Все оплачено. И «чаевые» солидные. Так что и не было у нас никакой надобности кого-то там запоминать! Мы и так уже все тут сбились с ног. И кроме бабла нас давно уже ничего не интересует».

Жека одевает свое черное пальто, аккуратно обматывает свое утонченное горло безукоризненно белым шарфом и быстро выходит на улицу. Он еще надеется увидеть своего недавнего собеседника мучающимся в поиске такси. На улице уже давно темно. Жека закуривает сигарету и впивается в темноту. Темнота, как и всегда, впивается в Жеку. Тщетно. В темноте уже никого нет. «Конечно, – думает Жека, – какое может быть такси. На такси такой «фрукт» не поедет. У него ведь, наверное, по всему свету помощники. И здесь уже подсуетились. Подогнали по первому сигналу ему какой-нибудь «Бентли» или «Линкольн», на худой конец. Шестерки. И за что у нас так любят иностранцев?» Вечер был безнадежно испорчен. Ничего больше не оставалось, кроме как немедленно покинуть эту недружелюбную окраину. Тем более, что встреча с ОМОНом никак не входила в сегодняшние Жекины планы. Достаточно с него было наркополицейских. Неистовых в полнейшем своем беспределе. И все это непотребство нынче правовым государством называется. Это что теперь войдет в повседневную практику правоохранительных органов – отбивать почки каждому гражданину решившему справить нужду? Отстой просто какой-то. Как так можно жить? Ну, ничего, Жека он ведь тоже не пальце деланный, не ударил он перед этими безпредельщиками лицом в грязь. Вел себя очень достойно и не дал замарать свое честное имя. Более того – это им, этим долбанным наркополицейским пришлось уползать обосранными. Ага, вон и автобусы с голубыми проблесковыми маячками! Отмылись, кажется. Смотри, ты, быстро. Видимо, сильно торопились. А это значит, что и нам уже пора.

Жека быстро проходит мимо памятника Героям Плевны. Это любимое тусовочное место всех педерастов этой окраины. «Интересно, что может быть общего между героями, сражавшимися за Шипку и Плевну, и спасшими, в конце-концов, своих болгарских «братушек» от турецкого ига и этими заполонившими все в округе педерастами? Что, в конце-концов, этих гомиков сюда притягивает? Именно на это место? Плевна и плевра, конечно, созвучны. Хотя при чем здесь это? Педерастов ведь плевра совсем не интересует. В том месте, которое их всегда интересует, плевра почему-то никогда не вырастает. А жаль! Вот бы было хорошо, если бы все же вырастала. Шершавая такая, как самая грубая наждачная бумага. И чтобы из нее еще торчали острые такие шипы. Как из взрослого кактуса. Глядишь, и эта мерзота бы вскоре вся перевелась. Но нет, почему-то никак эта колючая плевра в нужном месте не вырастает, а падаль эта только множится».

Жека проходит по Москворецком мосту и смотрит на узоры его перил. Узоры причудливо изгибаются в темноте и внимательно смотрят на Жеку. Их взгляды навевают на воспаленные Жекины мозги новые патриотические мысли и догадки: «А может эти пидоры чувствуют некую родственность с тем безобразнейшим поведением, которое сейчас демонстрируют правители потомков этих самых «братушек»? Родственность с правителями, разрушающими памятники воинам-освободителям? Родственность со всяческими другими безобразиями типа вступления в НАТО и все такое прочее? Может, именно это им так сильно как раз-таки и нравится? Они ведь просто обожают, когда к ним кто-то, попросту говоря, жопой своей неблагодарной поворачивается? Вообще, что-то все не так: и погода плохая и все они там сволочи и педерасты. Тьфу ты, какая мерзость вокруг. А народец-то навстречу какой попадается… Просто гады какие-то. Сволочи какие-то все и педерасты…».

С такими вот путанными и беспорядочными мыслями возвращался Жека в столицу. Он уже переходит речку Яуза судорожно хватаясь за перила угрожающе раскачивающегося Чугунного моста, идет по Пятницкой и сворачивает на Новокузнецкую улицу, далее переходит он по Краснохолмскому мосту через речушку Москва и попадает на Садовое кольцо, пересекает его и появляется на Таганской площади. Далее Жека идет по улице Нижегородской, Рязанскому, Лермонтовскому и Октябрьскому проспектам и сворачивает, наконец, в знаменитый Люберецкий автомобильный туннель. Пройдя туннель, идет Жека по улице Инициативной, вдоль старого люберецкого кладбища. В глубине ночного кладбища то и дело вспыхивают огоньки зажигалок. Это бдят в ночи знаменитые люберецкие наркоманы. И Жека всех их знает. А все, без исключения, люберецкие наркоманы знают Жеку. Замечательные люди. Со многими из наркоманов его связывает крепкая мужская дружба. От этих блуждающих в ночи огоньков разливается вдруг по останкам Жекиной души благодатное тепло. «Друзья, – думает он, – мирно так косячат себе и ширяются себе по тихоньку! Мирные такие. Никого не трогают. Сладкой дури вам по-дольше, братаны, и космических грез на заросших могильных холмиках».

И на этом моменте-мгновении тихого Жекиного торжества и добродушия, ролик с первой партией образов вдруг неожиданно обрывается. И не успевает Жека встрепенуться, как включается видеоролик второй. Экран мигает и слышатся голоса:

I’d like it too, sir.

Will you press my shirt, please.

What a stupid situation!

What’s so funny?

The river is not far from here.

Видеоролик второй. Ночные диалоги в Николаевском экспрессе

Жека сидит за столиком в вагоне-ресторане самого отстойного в истории железнодорожного транспорта поезда с длинным названием «Николаевский Экспресс» вместе со своим хмурым настроением. Поезд на всех электронах летит в город Санкт-Петербург. На столике перед Жекой сегодня стоят Chivas Regal Royal Salute, Glen Garioch, Bruichladdich, Glenfiddich, Springbank, Auchentoshan, Evan Williams, Midleton Very Rare. Таких напитков как: Suntory Yamazaki Single Malt Whiskey, Sazerac Rye, Johnny Walker Green Label, Bernheim Original Kentucky Straight Wheat Whiskey, Jack Daniels Single Barrel Whiskey в ресторанном баре не оказалось. Но это ничего. Ехать-то всего одну ночь. Можно ведь и это не успеть выпить все до выпуклого донышка. К тому же в двухместном Жекином купе по небольшим дорожным сумкам типа «Hermes», «Delsey» и «Samsonite» были аккуратно разложены солидные запасы МДМА, МДА, МДЕА. В этот раз Жека даже не поленился взять с собой немного МБДБ. Чтобы не возникло у него каких-нибудь проблем в этом нищем Питере. Городок вроде ничего так, но баблосов там вращалось гораздо меньше, чем в Люберцах. А когда баблосов в обороте мало, мало и необходимых для здоровья медикаментов. Ничего не поделаешь. Таковы законы рыночной экономики.

С запасом медикаментов все понятно. Как и всякий уважающий себя маркетолог, Жека просто обязан был быть рачительным и предусмотрительным. Но зачем ему вдруг понадобилось столько тары? Зачем все эти Hermes», «Delsey» и «Samsonite»? Все дело в том, что был Жека, оказывается, еще и сентиментальным романтиком. Поэтому частенько привозил он из своих питерских командировок камни, отломленные от питерской тоски. А ломал он, как правило, много. Про запас. Потому как очень уж он рачительный. Отсюда и обилие тары. А зачем ему вообще были нужны эти камни? Как это, зачем? Неужели не понятно? Для равновесия в своем необузданном романтизме. Чтобы в клочья не разнесло от этой необузданности. Начнет Жека, бывалыча, давиться смехом после десятка выкуренных косячков и вот-вот уже сейчас кажется, что лопнет он. Ан, нет – скок-скок к дорожной сумке, откусит с хрустом спасительный кусочек камешка от питерской тоски – и под скомканный язык его. И все. Порядок. По мере рассасывания, наступает в организме требуемое равновесие. Вот такой вот питерский синдром имел место быть в судьбе маркетолога. У Жеки вообще с Питером были всегда какие-то особые отношения. Он часто позволял себе в отношении Питера чрезвычайно наглые выходки. Жека мог, например, позволить себе время от времени метать в Питер непотушенными сигаретами. Бывалыча только выйдет он из вагона на Московском вокзале, и давай себе метать окурки во все стороны. На что Питер реагировал совершенно неадекватно. Он, в ответ, снисходительно бросал на обдолбанную Жекину голову лишь жалкую щепотку своего фирменного дождя. И это, вместо того, чтобы немедленно смыть этого люберецкого засранца в ближайшую канализационную трубу. Но, Питер, видимо, был слишком велик, для того, чтобы всерьез реагировать на пьяные выходки вечно обдолбанного Жеки. А тот, тем временем, продолжал бесчинствовать. В кругу своих знакомых он уже всерьез рассуждал о заключении с Питером неких междинастические браков (???). Сравнивая себя с молодым принцем-престолонаследником (????), которого кто-то собирается женить на каких-то страшных бабах по политическим мотивам, с цель планового забора у населения какой-то голубой крови (?????). Поэтому как он иногда говаривал, сидя в состоянии сильной усталости в каком-нибудь излюбленном маркетологами кабаке: «хочешь не хочешь, а жить придется. Жить, трахаться и рожать новых престолонаследников». В такие минуты даже обдолбанные вусмерть маркетологи понимали, что Жеку попросту уже куда-то совсем уж не туда заносит. Понимали маркетологи, что это может все скоро очень плохо кончится (больницами Скворцова-Степанова или Кащенко, в зависимости от места проишествия), но ничего не могли ему возразить по причине своего пьяного состояния и абсолютной обдолбанности. Они молча кивали своими пустыми головами и хлопали веками своих мутных глаз. Это пьяно-обдолбанное безмолвие вливало в Жеку дополнительную порцию ощущения собственного величия. И он начинал с упоением писать об этом свои мерзкие книжонки. Ладно бы просто так писать, как говориться, «в ящик стола». Нет, еще умудрялся он книжки эти иногда и публиковать. Выпускал иногда он в свет этих уродцев на деньги прославляемых в этих же книжонках спонсоров! А спонсоры так были иной раз довольны Жекой, что периодически подкупали продажных членов жюри различных литературных конкурсов деятельно хлопоча об его лауреатстве. Иногда им это даже удавалось и приводило Жеку в неописуемый восторг. Ладно бы дело ограничивалось только восторгами, а то ведь это сподвигало поганца на новые «литературные» подвиги! И это становилось уже опасным. Опасным не для литературы вообще. Для настоящей литературы подобные инсенуации – это как слону дробина. Опасность заключалась в формировании некоего образа героя нашего времени – вечно пьяного и обдолбанного развратника-маркетолога, в неокрепших умах малообразованной части современной молодежи. А малообразованная, но современная молодежь, она ведь настоящей-то литературы не читает. Опусы, типа Жекиных, почитывает она иногда и говорит: «Прикольно!». Отсюда и опасность. И виноваты в существовании этой опасности были окружавшие Жеку сподвижники-маркетологи. К сожалению, не нашлось среди них ни одного, кто бы нашел в себе силы, собрал свою волю в кулак и после очередной бредовой Жекиной тирады выкрикнул бы, взбрыкнув обдолбанно-пьяной головой: «А вот нэ надо нас дурыты! У нас нэма дурних!» И обязательно на хохлятском языке это надо было бы сделать. Ибо нет языка конкретней! Как, например, на русском языке в романсе описывается возможность внезапной смерти героя? Очень слезливо: «Паду ли я, стрелой пронзенный…». Героя еще никто ничем не пронзил, а он уже такую возможность предположил и тут же нюни распустил себя жалеючи. А как у хохлов? Все чисто конкретно: «Впаду и я драчком пропертый…». Во как! И ни каких слюней. Но, к сожалению, не нашлось такого героя среди маркетологов и Жека распоясался окончательно.

Но шут с ними, с маркетологами этими, самое ведь интересное – это то, что в минуты этих бредовых Жекиных откровений молчал и Питер! Не видно было никому, кивал ли головой этот «старый пес», но то, что молчал – это точно. То ли город не понимал, что весь этот бред относится к нему. Или же город все же понимал, что все произнесенное Жекой, является клинико-патологическим бредом алко-наркотического характера и, проявляя ложный гуманизм, старался лишний раз не беспокоить хворого. А зря. Чувствуя свою безнаказность, эта полная псевдоголубой крови и воинствующая бездарь в очередной раз ничтоже сумняшись катила в чрево этого пока еще красивейшего города. Катила вовсе не для того, чтобы посетить Эрмитаж или, к примеру, Кунсткамеру. Вроде как по делам она катила. А какие у этой обдолбанной серости могли быть в Питере дела? Оказывается, были. И очень даже важные. Все дело в том, что решил Жека перейти к практической части своих безумно-пьяных идей. Решился он таки сделать предложение сразу всем проживающим в Питере страшным бабам с голубой кровью, а затем только и делать, что заниматься с ними непрерывным деторождением каких-нибудь голубых престолонаследников. Вот как! Ни много, ни мало. Масштаб, понимаете ли. Задача эта, конечно же, и для Джеймса Бонда была бы трудновыполнимой. Но попытаться, безусловно, стоило. Ведь за дело брался не кто-нибудь, а, пока еще целый, маркетолог.

Интересно было бы посмотреть на то, как бы это все проиходило. Но вся беда в том, что все это были очередные пустые декларации. Все это было игрой на падкую до сенсаций маркетологическую публику, провожавшую Жеку на вокзале. На самом деле ехала эта бездарь, чтобы в очередной раз элементарно так напакостить великому городу: покидаться в него недокуренными до фильтра сигаретами типа «бычок», использованными презервативами и пустыми бутылками. А всякая чушь про страшных баб была придумана им просто так, типа для маскировки.

Одет этот потенциальный псевдо-родитель престолонаследников в этот раз был очень даже просто. По-дорожному. В демократичный спортивный костюм Vintage, под которым красовалась красная футболка с надписью «HOMELESS. WILL WORK FOR FOOD», и кроссовки типа «Fila for Ferrari». Алкогольные запасы ресторана на колесах постепенно таяли. Но в купе идти не хотелось. На Жекино несчастье МПС подложило ему огромных размеров свинью. Свинья была представлена в образе совершенно отстойного попутчика по двухместному Жекиному купе. Совершенно отстойный попутчик являл собой типичного старпера-маразматика. Маразматик с первых же минут знакомства задолбал Жеку своими гнилыми базарами про свои молодые годы и пьяные оргии в какой-то деревне под Питером. Старпер-маразматик когда-то строил БАМ и ехал теперь в турне по Дальнему Востоку, дабы навестить своих отстойных и давно закисших в глубоком маразме старперов-корешей. Несмотря на патологическую несвежесть своих вечно обдолбанных мыслей, Жека рискнул высказать вслух свое удивление странностью маршрута, выбранного старпером-маразматиком для своего дальневосточного турне. На что отстойный старпер сначала поинтересовался: «А как еще можно туда доехать?», а потом вдруг разразился потоком грязных ругательств относительно всего молодого поколения в целом. Он кричал что-то о разрушенном институте семьи, о какой-то потерянной совести и поруганной морали. Полный отстой! Ясное дело – маразматик. Жека даже не стал вступать в бессмысленную полемику и отстаивать современные принципы бытия. Бесполезно. Все равно ничего не поймет этот обезумевший старпер про сексуальную революцию и равенство прав и свобод. К тому же, от старпера-маразматика омерзительно разило смесью отрицательной энергетики и запахом отстойного коньячного напитка «Московский». Этим напитком угощали всех VIP-пассажиров «Николаевского экспресса». А черную энергетику старпер-маразматик, видимо, пронес с собой. Жека не любил ни того, не другого. А уж когда это все перемешивалось и достигало прямо-таки какого-то синергетического эффекта, молниеносно проскакивая точку своей бифуркации, начинал Жека просто люто ненавидеть все это непотребство.

Поэтому, дабы не нагнетать обстановку и не рисковать своей непорочной аурой, Жека предпочел ретироваться из недружелюбного купе. А куда можно было ретироваться в этом отстойном экспрессе? Не торчать же в коридоре. По коридору ведь то и дело снуют в пижамах эти отстойные папики-старперы со своими непомерно вздутыми животами. И порой попадаются такие экземпляры, которых легче перепрыгнуть, чем обойти. Ну, что же. Тогда только в тамбур или в вагонный кабак. В тамбурах «Николаевского экспресса» было очень неуютно. Неуютно, главным образом, из-за того, что было там очень тесно. А в тесных тамбурах, несмотря на многочисленные и разнонаправленные сквозняковые потоки несвежего наружного воздуха, постоянно висели облака дешево-табачного дыма. К тому же в этих тамбурах никогда не мылись полы, и если не хвататься руками за склизкие, желтые от никотина стены, то можно было споткнуться о кучу какого-нибудь столетнего в несвежести своей затвердевшего дерьма и упасть в лужу какой-нибудь липкой блевотины, источающей запах прокисшей мочи и халявного коньячного напитка. Жеке все это было неприятно. И поэтому он, отчаянно на чем-то скользя, судорожно за что-то хватаясь, через что-то перепрыгивая и от чего-то задыхаясь, поминутно задерживая дыхание, в конце-концов, пробрался-таки в прицепленный к этому отстою кабак.

Пробрался-таки наш настырный маркетолог в это царство относительной чистоты, дешевого дневного освещения и возбуждающих слизистую оболочку желудка мерзких запахов. «Царство» отчаянно болталось на грубости рельсовых стыков и отстойно дребезжало металлической посудой. Официально все это называлось вагоном-рестораном, но Жека всегда называл его «столыпинской теплушкой». Он всегда любил эстетически о чем-либо высказываться. Теплушка так теплушка. С классиками ведь не поспоришь. Правда, что такое «теплушка» наш «классик» точно не знал, но все же догадывался. Имел он на этот счет некоторые догадки. А вот кто такой Столыпин «классик» не мог даже и предположить. А зачем перегружать мозг? Это же не мешает, взять и просто так что-то, по своему, назвать. Услышал где-то что-то и ляпнул себе.

Надо отметить, что «теплушка» эта была тщательно замаскирована под средних размеров городскую, в совковости своей, общепитовскую такую столовую. При ближайшем рассмотрении окружающей обстановки можно было без труда определить, что в этом милом кабачке очень уж давно не проводилась сколь-нибудь серьезная приборка. Наверное, со времен последнего царя Николая. Он, Николай, в этом поезде, наверное, подписал указ о своем отречении, проезжая по дороге домой мимо Пскова. Сидел-сидел себе в Могилеве, чувствует – мало от него войскам пользы, а тут еще вдруг по царице соскучился. Что делать? Просто так ведь с фронта-то не уедешь. Это ведь дезертирством попахивает! Ну и придумал, наконец. Взял себе по-простому так и отрекся от царства, а отрекшись, снял с себя еще и обязанности Верховного главнокомандующего. Совсем тогда хорошо ему стало: награбленного всей династией бабла в общаке много, а обязанностей никаких. И домой! Славные были времена. И, видимо, с тех пор, как в этом, с позволения сказать, экспрессе была подписана это мерзкая бумажка, с тех пор в этой «теплушке» и не убирались. А для кого тут все мыть? Царя-то давно уже нет. Он нынче в святые записался. А святые на поездах не ездят. Как им сказочно повезло. Надо тоже когда-нибудь попробовать приблизиться к этой святости. Только конечно не так как этот бездарный потомок Романовых. Это же надо было так умудриться! Отдать управление великой страной бесовским силам во главе с бесноватым «старцем», погрузить страну в хаос братоубийственной гражданской войны и при этом умудриться попасть в число святых! Во, как! Вроде и смерть была у него не мученической. Не пытал его никто. Наверное, мы чего-то недопонимаем.

Ну да ладно. Всего на свете никогда ведь не узнаешь. Но то, что «Николаевский Экспресс» был историческим поездом – это известно достоверно. К обшивке его локомотива даже была прикручена соответствующая табличка с дарственной надписью последнего царя-императора. «Поэтому-то, видать, поезд так и назвали – Николаевский», – осенило всегда догадливого маркетолога вспомнившего про надпись на табличке, которую он прочел мимоходом при посадке в поезд, – поэтому-то и не моют ничего здесь, берегут исторические следы и отпечатки!» Но, справедливости ради, надо отметить, что в несвежем помещении «теплушки» было все же немного поприятней, чем в удручающей тесноте вагонных тамбуров. Повоздушней, как-то, все там было. Понятное дело, все ж таки это, как-никак, предприятие общественного питания. Под присмотром строгой СЭС и все такое.

Осмотревшись, Жека устало опустился на обитую дешевым дермантином скамейку, привинченную к полу большими ржавыми болтами. Скамейка была привинчена неподалеку от прибитого к полу гвоздями небольшого кривоватого на вид столика. Поверхность столика непрерывно дребезжала и выглядела очень неопрятно. К этой неопрятности надежно липли рукава. Вместе с тем, поверхность стола не была такой совсем уж скучно пустой. На ней подрагивали засиженные большими зелеными мухами влажно-сероватые матерчатые салфетки. Кроме того, на этом вибрирующем столике уютно примостились приборы со специями и миниатюрная вазочка с каким-то, тоже густо засиженным мухами, высохшим искусственным соцветием. Сами же мухи роились неподалеку. Прямо под желтоватым потолком. Жека не обращал на них никакого внимания. Он уже зацепился взглядом за стол. Взгляд рассмеялся. Видимо, стол этот очень был смешон, в своей совковой отстойности. Несмотря на это, Жека решил придать этому отстойному столу еще более веселое выражение. И именно поэтому на его липкой, изрытой неровностями поверхности очень скоро появились Chivas Regal Royal Salute, Glen Garioch, Bruichladdich, Glenfiddich, Springbank, Auchentoshan, Evan Williams, Midleton Very Rare. Можно было бы заказать еще чего-нибудь повеселее, но как мы уже отмечали, ничего больше в этом отстойном и дребезжащем кабаке не было. Наверное, уже все выпили, эти неугомонные шельмы. Эти проклятые старперы. И когда только успели? В принципе, конечно, должно было хватить Жеке и этого. Ну, а если, все же не хватит, то придется тогда идти в полное опасностей купе. И снова преодолевать все эти удушливые тамбуры. Фу, какая пакость. А здесь так светло и тепло. И почти ничем не воняет. Разве что когда открывается тамбур, пахнет чем-нибудь особенно мерзким. Но это случается редко. Ночь. Уже никто никуда не ходит. Все пузатые старперы-папики-маразматики, вся это отстойная и примитивная серость давно уже спит. С печалью вглядываясь в заоконную тьму, под рвущий душу перестук колес страдают в такие часы только ранимые маркетологи. Страдают они в такие часы от одиночества и невозможности самореализоваться. Страдают и омывают своими теплыми слезами обломки разрушенной кем-то мечты. И в такие вот печальные минуты, никак не достичь им эякуляции, пусть даже и преждевременной.