Текст книги "Повесть о потерянном времени"

Тем временем, очертания фигуры, облаченные в отстойное кавалерийское одеяние, как-то странно раскачиваясь, тайком прокрадывались в строй стоящей с краю пятой роты, но были замечены зорким оком гарнизонного начальника: «Ко мне, ублюдок! Бояться! Кал ронять на плац! Почему не дымится? Я же сказал – боятся!» Фигура вздрогнула и от неё что-то отделилось. Фигура непроизвольно подпрыгнула, видимо действительно не на шутку испугавшись. Очертания фигуры из-за частых вибраций вновь приобрели размытость и стали напоминать серое предгрозовое облако. «Облако» покаянно и как-то боком двинулось в сторону гарнизонного начальника, старательно пытаясь продемонстрировать строевой шаг. Надо отметить, что этот замысловатый шаг фигуре никак не удавался: как только нога взмывала над поверхностью плаца, фигура начинала давать крен в сторону, противоположную поднятой ноге, а для того, чтобы хоть как-то сохранить равновесие и в окончательном позоре не рухнуть на твердую поверхность, этой фигуре приходилось продвигаться вперед, постоянно захлестывая ногой за ногу.

Глядя на это судорожное перемещение, усталый и жаждущий праведного сна военный люд вдруг зашелся в неистовом гоготе. Только сейчас, во время выполнения этих замысловатых «па», стало вдруг очень заметно, до неприличия просто стало заметно, что фигура незадачливого прапорщика была облачена, помимо шинели, лишь в громадных размеров яловые сапожищи и увенчана была потертой, сплющенной в блин фуражкой. И все. Больше ничего. Совсем ничего! Окончательно подвел прапора кавалерийский шинельный разрез. Прапор, видимо, хорошо, душевно так гостил у знатной доярки из соседнего колхоза. Гостил до тех пор, пока неожиданно рано не вернулся с начавшейся посевной муж этой развратной передовицы труда – не менее знатный, но морально стойкий тракторист. Вернулся и стал свидетелем сцены, очень живо описанной в одной из песен Высоцкого:

 
Возвращаюсь я с работы,
Рашпиль ставлю у стены,
Вдруг в окно порхает кто-то
Из постели от жены.
 

В общем, что успел схватить прапор, прежде чем отправиться в памятный поврежденными конечностями полет, то и напялил потом на себя. Напялил, и овладело им вдруг присущее всем военным непреодолимое чувство долга. А окончательно овладев прапором беспокойное это чувство, вдруг пробудило в нем смутные воспоминания. Смутные воспоминания привели, в свою очередь, к обрывочным и резким суждениям в виде безжалостных вопросов к самому себе: «Какое сегодня число? Какой день недели? Месяц? Где я? Уходил из дома сразу же после того, как вернулся из наряда? Или же на следующий день? Куда уходил? Что говорил?»

И вдруг как из рога изобилия на бедовую голову прапора посыпались ответы: «Три дня назад сменился и сразу же ушел. Еще про какую-то войну говорил. Какое-то секретное спецзадание упоминал. Большие деньги Нинке сулил. Последние ведь забрал, сволочь. Где же они, кстати? В мешках, конечно же! А где мешки? Под глазами, как всегда!» Сразу за ответами наметились позывы к конкретным действиям: «Скорее в часть! Меня же, небось, уже ищут там давным-давно! Ищут, наверное, уже и всячески укоряют! И, на этот раз, совершенно справедливо укоряют!» Так вот, скорее всего, сработало неистребимое чувство долга у загулявшего было прапора, схватило оно его и привело на ночной плац. Домой сразу не решился он пойти. А что? Хоть так. И то хорошо. Некоторых прапоров вообще месяцами ищут. С офицерами такого, за редким исключением, не случается. Они, офицеры-то эти, все до одного карьеристы. Им звания и награды всякие подавай, переводы на службу в столицу снятся им. А прапора, что им, сердешным? Они свои гордые звания «знаменосцев» уже давно получили, а награды и переводы им эти без особой надобности. Вот только жилье свое не помешало бы, конечно, заиметь. А отдельное жилье за загулы как-то не стремился никто им предоставить. Ну а уж если жилье уже получено, – я вас умоляю… Сразу начинает тянуть их на всевозможные в сельской местности приключения, прапоров этих. А коварные колхозницы тут как тут, подстерегают загулявших прапоров, а потом хвать их за шиворот или еще за что – и волокут их, разомлевших от свежего воздуха, в какое-нибудь тихое убежище. А дальше все по накатанной схеме: пригреют прапора-гуляку где-нибудь в удаленной от воинской части деревеньке, доведут самогоном до состояния амнезии и пустят потом по рукам. Только-то тщательно спланированные и добросовестно проведенные оперативно-розыскные мероприятия и могли иной раз спасти доверчивых прапоров от полного физического истощения. Но это все крайние случаи. А здесь… Сам ведь пришел Окрошкин-то, наперекор судьбе, можно сказать, пришел. Не допустил он крайнего случая. Что, скажете, не было у него других адресов? Снова вспоминаем Высоцкого: «У него в любой деревне две-три бабы точно есть!» А он, Окрошкин, собрал всю свою могучую волю в кулак и пришел. Ну, пусть не в той форме одежды пришел он, в какой его хотел видеть в столь поздний час гарнизонный начальник! Но это же не повод, чтобы кричать на весь ночной гарнизон под гомерический хохот уже приплясывающих на плацу военных:

– А-а-а! Гребаный, Шай-храй-чук! Уберите немедленно с плаца своего голожопого прапорщика! Ходит здесь, яйцами по асфальту елозит! Не боится ничего, сволочь: видите кал не дымится? Он же пьяный еще! А потому и герой! Ничего-ничего, я завтра с вас с обоих портки по срываю и мошонки по оборву! В семь утра ко мне с этим Вашим Обрыдлиным, тьфу ты, дьявол, Обноскиным этим! Или как там его? В общем, вы поняли – с уродом с этим Вашим голожопым! Только не забудьте проверить наличие на нем штанов! И чтобы одеты они были ширинкой назад! Я буду жить с ним весь день! Без перерыва на обед жить с ним буду! Я его научу Родину любить! Я ему покажу прогулки по девочкам! В…у и высушу! Гербарий сделаю! Всё! Все вон отсюда! Ржут они! Вы у меня долго теперь ржать будете! Построение завтра всем в семь утра! (Стучит грозным пальцем по светящемуся циферблату командирских часов). Тьфу! Дьявол! Уже сегодня в семь построение! И будете стоять здесь, пока буду с этим Борщовым разбираться! А потом сами его можете дополнительно отблагодарить! Я разрешаю! Можете благодарить и прямо на меня ссылаться. Р-р-азойдись!

Закончив свой длинный и громкий, в нервозности своей, привычно сексуальный такой монолог, гарнизонный начальник поспешно засеменил к важному своему автомобилю и в мгновенье ока исчез в глубине лесного гарнизона. Исчез из поля усталого зрения все еще веселящегося воинства. А чего этому воинству теперь не веселиться? И повод вроде бы есть, и дома уже не ждут сегодня. Вернее, сегодня еще ждут, но только к позднему вечеру.

Наконец, накопленная за день усталость берет верх и бойцы под руководством строгих своих командиров расходятся по казармам. Окна казарменных помещений еще какое-то время ярко светятся, сквозь них доносятся слоновий топот и звуки воды низвергающейся в многочисленные и по-военному, специфические приспособления: коллективные писсуары, туалетные отверстия типа «очко», полнозвучные алюминиевые раковины и т. д. Затем все разом, как у военных повсеместно принято, односекундно все стихает и гаснет. Освещенные призрачным светом дежурного света казармы погружаются в короткий здоровый сон, пропитанный ароматами постепенно твердеющих портянок и густо вымазанных гуталином сапог.

Не спали только в ротных канцеляриях. Обсуждали там события прошедшего дня и строили планы на день грядущий. Не дремали и в канцелярии второй роты. До этого Сергей был представлен всему, так называемому, личному составу роты, а сейчас шло знакомство с офицерами.

– Старший лейтенант Зубчак, – представился, прикрыв ладонью голову (видимо изображая головной убор) и коснувшись пальцами другой ладони правого виска в шутливом приветствии, невысокий темноволосый офицер – местный замполит, Рижское политическое училище Ракетных войск.

– Старший лейтенант Бланута, – продолжил процедуру представления высокий, худощавый и очень серьезный на вид офицер, – командир первого «краснознаменного» взвода, Ставропольская военно-ракетная бурса.

– Лейтенант Захарук, – прогундосил печального вида лейтенант – командир второго взвода.

– И, наверное, тоже «краснознаменного»? – поинтересовался Сергей, узнав в лейтенанте когда-то курсанта младшего курса, проходившего военное обучение на одном с ним факультете – все таки, как-никак знаменитая питерская школа?

– Нет-нет, «краснознаменный» взвод у нас только у Блануты, потому как он по совместительству еще и знаменным взводом назначается на всяческие наши праздники, – грустно пояснил, покачивая печальным носом лейтенант и вдруг встрепенулся, – а как Вы догадались, что я питерское училище заканчивал?

Личность курсанта Захарука была известна всему факультету. Известность базировалась на внешней оригинальности его повседневного поведения. Поведение это обусловливалось инородностью Захарука относительно той грубоватой среды, в которую он был внесен волной военно-книжного романтизма. В силу полученного когда-то и где-то воспитания, он совершенно искренне не понимал, как это так можно: ничего из указанного накануне начальником не сделать, а уверенно доложить ему, что все сделано и еще, не моргнув глазом получить вдобавок за все невыполненное начальственную благодарность и со спокойной душой убыть в внеочередное увольнение? Это же ложь! Это же несусветная подлость! Или же, не понимал он, как это так можно: попросить, например, у товарища мочалку в бане, если своя родная мочалка вдруг не была обнаружена в своей же прикроватной тумбочке? Это же не гигиенично! Были у него, кроме всего прочего. одно время проблемы чисто сексуального характера. Он, например. Совершенно искренне не понимал: как это можно тыкать детородным органом в другого человека? Это же, наверное, во-первых, больно, а во-вторых, уж точно не гигеенично.

Все свое свободное время проводил он за стареньким дребезжащем роялем, оставшимся в училищном клубе, видимо, в наследство от размещавшегося здесь когда-то Преображенского полка. Так и сидел в течение пяти лет, разучивая и исполняя одно за другим классические произведения, тогда как его менее утонченные товарищи сначала неистово шастали по женским общежитиям, а затем слегка остепенились и перешли к поиску оптимального сочетания всестороннего общения с женским полом и настойчивого приобщения к культурно-историческим ценностям Великого города на Неве. Оригинален был Захарук и в решении простых и понятных каждому бытовых проблем. Так товарищи застали его как-то за самого себя подстриганием в темной комнате сидючи. «Паш, ты хотя бы свет включил!» – воскликнули удивленные товарищи, щелкнув переключателем. «А зачем? – ничтоже сумняшись ответствовал Захарук. – Все равно ведь ничего не видно». Вот с такими оригиналами предстояло служить дальше! Однако время меняет людей. Сергей с большим удивлением узнал, что Паша уже оказывается год как женат! (Позже он узнал, что Паша женился на девушке с которой познакомился в поезде, следующим к новому месту службы после окончания училища. Женился Паша на третий день после первого знакомства поспециальной военной справке, позволяющей предельно ускорить этот процесс. «Во как! Пять лет терпел парень, не выходя из казармы и тут, видимо, прорвало!» – подумал Сергей узнав подробности Пашкиной женитьбы). Но само. По себе это событие внушало определенный оптимизм. Подавив в себе рожденный училищными воспоминаниями приступ смеха, Сергей очень с серьезным выражением лица ответил лейтенанту: «Да нет, конечно же, нет у Вас каких-нибудь внешних отличительных признаков, товарищ лейтенант (а как же, теперь никаких «пашек», Сергей нынче командиром ему доводится и обязан искоренять всяческие признаки панибратства), просто вдруг вспомнил я, что как-то мы с вами в самодеятельности вместе участвовали. Помните акробатические этюды под Ваш, проникновенный аккомпанемент? Да-да, был я одним из этих акробатов. Вы-то за роялем в гордом одиночестве в свете рамп всегда пребывали, поэтому-то и запомнились всем».

Знакомство продолжилось, и Сергей узнал, что третьим взводом командует старший лейтенант Затыгулин, рыжий веснушчатый татарин, второй год перехаживающий свое гордое звание (и есть ведь чем гордиться – в армии ведь всего три старших имеется: старший сержант, старший прапорщик и старший лейтенант). Четвертый взвод уже почти год возглавляет сонный (это он всегда такой или только сегодня?) лейтенант Николаев, а на пятый взвод офицеров в Ракетных войсках не хватило и поставили им командовать самого талантливого и уравновешенного, несмотря на доставшуюся ему по наследству фамилию, во всей округе прапорщика Замутянского. Вспоминая события прошедшего дня, необходимо отметить, что во время знакомства поведение «великого» не отличалось уже прежней агрессивностью. То ли прочувствовал он силу сжатой внутри Сереги пружины сопротивления всяческим проявлениям «вождизма» и не ускользнуло от него полное отсутствия в Сергее чувства страха пред лицом начальствующим. Отсутствие именного того чувства страха, которое порождает должную, с начальственной точки зрения, степень к нему, начальству этому, подобострастия. А может, вспомнил «великий» параграф в учебнике военной психологии «Первичное знакомство с подчиненными»? Вспомнил и понял, что начинать знакомство с каких-нибудь обвинений – это очень даже не педагогично. Поэтому-то «великий» может и улыбался? И иногда пытался он как-то даже пошутить? Кто его знает. Ладно, ближайшее время покажет, познакомимся со всеми поближе, как говорится, по ходу дела познакомимся. Изучим манеры и повадки друг друга. Но это все потом, сейчас же необратимо приближалось время очередного построения, и необходимо было хотя бы чуть-чуть поспать. Поспать не для того, чтобы отдохнуть – для этого очень много времени надо. А поспать для того, чтобы вернуть себе хоть какой-то позитив в восприятии внешнего мира. Чтобы не все так тошно было. Для этого нужно просто так взять маленькую такую медицинскую пипетку, набрать в нее во время сна пару капель оптимизма и влить его в едва приоткрывшееся с утра очи. Затем необходимо веками этих очей долго с нажимом хлопать одним об другое и с удовлетворением отмечать внутри себя факты приобретения окружающей действительностью оптимистических оттенков.

Выйдя на улицу, офицеры попрощались и разошлись, оставив в казарме единственного прапорщика-взводного в качестве самого ответственного в целой роте на сегодняшний день лица. Попутчиков Сергею не нашлось – все жили в разных концах лесного гарнизона. Но, пройдя сотню метров, он наткнулся на своего однокашника Мишку, обнаруженного ранее в строю другой роты. Тот, видимо, специально поджидал его неподалеку от общежития. Радостно обнялись. Вкратце рассказали друг другу о трехгодичных своих мытарствах. Узнав, что Сергей остановился в общежитии под лестницей, Мишка стал звать его на ночлег к себе в отдельную комнату в трехкомнатной квартире, где по соседству с ним жили еще две семьи таких же как и он, прибывших в гарнизон три года назад, старлеев. Но, не желая стать причиной ночного переполоха, Сергей отказался и побрел «к себе» под лестницу.

Заспанная дежурная долго не хотела открывать ему, спросонок не узнав в Сереге своего нового постояльца. Несмотря на позднее время, с верхних этажей общаги неслась вниз грустная в надрывности своей песня о трупах возле танка. Песня выражала так же сожаление о том, что дорогая так теперь никогда и не узнает, каков у парня был конец. Парень этот, с неизвестным концом, по видимому, и был одним из четырех трупов. А может быть, он был одновременно всеми этими четырьмя трупами сразу. Некий собирательный такой образ на войне убиенного с неизвестным никому концом. Судя по манере исполнения этой жалостливой песни, наступила уже последняя стадия комсомольского гуляния. Очевидно, гуляли собравшиеся на слет комсомольские активисты. Отмечали, так сказать, удачное завершение слета, во время которого наверняка были намечены важнейшие вехи развития резерва мирового коммунистического движения. А против него, против резерва-то этого, не попрешь. Не призовешь его, всегда бурлящего, к тишине и порядку даже в ночное время. Резерв сразу начнет мстить и может сообщить какие-нибудь гадкие в вымышленности своей подробности вашего грубого ночного поведения самым бдительным представителям родной коммунистической партии: «И еще, называл вас всех земляными червяками!» А уж если партия на вас обидится… Даже по такому вот подлейшему навету… Никто в дальнейшем вам никогда не позавидует. И вот, видимо, поэтому истомившаяся в своем молчаливом бессилии пред безжалостным лицом карающей партии дежурная вдруг решила оторваться на Сергее: «Некоторые не успеют приехать и уже шляются где-то по ночам. А ведь мы знаем, что женатые они, навели мы уже справки-то где надо. Ни стыда, ни совести!» «Любимая, без всякого сомнения: ты – мой идеал! Но ведь других-то баб никто не отменял!» – с ходу процитировал Серега чьи-то стихи и проскользнул к себе под лестницу тщательно разровняв импровизированную ширму. Его величество Сон подчинил старлея себе сразу. Но поспать в наступающие сутки было не суждено. Буквально через полчаса после того, как Серега устало сомкнул веки (вернее, веки сомкнулись без всякого Серегиного участия), «зазвучали в ночи тяжело шаги: значит, скоро и нам уходить и прощаться без слов». Это были звуки шагов, сотворенных тяжеленными сапогами посыльных, извещающих офицерский состав о поступлении «сверху» радостной для всех для них вести о начале очередных учений и объявленной по этому поводу общегарнизонной тревоги. Как правило, такие события наступают далеко не неожиданно, и о том, что они наступят, все военные обычно узнают за неделю. Но бывают и приятные исключения. Исключение неожиданно состоялось. Похоже, состоялась действительно неожиданная тревога. «А может вовсе все это не так уж и неожиданно? – думал Сергей, быстро облачаясь в помявшуюся в чемодане полевую форму и натягивая тяжеленные яловые сапоги, – не случайно ведь они весь вечер по штабу с документами носились». Выскочив из общаги, Сергей влился в один из ручейков деловито спешащих в казармы к своим подразделениям «встревоженных» военных. Несмотря на это чем-то настораживающее слово «тревога», лица спешащих военных не были ничем встревожены. На мордах их помятых лиц застыла гримасса крайнего раздражения, вызванного внезапноранним пробуждением. Военные строят и вооружают свои подразделения, выводят их на плац, где снова строят для заслушивания боевого приказа. Заслушав приказ о выдвижении, развертывании и организации боевого дежурства, военные быстро передвигаются в автопарк, рассаживаются по нашпигованным всякой хитрой аппаратурой боевым машинам и выдвигаются в полевой район. По парку снуют какие-то совсем не похожие на отъезжающих военных и очень подозрительные типы. Типы упакованы в тщательно отутюженную офицерскую форму «с иголочки». В руках у типов то и дело мелькают канцелярские блокнотики и отливающие серебром секундомеры. Это были внезапно прибывшие к отъезжающим военным инкогнито посредники из вышестоящих штабов. Отъезжающие военные всегда недолюбливали прибывших инкогнито и, проезжая мимо черкающих что-то в блокнот и поглядывающих на секундомер посредников на тяжелом двухкабинном «МАЗе» старались так «газануть» из всех его выхлопных труб сразу, чтобы посредник сразу стал бы похож на покрытого гарью и пахнущего соляркой боевого офицера. Если это удавалось, то военные, едущие на следующем «МАЗе», уважительно прикладывали ладони своих правых рук к вискам, приветствуя новоиспеченного боевого офицера. Если же посреднику удавалось как-то избежать боевого крещения (трусливо отпрыгнуть в кусты или униженно быстро пригнуться), то военные, едущие на следующем за неудачником «МАЗе», просто не замечали этих «инкогнито». Военные, в этом случае, придавали мордам своих лиц строгие выражения и, тщательно вглядываясь в зовущую тревожную даль, с пренебрежением проезжали мимо этих наглаженных и пахнущим одеколоном «хлюстов».

Наконец боевые машины выстраиваются в строгие колонны и, согласно поступившему приказу, выдвигаются в позиционные районы. Каждая колона выдвигается в свой строго определенный район. «Смотры, нэ пэрэпутай, Кутузоу!» – кричит Шахрайчук, тыча пальцем в карту каждому из ротных возглавляющих колонну своей роты. Наконец он прыгает в свой «УАЗик» и исчезает в предрасветных сумерках. Колонны яростно ревут и устремляются вслед за исчезнувшим пострелом. «Во как, – удивляется Сергей, согласно боевому порядку замыкающий на своем «КРАЗе» ротную колонну, – ни тебе разведки, ни боевого охранения. Где БТРы и БМП? Понятно, что это не Афган, а центральная Россия. Но все же? Надо же, чтобы все как на войне было. Даже если линия фронта далеко, здесь в округе все равно будут шастать диверсионно-разведывательные группы противника. Ну, наверное, так надо. Наверное, я чего-то не понимаю. Не тому, чему-то, наверное, меня еще в училище учили. И «духи», наверное, как-то неправильно себя вели. Хрен их поймешь, стратегов этих». Он с удовлетворением смотрел на громадный «КРАЗовский» капот, граничащий с линией горизонта, и думал: «Однако, отличная машина – этот призванный на военную службу карьерный грузовик. Иметь два метра жизни спереди – это вам не шутки».

Колонна, судя по карте, уже въехала на территорию Калужской области, когда Сергей заметил впереди себя на развилке дорог какую-то странную фигуру. Фигура принадлежала военному регулировщику, облаченному в черный кожаный комбинезон, перепоясанный белым ремнем с белой же портупеей. На голове странной фигуры громоздилась большая белая каска с ярко-красной звездой. Регулировщиков всегда высылали впереди колонн и ставили на особо важных перекрестках. Важность перекрестка определялась ценой возможной ошибки едущего на выполнение боевой задачи военного. Если на одних перекрестках военные, допустив ошибку, уезжали куда-то недалеко от того места, куда должны были приехать, и их быстро отыскивали, то ошибки на других перекрестках приводили к тому, что военные уезжали в такие дальние дали, которые были даже не обозначены на выданных им картах. В этих случаях приходилось учения прекращать и бросать все силы на поиски пропавших героев. Через некоторое время героев находили на каких-нибудь дальних от асфальтовой дороги хуторах и возвращали их погрузневшие фигуры на службу. Некоторые герои к моменту их счастливого обнаружения уже успевали обзавестись новыми семьями и привыкнуть к парному молоку со свежими сливками, и поэтому возвращаться к родному очагу уже никак не хотели они. Не поддавались они даже на уговоры специально приезжавших издалека замполитов. А ведь эти мастера партийной словесности при желании могли уболтать любого. (Могли они, к примеру, при желании даже уговорить Черчилля вступить в коммунистическую партию Советского Союза). И вроде бы желание кого-нибудь на что-нибудь уболтать у замполитов присутствовало всегда, но в некоторых случаях ничего не получалось и у них. Тогда в дело вмешивались особисты, называемые военными «молчи-молчи», и дело сразу шло на лад. После короткой, но, видимо, очень задушевной беседы с «молчи-молчи» заблудившиеся военные вдруг как-то подозрительно быстро соглашались на все условия возвращения и виновато покидали места своего «заблуда» с обещанием когда-нибудь вернуться. Но, как правило, не возвращались. Не возвращались, главным образом потому, что не помнили эти военные, куда они, собственно, обещали вернуться. А карт тех местностей у них не было. Вот для того, чтобы от таких стрессов во время проведения учений особо «блудливых» военных оградить на опасных в своем искусе перекрестках, по всему пути наступательного движения грозных колонн все время выставляли регулировщиков.

Вот на такого регулировщика и обратил внимания Сергей. Вроде бы регулировщик как регулировщик. Но уж больно как-то странно он пытается все на этой дороге отрегулировать: когда регулировщик пытался указующе вскинуть тяжелый жезл, жезл неумолимо тащил его за собой и регулировщик некоторое время бежал в указанную им сторону, словно увлекая за собой тронувшийся было с места транспортный поток, но через несколько секунд жезл импотентно обвисал, и регулировщик неожиданно замирал, слегка покачиваясь и потерянно вглядываясь в даль раскинувшихся перед ним полей. Водители в недоумении пытались взбодрить мечтателя пронзительными звуковыми сигналами, нелицеприятными выкриками через опущенные стекла дверей автомобилей, но тщетно… Регулировщик был во власти каких-то протекающих внутри его организма процессов и не обращал никакого внимания на окружающую его действительность. Действительность начинала накаляться, и от учинения самосуда на дороге ее еще сдерживало уважение к красной звезде, алевшей на лбу задумчивого регулировщика. «Да, тут, видимо, какие-то проблемы, – оценив обстановку подумал Сергей и, остановив машину, двинулся к вновь замершему после ритуального «танца с жезлом» регулировщику, пытаясь еще издалека вдохнуть в него жизнь. – Ты, что, боец, охренел что ли с перепугу? Тебя же сейчас либо раздавят, либо морду набьют. Не спасут ни дубинка, ни каска». Но боец отреагировал на старлея, только когда тот схватил его за шиворот и оттащил на обочину. Отреагировал нечленораздельным мычанием, сопровождавшимся испусканием резкого, далеко распространяющегося запаха технического спирта с характерным керосиновым оттенком. «А-а-а, вон оно в чем дело, – разозлился Сергей и тряханул регулировщика за шиворот, приводя его в чувство, – где прапорщик? Где прапорщик, сволочь?» Чуть придя в себя, боец-регулировщик смог только взмахнуть рукой в сторону придорожных кустов. Аккуратно уложив юного «алкоголика» в уже просохшую придорожную канаву, Сергей подошел к кустам. Взгляду его предстала картина, вместившая в себя два беспорядочно валяющихся пьяных тела: прапора (старшего поста) и еще одного горе-регулировщика. Пьяное тело прапора, задрав подбородок, сильно храпело. «Когда же они успели, а самое главное где же они достали этого керосинового спиртяги в такое время, – подумал про себя Сергей. – С момента их раннего уезда из части прошло не более двух часов, в стране вовсю свирепствует антиалкогольная компания и, к тому же, на полях полным ходом идет посевная. А во время посевной и уборочной добыть какой-либо спиртосодержащий продукт (даже тройной одеколон) в сельской местности было практически невозможно. Наверняка прапорюга этот ошалелый где-то заранее спиртяги скомуниздил да еще щенков этих напоил. Немолодой ведь уже мужик, а ума, видимо, так и не нажил. Вышибут теперь из армии идиота без выходного пособия и пенсии. Ну что же, как говорится, если человек дурак, то это надолго». Внимательно оценив состояние валяющихся на земле тел, Сергей даже не стал предпринимать попыток приведения их в чувство. Тела были быстро переброшены в кунг «КРАЗа», и движение было продолжено.

Но на этом дорожные приключения старлея не закончились. Вскоре колонна въехала в полосу густого тумана, клубившегося в одной из низин среднерусской возвышенности. Сергей с трудом угадывал в молочной пелене габаритные огоньки впереди идущей машины. Несмотря на предельно малую скорость передвижения замыкающего колонну «КРАЗа», огоньки вдруг стали стремительно приближаться к его кабине, и старлей дал команду водителю остановиться. От резкого торможения Сергей едва не достал головой лобового стекла объемной «КРАЗовской» кабины, самортизировав от спинки сидения. «Тьфу ты, дьявол, – подумал Сергей, – забыл совсем, что нельзя военному водителю отдавать таких резких команд, он их так же и выполнит. Учили ведь: включаем сигнал правого поворота, руль чуть вправо, плавненько притормаживаем, останавливаемся». Габаритные огни впереди идущей машины стали удаляться, но как-то неестественно медленно. «Давай за ним, – скомандовал Серега водителю, – подтянись как можно ближе и плавненько остановись, не так как прошлый раз, а то будешь потом мою башку в кювете искать». Водитель, подкравшись как можно ближе к впереди ползущему тихоходу, начал уже было притормаживать, когда Сергей в нетерпении спрыгнул с высокой подножки, чертыхнулся от боли и, прихрамывая, принялся бегом догонять «ползуна». Вскоре причина столь медленного перемещения грозной боевой машины была выяснена. Причина крылась в особенностях личностей, сидевших в кабине военных. Ведь давно уже известно, что причина почти всех злоключений, встречающихся на наших дорогах, заключается в особого рода прокладке. Прокладке между рулем и сиденьем. В этот раз старшим машины был лейтенант Захарук, а водителем ему сегодня был «ниспослан небом» рядовой Заболонник – долговязый, дебильноватого вида деревенский парень, попавший в армию (как потом выяснил Сергей) с удостоверением тракториста-машиниста широкого профиля. И, видимо, профиль его был настолько широк, а дефицит водителей в батальоне настолько очевиден, что ему, ничтоже сумняшись, было доверено вождение боевых машин в колонне («Какое там ГАИ? Кто будет останавливать боевую колонну?») Когда Сергей поравнялся с кабиной «ползуна», его взгляду представилась следующая картина. На расстоянии метров десяти от безжалостного бампера тяжелой машины, часто семеня лосиными конечностями, передвигался лейтенант Захарук, державший над головой карманный фонарь, а за ним крался, слегка надавливая на педаль газа, прилипнув лбом к лобовому стеклу (может оно, стекло, именно поэтому так и называется?) и выпукло тараща глаза на огонек дрожащего впереди фонаря, рядовой Заболонник. На не обезображенной интеллектом морде лица рядового застыло выражение безотчетного ужаса. «Да-а-а, дела! – подумал Серега. – Далеко ли мы так уедем?» Забыв про недолеченные болячки, он быстро вспрыгнул на подножку автомобиля, чем поверг в еще более глубокий шок Заболонника, в панике бросившего было руль. «Спокойно, боец, – как можно безразлично произнес в открытое окно Сергей, – возьмись за руль. Хорошо. Теперь чуть в право. Чуть, я сказал! И теперь полегоньку останавливайся. Хорошо. Молодец боец! Лейтенант, Захарук! Остановитесь же вы наконец! Подойдите живо сюда!» Огонек как всегда о чем-то задумавшегося и уже достаточно далеко ушедшего лейтенанта удивленно вздрогнул и остановился. Через некоторое время огонек начал приближаться.

– А, это вы, товарищ старший лейтенант? А я уж думаю, куда это Вы запропастились. В задние зеркала смотрю – нет Вас. Думал, заблудились Вы уже где-то по-первости.