Текст книги "Повесть о потерянном времени"

Глава 2. Развеселый батальон

Отойдя от КПП совсем на небольшое расстояние случилось Сергею повстречаться с таким же, как и он сам, молодым старлеем, передвигающимся куда-то стремительной слегка подпрыгивающей походкой.

Встречный старлей, едва оказавшись за спиной Сергея, вдруг неожиданно резко затормозил и выполнил, видимо мысленно отданную себе же, команду: «Кругом!» (Есть такая короткая у военных команда, которая на украинском языке звучит примерно следующим образом: «Там дэ було рыло нэхай будэ пэрдыло!») Выполнив данную себе команду, незнакомый старлей вдруг ни с того ни с сего громко зафальцетил Сергею в спину: «Товарищ старший лейтенант! Вы почему честь не отдаете?!» От подобного нахальства Сергей на какое-то время потерял дар речи и по инерции продолжал движение в прежнем направлении. Надо было бы ему так и идти себе дальше, не останавливаясь и не оглядываясь. Надо было просто проигнорировать этого нахала и попросту не обратить внимания на этого встречного наглеца. Но Сергей через некоторое время зачем-то все же остановился. Остановившись, он удивленно оглядел невысокую щуплую фигуру, наряженную в повседневную офицерскую форму с явно широким в плечах кителем и увенчанную непомерных размеров фуражкой, видимо шитой на заказ и чем-то напоминающей наполеоновскую треуголку. «Понятно, – подумал про себя Сергей, – маленький мужчина, он ведь всю свою жизнь самоутверждается. Не знаю я тебя, «император», но уже не люблю. Вот уж действительно: если ты попался мне навстречу, значит нам с тобой не по пути».

– Ты кто? – спросил «наполеона» Серега как можно небрежней.

– Не ты, а вы, – покоробило незнакомца, и он опять сорвался на частый фальцет, – я, старший лейтенант Пчелкин, командир второй роты отдельного батальона связи. А вы? Представьтесь!

– Слушай, старлей, я честью не торгую и, тем более, бесплатно ее не раздаю. А ежели ты все-таки имел в виду воинское приветствие, то не дорос ты еще до приветствий-то. В зеркало посмотри-ка на себя, чучело огородное. И кастрюлю свою на голове поправь. Сразу видно в тебе «защитника Арбата». А еще лучше – топай ты отсюда куда-нибудь и желательно побыстрей топай, не доводи до греха контуженного боевого офицера. Место тут безлюдное и лесистое. Гнуса вокруг опять же полно, того и гляди, ужалит кто-нибудь прямо в глаз, будешь потом долго с замполитом задушевно беседовать о моральном облике советского офицера, ежели ты, конечно, сам не замполит».

Старлей-«наполеон» стоял, испуганно-удивленно хлопая веками широко открытых глаз и по-рыбьи шевеля губами.

К концу непривычно долгого для себя монолога Серега окончательно потерял всякий интерес к этому щуплому, в величавости своей, и непомерно амбициозному старлею и, развернувшись, похромал прежней дорогой к конечной цели своего сегодняшнего путешествия. Некоторое время в спину ему еще неслось что-то вроде: «Вы еще ответите за свое поведение! Я на майорской должности! Я…! Я…!», но вскоре неуверенные вопли стихли, и Сергей почти сразу забыл об этой малоприятной и странной встрече в лесу. Совсем не на долго, правда, забыл. И двух часов не прошло, как пришлось вспомнить.

Штаб батальона Сергей нашел довольно быстро. Невысокое двухэтажное здание, несмотря на вечернее время, почти до отказа было забито снующими между кабинетами офицерами. «Что-то у них видно тут стряслось, – подумал Сергей, – вон какие взъерошенные все». Наконец из этого броуновского движения ему удалось выудить дежурного по части, подвижного, круглолицего капитана и выпытать у него точное нахождение командира:

– Свинарник на хоздвор пошел осматривать. Не скоро, наверное, вернется. Любит он это дело. В смысле подсобное хозяйство. А вы случайно не Просвиров? А-а-а. Тогда вам срочно его надо найти. А то он с самого утра о вас все время спрашивает, прибыл ли?. Видно из «кадров» ему позвонили, сообщили, что едете, и как-то, видимо, по-особому представили. Так представили, что он последние остатки покоя потерял (он и так-то у нас дерганый), просто ужас как хочется ему с вами познакомиться! Так что вам лучше его все-таки сразу найти. Найти и представиться. Чтобы в ближайшем времени, значит, не преставиться. Ха-ха-ха! Это мы так шутим. Как добрались? Да-а-а, это у нас проблема. Казалось бы, Москва рядом, а попробуй-ка доберись. Я, например, в Москве бываю только проездом, когда в отпуск на родину еду. Ну ладно, идите, порадуйте старика.

Не оценив глубокого смысла шутки дежурного Сергей, отправился на поиски хоздвора, скрывающего в своих чавкающих недрах беспокойное тело нового командира. О том, где находится этот хоздвор, можно было никого не спрашивать. Надо было только выйти на плац перед штабом, слегка покрутить носом, и направление дальнейшего движения сразу же четко прорисовывалось вздрогнувшим сознанием. Неповторимая гамма запахов хорошо помогала встрепенувшемуся сознанию нарисовать картину неухоженного двора с грязными обитателями военно-домашней фауны, угрюмо стоящими, ползающими, хрюкающими в беспролазной навозной жиже неумелого армейско-сельского хозяйства.

Как оказалось, умозрительные образы мало чем отличались от реальной действительности, творившейся на благоухающем хоздворе. Обозреваемая Сергеем картина добавила к образам только лишь проброшенные в навозной жиже неструганные доски. Доски, видимо, должны были служить своеобразными мостовыми для редких посетителей и, так называемого, «обслуживающего персонала» этого богомерзкого места военного хозяйствования, но функций своих практически не выполняли. Так, например, если бы какой-нибудь залетный и самый опрометчивый из отчаянных посетителей осмелился без особой экипировки произвести осмотр внутренних интерьеров этого смердящего двора и решил бы воспользоваться для этого досками-«мостовыми», то они тут же превращались бы в театральные подмостки или же в цирковую арену. Первая оказавшаяся на «мостовой» нога отчаянного посетителя тут же с бульканьем погрузилась бы по колено в зловонную жижу вместе с доской, а вторая принялась бы судорожно дергаться над волнообразной поверхностью в надежде стабилизировать положение тела этого безрассудного посетителя. Но длилась бы эта агония совсем не долго. Здесь было всего два варианта развития событий. Либо посетитель принимал свойственное его натуре отчаянное решение и решительно опускал в жижу вторую ногу и, как ни в чем не бывало, принимался разгуливать по агрессивной среде, с деланным интересом пялясь на замученных безнадегой животных. Либо же посетитель изменяя своей бескомпромиссной натуре (очевидно под воздействием одурманивающих агрессивных внешних факторов) все равно должен был погрузиться в окружающие его нечистоты, но только после суетливо-танцевального балансирования над беспокойной поверхностью и на этот раз всем туловищем. Погружение должно было происходить с характерным всасывающим хлюпом и до спасительных ворот пришлось бы добираться вплавь.

Только специальным образом экипированному «обслуживающему персоналу» все было нипочем. С раннего утра и до позднего вечера мельтешили «аграрии» по всей животноводческой территории, добросовестно выполняя многочисленные в примитивности своей поручения, отдаваемые кем-то на дворе не видимым. Мужественный в безропотности своей персонал «аграриев» состоял, как правило, из бойцов-срочников, абсолютно не пригодных ни к одному из видов деятельности, которая хотя бы как-то могла быть полезна воинской службе. Вместе с тем в «аграрии» принимались лица, имевшие в прошлой и одновременно в пошлой своей гражданской жизни хоть какое-то отношение к сельскому хозяйству. Ну, к примеру, во время учебы в школе ездили они, избранные лица эти, как-то с классом в колхоз на уборку картофеля и видели вдалеке пасущиеся стада лошадей и коров. Одного из таких горе-«аграриев» Сергей застал за строительством сложного гидротехнического сооружения, напоминающего плотину. Боец-«аграрий» упрямо пытался направить зеленый в зловонности своей поток свинячей жизнедеятельности, пробивающийся из под свинского домика, в слегка обозначенную сточную канаву, соединяющую хоздвор с соседствующим неподалеку болотом. Но уровень намеченных берегов канавы был явно ниже уровня потока, и вся вытекающая из свинского домика зеленоватая прелесть равномерно растекалась по всей площади военно-аграрного комплекса и естеством своей свежести еще более усиливая оттенки царящего вокруг аромата.

– Ты хоть бы канавку поглубже догадался бы выкопать, бездарь, – бросил Сергей «аграрию», подойдя поближе к заграждению.

– Не было такой команды, товарищ старший лейтенант, – отозвался незадачливый «аграрий» – сказано было на штык лопаты, на штык и выкопал. Товарищу прапорщику виднее.

– Команда ему нужна! А голова тебе на что дана? Так и будешь до дембеля лопатой по говну стучать. Ну ладно, такие проблемы периодически возникают у каждого индейца. Ты вот что скажи мне, голубь сизый, был ли здесь командир, а если был, то когда и куда ушел? Понятно, что он, когда уходил, наверное, забыл тебе по всей форме доложить. Хоть направление его перемещения покажи. Никаких слов мне от тебя не надо – рукой покажи.

– Та никуда он не уходил. Он там, в свинарнике. Машка сегодня ночью опоросилась, вот он там с приплодом и разбирается – имена всем раздает.

– Батюшки-светы! Как это трогательно. Не дать, не взять – крестный отец. Как же он туда прошел? Вы что тут, персональный гидрокостюм для него держите? Или на носилках его, как китайского мандарина, по двору носите?

– Та нет. Чулки от ОЗК (Общевойсковой Защитный Комплект) он одевает и ходит тут везде. А мы потом сутки их отмываем.

(Продолжим наше дальнейшее изучение этого удивительного армейского одеяния: ОЗК – это такой армейский скафандр, позволяющий надевшему его военному прожить чуточку больше всего остального населения в условиях ядерного или химического воздействия. При этом, «чуточка» должна позволить военному довершить до конца выполнение боевой задачи. А потом все – «моментом в море». После довершения военные уже никому не нужны. И не верьте никогда тому, кто будет вам рассказывать про успешное преодоление зоны заражения, про дегазацию и дезактивацию. Бред это все. Ежели попал военный в такую катавасию – «финита ля комедия». Хоть и несколько отсроченная «финита»).

– Не ропщи, служивый – судьба у тебя значит такая. А судьба-то, ведь она в том числе и работу тебе определяет. Дуй-ка ты лучше в свинарник и шепни командиру о том, что прибыл, дескать, старший лейтенант Просвиров и желает ему, командиру значит, лично об этом доложить.

«Скотник» нехотя прохлюпал бахилами по благоухающему месиву, покачивающему растревоженными волнами ненадежный забор-плотину, и исчез внутри низкого, наспех сколоченного и покосившегося уже здания-сарая. Исчез надолго. Сергей уже успел, что называется, принюхаться к неизбежным на Руси ароматам сельской жизни. Голова его начала хоть и медленно пока, но довольно уже ощутимо от чего-то и куда-то «плыть». В сознании стали медленно обозначаться чьи-то расплывчато-туманные образы. От усталости, наверное, или от газов, испускаемых соседним болотом. Или же от того и другого вместе: от сочного благовония скотского говна ведь такого эффекта вряд ли приходится ожидать. В противном случае советские колхозники давно уже престали бы водку пить и ринулись бы всей гурьбой на скотный двор. Животноводство сделало бы по истине гигантский скачок вперед и ощутимо приблизило бы победу коммунизма в отдельно взятой стране. А сам факт пришествия коммунизма в те времена еще многим казался неотвратимым. Сомнениям и кривотолкам подвергались лишь сроки чудесного пришествия. Но и то только в допустимых пределах подвергались. Сказано же было чуть ранее с высокой трибуны партийного съезда: «Нынешнее поколение молодых людей будет жить при коммунизме!» Вот и верили в это все молодые. Вернее будет сказать, не совсем прямо так уж и все, но наиболее сознательная и передовая часть советской молодежи в это верила. Те, которые:

 
«А я еду, а я еду за туманом.
За туманом и за запахом тайги».
 

Или:

 
«Я там, где ребята толковые,
Я там, где плакаты: «Вперед!»
 

А диссидентов же всяческих в расчет можно было и не брать – они вообще мало во что когда-нибудь верят и всегда всем недовольны. Скептики нудные они все просто, вот и всё. И, к тому же, еще и угрюмые они меланхолики. Ходят и вечно брюзжат: «Колбасы нету! Качественных товаров нету! Машину не купить! Свободы слова, и той – нету!» И песни комсомольские извращают эти злопыхатели:

 
«А я еду, а я еду за деньгами.
За туманом едут только дураки».
 

Наконец это надоедает окружающему диссидентов законопослушному населению, и отдельные, самые ответственные представители диссидентского окружения сигнализируют «КУДА НАДО». Сотрудники «КУДА НАДО» берут брюзжателей на особый учет, точнее устанавливают круг их общения и проводят со всеми сразу разъяснительные беседы (бдительных представителей окружения эта процедура не затрагивала), приводят им наглядные примеры того, что все у нас в стране есть и им надлежит только приобрести умение все это видеть. Необходимо научиться, так сказать, под другим углом смотреть на окружающую их, диссидентов, действительность. И надо отметить, что некоторые из диссидентов и многие из их окружения как-то сразу проникались. Меняли, так сказать, угол своего мировоззрения. А другие – нет, не меняли. Артачились. Вставали, так сказать, в позу. Поза внушала отвращение сотрудникам «КУДА НАДО», они теряли свое хваленое железное терпение, хватали несговорчивых диссидентов за шиворот и выбрасывают их за строгие пределы одной шестой части суши. Можно сказать, бросали их прямо в хищную акулью пасть капитализма.

А там, в пасти этой, слюнявой в зубастости своей, диссиденты вначале чувствовали себя вполне даже комфортно. Им выплачивали всяческие пособия и гранты, предоставляли казенное жилье и скучную, никому не нужную, но довольно достойно оплачиваемую работу. Кормили этих дармоедов различными видами колбас, угощали деликатесными в дырявой плесени своей сырами. За эти изъеденные червями и покрытые слоем зеленой плесени сыры, за эту не нужную никому экзотику в советских магазинах продавцов просто расстреляли бы на месте ржавыми пулями. А тут – пожалуйста, ешь – не хочу. Но беда дармоедов этих была еще и в том, что они постоянно хотели. И их поначалу действительно кормили. Много-много чем кормили и, большей частью, экзотическими разными блюдами. Кормили и кричали об этом во всех средствах массовой информации, а потом приглашали лоснящихся изгнанников в различные студии, где они позировали перед телекамерами и бормотали что-то вроде: «Non Union Sovetic! Democratic – yes! Сало, масло, колбаса – гут!» Языкам-то ведь никаким не были обучены, в большинстве своем, диссиденты-то, как, впрочем, и подавляющее большинство советского народа. Даже та его часть, которая имела высшее образование, тоже стыдливо так писала в различных анкетах: «Читаю и перевожу со словарем». На самом деле врали они все. Никто и никогда в стране этой не читал иностранную литературу со словарем. А без словаря тем более никто не читал. Потому как не умели этого делать, да и читать-то особо было нечего. Ну не было в стране настоящей иностранной литературы, разве что по технической тематике иногда еще что-нибудь подбрасывали в библиотеки крупных городов. Или же можно было купить в ларьке «Moscоw Nеws» и почитать адаптированный текст из газеты «Правда». А что-нибудь другое – ни в коем случае! Вдруг там что-нибудь растлевающее попадется? То, что полезно для вас, ну там, к примеру, литература восемнадцатого века, то не волнуйтесь и не думайте напрягаться – мы вам все переведем. Причем, правильно переведем. Без отклонений от авторского замысла. Что-что? Случались отклонения? Нет-нет, это просто идеологически закаленный переводчик смог так глубоко проникнуть в авторский замысел, что выяснились некоторые подробности, самим автором пропущенные или же совершенно напрасно им написанные. Умели ведь нырять мыслью-то своей проникновенной стойкие наши переводчики, аж глубже самих авторов порой ныряли они в пучины тонких творческих душ.

Так вот, как только косноязычные изгои объявляли во всеуслышание, о том, что стало им теперь за пределами славной страны Советов-то вдруг очень хорошо – все, о них сразу же все благодетели забывали. И тут вдруг снисходило на диссидентскую сволочь эту некое прозрение. Опять же, не на всех снисходило. На тех, кому только колбасы не хватало, ничего не снисходило – тихо погружались они в относительную сытость западной жизни, и тина скотского благополучия смыкалось над их головой. А тем, кому не хватало творческой свободы, вдруг становилось невыносимо скучно – нет закрытых тем и никого разрушительной протестностью своей уже не удивишь, а на конструктивную созидательность, оказывается, не хватает силенок-то творческих. Ну не оторваться никак от обыденности и не взмыть в настоящий творческий полет! И, значит, совершенно справедливо в своем Отечестве диссидентским амбициям не потакали ни злостные критики, ни скучные чиновники от культуры. Не велась на диссидентские потуги и самая читающая в мире публика – не приняла она дешевые проявления псевдотворчества.

Вот такие вот не соответствующие окружающей действительности мысли копошились в воспаленном Серегином сознании, подернутом дымкой одолевающего его сна. И он бы, наверное, окончательно заснул, облокотившись на шаткий забор-плотину, если бы не вынырнувший вдруг из недр свинского приюта армейский «скотник». Бодро прошлепав по изобилующей полутонами слякоти, он донес до Сереги отголосок командирской воли: «Товарищ подполковник желает немедленно Вас видеть! И по этому случаю жалует Вам на сегодня свои резервные чулки от ОЗК!»

«Интересно, кому пришло в голову назвать эти резиновые «бахилы» чулками? – думал Сергей, просовывая шпеньки в неразработанные еще резиновые петли. – Чулки у нормальных современных людей ассоциируются с интимной деталью женского туалета, подчеркивающей элегантность женской ножки. Тут же картина совершенно иная – ноги военных, одетые в эти «чулочки» напоминают распухшие от укусов термитов слоновьи конечности, неуклюже сталкивающиеся при попеременном обгоне друг друга в ходе стремительного военного перемещения».

Прохлюпав через весь двор, Сергей оказался в тесном и полутемном свинарнике и поначалу не сразу разглядел суровые начальственные контуры. Ага! Вот он! Склонился над счастливой кормящей свиноматерью и почесывает за ее обвисшим грязным ухом. Счастливая свиноматерь довольно похрюкивает. На лице командира застыла безмятежная улыбка. Наконец он приподнимает голову и замечает переминающегося с ноги на ногу старлея, явно не знающего как повести себя в этой двухсмысленной обстановке: рубануть строевым шагом по проваливающимся в зловонную жижу отмосткам, при этом гоня перед собой волну и создавая многочисленные в радужности своей брызги, а затем, выпятив грудь и приложив руку к полной надежд голове, бодро так и громко доложить о своем всеми долгожданном прибытии? Или тихо так, бочком, приставными шагами подойти и шепотом представиться? Не нарушать свершающегося «таинства»? Но, командир вмиг разрешил внутренние Серегины терзания.

– Здорово, старлэй, – зычным голосом произнес он, распрямляясь и протягивая Сергею ладонь с прилипшими ворсинками хилой свинской растительности и давно не стриженными грязными ногтями.

Глянув на протянутую ему мохнатую лапу, Сергей поперхнулся. В этот момент в голове старлея что-то щелкнуло и ему вдруг все в этой округе стало невыносимо противно. И это зловонной свинячье царство, и этот самодур подполковник с облепленными говном слоноподобными бахилами.

– Здравия желаю, товарищ подполковник – поднося ладонь к голове и касаясь кончиками пальцев правого виска, хмуро ответил Сергей, демонстративно не замечая протянутой руки – старший лейтенант Просвиров прибыл для дальнейшего прохождения службы.

В пропитанном вонью воздухе повисла густая пауза.

– А-а-а! Вон воно щё! – вдруг вскрикнул раненый неслыханной, в его представлении, «борзостью» старлея и уязвленный до чрезвычайности командир, возмущенно потрясая не пожатой ладонью – Чыстоплюйчыка сюды прислали?! Ну шо ж, я Вас буду тут учиты лопаткою дэрмо разгребати.

– Вы, наверное, не поняли, – вконец осмелел Серега, сообразив по особенностям командирской мимики, что отношения между ними испорчены окончательно и что терять ему уже нечего, – я ведь сказал, что прибыл для дальнейшего прохождения службы, а не для разгребания, извините, вашего говна. Это уж Вы как-нибудь сами извольте.

– Ну знаешь лы шо… Мнэ глубоко насрати з высокой колокольны на то, шо Вы зараз говорылы. Вы, наверное, до сых пор ни як нэ врубытэс… щё ысты по Вашему служба?! – закончив гневно хватать ртом благоухающий воздух, вдруг искренне удивился голосом глубоко уязвленный командир. – Служба – цэ и исти ежедневноэ и ежечасноэ разгребание гымна! Вид гымна измэнается постоянно, вернээ меняэтся его происхождэние, источнык, як сказать, а вид подобной дэятелности по-сто – я-нэн! Поняли Вы?! Разгребаниэ, ворошениэ и пэрэкладывани с миста на мисто – постоянны! И вечны!

– Странно, но до сих пор как-то не приходилось этим заниматься.

– Так то Вам крупно повезло – Вы же, небось, всю дорогу интеллигента из себя корчили. Вы чыстоплюйчик, эдакий, почти ведь зараз до Афгану опрэдэлылыся. Там ерунду всякую нэкогда, наверноэ, робитэ. Там, нэбось, постоянно полушариями надо було гремыхаать и робыты над тем, як боевы задачы ысполнаты и пры том щё шкиркы подчиненных свих заховаты, та и про свою шкирку надо ще не забуваты. По сэбэ знаю, що цэ такэ. Я все ж таки фронтовик. А вот тэпэрь зараз прыдется Вам этим заняться. Гимном, в смысле. Времени для ерунды всякой тут у нас нэмэрэнно. Цэ хоть и боевой, но «прыдворный» батальон. Здэся надо швидче успевать и боевые задачи исполняты, и снэг зимой белой краской красити!

– Извините, товарищ подполковник, – встрепенулся, задумавшийся было Серега – по-моему, вы забыли представиться.

– Шахрайчук моя фамилия! Подполковник Шахрайчук меня все тут кличут, Ваше высокоблагородие! И прошу будь ласка запомныты, щё на ввэрэнной мнэ террыторыы я исты цар, бог и старшый воынский началнык! Впрочым, у Вас щё буде время узнать меня получше. Норов мий крутой и хитрые мои повадки. А тэперь идытэ соби в общежитие и обустраивайтэсь як Вам завготно. Позвольтэ, «вашбродь». А що Вам там обустраивать? Мыльныцу с брытвой в тумбочку бросил и порядок. По военному надо все. Нэ рассусоливая. Сэмья-то, я надеюсь, нэ с Вами зараз приихала? Цэ вирно, рановато еще. Житья для Вашей сэмьи зараз нэ видаты. Ладно, ладно идите себе. Насчет койко-места я ще вчёра распорядился. И нэ забудътэ, як устроитэсь, так на общегарнизонну вечерню поверку припожаловать. На плац, будь ласка, припожалуйте у 21.00. Нэт, лучше Вы пораньше приходьте. За тридцать хвилын до начала, я определю вам мисто в строю и личному составу вас заодно прэдставляты буду.

Сбросив за забором отяжелевшие «чуни», Сергей побрел в штаб за оставленным у дежурного чемоданом. «Что за день такой, – размышлял он по дороге, – не успел порог переступить и – на тебе, пожалуйста – сразу два конфликта на пустом месте. Сначала старлей какой-то странный попался, законов вроде как армейских не знает. Действует ведь в армии негласное правило – младшие офицеры (до капитана включительно) первыми приветствуют только старших (при этом капитанам полагалось игнорировать майоров), но ни в коем случае не занимаются этим глупым формализмом между собой. А подполковник этот оголтелый? Сначала по говну вынудил прогуляться, а потом еще и лапы свои грязные в приветствии сует. Демократа от сохи из себя изображает. Руки в детстве его крестьянском, наверное, мыть не научили как следует, поэтому-то и дико ему когда у других они чистые. Да ведь и говорить-то толком он не умеет – лай только сплошной льется из него и это-то на певучем хохлятском языке! В общем, как теперь служба пойдет, не трудно себе представить». Обуреваемый такими грустными размышлениями Сергей доковылял, наконец, до штаба.

Броуновское движение в штабе не останавливалось. «Видимо к поверке этой общегарнизонной готовятся, – промелькнула очередная «штирлицова» догадка в Серегиной голове, но тут же возникло и удивление, – а чего к ней, собственно, готовиться? Вышли себе на плац на ночь глядя, построились, перекликнулись, доложились на сон грядущий и разошлись. Чего тут такого особенного? У военных так принято. Это для военных обыкновенная в серой скучности своей и рутинная такая обыденность. Какая тут нужна еще дополнительная подготовка? Для чего нужны эти суетливые перемещения?». Дежурный встретил Сергея уже как старого своего знакомого и, предварительно сообщив, что зовут его никак не иначе как Андреем Поникаровым, с превеликим любопытством стал расспрашивать о подробностях визита к «свинотавру». Но любопытство его не было удовлетворено в полной мере. Дело в том, что попадая в незнакомую местность и общаясь с незнакомыми людьми, Сергею почему-то сразу являлся в сознании старый чекистский плакат с укоряющим взглядом и начертанным на нем призывом: «Не болтай!». Очень любопытное явление, как будто кто-то бестелесный и невидимый настороженно сидел внутри него и время от времени активировал одно и тоже изображение. Так было и в этот раз. Перед Сергеем вдруг возник знакомый в строгости своей образ, и он вкратце и в довольно общих чертах, обходя конфликтные подробности «дружеской беседы» в пропитанном благовониями свинарнике, рассказал Андрею о состоявшейся встрече, удивившись при этом только неким странностям в выборе места ритуальной встречи с вновь прибывшими подчиненными и в манере ее проведения. Андрей лишь хитро улыбнулся: «Скоро перестанешь всему удивляться. А с комбатом это вы еще нормально поговорили. И место он специально такое выбрал. Это у него что-то вроде теста: прибывает офицер в часть – он его раз сразу и в говно. И слова грозные произносит. А сам изнутри очень грозного себя потихоньку так выглядывает: «Какова реакция?» Если струсил и вспотел, начал что-то лепетать нечленораздельное – все, сотрет в порошок и дальше взвода не выпустит. А если видит, что глазами сверкаешь, и слышит, что огрызаешься, то бросит в ближайшее время в какой-нибудь прорыв. Засунет на какой-нибудь заведомо безнадежно-расстрельный участок и будет требовать его скорейшего процветания в форме роста дисциплинарных показателей. Но зато, если не дрогнешь и не загнешься, и чего-нибудь там еще и вытянешь – отметит и, будет двигать тебя по службе. Методы у него такие. У него ведь тяжелое детство-то было. Опять же – осколки в голове. Да нет, не на фронте, присказка такая есть. Что-то вроде коляски без дна и деревянных игрушек, прибитых гвоздями к полу. Он ведь вырос в украинском селе, привык со свиньями и другой всякой живностью возиться. Родное это все ему. Во время войны сначала по малолетству не служил, говорил как-то, что сапожничал в оккупации. И тоже нравилось это ему. Но видать, в какой-то момент надоел ему энгельсов «идиотизм сельской жизни». Сидел он как-то на завалинке, по обыкновению тачал сапоги уже после того, как село от фашистов освободили, глядь – пехота пылит по дороге: «Возьмите с собой, хлопцы!» «А пошли!» – говорят. И пошел он с ними в сторону запада, набавил себе годок как-то в документах и до Кенигсберга, говорит, дошел. А после войны куда деваться? В село обратно не хочется. Голодно там и, опять же, этот энгельсов «идиотизм» В армию или же в город куда податься – сложности с образованием. Только-то три класса начальной сельской школы и было-то у него за спиной. Поздно в школу пошел, во время оккупации, конечно же, не учился, а дальше фронт. Какое может быть образование? Но исхитрился как-то и попал в танковую школу. Выучили его там кое как, аж на командира целого танка выучили. (А что? Этого ведь для него даже много. Некоторые-то ведь недоучки, становились только командирами танковых корпусов! Двигатель с вооружением пропивали где-нибудь и оставался им только прочный танковый корпус. Вот этим, корпусом-то броневым, и командовали бездари до самой своей пенсии). Так вот, только выучили этого командира, а тут Ракетные войска формировать начали. Дергать начали с миру по нитке. Выдернули и его. А, выдернув, начали головы свои незадачливые ломать: куда ж его такого пристроить, совсем ведь темный для освоения новой стратегической техники-то? Чесали-чесали «репы» свои кадровики, а потом, видимо, вспомнили, что в танке-то вроде как радиостанция предусмотрена и, он, комбат наш будущий, как дипломированный командир этого самого танка, должен был ее изучить досконально и сдать по ней какой-нибудь экзамен. Ну, на худой конец, какой-нибудь зачет должен же был хотя бы сдать он! Осенило просто как-то вдруг тугодумных наших кадровиков, вздохнули осененные облегченно и отправили они танкиста нашего организовывать радиосвязь Ракетных войск, что называется, с нуля просто организовывать. Набил он, конечно, на поприще этом шишек себе. Тут даже со знаниями, и то сложновато, а он сам ноль и связь просто с нуля нужна, да еще вдобавок быстро нужна и самая что ни на есть надежная. Били больно его, кое-что понял он и кое-чему научился. Но после учебы такой шибко возненавидел он учителей своих. Умников этих, которые с высшим образованием. А когда в комбаты выбился на рвении своем и подобострастии верхнему начальству, начал вокруг собственной персоны себе подобных собирать – деревянных ребят из прапорщиков, сдавших экстерном экзамены по курсу среднего военного училища (ВУ). Их здесь пруд пруди. Они гордо называют себя «офицерами», а тех, кто имеет высшее образование, презрительно кличут «инженерами». «Офицеры» друг друга за километр чуют и в повседневной жизни демонстрируют друг другу всяческие знаки внимания: – прикрывают тупость друг друга как только могут. А «инженеров» все время пытаются всяческими способами «подставить». И, чтобы полностью исключить вероятность ошибки и не «подставить» своего брата «офицера», носят эти недоучки специальные значки. Это тебе не банальные наши инженерные ромбики. На них, на значках этих опознавательных, круглых как джоттовское «0», это самое «ВУ» и прописано. Под развернутым красным знаменем прописано. Мы, кому выпало несчастье на инженеров выучиться, понимаем эту геральдику так: прикрылся знаменем и «Вроде Учился», но нулем остался навсегда. И эта расшифровка отражает истинное положение дел. Мы ведь прекрасно знаем, как сдаются эти экстренные экзамены: две недели удручающего запоя и диплом, равнозначный диплому простого советского техникума, в кармане очередного неуча. И теперь это не простой неуч. Это неуч-«офицер»! Ну ладно, потом договорим. Сейчас давай-ка, дуй в общагу, до построения час всего остался».