Текст книги "Повесть о потерянном времени"

– Ха-ха-ха, – громыхал очередной капитановой истории генерал и, едва повернув голову в сторону растерянно переминающегося с ноги на ногу бортинженера бросил ему небрежно сквозь смех, – да садитесь вы где хотите, только побыстрее, у меня от этого капитана уже живот болит. Хо-хо-хо.

– Товарищ генерал, может парашют оденете? – продолжал стоять над генеральской душой бортинженер, услужливо протягивая генераловой оболочке расправленные ремни подвесной системы.

– Ты что, милый, спятил? Я сигать никуда не собираюсь. Ты что не видишь, какой там дождь, а у меня ни зонтика, ни плащ-накидки. Не хватало мне ещё простудиться! Идите и скажите командиру, чтобы аккуратней сажал. А то не ровен час… Посмотрите на эту публику. Всё уже заблевали. А если ещё откуда польётся? Здесь ведь туалетов нет.

Вскоре работяга «Антон» уже катил, слегка подпрыгивая, по мокрой взлётно-посадочной полосе не знакомого никому из прилетевших города Умань. Медленно опустился хвостовой люк-трап, и пассажиры освобождено высыпали горохом на лётное поле. Их посеревшие от продолжительного испуга морды лиц подсознательно тянулись к только что выглянувшему из-за грозовых туч солнышку, губы что-то неслышно шептали. Последними пассажирами, покинувшими самолёт, были генерал и капитан. Непосредственно перед выходом генерал «навёл шороху» в пилотской кабине, для порядка отчитав первого пилота за отсутствие интереса к погодным условиями, приведшее к массовому испугу пассажиров.

– Да я запрашивал, – лепетал в своё оправдание майор, – сказали, что «бэз опадив» и кромка 1000 метров…

– Значит, надо было ещё раз запросить. И как я теперь с ними работать буду, – громыхал генерал, – они же теперь неделю с унитазов слезть не смогут, вспоминая ваши бреющие полёты…

– Мы и над Смоленском погоду запрашивали, а нам ничего про грозу не сказали, – продолжал оправдываться командир воздушной посудины.

– Над Смоленском… Вы бы её еще над Владивостоком запросили. На кой ляд она сдалась Вам над Смоленском? Надо было над Первомайском запрашивать… В общем, меня это не волнует. Вы в следующий раз хоть по телефону звоните каким-нибудь знакомым в то место, куда летите, и интересуйтесь о том, какая у них там погода. Так оно, пожалуй, надёжнее будет. А сейчас командуйте. Вооружайтесь тряпками и чтобы салон мне завтра к вечеру был отмыт и продезинфицирован.

Покинув трап самолёта, генерал с капитаном постояли некоторое время молча, вполоборота отвернувшись друг от друга и с наслаждением вдыхая послегрозовой, пропитанный озоном воздух. После чего генерал, на которого коньячные пары, вступившие в реакцию с озоном, видимо, навеяли некоторую философскую мечтательность, повернувшись к капитану произнёс громкий, слышный всем толпящимся на лётном поле спич:

– Ну что, капитан, ты хоть знаешь, где ты находишься? Здесь на всю тысячекилометровую округу есть всего один генерал-полковник – это я. И так же на всю эту округу есть всего один капитан, который когда-либо выпивал коньяк в воздухе, посреди бушующей вокруг грозы с самим генерал-полковником – это ты. Так что ты тут самый главный в округе капитан. Поэтому не тушуйся и местным спуску не давай. Не церемонься с ними. Если вдруг тебе здесь какой полковник-разгильдяй вдруг забудет приветственно козырнуть, так ты его сразу на карандаш и срочный доклад мне. Я его вмиг с Украины на Дальний Восток отправлю. Пусть там козырять учится. А если этот полковник вздумает вступить с тобой в пререкания, так ты сразу делай глаз по-квадратней и вопрошай: «Вы что, товарищ полковник? Что Вы себе позволяете? Вы что, не знаете, что я прилетел с самим генерал-полковником Рязанских?» Эффект, смею тебя заверить, не замедлит проявиться.

Надо отметить, что в самом начале генеральского спитча на лётном поле появился ещё один генерал, сопровождаемый несколькими полковниками. Видимо, это было командование располагавшейся неподалёку дивизии. Прибывшие выглядели несколько сконфужено. Причиной конфуза, по всей видимости, послужило их опоздание со встречей высокого московского гостя, ведь по этикету они должны были преданно ожидать его около трапа. И не важно, что самолёт сел на расстоянии ста километров от ожидаемого порта прибытия. В армии это ни кого и никогда не волнует – извольте выполнять этикет. Поэтому встречающие в нетерпеливой неловкости переминались с ноги на ногу, как будто им всем разом приспичило по малой нужде, но прерывать пламенную речь Рязанских своими низменными докладами никто из них не решался. А о чём теперь докладывать? О своем запоздалом прибытии, глубоком осознании вины и внезапно свалившейся на них с хмурых небес великой радости, навеянной прибытием в их отдалённые от столицы края столь высокого гостя? Всё это было понятно без слов. Встречающие вначале с плохо скрываемым восторгом внимали словам пропахшего коньяком полководца, предпочтя до поры до времени подержаться от оратора на довольно почтительном расстоянии. Однако сразу же после завершения речи-напутствия, проявив неожиданную для заплывшего жиром туловища прыть, опоздавший генерал вдруг стремительным прыжком всё же подскочил к Рязанских с приветственно-оправдательным докладом. Прибывшие с генералом полковники такими же тучными прыжками быстро выстроились в одну шеренгу за спиной докладывающе-оправдывающегося и с неподдельной настороженностью наблюдали за капитаном. В это время капитан, всё ещё находящийся в состоянии лёгкого «поддатия» и воодушевлённый генеральским вниманием, стоял за спиной и чуть в стороне от Рязанских. Он вслед за высоким гостем степенно приложил руку к козырьку и теперь с важным видом выслушивал доклад местного генерала. Наконец ритуал был завершен. Все приличествующие моменту слова были сказаны и Рязанских прощающе протянул «опозданцу» руку для пожатия. По завершению рукопожатия генерал-полковник, казалось, сразу же потерял всякий интерес к самому главному военноначальнику здешних мест. Он тут же повернулся к нему спиной и направился к шеренге полковников. Подойдя к шеренге замерших в испуге старших офицеров, Рязанский принялся внимательно выслушивать поочередное представление каждого из них: «Полковник Пупкин. Жалоб и предложений не имею». При этом высокопоставленный московский гость имел привычку заглядывать как можно глубже каждому из представляющихся в глаза. Он словно искал всегда в глубинах глазного дна каждого из рапортующих ответы на всегда актуальные для него самого вопросы: «Точно ли не имеет этот бодро рапортующий никаких жалоб? Или затаился в какой-нибудь обиде, сдерживаемый приобретённой на службе трусостью, и когда-нибудь подставит? Ну, к примеру, нажмёт без спросу «ядрёную» кнопку… А этот? Почему у него нет абсолютно никаких предложений после стольких-то лет службы? Предложил бы ну хоть какую-нибудь безобидную и принципиально невыполнимую фигню… Ну, например, предложил бы улучшить качество приготовления пищи для дежурных смен. Нет, молчит, идиот, не жалуется ни на что и ничего не предлагает». И, видимо, только после того, когда какие-то ответы всё же были найдены где-то на небольших глубинах сознания рапортующего, Ряжских нехотя и с брезгливостью протягивал исследуемому руку для демократичного пожатия, а потом долго вытирал ладонь носовым платком, пытливо разглядывая следующую душу.

В это же самое время прыткий в своей прощённости и временно оставленный без высочайшего внимания генерал освобожденно подскочил к капитану и, сжав его ладонь в двух своих, принялся радостно ею потряхивать. Широко улыбаясь, он то озабоченно справлялся о капитановом здоровье, то интересовался проблемами его молодой семьи. При этом генерал всячески пытался вникнуть в текущие нужды командированного: «Вы не скромничайте. Понятно, что Вы человек ещё молодой и все проблемы Вам кажутся плёвыми, а вот через недельку-другую… В общем, не стесняйтесь и если что, обращайтесь прямо ко мне. Все вопросы решим и не будем лишний раз беспокоить товарища генерал-полковника. Договорились? Вот и хорошо».

Наконец, обойдя и изучив души шеренги полковников, Рязанских повернулся к генералу и коротко скомандовал: «Вы, товарищ генерал, едете со мной, нам с Вами надо в пути кое-что обсудить. Капитан со своим секретным чемоданом поедет в Вашей машине, а все остальные – в автобус». Скомандовав таким образом, Рязанских проследовал в поданную ему чёрную «Волгу», на заднем сидении которой они с местным генералом тут же и разместились. Сергей нагнулся было за чемоданом, всуе названным почему-то секретным, но «секретного» на месте не оказалось. Чемодан уже загружался в багажник «Волги» местного военноначальника каким-то здоровенным полковником. Полковник аккуратно захлопнул крышку багажника и, открыв заднюю дверь автомобиля, выжидающе замер в полупоклоне, приглашая профессиональным лакейским жестом капитана занять место внутри кожаного салона. Несмотря на разбуженное выпитым коньяком природное нахальство, Сергей всё же несколько смутился. Где это видано, чтобы полковники оказывали такие знаки внимания капитанам? Пусть это будут несколько подвыпившие капитаны, только что совместно распивавшие дорогой алкоголь с генерал-полковниками… Или же пусть это будут даже те капитаны, которые заседают в авторитетнейших комиссиях… Нет, с таким поведением обычно спесивых полковников Сергею сталкиваться ещё не приходилось. Поэтому он, потупив взгляд на асфальте лётного поля, коротко поблагодарил полковника, небрежно кивнув ему хмельной головой, и важно опустился на заднее сидение самого престижного из изделий, массового выпускаемых советским автопромом. Полковник мягко хлопнул дверью изделия, которое тут же сорвалось с места и помчалось вслед за своим собратом, стремительно уносящим в даль украинской степи озабоченные чем-то головы ракетных генералов. Сергей видел эти головы через заднее стекло несущегося впереди автомобиля. Одна из голов вела себя неподвижно, другая же всё время вертелась, и иногда складывалось впечатление, что в её коварные намерения входит злобный укус за основание своей соседки. Но до этого дело почему-то никак не доходило, и потенциально кусачая голова продолжала досадливо вертеться, видимо, готовясь к решающему броску. Кому из генералов принадлежала хищница, а кому её потенциальная жертва различить на таком расстоянии не представлялось возможным. Об этом можно было только догадываться. Но греметь полушариями и думать о чем-то постороннем капитану уже не хотелось. Хотелось поскорее разместиться в гостинице и отоспаться перед грядущим днём, который грозил быть очень напряжённым.

Вскоре автомобиль въехал в какие-то тщательно охраняемые милицией ворота, проехал сквозь тенистый парк и остановился вблизи трехэтажного сооружения монументально-сталинского типа. Машина Рязанских стояла неподалёку у пологого гранитного крыльца. Генералов в ней уже не было. Сергей не успел опомниться, как его «секретный» чемодан был извлечён из багажника неизвестно откуда взявшимся здоровенным полковником. «Он же должен был ехать в автобусе, – удивился капитан, – а автобус ещё не скоро приедет. Другого транспорта на лётном поле точно не было. Значит… Значит этот полковник ехал в багажнике вместе с чемоданом? Как он туда поместился? Впрочем, багажник большой…». Сергей выбрался из автомобиля через услужливо открытую водителем-прапорщиком дверь и обречённо проследовал за полковником. Он понял, что до уезда Рязанских обратно в Москву в обычную гарнизонную гостиницу ему не попасть и каждый его шаг будет находиться под особым наблюдением. «Вот уж воистину: «Минуй нас пуще всех печалей и царский гнев, и царская любовь», – думал Сергей, – а ведь сейчас мне надо было бы быть поближе к разработчикам и программистам, которых к этой обкомовской гостинице не подпустят и на расстоянии пушечного выстрела. Здесь поселят сейчас этих главных конструкторов, которые имеют весьма отдалённые представления о нюансах работы системы. Главный конструктор – это ведь больше организатор процесса разработки, а для разрешения сложившейся ситуации нужны именно узкопрофильные специалисты-«ботаны». И с ними нужен постоянный контакт. Непрерывный контакт на объекте и в неформальной обстановке. При этом контакт в неформальной обстановке в большинстве случаев гораздо информативней всяческого официоза. Вот этого-то меня и лишают провинциальные лизоблюды. Ладно, будем надеяться, что не надолго. Рязанских больше двух дней в этой дыре не просидит. Сейчас шороху наведёт и свалит в Москву, а оттуда будет грозно названивать каждый день: «Доложите…! Почему до сих пор…?! Всех…! Никому…!». Ну и так далее… Всё пойдёт как обычно… Ну а как свалит «бугор», тогда и надо будет отсюда бежать, а сейчас это бесполезно. Обязательно изловят. Поэтому надо на время смириться, воспользоваться случаем и без видимой пользы для всего человечества хорошо пожить какое-то время самому. «Хорошо пожить» – это означало для командировочного капитана пребывание в нормальных человеческих условиях, главными составляющими которых был «крантик» с тёплой водой и доступный для пользования особенно в утреннее время унитаз.

В действительности же жилищные условия, в которые полковник затащил чемодан Сергея, представлялись сверхсоветскочеловеческими: широкий холл, просторный двухкомнатный номер, состоящий из спальни и гостиной, увешанными какими-то пошлыми картинами и суррогатами тропических растений, полированная румынская мебель и даже работающий цветной телевизор. Из вспомогательных помещений в номере имелись: отдельный, угнетающий своими размерами сортир, увенчанный монументальным изделием из чешского фарфора, и малахитовая ванная комната. Эта комната больше всего поразила капитана. Вернее даже не сама комната, а громадных размеров позолочённая по краям ванная-бассейн, в которой без особого труда можно было начисто отмыть сразу трёх здоровенных и потных военных. В такой ванной не стыдно было бы даже утонуть при случае и, по всей видимости, для того, чтобы ликвидировать это искушение, неизвестные создатели сего эпохального изделия приторочили к нему позолочённые спасательные ручки. (То, что эти ручки не были панацеей от всех возможных бед, связанных с купанием, Сергей убедился чуть позже, когда наполнил ванну-бассейн прозрачной зеленоватой водой и по неосторожности нажал на какой-то клапан. Ванна-бассейн тут же превратилась в бурлящую акваторию. Вскоре в акватории поднялся настоящий девятибалльный шторм, а с бурлящей водяной поверхности то там, то здесь протуберанцами вырывались к потолку настоящие гейзеры. Оглянувшись вокруг и не найдя спасательного круга, капитан решил не рисковать выполнением командировочного задания и быстро прикрыл клапан. «Придумают же… В стране далеко не во всякой гостинице душ на этаже сыщешь, а тут черте чего только не наворочено. Утопнуть ведь можно!» – с возмущением думал капитан, стоя под непривычно «навороченным» душем). Метрах в трёх от ванной располагалось какое-то неизвестное ему устройство, по своему внешнему виду очень напоминающее унитаз. Сергей поначалу так и подумал. Он даже на короткое время впал по этому поводу в некоторое недоумение: зачем в ванной нужен унитаз? На тот случай если прихватит во время шторма? Так туалет же близко… Но затем пытливый взгляд капитана отметил некоторые особенности странного изделия: от унитаза оно отличалось некоторой удлинённостью седалищной части и особым характером подачи воды. Закаченная в изделие жидкость била широкой струёй снизу вверх. Кроме того, на изделии не было кнопки слива, и подача воды начиналась после открытия специальных вентилей для горячей и холодной воды. «Интересно, что же это такое, – потёр лоб капитан, – ладно, спрошу у кого-нибудь особо продвинутого. Ещё не хватало над этим голову ломать. Стоит себе и стоит. Хлеба ведь не просит. А что он тогда просит? Тьфу, ты… Неужели это для этого?».

Сергей едва успел привести себя в порядок после дальней дороги, как во входную дверь кто-то поскрёбся. «Входите, открыто!» – нарочито бодро повысил голос в сторону двери заметно посвежевший капитан. Дверь осторожно приоткрылась и обнажила лысую голову уже успевшего надоесть полковника. Полковник извиняющимся голосом сообщил о том, что товарищ генерал-полковник назначили первое рабочее совещание комиссии на 20.00 в помещении столовой спецгостинницы и что форма одежды, в которой военным надлежит прибыть на совещание, произвольная.

– Не понял, что значит произвольная? В Уставе такого нет…, – недоумённо вопросил капитан.

– …, – приоткрыв дверь пошире пожал плечами полковник, – так прямо и было сказано: «Произвольная».

– Ну, Вы бы уточнили у него: так мол, и так, не понял, товарищ генерал-полковник, что имеется в виду. Впрочем, не мне Вас учить…

– «Что имеется в виду?» Да Вы что, разве я похож на самоубийцу? Он ведь не задумываясь введет то, что имеет. А я в какую-нибудь Читу на старости лет не хочу загреметь. Мне, между прочим, осталось полгода до пенсии.

– Да бросьте, Вы…! Товарищ генерал-полковник – это ведь не самодур какой-нибудь, а добрейшей души человек. В самолёте, вон, всех коньяком с белужьей икрой угощал…

– Конечно же. Кто бы сомневался… Кстати, а Вы знаете, что с подачи «добрейшего» нам за полгода уже второго комдива меняют?

– Ну, это не мой профиль. Кадровые проблемы высшего офицерского состава меня не трогают. У них там своя тусовка, разберутся без нас. В накладе всё равно никто не останется. Генерал – это ведь счастье. В данный момент меня больше интересует вопрос вечернего туалета. Хм,…, произвольная…, может в трусах заявиться? Есть ведь в армии и такая форма одежды… Форма номер восемь, что «скомуниздим» то и носим.

– Не вздумайте, Вас неправильно поймут.

– Вы правы. Могут и не понять, но, в отличии от Вас, мне до пенсии далековато…

– Позвольте, а перспектива гниения в каком-нибудь Оловянном «двадцатилетним капитаном»…, Вас греет?

– Этого тоже не хотелось бы…

– Думайте, у Вас ещё целых пятнадцать минут, а мне ещё кое-кого оповестить надо, – голова полковника озабоченно быстро исчезла в дверном проёме.

Немного подумав, капитан облачился в форму, надев рубашку с коротким рукавом, не предназначенную для ношения галстука, взял блокнот для записи мудрых начальственных пророчеств и отправился к месту проведения совещания. Длиннющий коридор спецгостиницы дохнул на капитана безлюдием и слабой освещённостью. Тяжёлые интерьеры сталинского ампира слабо угадывались в сыроватом полумраке, но как только капитан сделал несколько неуверенных шагов в сторону более освещенного лестничного проема, видневшегося посреди коридора, перед ним неожиданно возникла строгая немолодая горничная в белоснежном чепце. «Вы, наверное, в столовую, – проскрежетала она пронаждаченным временем баском, – Вам в противоположную сторону до лестницы и на один этаж вниз». Сергей не успел опомнится, как горничная исчезла, словно растворившись в неясных очертаниях деталей сумеречного коридора. Пройдя обозначенным маршрутом, капитан оказался в просторном и хорошо освещённом зале столовой. В центре зала был сооружен солидный стол в виде буквы «п». Стол был покрыт какой-то тяжёлой атласной материей и обильно уставлен многочисленными предметами, издали похожими на столовые приборы. Что это за предметы капитану со входа разглядеть не удалось из-за обилия сидевшего за столом народа. В центре верхней планки буквы «п», задумчиво глядя в лежащий перед ним блокнот, сиживали товарищ генерал-полковник. Завидев капитана, Рязанских заметно оживился.

– А-а-а, капитан, входите-входите. Присаживайтесь вот здесь от меня неподалёку. Буду Вас сейчас жизни учить, – указал капитану на второе от себя полукресло, – смотрите-ка, и с формой одежды Вы угадали, не то, что наши местные коллеги: напялили на себя все кители, которые у них были и галстуками перетянулись. Это в такую-то духоту! Сидят вон теперь, краснеют и раздуваются мордами своих лиц, как колхозные индюки. Жалко смотреть на них. Я же ясно сказал: форма одежды произвольная.

– Да нет такой формы одежды, товарищ генерал-полковник, – возразил высоковоенноначальствующему борзый капитан, расположившись на указанном месте и положив перед собой блокнот, – по крайней мере, в Уставе упоминаний про таковую не встречается.

– Вот-вот, отсюда следует вся шаблонность вашего мышления. Без Устава шага ступить не можете… А как столкнётесь с нестандартной проблемой, так сразу и впадаете в ступор, – на удивление спокойно отреагировал на беспардонное заявление капитана Рязанских и ехидно продолжил, обращаясь главным образом к капитану. – Кстати, а в Уставе ничего не написано по поводу наших нештатных ситуаций? Может, мы зря сюда летели? А надо было просто сесть каждому из нас поудобнее на свою многострадальную жопу, кому в Москве сесть, а кому в Питере и внимательно прочитать Устав от корки и до корки? А вдруг там ответы и на наши вопросы отыщутся?

– Ну, это Вы сильно утрируете. Конечно, я давно заметил, что чем выше поднимаешься по служебной лестнице, тем больше удаляешься от правил, прописанных в этой строгой книге. Устав – он всё больше для Ванек-взводных и Сенек-ротных писан. А чем выше, тем уверенней его можно рассматривать только лишь как «Сборник добрых советов и рекомендаций начинающему воину».

– Ладно, прекращаем философствовать и переходим к делу. Коля, у нас все, кто должен присутствовать, на месте, – озабоченно сдвинув брови, обратился к адъютанту генерал и, получив положительный ответ, продолжил. – Итак, уважаемые товарищи, мы собрались с вами в замечательном украинском городке Первомайск, стоящем на брегах реки Южный Буг и часто называемом некоторыми экзальтированными натурами «украинской Швейцарией». Но, к сожалению, собрались мы не для того, чтобы насладиться местными красотами и красавицами (при этом генерал выразительно посмотрел на капитана), а дабы выявить и устранить внештатные ситуации, возникающие на командных пунктах (КП) полков и пусковых установках. С этой целью снят с боевого дежурства 142-ой полк. Всё оборудование КП в вашем распоряжении. А посему – флаг вам в руки и две недели срока. Завтра в 8.15 сбор на вертолётной площадке, расположенной во дворе гостиницы. Вылет на объект в 8.30., прошу не опаздывать. Вопросы?… Вопросов нет. А сейчас прошу принять участие в банкете по случаю начала работы комиссии, – завершил свою короткую речь на радостной для всех ноте генерал и демонстративно убрал со стола свой блокнот.

По всей видимости, это был некий условный жест, после которого вокруг «п»-образного стола засуетилось множество официантов. В мгновение ока на столе появилась разнообразная еда и запотевшие графины с водкой. Других напитков почему-то в этот раз не предлагалось, да и еда несколько проигрывала в разнообразии столику, накрытому для генерала в самолёте, хотя и обрадовала проголодавшегося капитана своим количеством. Как из рога изобилия посыпались тосты, содержащие в самом начале банкета довольно сдержанный оптимизм. По мере продвижения этого весёлого мероприятия возрастал и излучаемый тостами оптимизм. Вскоре он превысил все допустимые границы, потерял под собой реальную почву и превратился в самый что ни на есть махровый волюнтаризм, который впоследствии посеял среди многих присутствующих шапкозакидательские настроения: «На фуй нам торчать тут целых две недели? Да мы счас за два дня…».

В разгар банкета слегка подвыпивший капитан всё же рискнул обратиться к изрядно «взявшему на грудь» генералу:

– Не подскаиите, таищ генерал, что за хрень стоит у меня в ванной: что-то такое белое и длинное. Длиннее, чем обычный толчок, и с кранами, и-и– ик, уместо кнопки?

– Так ить это бидэ называется, капитан.

– Чего-чего? Какая ещё беда? И кто же это так назвал этот особый унитаз? Значит с кем-то на нём беда случилась? А на фига он тогда мне? Да ещё с таким названием… Это же как в том мультфильме: как назовёшь посудину, так она и поплывёт… Или же что она там делает?

– Да не беда, капитан, а бидэ. Это, наверное, что-то по хранцузски… Ты что, совсем дикий, капитан? Такие вещи пора бы уже и знать.

– Откуда мне это знать? Мы, чай, не дворянского сословию… Так для чего всё же это бидэ предназначено?

– Это для того, капитан, чтобы жопу геморройную можно было подмыть после сранья, понял теперь?

– Во как? Зачем мыть-то? А бумага для чего?

– Бу-ма-га? Ты ещё может нам газетой попку вытирать предложишь? К тому же ты хоть знаешь, что такое геморрой?

– В общих чертах…

– Нет, не дорос ты ещё для этого, капитан. Вот когда познакомишься с ним поближе, тогда и поймёшь…

– Боже упаси…

– А куда ты денешься? Хочешь большим начальником стать и с «геммором» близко не познакомиться? Недаром ведь бидэ в номере полагается только нам, генералам и секретарям обкомов. Так что расти над собой, капитан. До бидэ дослуживайся.

– Нет, не хочу начальником…

– Ну, тогда живи здоровым капитаном. Правда у старых капитанов часто другое профессиональное заболевание наблюдается.

– Интересно, какое же?

– Окостенение головного мозга.

– Это шутка?

– Не шутка, а научно установленный факт. Вот как, например, дятел умирает в конце-концов от сотрясения мозга, так и капитаны мрут после выхода на пенсию от полного окостенения головного мозга.

Банкет закончился буднично. Главных конструкторов и прочих быстро спившихся гражданских лиц предупредительно разнесли по номерам привычные к такой ответственной работе гостиничные служащие. Военные разошлись без посторонней помощи, сохраняя при этом довольно твёрдую походку. Утром к условленному сроку слабо рефлексирующие тела главных конструкторов и прочих посиневших гражданских лиц были буднично-аккуратно доставлены тем же трудолюбивым гостиничным персоналом на специальных тележках прямо к вертолётной площадке. Привезённые тела утомлённых недавним перелётом граждан вскоре были с аккуратной брезгливостью перегружены в чрево рвущегося в небо вертолёта Ми-8. Военные пришли к месту сбора как всегда сами и, тактично обдавая друг друга весёлым утренним перегаром застарелых в своем маразме шуток, без суеты расселись по дюралевым скамейкам ещё одной винтокрылой машины. Через сорок минут лёта авторитетная комиссия приступила к своей продуктивной работе. В ходе этой работы Сергей почти две недели провёл в подземелье, непрерывно перемещаясь между девятым и десятым отсеками заглубленного КП и вылавливая «блох» по распечаткам самописцев вместе с разработчиками капризной аппаратуры. Спали любители этих мерзких насекомых строго по очереди в двухместном одиннадцатом отсеке. При этом главные «конструктора» (именно так их всегда называл улетевший в Москву Рязанских) уныло сиживали в расположенном на земной поверхности сооружении, предназначенном для отдыха дежурных смен. Сооружение было огорожено от манящего соблазнами внешнего мира тремя рядами колючей проволоки. Колючая проволока весело потрескивала от щекотавших её электронов, гонимых по кругу высоким напряжением электрической сети. Изнывающие от скуки «конструктора» изредка позванивали в подземную глубь шахты с одним и тем же настораживающим своей тупостью, вопросом: «Ну, как там у вас дела?» Кроме своего откровенного лоботрясничества, по мере своих хилых сил и не восстановленного до конца после дальних перелётов, здоровья, «конструктора» иногда в охотку пытались заниматься привычным им бумаготворчеством. Они с удовлетворением ставили крестики напротив выполненных пунктов обширной программы «блошиных» поисков и с явной неохотой, превозмогая обуявшую их в неволе лень, писали краткие протоколы проведения проверок. Бывало и такое, что главные даже отваживались на некие советы. Эти советы носили, разумеется, довольно общий характер и абсолютно не относились к делу, но всёж-таки иногда помогали поисковикам-исследователям. Получив иной раз какой-нибудь конструкторский совет, поисковики впадали в ступор и не знали к чему бы отнести его содержимое, и поэтому начинали домысливать за советчика («А может, всё же, Пал Палыч хотел сказать вот об этом? Может он, всё-таки, вот что имел в виду, на самом-то деле? Ну надо было так и сказать! А то всё издалека, да вокруг и около»). И иногда эти отнюдь не досужие домыслы приводили к нужному результату. В этом случае «любители ботаники» шумно вслух благодарили ничего не подозревающего о своей гениальности и только поэтому, изнывающего от безделья под ласковым украинским солнышком Пал Палыча. После завершения короткого ритуала ликования «дети подземелья» с нетерпением обреченных вновь ныряли в работу.

Наконец, к исходу второй недели общими усилиями временного коллектива причины всех нештатных ситуаций были выявлены и устранены, о чём свидетельствовал толстенный гроссбух протоколов и актов, тут же отправленный Рязанскому в Москву. Дожидаясь реакции генерал-полковника комиссия ещё два дня прожила в обкомовской гостинице, наслаждаясь преимуществами коммунистического строя и претворяя в жизнь его основной лозунг: каждый – по способностям, каждому – по потребностям. Можно только представить себе, как провели эти два дня члены авторитетнейшей в благодатных краях николаевщины комиссии, у которых за две недели трудов праведных были начисто атрофированы способности на фоне гипертрофированного роста их многочисленных потребностей. Наконец высочайшее «добро» было получено, и потребительский беспредел бесчинствующей комиссии был резко остановлен. Все её авторитетные члены были вежливо спроважены в родные пенаты для внесения соответствующих изменений в свою ущербную конструкторскую документацию.

Отправился в обратный путь и Сергей. На этот раз в связи с обычной летней «напряжёнкой» с билетами он был отправлен в Питер на поезде с пересадкой в славном городе Одесса. И произошёл с ним в конце этого пути случай, чуть было опять не приведший к ухудшению отношений с полковником Плёнкиным. Отношения капитана с полковником в последнее время сложились таким образом, что их даже можно было назвать доверительными. И вот из-за какого-то досадного недоразумения отношения чуть было опять не переросли во враждебные. Как же могла возникнуть между ними эта угроза недоразумения, в тот момент когда измученный капитан только-только подъезжал к Одессе, а полковник тем временем спокойно сиживал в своём кабинете в г. Санкт-Петербурге?

Всё вышло как-то само собой. Но чуть позже. Угроза начала реализовываться с того момента, когда Сергей запрыгнул в одесский поезд уходящий в сторону Питера, а пока капитан только подъезжал к Одессе. В Одессе проживал друг детства Сергея и звали его Шуриком. В его паспорте было написано о том, что он Славик, но все звали его Шуриком из-за сходства с персонажем известных кинокомедий режиссера Гайдая. Друг Шурик-Славик встретил Сергея ранним утром на одесском вокзале и устроил ему довольно содержательную экскурсию по городу. Во время этой экскурсии друзья побывали на знаменитых Привозе и Дерибасовской, полюбовались на здание гастролирующего где-то в Узбекистане оперного театра. Искупались в не по-летнему холодном море. Вернее купался только Сергей: как же, был летом у моря и не искупался? Шурик-Славик с цинизмом аборигена тамошних мест от купания отказался, ссылаясь на подошедшее к одесским берегам невесть откуда холодное течение и застарелый ларингит. Постояли друзья и на знаменитом люке у памятника Дюку. Памятник так неудачно держал в своих каменных руках какой-то свиток, что остроумные одесситы тут же его осмеяли в стихах: «Если станешь ты у люка, то увидишь х. й у Дюка». А закончилось всё отстойным одесским кабаком «Гамбринус». Воспетый Куприным, он будоражил сознание капитана в течение всей экскурсии, но то, что Сергей увидел, отстояв на вход большую очередь, глубоко его разочаровало. «Да у нас в Питере в такой вот «Гамбринус» не отважится зайти даже самая последняя пьянь! – в сердцах бросил Сергей другу, но деваться им уже было некуда, да и до поезда оставалось чуть больше чем пара часов. Друзья как следует отметили встречу («Когда ещё доведется?») и отправились на вокзал. Времени до поезда было в обрез и успеть на него представлялось возможным только на такси. Но, как назло, возле слегка потерявших координацию друзей детства никто не желал останавливаться. И когда ситуация уже начала зашкаливать и подползать к отметке «Критическая», неожиданно заскрипел тормозами самый большой и комфортабельный советский автобус «Икарус», на бортах которого красовались престижные надписи «Интурист». Водитель «Икаруса», типичный одессит («Та-а-а, я вас умоляю, як же ж так можно…»), торговался недолго, и вскоре «интуристы» семенили по платформе, попеременно выхватывая друг у друга набитый военной формой «секретный» чемодан капитана, в поисках дополнительного вагона следующего в Питер поезда. Наконец искомый вагон за номером 26 был найден сразу же за локомотивом перед вагоном № 1. И не успели друзья слегка отдышаться и сказать друг другу необходимый перечень прощальных слов, как поезд плавно сорвался с места и покатил в далекие северные широты. Запрыгнувший в вагон на ходу капитан быстро нашел полагающееся ему место и, чувствуя наваливающуюся на него смертельную усталость, попытался как можно быстрее на нём разместиться. Это оказалось непросто: проводница была одна на два вагона и за получением постельного белья уже стояла огромная очередь. Прошествовав вдоль очереди с видом человека, спешившего по каким-то своим делам, Сергей заприметил интеллигентного вида девушку, стоявшую в очереди в непосредственной близости от купе проводников.