Текст книги "Повесть о потерянном времени"

– Извините, но свои уши я могу наблюдать хотя бы в зеркале… А тут вообще безнадёга какая-то… Может, давайте вначале хотя бы зеркало как-нибудь организуем? В виде иллюзии… Очередь, она ведь, наверное, не на один год?

– Нет, конечно же…

– Вот потому-то это и есть самая настоящая иллюзия. У нас ведь каждый квартал законодательство меняется… И вскоре может оказаться так, что вообще никому ничего не положено. А тут речь идёт о долгих годах…

– Что-то не поймём никак: куда вы опять клоните? Зеркала, иллюзии какие-то…

– К тому и клоню, чтобы сейчас закрыть глаза на двадцать квадратных сантиметров моего жизненного успеха и поставить меня в очередь, а когда она подойдёт – состоится новая комиссия… И законодательство к тому времени может поменяться в лучшую сторону (ну, уж иллюзия, так иллюзия), и превращусь я в итоге из «двадсатисантиметрового олигарха» в истинно нуждающегося слугу отечества…

– Ах, вон Вы чего удумали! Уговорить нас вступить на преступный путь нарушения жилищного законодательства?!

– Да, нет. Просто хотел призвать Вас вернуться к здравому смыслу. Есть же в законах и специальные оговорки, мол, если отклонение от принятых норм является незначительными, или же имеют место какие-нибудь особые условия и т. д. Словом, вам виднее – я не юрист… Но, видимо, в наше время, не оплаченное дополнительно включение здравого смысла – это непозволительная роскошь для чиновника. А платить Вам, господа хорошие, в мои планы не входит… В моих далеко идущих планах нет пункта, предусматривающего заботу о вашем благосостоянии. Да и средств для оплаты нет. Что тут ещё можно сказать… Даже если бы и было у меня «баблосов» немеренно, то вам я их точно бы не отдал. И без того, есть очень многое, за что приходится их платить в этой жизни. За что-то более реальное, нежели чем за какую-то иллюзию… Так что извиняйте, граждане члены комиссии, и не забудьте официальный «отказец» отписать, чтобы с подписями был он и с синими печатями. В общем, чтобы всё было по-вашему, бюрократическому – очень правильно по форме, хотя и при полном отсутствии здравого смысла… Чтобы, как говорится, комар носа…

В общем, надежда на улучшение жилищных условий за государственный счёт рухнула окончательно. И почему это, интересно, разнятся нормы при постановке на очередь и при получении жилой площади? Получается, что если есть у тебя на нос 4,5 квадратных метра, то сиди и не вякай – ты обеспечен жизненным пространством по самое «не хочу». А вот, если у тебя 4,4 квадратных метра на нос, то тебя тут же ставят в очередь и через долгие-долгие годы дают аж целых 15 квадратных на тот же, но уже сморщенный от старости нос… И меньше не имеют права! Очередной парадокс впавшего в ступор законодательства. Можно было, конечно, подать заявление в суд, приложив к нему тот самый «отказец». А судьи, спрашивается ещё с грибоедовских времён, кто? Ну конечно…, всё те же самые формалисты, которые, едва глянув одним глазком в законодательство, другим на «отказец», сразу определили бы в полковнике, прослужившем отечеству двадцать пять с лишним лет и проживающем с женой и двумя детьми в двухкомнатной «хрущёбе», великого стяжателя и коварного разорителя казны российской. Поэтому Сергей, оставив мысли о сутяжничестве, вскоре принял решение о своём окончательном увольнении со службы. К этому серьёзному шагу его очень сильно подтолкнул, можно даже сказать «дал пинка», случай, произошедший во время очередной проверки академии «Минобром». В план проверки был включён невиданный доселе пункт: «Проверка остаточных знаний». Этим пунктом предписывалось проведение экзаменов в тех учебных группах, которые их год назад уже благополучно сдали. Внешне идея не выглядит абсурдной и, на первый взгляд, действительно кажется интересным: а что же действительно осталось в виде «сухого остатка» в головах у обучаемых? Но сам подход к организации экзаменов дискредитировал эту благую идею, что называется, напрочь. Дело в том, что экзаменуемым не дали ни дня на приятные воспоминания и, более того, не разрешили пользоваться на экзаменах своими старыми конспектами. А слушатели – это те же студенты, только слегка великовозрастные. И в их среде действует тот же принцип: сдал-забыл (а зачем перегружать память всякой белибердой?). Кроме того, учитывая, что эти студенты-слушатели были ещё и слегка великовозрастными, то «забыл» у них получалось гораздо быстрее, нежели чем у студентов студенческого возраста. Поэтому вместо экзаменов получился по-милицейски вонючий «пук». В экзаменационных аудиториях очень резко пахло «внутренними органами». Экзаменуемые сильно потели и до дыр растирали переносицы. Преподаватели могучими усилиями воли затыкали уши от навязчивого и упорно желающего проникнуть в них бреда. Оставив таким образом сознание в чистоте, преподаватели ставили в ведомости какие-то оценки, что называется «от балды» и, в тоже время, внимательно следили за тем, чтобы нынешний «средний балл» не превысил «среднего балла» предыдущего экзамена. Иначе получилось бы так, как будто знания слушателей по тому или иному предмету год от года расширяются и углубляются без участия в этом процессе самих обучаемых. Это могло сильно насторожить «Минобр». А и без того настороженный «Минобр» тут же мог почувствовать какой-нибудь подвох и потребовать ещё одной переэкзаменовки. Никому из академии этого не хотелось, и поэтому все цифры подвергались строжайшему контролю. Незадолго до проверки Сергей заступил на недельное дежурство по кафедре. В обычное время дежурство было необременительным и сводилось к более раннему, чем обычно приходу на службу и запуску серверов развёрнутых на кафедре локальных сетей, но перед каждой проверкой хлопот у дежурного прибавлялось. Дежурный-счастливчик превращался в подсобного рабочего начальника кафедры. В свободное от занятий время дежурный в такие особые для себя периоды носился по всей академии с пухлой папкой, набитой никому не нужными документами, но которые по установленной кем-то традиции надо было либо срочно у кого-то подписать и тут же забрать, либо кому-то отдать, что называется, насовсем. Поначалу так же было и в этот раз, но затем начальник по каким-то только ему известным причинам изменил траекторию своего непредсказуемого мышления и отдал распоряжение дежурному поступить в распоряжение начальника учебного отдела полковника Обрыдло, и вскоре дежурный уже входил в кабинет обладателя столь категоричной, но, вместе с тем, внушающей оптимизм фамилии. Начальник учебного отдела, грузный полковник с лиловой от беспробудного пьянства мордой своего бугристого лица, неподвижно сидел за своим столом-аэродромом и тупо пялил пожелтевшие от никотина белки глаз на лежащую перед ним стопку бумаг. Сергей поздоровался и представился. Начальник, с видимым трудом разрывая силовые линии гравитационного поля, тяжело поднял набухшие величием веки и упёрся мутным взглядом Сергею в грудь. «Ну точно, гоголевский Вий, – подумал дежурный, – только этот Вий ещё пожалуй пострашней будет… Ну конечно… Гоголевский-то Вий, тот, наверное, не с Большого Бодуна был, а откуда-то из-под Диканьки».

– А-а-а, «Информационная безопасность» внутренних органов припожаловала, – проскрипел «Вий»-Обрыдло надтреснутым от никотиновой копоти голосом, – присаживайтесь, товарищ полковник. Перед нами стоит очень важная и чрезвычайно сложная задача.

– Нет таких крепостей, которые не могли бы взять…

– Да тут не крепость… Кхе-кхе-кхе…, – зашёлся в сиплом кашле Обрыдло, при этом бугры на морде его довольно симпатичного лица натужно вздулись и, посинев, затряслись как подтаявший студень, – тут задачка посерьёзнее будет…

– Ну что же, давайте попытаемся её решить. В чём же она состоит?

– Вот экзаменационные ведомости четырёх учебных групп за прошлый год по дисциплине вашей кафедры. Надо бы вычислить этот…, как его… (Обрыдло судорожно достает из кармана какую-то мятую бумажку и долго смотрит на неё), ах да…, вот – средний балл по каждой из них…

– Так, что ещё?

– Чё еще? Вам этого чё, мало что ли?

– Да нет, много. С этим бы справиться…

– Ну вот… А Вы: «Что ещё?» Вы хоть знаете, как это в принципе можно сделать?

– Сходу – нет. Но я ведь всё-таки кандидат наук, – с трудом сдерживая приступы гомерического хохота, ответил Сергей и, содрогаясь всем нутром продолжил, – кроме того, у меня на кафедре очень много научной литературы… Придется как следует попотеть, всё проштудировать, может что и найду…

– Долго читать-то будете?

– Ну, до утра, я надеюсь, что удастся справиться. (Полковник уже вздрагивал всем телом, отвернув лицо к стене, но Обрыдло уже опустил пропитанные никотином белки своих потусторонних глаз на зелёный бархат стола и, по всему видать, перестал замечать творящегося вокруг).

– Да-да, надо поспешать, поэтому не теряйте время и срочно приступайте к работе… Да, и вот ещё что… Поточней считайте. С предельно возможной точностью. В этом…, как его…, – мучительно засипел Обрыдло и опять заглянул в мятую бумажку, – а вот…, в «Минбезобразе» этом, очень они, понимаешь, точность во всём ценят.

Сергей уже выходил из кабинета начальника учебного отдела, когда раздался телефонный звонок. Начальник судорожным рывком сорвал трубку и поднёс её к мгновенно сфокусировавшемуся мясистому уху: «Обрыдло…, нет-нет, извините, товарищ генерал…, очень хочу ещё послужить…, это просто фамилия мне такая досталась от предков, ети их душу…, да нет, я не матерюсь…, я так…, понарошку. Фамилия у меня такая – Обрыдло, поэтому все путают и думают, что мне служить надоело… Нет-нет, ещё послужим…».

Сергей уже не стал дослушивать этот вероподданический монолог и, сотрясаемый уже нескрываемым хохотом, стремглав выскочил наружу. Вскоре смех сменился нервной внутренней дрожью, чего ранее за полковником не наблюдалось. В голове отчаянно запульсировало: «Сваливать! Сваливать отсюда немедленно! Кто остался служить!? Преподавателям всем за шестьдесят! А это кто? Это – начальник учебного отдела!? Что меня тут держит?! С квартирой обнесли… Всё, хватит с меня – наслужился!» Мало-помалу эмоции улеглись, наступило успокоение и решение об увольнении приобрело вполне взвешенный характер. Но перед тем как подать рапорт и срочно уйти на больничный дабы избежать лишних уговоров, Сергей всё же решил не подводить начальника кафедры и выполнить поручение Обрыдло. С помощью обычного офисного приложения «Exсel» задача была решена минут за десять, при этом точность вычисления была задана до шестого знака после запятой. Когда дежурный распечатал результаты и представил их под мутные очи Обрыдло, того чуть не хватил дядька Кондрат. Обрыдло долго таращился на длинные ряды полученных цифр и наконец его тучная утроба выдавила из себя некое подобие вопроса:

– Чё это такоэ? Почему так много цифири?

– Вы же просили поточнее… А я, в свою очередь, попросил о том же компьютер… Вот он и выдал… Так что я тут абсолютно ни при чём… Кибернетика…

– Да-а-а, вот что значит современная тех-ни-ка, – многозначительно протянул, сипя всеми внутренними полостями, Обрыдло, имевший очень смутное представление, что это за «техника» такая, и поэтому испытывающий к ней беспредельное уважение, – а можно его попросить чтобы он это…, того…, ну в общем, чтобы две цифирки после запятой было?

– Нет-нет, это абсолютно исключено. Техника очень капризная… Сразу потребует обосновать изменение исходных данных, а что я ему скажу: сам же только что их задавал…

– Да-а-а? Вот, гад, какой! Я уже много раз слышал, что это очень капризная техника, но чтобы до такой степени… А может как-нибудь поинтеллегентскому, поделикатней как-нибудь…? Ну, например, громко назвать свою фамилию и звание, а потом: так, мол, и так, ошибочка, знаете ли, вышла…, не могли бы Вы, уважаемый компьютер…, ну и так далее… Ну, приблизительно как с женщинами… Приходилось ведь, наверное, в молодые годы…, и не раз ведь, наверное, приходилось…?

– Да Вы лучше сами округлите до сотых. Это ведь элементарно.

– Это для вас, для учёных, элементарно… А я забыл уже, когда учился… Всё для вас стараюсь. Организую вот…, весь учебный процесс академии на моих хрупких плечах болтается…

– Ну, хорошо… Я попробую, – с явной неуверенностью в голосе ответил Сергей и тут же вышел, чтобы не оскорбить озабоченного до предела начальника очередным приступом рвущегося наружу хохота.

Подождав для приличия ещё час, дежурный принёс начальнику новые распечатки с цифрами, содержащими два знака после запятой. Это привело начальника в состояние, близкое к оргазму:

– Ну как? Тяжело было? – обдав Сергея волной, несущей зловоние застарелого перегара, заискивающе вопросил Обрыдло, в очередной раз силясь веками преодолеть земное тяготение.

– Да-а-а, поупирался, собака, потрепал нервы, пока я ему экран специальной жидкостью не протёр.

– Жидкость-то, небось, на спирту?

– А то на чём же…

– Гляди ты, губа не дура… А ещё говорят, что умные не любят выпивать… Ну что же – это по нашему…, по русскому… Налили – сразу сделал. Не налили – начал рассказывать сказки о том, что всё это сделать невозможно.

– Ну да? Вот Вы мне ничего не налили, а я взял, да сделал.

– Вы на что это намекаете? Впрочем, нет проблем… Заходите через полчаса, а то мне сейчас нельзя… К начальнику на доклад иду… Ещё учует… А вот через полчаса, как говорится, милости просим…

Уже глубоко сожалея о своей неудачной шутке и дав клятвенные обещания Обрыдло касательно «через полчаса», Сергей поднялся к себе в преподавательскую. Там он, натужно воя матричным принтером (других в академии просто не было), распечатал заготовленный заранее рапорт на увольнение, приложил к нему «отказец» жилищной комиссии и тут же представил документы начальнику. Начальник впал в неописуемое бешенство:

– Мы…, мы…, Вас из Питера вытащили! Из этого гнилого болота! А Вы… Никакого чувства благодарности…

– Ну, во-первых, хоть и построен Питер на болотах, это всё же не то место, из которого «вытаскивают». А во-вторых, что значит «вытащили»? Вы предложили – я согласился. В обмене квартиры мне никто не помогал, а вот с улучшением жилищных условий обещали посодействовать, но не пошевелили даже пальцем… Вы на протокол заседания жилищной комиссии хоть одним глазком-то гляньте… А поэтому, мне не совсем понятно Ваше возмущение… Говорю «не совсем», потому как понимаю Ваши проблемы: престарелые преподаватели, молодёжи с учёными степенями очень мало, да и не пойдёт никто из них на такую зарплату…

– Неужели маленькая зарплата? – перебил Сергея задетый за живое начальник (зарплата, вернее, денежное содержание офицеров кафедры было его, что называется, «пунктиком». Начальник, несмотря на свои пятьдесят лет, пребывал в счастливом холостяцком положении и считал, что офицеры его кафедры оплачиваются весьма достойно), – Вы погодите улыбаться. Давайте-ка посчитаем…

– Позвольте, мы и так считаем на каждом заседании кафедры, – не выдержал и в свою очередь перебил начальника Сергей, – сейчас Вы к моим ежемесячным пятнадцати тысячам прибавите стоимость обмундирования, которое я одеваю только на занятия, рыночную стоимость льготных путёвок, которые можно получить только в особо холодные зимы (кому они нужны?), и у Вас тут же получится, что реально у меня в месяц набегает полторы тысячи долларов! Хватит иллюзий! Я, полковник с двадцатипятилетней выслугой, старший преподаватель и кандидат наук получаю в месяц пятнадцать тысяч рублей и ни копейкой больше! И моей семье не нужны шкафы, заваленные портянками, нижним бельём, фуражками, сапогами и прочей, выдаваемой нам дребеденью. Семье нужны реальные деньги… Не на рост боков и пуза, а на скромные питание и одежду, а самое главное – на развитие. У меня же два студента на шее примостились.

– Ну, ладно, что-то Вы излишне разговорились. Вам-то грех жаловаться… Вы ведь ещё в одном ВУЗе преподаёте…

– Преподавал… На пол ставки… Пока Ваш заместитель, ссылаясь на Вас, не перекроил расписание таким образом, что оно с точностью до часа перекрыло расписание на «подработке». И всё…, от «подработки» пришлось отказаться…

– Ну Вы подошли бы ко мне и мы бы всё решили.

– Какой смысл было подходить, если он показал мне правки, внесённые Вашей рукой? Или это и было приглашение к разговору? И о чём бы пошёл разговор? О том, что Вы милостиво согласитесь внести нужные правки на определённых условиях?

– ???!!!

– Поэтому давайте не будем сориться. Удерживать меня Вы не вправе. Я своё выслужил с лихвой. А обязательную беседу с увольняющимся из доблестных рядов будем считать состоявшейся.

– У Вас же докторская диссертация почти готова, – уцепился за последнюю соломинку начальник, – дожали бы да и увольнялись с миром…

– Ну, значит пока не судьба… Как-нибудь в другой раз. Пока – очень кушать хочется. Да и останься сейчас, потом начнёшь увольняться – Вы опять попрекать станете, мол, мы Вас вырастили, доктора из Вас сделали, а Вы к нам задницей… Нет-нет, одна просьба: увольте меня как можно быстрее.

– Как знаете, первый раз вижу человека, который имеет реальный шанс защитить докторскую и отказывается от этого…

– Борюсь с гордыней. И так погрязли все во грехе. Боюсь ещё больше в него окунуться.

– Как знаете…

– Счастливо оставаться. Свои часы я в текущем семестре отработал, поэтому с этой минуты считаю себя свободным.

Далее события развивались в соответствии со скучной, отработанной годами процедурой увольнения офицеров на пенсию. Некоторую сумятицу вызвало лишь желание полковника сохранить служебное удостоверение, которое, в принципе, надо было сдавать при увольнении, но никто этого не делал. По этому поводу он решил посоветоваться со знакомым кадровиком.

– Как оставить? Садись и пиши рапорт о том, что ты его потерял, а мы назначим служебное расследование.

– А дальше что?

– Ничего. Принесёшь справку из отделения милиции по месту прописки о том, что искали-искали твою «ксиву» всем миром целый месяц, но так ничего и не нашли, а мы издадим приказ о том, что документ с таким-то номером объявляется недействительным. Только об этом никто и никогда не узнает, в смысле, о том, что «ксива» теперь является липовой… Так что от ГАИшников можешь продолжать отмахиваться смело.

– Спасибо. А как же санкции? У нас ведь без санкций никак… Особенно напоследок…

– О санкциях не переживай. Они обязательно последуют. Если всё по-хорошему, то мы должны были бы тебе в приказе благодарность объявить и подарить приёмник отечественного производства… Ну а коль ты «ксиву» посеял… То, наверное, объявим мы тебе выговор напоследок, да и дело с концом. И, как говорится, гуляй, Вася.

– Вот спасибо! Вот это, как говорится, по-нашему… Сэкономим для страны ещё один детекторный приёмник! Радует то, что кто-то продолжает их до сих пор делать. А то я, когда помладше был, смотрел на увольняемых и грустил о том, что когда настанет мой черёд, приёмники в стране закончатся… И что тогда, скажите на милость, на пенсии делать? Чем заняться? Тьфу…, что это я такое несу? Всё равно ведь не дали… Придётся идти работать, может ещё удастся на что-нибудь «деньжонков» поднакопить… Глядишь, и приемник в хозяйстве появится…

Всё вышло так, как и пообещал грамотный работник службы кадров. Только слегка поленились кадровики. В одном и том же приказе объявили они увольняющемуся полковнику и благодарность («За добросовестную двадцатипятилетнюю службу и проявленные при этом…»), и выговор («За халатное отношение к хранению служебных документов и допущенное при этом…). В общем, всё как всегда у нас… Сплошные парадоксы. Но главное всё же состоялось: полковник милиции Сергей Михайлович Просвиров наконец-то обрёл желанную свободу! И ещё долгое время в его голове громко пел неизвестно как попавший туда артист Кипелов: «Я свободе-е-ен! Словно птица в небесах!» Но потом начались суровые будни на стройках капитализма, и артист Кипелов куда-то ушёл. Можно даже сказать, что он куда-то панически сбежал. В неизвестном никому направлении… Очень жаль, что так получилось. Может, он ещё вернется? Ждём-с. Милости, как в народе говорится, просим вернуться взад, господин артист. Но вернуться только вместе с воспеваемой свободой. Иначе…, иначе нет никакого смысла в этом возвращении. Артистов в голове и так хоть пруд пруди…

Эпилог

В одном из относительно дешевых столичных кабаков, представляющих собой некую дикую помесь полуресторана с получайханой (типа «Сим-Симов», «Шеш – Бешев» и т. д.) собралась с виду ничем не примечательная компания. Основу этого временного коллектива нарушителей спортивного режима составляли древние (как они сами любили выражаться: «как дерьмо мамонта») выпускники одного из военных училищ. Одна часть из этих людей прошла «афган», другая часть – первую чеченскую войну, третьей пришлось повоевать на второй чеченской войне. Были на этом сборище и такие «счастливчики», которые относились сразу ко всем трём частям одновременно. Кроме того, присутствовали на этом военном курултае и те, кто ни к одной из частей не относился. Это была особая группа безвозвратно продвинутых военных людей, которые не могли быть частью чего-то целого по определению. Особая группа всегда держалась за каким-то незримым барьером, особняком от всякого рода военных сборищ, хотя формально в этих сборищах иногда участвовала. Очень редко это происходило, но всёж-таки случалось. А чаще всего эта группа собиралась отдельно от всех остальных когда-то и чему-то обучаемых военных. Перед тем, как устроить такой закрытый сбор, члены этой группы так всегда и говорили: «В этот раз соберемся узким кругом ограниченных людей». Кто же составлял эту группу, этот таинственный и весьма «узкий круг ограниченных людей»? Может, это были какие-нибудь, не пойми как, просочившиеся в военную среду жидомассоны? Нет-нет, это был бы полный нонсенс, наподобие пьяного бреда генерала из фильма «Семнадцать мгновений весны» про пархатых казаков на Елисеевских полях. Всё обстояло гораздо проще. Это были люди, которые весь период своей военной жизни без остатка отдавались беззаветной, героической, полной неожиданных опасностей службе в войсках известного всей стране, овеянного неувядаемой ратной славой Приарбатского военного округа. Словом, абсолютно все отдельно присутствовавшие представители этого славного воинского объединения являлись героическими защитниками ул. Арбат со всеми прилегающими к ней окрестностями. Попав служить в этот округ сразу после окончания училища, они все сумели пройти славный боевой путь от лейтенанта до полковника и очень обижались, когда кто-то из провинциальной военной «серости» называл их «паркетными полковниками». Паркета в штабе Приарбатского военного округа, конечно же, всегда хватало, но эти полковники не имели к нему никакого отношения. Вне всякого сомнения, не имели! Потому как паркет этот натирался ночами до ледяного блеска специально обученным персоналом из числа военнослужащих срочной службы (была такая особая военная специальность, и прославленным бойцам в военные билеты так и писали: обработчик паркета штаба Арбатского военного округа). Но это ведь бойцы срочной службы! А славный офицерский корпус этого округа никогда по паркету не ходил… А зачем? Больно уж скользкое это занятие… Ведь для деловой и такой нужной всем вооружённым силам ходьбы существуют весьма комфортные для этой цели и достаточно шершавые ковровые дорожки. Но почему-то никто этих скупых до слов воинов никогда не называл «ковровыми полковниками». «Паркетные» да «паркетные»… Ну, что ты будешь делать с этой провинциальной сволочью?! А ещё возьмут эти непросвещённые подлецы, да и назовут по пьяни заслуживших славу в боях старших офицеров не иначе как: «Эй, полковник!» Да, безусловно существует в иерархии армейских полковников две такие градации как: «Эй, полковник!» и «Товарищ полковник!» Первые – штабные работники, имеющие под своим командованием дорогую китайскую чернильную ручку с золотым пером (в старорежимные времена круче этой канцелярской принадлежности не было!), а в период всеобщей автоматизации рабочих мест – персональный компьютер. Вроде бы небогато вооружение… Но какой колоссальный объём работ выполняли они по управлению войсками, силами и оружием! И все свои ежедневные ратные подвиги они успевали сделать до восемнадцати ноль-ноль. В этом отношении у них всё было очень строго: восемнадцать часов по «Маяку» «пропикало» – ищи ветра в поле… По всей Москве, то есть… И фиг уже найдёшь кого… После восемнадцати-то…, кроме застарелых в своём, более чем почтенном возрасте, старпёров. Только почтенных возрастом «защитников Арбата» можно было отыскать по боевой тревоге. Тех, которые уже не могли себе позволить отклонение от выработанного за последние годы службы маршрута: дом – улица Арбат – дом. Надо сказать, что таких почтенных возрастом людей в этом округе было очень много. И не увольняли их не из жалости, а только благодаря тому, что только они могли иногда вспомнить о том, где лежат вдруг понадобившиеся обороноспособности страны документы прошлых лет. А иногда этих старпёров опасались увольнять ещё и по другому случаю: многие из них очень хорошо знали военное законодательство. А в каком-то законе, принятом ещё в тридцатых годах двадцатого века было прописано следующее положение: полковнику, увольняемому в запас или отставку полагается лошадь. Поскольку лошадей к тому времени в стране было уже очень мало, а знающих законы полковников много, и все они были из состава войск Приарбатского военного округа, то последних увольнять очень сильно опасались. А закон, по каким-то причинам, отменить не могли. Почему? Никто не знает. Не могли, и всё тут… А некоторые, это которые из юридически грамотных будут, утверждают, что закон этот действует до сих пор, только на полковничью пенсию лошадь уже не прокормить. Поэтому никто и не просит. Но справедливости ради надо отметить, что польза от старперов всё же была: только их можно было собрать в случае какой-либо военной опасности, хотя и толку от них уже было мало. (Вот так, это, как говорится, «по нашенски»: польза вроде бы была, но толку никакого!) А всех остальных не найти было после восемнадцати ни при каких условиях. В неурочное время «остальные» могли явиться на службу только по доброй воле, заслышав страшную сводку «Совинформбюро»: «Сегодня, США без объявлении войны совершили коварное нападение на нашу страну. В настоящее время ракеты с ядерными боеголовками приближаются к столице нашей Родины – городу-герою Москве…». В этом случае им просто деваться было некуда. Находясь в городе они могли бы подвергнуться поражающим факторам ядерного взрыва, а на службе у них было глубокое и комфортабельное бомбоубежище – бункер, называется, в котором можно было припеваючи прожить целую пятилетку, мужественно защищая Арбат, а за одно и всю страну. Границы страны-то в этом случае ведь обязательно стянутся к Арбату… Кольцо противоракетной обороны в то время защищало только эту улицу с прилегающими к ней окрестностями. Вот так…, пять лет защитники планировали перекантоваться в вентилируемом подземелье. А там… Там, глядишь, всё и рассосётся… Но для этого надо было внимательно слушать сводки «Совинформбюро» или сообщения ТАСС и не опаздывать к задраиванию люков. Большое неудобство… И всё потому, что не было в те недалёкие, казалось бы, ещё времена элементарных сотовых телефонов. Не было их ещё даже и в помине. И поэтому служба у «защитников Арбата» была хоть и нужна всей стране, но была она какая-то не по-военному размеренная. А потому как не было под этими мужественными защитниками Арбата так называемого личного состава. У них ведь, у защитников, каково всегда было общее мнение: «Лучше иметь сорок сейфов, набитых секретной документацией, нежели одного отличника боевой и политической подготовки…». Но при всём при этом защитников знаменитой столичной улицы никто не звал: «Эй, полковник!» По крайней мере, внутри самого округа… В таких суровых войсках это исключалось полностью! Внутри этого грозного воинства бытовали совершенно особые традиции. Там никто не смел обратиться друг другу посредством барско-холопского: «Эй!». В этой интеллигентно– интеллектуальной среде было всё несколько иначе, нежели чем в простой армейской. Всё гораздо запутанней было там. Так, например, если бы один полковник почему-то разозлился бы на другого и, поддавшись вспышке гнева, решил бы послать его на известные всему российскому народу «три буквы», то он поступил бы следующим образом. Он подпрыгнул бы злобно на месте и, гневно поблёскивая толстыми линзами изготовленных по спецзаказу очков, едва сдерживая вспышку овладевшего им гнева, вполне ожидаемо для окружающих его офицеров тут же со всей строгостью заявил бы без всяких сентиментальных обиняков: «Я, товарищ полковник, чрезвычайно огорчён Вашим гнусным и необдуманным по сути своей высказыванием (поведением, поступком и т. д.) и, находясь исключительно под впечатлением от этого глубокого огорчения, граничащего с совершенно искренним разочарованием, сейчас вынужден пойти на фуй, а Вы, любезнейший, если это Вас не сильно затруднит, извольте идти за мной, но, я Вас умоляю, голубчик, ни в коем случае никуда не сворачивайте!» То есть, совершенно нетрудно заметить, что ничего в этом витиевато длинном предложении от «Эй, полковник» не содержится, но почему-то интеллигентнейшую категорию арбатских полковников в войсках всегда недолюбливали и называли именно так пренебрежительно. Наверное, это были всё те же завистники из числа злобствующих в бессилии неудачников-провинциалов, которым никогда не дано было попасть служить в самое сердце столицы империи по имени СССР.

Вторые из славной категории полковников (это те, которые «товарищи полковники») – командиры частей, имевшие под своим началом абсолютно всё, что находилось на территориях, занимаемых подотчётными им воинским формированиями. Территориями, удалёнными от столицы на многие и многие сотни километров. Уйма всяких хлопотных вещей находилась в их ведении на этих провинциальных территориях: от зубных щёток, хранившихся на верхних полках прикроватных тумбочек рядового состава, до автомобильного парка, забитого дорогостоящей техникой, готовой очень больно дать по зубам любому потенциальному агрессору. И это действительно были настоящие «товарищи полковники», и никто бы и в мыслях не посмел бы им в чём-то возразить, не говоря уже о том, чтобы выкрикнуть украдкой в их сторону из глухой лесной чащи какое-нибудь: «Эй», и после этого быстро куда-нибудь скрыться. Вот такие дурацкие нравы культивировались в этих удалённых областях… Вот такой вот творился там, не прикрытый ничем, деспотизм. Ну, а в общем, одним словом – провинциалы… Что с них взять? Надо отметить, что проблемы у этих «товарищей» возникали очень часто и круглосуточно. Поэтому они не были подвержены такому опасному заболеванию как интеллигентность и всегда громко и по каждому поводу грубейшим образом сквернословили. Виной этому попранию норм поведения в обществе было само окружающее их общество. Вернее, это было не совсем общество, а просто очень большое количество разнородного, так называемого, личного состава. Каждый индивидуум из числа этого «личного состава» объединяло со всей популяцией лишь одно устойчивое нежелание. И это было нежелание стремиться к высокому званию – «Отличник боевой и политической подготовки». Причём, это нежелание было устойчивым всегда. И в период, когда под словом «политической» понималось стремление к уважению «Кодекса строителя коммунизма», и в более поздние времена, когда предметом почитания должен был бы стать так никем и не написанный «Кодекс строителя капитализма».