Текст книги "Повесть о потерянном времени"

Тем временем наступали для Сергея благословенные для каждого дежурного минуты. Драгоценные минуты отдыха после хлопотной и бессонной ночи. Отдыха весьма ограниченного: «… отдыхать лежа (спать), не снимая снаряжения и не раздеваясь», «не более четырех часов»; но все же позволяющего слегка освежить замусоренную ненужной информацией голову, прогнав из нее вредоносную скудность слипшихся в глупости мыслей. Весь в предвкушении спасительного забытия Сергей бодро доложил, пришедшему в часть сразу после солдатского завтрака, Шахрайчуку, заведомую ложь о том, как прошла ночь («Во время Вашего высочайшего отсутствия и нашего низменного присутствия на территории вверенной Вам партией и правительством воинской части абсолютно никаких проишествий не случилось!») и пошел в комнату, специально предназначенную для его ограниченного отдыха. На этот момент времени его земные дела были праведно завершены: еще до прихода Шахрайчука он кратко, но в красках проинформировал Пчелкина и командира роты «скаредных хохлов» о веселых событиях, произошедших в вверенных им подразделениях. И когда озабоченные командиры уже принялись «наводить порядок всеми имеющимися средствами и методами», «разруливать ситуацию в нужную для страны сторону», «учить подчиненных любить свободу», «тщательно разбираться и наказывать первого попавшегося» и т. д. Сергей, похрустывая усталыми сочленениями, вытянулся на жестком топчане и почти сразу же заснул. В короткий миг отхода ко сну усталому Серегиному сознанию вновь поочередно стали являться образы родных ему людей. Последним был образ его не пришедшего с войны деда. Этот образ был знаком Сергею по желтой и потрескавшейся фотографии, сделанной в госпитале, где дед последний раз виделся со своей семьей, залечивая раны, полученные в первые месяцы войны в боях за крымский полуостров. Вскоре после этого свидания он погибнет в брошенном всеми героическими военноначальниками Севастополе, защищая узкую, хорошо простреливаемую с прибрежных высот танками Манштейна прибрежную полоску родной земли, с горсткой чудом уцелевших в предшествующей бойне бойцов и одной винтовкой в руках. Это было одно из самых страшных предательств прошедшей войны. Но для деда предательство еще не состоялось, и сейчас, этот считанный с фотографии образ по-доброму улыбался, глядя на засыпающего Сергея, а потом даже ободряюще подмигнул ему: «Мол, все это, Серега, ерунда. Чтобы ни случилось – прорвемся!» «А ведь деду в те времена было столько же лет сколько и мне сейчас. И он тоже был старлеем… Хотел жить, детей растить, жену любить, а тут Манштейн, трусливое бегство из оборонительного района прославленного после войны вице-адмирала Октябрьского со всей своей свитой. Вот интересно, а во время этого позора они щеки свои важные тоже надували? Или дрябло ими трясли? Что, интересно, думали они, бросая гибнущий гарнизон?», – последнее, что пришло Сергею в голову перед тем как он окончательно уснул.

Но поспать ему в этот день так и не удалось. И причиной тому стал всё тот же банальный, захлестнувший лесной гарнизон вождизм. Вождизм, которым давно уже был поражен воспаленный жаждой величия и власти мозг самого старшего из всех гарнизонных военноначальствующих, мозг полковника Ахтунга. Помимо каждодневно случающейся практики вождизма, мозг этот был еще довольно серьезно подкован в теории. Хозяин каждодневно тренировал его чтением трудов Макиавелли, неизвестно как у него оказавшихся, и беседами со «сталинскими соколами», высланными когда-то из столицы вместе с уголовными элементами за мелкие оппортунистические грехи и теперь доживающими свой скорбный век в районе сто первого километра от столичного рая. Минут через сорок после того как Сергей сомкнул свои воспаленные веки, в дежурку поступил звонок от разъяренного в испуге Шахрайчука. Оказывается, ему позвонил после своего традиционного обхода Ахтунг и выдрал батальонного командира по полной программе за обнаруженную где-то в прилегающих к автомобильному парку кустах бумагу. «Какого хера, я Вас спрашиваю, отдыхает Ваш гребанный дежурный, когда на территории гарнизона воцарился «его Величество» бардак?! Немедленно поднять его и пусть организовывает уборку территории! Иначе этим займетесь Вы! Лично!» – орал в исступлении в телефонную трубку внешне разъяренный Ахтунг. Сонный и не до конца «въехавший» в ситуацию старлей вычислил по специальной схеме подразделение, ответственное за уборку территории на которой «воцарился бардак», и позвонил его командиру. «Нет у меня сейчас людей, последних недавно забрал Ваш помощник для разгрузки «военторговской» машины. Так что извините, сейчас ничего не смогу поделать. Надо подождать до обеда». «Ну ладно, гад, – подумал уже начавший злиться старлей, – я тебе сейчас устрою сбор бумажек для пролетариев всех стран и народов». Сергей тут же послал гонца-посыльного в магазин «Военторга» и под вопли обленившихся продавцов отозвал «грузчиков» обратно. Сергей тут же бросил их «в прорыв» на место случившегося происшествия, предварительно вооружив их метлами. Место на котором вот уже сорок минут торжествовал «Его Величество Бардак». Бойцы довольно быстро справились с непростой задачей и изгнали эту гадостную сущность восвояси. Сергей отправил бойцов завершать свои «военторговские» дела, доложил об одержанной победе Шахрайчуку и опять было прилег на отталкивающую жесткость топчана. В этот раз прилег он уже насторожено: о настырности Ахтунга в гарнизоне слагали легенды. И, по всей видимости, не беспочвенно. Вскоре раздался еще один звонок от еще более испуганного Шахрайчука.

– Дэ ж тэ воины, якы булы у магазынэ? – почти заискивающе спросил он.

– Убирали территорию, а сейчас уже где-то на пол-пути к магазину. Скоро уже будут.

– Да Вы шо? Вы же зараз увесь гарнызон без продуктив оставытэ?

– Это почему же?

– Та потому шо нэ будэ эта машина ждати. Нэ успеют разгрузыты, повернэтся и зараз уидэ.

– Так вот и пусть штатные грузчики поторопятся. Они там ходят– руки в брюки и предельно измученные портвейном. Только того и ждут, что пришлют им на выручку героических бойцов.

– Вот цэ Вы будытэ сами Ахтунгу объясняти, но тильки запомынайтэ, шо если его Мане не достанется сегодни копченой колбаски, вин тут же прикаже закоптыть Вас!

– Как-то не страшно, товарищ подполковник. К тому же я не вкусный – лекарств всяких еще много во мне, кроме того, я очень полезный – мух ем.

– Во-во, об этом Вы тож с ным побалакаетэ А зараз срочно шукайтэ усиление.

– Есть.

Сергей понимал всю безнадежность поиска бездельничающих где-то бойцов, потому как в этой воинской части, которую ежедневно разрывали на части все кому не лень с целью бытового обслуживания всего гарнизона, а потом эти же «все кому не лень» без тени смущения вдруг принимались интересоваться ходом боевой подготовки ее личного состава. В этой в/ч утаить рабскую силу было практически невозможно: каждый боец подлежал «всестороннему и строгому» учету и был постоянно на виду. Поэтому, повесив телефонную трубку, Сергей тут же снова прилег на ортопедический топчан и сомкнул очи. Но его сон уже окончательно покинул эту комнату. Не прошло и десяти минут как раздался телефонный звонок от общегарнизонного дежурного, который извещал о недовольстве Ахтунга состоянием территории вокруг учебного корпуса и прилегающей к ней территории заросшего сорняком стадиона.

– А Вы в курсе того, – спросил у гарнизонного дежурного Сергей, – что уборка этой территории закреплена за другой частью?

– В курсе, но ведь сам Ахтунг приказал навести там порядок лично Вам! – испуганной скороговоркой лепетал в трубку общегарнизонный дежурный.

– Лично мне? Ну, во-первых, для того, чтобы ставить такие задачи, у меня есть свой командир части, а во-вторых, для руководства таким интеллектуальным действом как уборка территории существует сержантский состав. Так что с нетерпением жду дальнейших указаний от своего командования. – Сергей раздраженно бросил трубку и направился выполнять такой обязательный пункт программы каждого дежурного по части, как «контроль приема пищи личным составом». Перед «контролем приема…» необходимо было осуществить снятие пробы того, что булькало в поблескивающих застарелым комбижиром котлах солдатской столовой. Вяло похлебав обычную армейскую бурду, Сергей оставил в специальном журнале запись о том, что все приготовленное может считаться съедобным для представителей «хомо милитер» и принялся наблюдать за прибывающими подразделениями. «Интересно, а почему это по военному распорядку запись о качестве наготовленной бурды необходимо делать сразу после снятия пробы? – вдруг подумал Сергей, глядя на жующий свою немудреную пищу бойцов, – почему бы не сделать ее минут через сорок? Тогда, хотя бы, будет понятно: раз дежурный до сих пор жив, значит, шансы уцелеть у всего остального личного состава являются вполне реальными. А не так – попробовал и прямо сразу: «Пригодна к употреблению». Это попахивает скоропалительным волюнтаризмом». Вскоре прибежал посыльный из штаба с известием о том, что Сергея с превеликим нетерпением ожидает у себя в кабинете подполковник Шахрайчук. Его нетерпение выражалось надсадными выкриками, периодически вырывающимися из-за массивной двойной двери, изготовленной из погубленного где-то в сибирской тайге дуба: «Дэ этот гребанный дэжурный?! Из-за ёго цельный дэнь як на прыеме у проктолога! И зараз пожрати нэ дают вони мэнэ с этым Ахтунгом!»

Выслушав сухой доклад старлея о своем прибытии, подполковник, резко перешел на укоризненно-доверительный тон:

– Шож Вы такэ творытэ? Так разозлылы самого Ахтунга… Вы же тильки прыбули и ще дажэ хату нэ получили… И вот, тэперь ён нас с Вами уместе до сэбэ вызывает, – обреченно и беспрестанно путая ударения и, как всегда, попирая все правила и нормы великого и могучего языка, вполголоса произнес Шахрайчук, многозначительно подняв указательный палец вверх, – а цэ добром нэ закончится.

– Ну что делать, товарищ подполковник? Мертвого, как говорится, пуля боится.

Дойдя до обиталища гарнизонного «змея Горыныча» и прождав в его приемной около двадцати минут, старлей и подполковник наконец были приглашены внутрь громадного ахтунгова кабинета, вдоль которого тянулся длиннющий, покрытый зеленым сукном стол. Завершал эту вытянутую композицию буквы «Т» стол самого «великого и ужасного». Это был не стол – столище. Размеры этого мебельного сооружения позволили бы в случае необходимости без труда переоборудовать его в площадку для приема вертолетов средней грузоподъемности. Но пока такой необходимости, видимо, не возникало, и стол-монстр высился и громоздился в кабинете самого старшего гарнизонного начальника, подавляя волю к какому-либо, пусть даже и очень слабому, возражению всякого в кабинет входящего. Произвел впечатление стол и на старлея. «Ого! Отец всех народов и друг всех физкультурников товарищ Сталин в данном случае просто отдыхает. В сравнении с этим кабинетом его неоднократно демонстрируемый на экранах телевизоров и кинотеатров кабинет в Кремле – это комната, выделенная неуважаемому никем председателю какого-нибудь нерентабельного колхоза «Тридцать лет без урожая» в тесном и покосившемся здании правления, – отметил про себя Сергей, переступая порог кабинета, видимо, чем-то недовольного «вождя местного розлива». Переступать порог пришлось в два приема: кабинет, видимо с целью предотвращению утечки из него информации особой государственной важности, был отгорожен от приемной тройной дубовой, плотно закрывающейся дверью. «Что их все время к этому дереву тянет, – с удивлением подумал старлей, – наверное, чувствуют все высоковоенноначальствующие какую-то внутреннюю взаимосвязь между собой и именно этой породой. Но сколько же дубов загублено на двери для «дубов»! Ого, получился почти что каламбур. Надо будет как-нибудь его до-формулировать. Потом. Сейчас как-то не до того. По крайней мере, обстановка к этому никак не располагает». Тем временем «великий и ужасный», не удостоив вошедших ни единым знаком внимания, несмотря на их громкие доклады с порога, продолжал что-то сосредоточенно черкать в большой, обтянутой черной кожей тетради-блокноте. Видимо, самый старший из гарнизонных военноначальствующих пребывал в какой-нибудь начальной стадии своего праведного неиствования – стадии безмолвного гнева. По всему было видно, что «ужасный» совсем недавно разговаривал с кем-то по телефону. И, видимо, разговор состоялся не из лицеприятных. Большая черная телефонная трубка хранила на своей эбонитовой поверхности нервные и постепенно остывающие следы потных в засаленности своей толстых пальцев. Через пять минут безмолвного стояния по стойке смирно дыхание подполковника стало напоминать какие-то трусливые стоны-всхлипы, при этом ноги Шахрайчука стали как-то странно трансформироваться попеременным вздутием коленных суставов, разглаживающим безупречные стрелки на его раздутых галифе. Вымотанному хлопотной и бессонной ночью старлею все это вскоре надоело, душой его вдруг овладела спокойная и холодная ярость, он резко перенес вес тела на прострелянную когда-то ногу и с плохо скрывающим вызов тоном обратился к доселе безмолвно восседающему за столом «Гудвину»:

– Товарищ полковник, я вижу Вам сейчас некогда. Может нам в другой раз зайти? Не просто так праздно зайти, конечно же. Ну, например, для того, чтобы выслушать лекцию о том, кто же мы есть на самом деле и как нам теперь со всем этим жить дальше?

Звуки дыхания Шахрайчука как-то разом прекратились. Стало заметно, как разгладились стрелки одновременно на обеих штанинах его пузырчатого брючного одеяния. Его лицо с выпученными от неподдельного ужаса глазами выражало готовность к немедленному испражнению после затяжного запора. «Вот это да! – подумал Сергей, с омерзением переводя взгляд на то бледнеющую, то наливающуюся краской лоснящуюся физиономию Ахтунга, – вот это фронтовик! До Кенигсберга дошел! Полз, наверное, где-нибудь в обозе, лошадям хвосты крутил. А теперь как же – фронтовик. Правду, видимо, говорят, что тот, кто по настоящему воевал, тот уже давно умер. А этот мало того, что жив до сих пор, так еще и служит! Прислуживает, то есть…». Тем временем на лоснящейся морде лица «Гудвина» стали наблюдаться мощные растяжки. Нет-нет ноздри его не раздувались как это обычно бывает при выражении классического начальственного гнева. Широко раздвигались и кучкообразно сдвигались лишь его толстые блестящие губы, быстро смазываемые широким и слюнявым языком. Наконец лимит подготовительной мимики был исчерпан и раздался раздирающий величавые объемы кабинета «вождя» истеричный рев: «Вон отсюда! Оба! Педерасты! Никакой дисциплины! Даже с колбасой не могут разобраться!» Сергею стало вдруг смешно:

– А что? Тете Маше действительно не хватило копченой колбасы? Так Вы душите этих воров из «Военторга» – у них в запасниках еще не то найдется! Стоит только тряхнуть этих гадов посильнее. и можно будет даже, наверное, балычка из осетринки изрядно испробывать.

– Не рассуждать! Вы мне еще за моего прапорщика ответите! Я Вас отучу в моих людей «рыжими херами» бросаться!

– А-а-а, так вот в чем дело! Вон, оказывается, почему Вы так взбеленились! Так прошу, в этом случае, учесть, что разбрасываться мне нечем: «рыжих херов», как Вы изволили накануне выразиться, у меня нет. Есть один не рыжий, но это святое. Как тут разбрасываться: скоро жена приезжает. Надо бы поберечь. А если Вы имеете в виду того полудурка которого Вы подослали ко мне ночью, то имейте ввиду, что в следующий раз я сделаю его или каждого подобного ему, этим…, как Вы изволили интеллигентно выразиться в самом начале…? Во, самым настоящим педерастом я его сделаю при всех! Тут же! Не отходя, как говорится, от кассы.

– Да Вы наглец! Вы…, вы еще на какое-то жилье претендуете? Вы у меня в собачьей будке жить будете! Со всем своим семейством!

– Ну, это мы еще посмотрим, кто из нас будет жить в собачьей будке, – яростно прошипел вновь озверевший старлей, – Вы пока еще коммунист, Ахтунг, не забывайте какую Вы жилплощадь занимаете не имея для этого никаких оснований.

– Что это такое? – растерянно проговорил как-то сразу сникший Ахтунг, обращаясь к бледному и заливаемому обильными каплями пота Шахрайчуку, – этот старлей подвергает мои слова сомнению! Я не могу служить с ним в одном гарнизоне!

– Очень правильное решение, товарищ полковник, – безапелляционным тоном, но с намеком на нотки одобрения в голосе произнес вконец оборзевший старлей, – Вам необходимо срочно куда-то переводиться. Заодно и вопрос с жилплощадью решится сам собой. Без скандалов и партийных собраний.

– Вон, – ослабшим на выдохе голосом произнес Ахтунг, указывая дрожащим перстом на дверь, – оба вон отсюда. А Вы, товарищ подполковник… Вы научитесь когда-нибудь воспитывать этих вот молодых наглецов?!

– Осмелюсь заметить, товарищ полковник, – спокойно заметил Сергей, – от наглеца я эти слова слышу. Очень жаль, что родная коммунистическая партия и заботливое советское правительство запрещает дуэли, иначе до сегодняшнего вечера Вы бы вряд ли дожили. Может для Вас это было бы лучшим вариантом. Вы же, наверное, побаиваетесь домой-то идти, если честно? Тетя Маша, небось, сгрызет взамен копченой колбаски? Ах-ах-ах, какое разочарование: не досталось вдруг сегодни нам финского сервелату!

– Вон!

– Я не знаю такой формы обращения между военнослужащими, товарищ, пока еще, полковник. В Уставе такого обращения не прописано. «Вон» – Вы можете применять к своим лизоблюдам, падающим в обморок в Вашем министерском кабинете. Кстати, а существуют ли нормы на полковничьи кабинеты? А на столы? Надо бы поинтересоваться. Так что извольте обратиться согласно положений Устава.

– Товарищ…, товарищ старший лейтенант. Э-э-э,… как же там. Э-э-э, это… Ах, да – идите. – глухо прорычал наконец Ахтунг, рыбьи глаза которого озадачено гоняли по кругу радужную оболочку. Цвет пигментации оболочки возмущенно менялся с каждым кругом.

– Есть, – приложив кончики пальцев к козырьку Сергей, круто повернувшись, облегченно вышел из объемного в недружественности своей помещения, дважды перешагнув через широкий трехдверный порог. Последнее, что он увидел при выходе, было сползающее по стене и подрагивающее в конвульсиях страха тело Шахрайчука. Голова тела при этом жмурила веки, а руки отгоняли от медленно оседающего туловища какое-то уж очень нежелательное для него видение. «Во как, – в очередной раз изумился Сергей, – чем же можно было так испугать этого порой такого грозного воина?»

Вернувшись в «дежурку» штаба своей части, Сергей без всякого удивления узнал от своего помощника, что его, старлея, приказом Ахтунга оказывается, пять минут назад сняли с наряда как не справившегося с несением службы, и вот-вот прибудет новый кандидат на это почетное место. Счастливчик незамедлительно прибыл, им оказался знакомый нам уже Ильинский. Однакашники быстро договорились о том, что смена наряда будет производиться очень долго – до того момента, когда закончится официальное время Серегиного дежурства, и юридически его уже никто не сможет поставить в наряд в этот же день. Так и получилось. На плацу уже во всю гарцевал перед очередным суточным нарядом очередной же плановый батальонный дежурный, а дежурный «а ля Ахтунг» через каждые пять минут названивал Ильинскому: «Что же Вы там сопли жуете? Когда Вы, наконец, смените этого негодяя? Ахтунг нервничает! Вы понимаете, что это такое?!» «Понимаю-понимаю, – спокойно ответствовал Ильинский, – только вот одного автомата не могу найти с полным боекомплектом. Это-то Ваш Ахтунг может понять? Вот куда он исчез? И случайно ли? Довели ведь дежурного до состояния крайнего нервного истощения… Кто знает, что у него на уме? И нет его самого нигде. Ключи от оружейной пирамиды на стол бросил и куда-то ушел. Да нет, не надо никакой тревоги, сейчас наверное уже подойдет». А «нервно истощенный» Сергей в это время мирно подремывал в комнате отдыха, тщетно пытаясь «добрать» мгновениями сумму заслуженного за сутки отдыха.

Наконец развод нового наряда закончился, и трое дежурных поднялись для доклада Шахрайчуку. Сначала доложили о приеме-сдаче Просвиров с Ильинским и, не дав Шахрайчуку опомниться, тут же и о том же доложили Ильинский и совсем новый дежурный. Не успевший отойти от «визита к минотавру» Шахрайчук озадаченно крутил своей «колобковой» головой, с глубоким недоумением осматривая дежурных. Что-то в очередной раз никак не срабатывало под его округлой черепушкой. В этой отшлифованной годами службы посудине, видимо, помещалось только два дежурных: один сдает, другой принимает. Тут вроде бы все ему было понятно. Но откуда взялся третий? Третьего дежурного черепушка, видимо, отказывалась вмещать, и Шахрайчук намеренно не спешил с разрешением на смену. Он то изумленно рассматривал нетерпеливо периминающихся с ноги на ногу дежурных, то отворачивался к окну и внимательно рассматривал качаемые ветром деревья, барабаня пальцами по краю стола. Минут через пять какие-то процессы все же нашли свое завершение под блестящей черепушкой батальонного командира и он, неожиданно для себя и всех присутствовавших вдруг изрек, обращаясь ко всем дежурным сразу: «Вы шо? Чому трое?»

– Так сняли же меня, – ответил за всех Сергей, – Ильинский принял дежурство, а тут уже и плановая смена подоспела.

– Ну и шо? Вот пусть Ильинский и дежурит!

– Извините, товарищ подполковник, во-первых развод проводил не я, поэтому не могу нести ответственности за несение службы уже «разведенным» суточным нарядом, – парировал Ильинский, – а во вторых, я завтра в свой плановый наряд заступаю.

– Бис вас разбэрэ, – безнадежно махнул рукой Шахрайчук, – идытэ и сами опрэделяйтэсь, хто из вас дэжурный.

– Хорошо-хорошо, товарищ подполковник, – оценив состояние батальонного командира, вдруг проговорил новый дежурный, – Вы только в журнальчике распишитесь. Вот здесь и еще здесь.

– Чому ж два раза? Чому трое? – бормотал Шахрайчук, распиваясь там где ему указали, – пид трыбунал мене скоро подведетэ, ироды…

– Разрешите идти? – почти одновременно испросили дежурные.

– Идыте, – отвернулся от дежурных Шахрайчук, – а Вы, Просвиров, зайдыте-ка до замполиту. Божал вин на Вас побачытэ.

Окончательно отделавшись от хлопотных полномочий дежурного, Сергей с облегчением перекурил на штабном крылечке и отправился к замполиту. Хитрованов был не один. В его прокуренном и завешанном образами революционных вождей кабинете кроме него присутствовал, попыхивая своей выпендрежной трубочкой, местный секретарь партийной организации капитан Дуров. Секретарь Дуров почему-то назывался «освобожденным». Как, когда и от кого он освободился было никому не известно, но все его так все время называли: «Наш освобожденный секретарь». Своим внешним обличием «освобожденный» сильно напоминал кого-то из персонажей, история которых была описана в известной сказке «Три поросенка». По-крайней мере, именно такими обычно изображали юных хрюшек в детских книжках того времени. Вернее всего, своим внешним видом «освобожденный» напоминал поросенка, дух которого буквально пронизывал текст этой сказки, но при этом сам поросенок так и не попал на страницы этой замечательной книжки. Имя этого самого нахального из всех братьев звучало не иначе как Нах-нах. Может, из-за этого неблагозвучного имени ему как раз и не нашлось осязаемого места в мировой литературе? Этого никто точно не знает, но духом этого нахала от сказки, попавшей в золотую кладовую мировой детской литературы, так и веет.

Первым заговорил с вошедшим старлеем «освобожденный Нах-нах».

– А-а-а, старлей, заходи-заходи. Наслышаны о твоей борьбе с Ахтунгом. Ты в курсе, что завтра намечается продолжение? – протирая запотевшие очечки и близоруко щурясь, довольно смыслоразличимо прохрюкал Нах-нах, – Назавтра Сам приказал созвать общегарнизонное партийное собрание. На повестке дня два вопроса: первый – по делу того замполита-придурка, слушавшего на учениях вражеские голоса, второй – по поводу твоей отвратительной службы в наряде.

– Секундочку, партагеноссе, – вмешался в торопливое похрюкивание Сергей, – я чего-то не понимаю: как это приказал собрать партийное собрание? Такого, по-моему, даже при Гитлере не было.

– Ну, знаешь ли, со своим уставом, да в чужой монастырь…

– Не со своим уставом, а с уставом КПСС. Или на этой территории он не действует? Надо бы сигнализировать в комитет партийного контроля, – нарочито задумчиво и как бы про себя проговорил Сергей и пристально посмотрел в глаза Нах-наху, – впрочем, я и сам давно уже мечтал кое-что обсудить в рамках партийного собрания. Вот, похоже, случай и представился.

– А можно ли уточнить, что это «кое-что»? Партийное собрание – это не место для дискуссий. Все должно быть строго в соответствии с регламентом! – подскочил на стуле «освобожденный».

Но Сергея он уже как будто перестал интересовать. Оставив реплику Нах-наха без внимания, старлей повернулся к замполиту.

– Так как там все же, обстоят дела с жильем для моего сиротского семейства, товарищ майор?

– Во-во, с жильем… Вы же сами себе роете яму. Надо было Вам сегодня заводиться с Самим Ахтунгом! Он ведь теперь как ставит вопрос: «Какой-то старлей подвергает Мои слова сомнению, поэтому я не могу служить с ним в одном гарнизоне».

– Ну, коль не может, так надо куда-нибудь ему перевестись. Инициатива-то ведь от кого исходит? Я ему сегодня это как раз и предложил. Не можешь – флаг тебе в руки. А меня сюда Родина прислала.

– Что? Вы это сказали Самому Ахтунгу?! Теперь я боюсь, что ничто Вам уже не поможет. Вас вскоре отправят куда-нибудь в Оренбургскую или Читинскую армию. Та же Родина отправит в лице того же Ахтунга. Вы это-то хоть понимаете?

– Мы еще поглядим, кто куда кого и как отправит. Прошу не забывать, что я боевой офицер, и, к тому же, орденоносец. Так что у нас там с жильем? Я как раз хотел бы завтра поднять этот вопрос на собрании. Напомнить о существующих резервах. Тем более, что один товарищ у нас собрался куда-то срочно переводиться.

– О чем это он? – прохрюкал секретарь в сторону замполита с явной опаской поглядывая на старлея.

– Да ничего особенного. Вчера попрекал Ахтунга излишками жилой площади. А теперь вот, похоже, совсем его выселить хочет.

– ?????!!!!!

– А что? Пусть ответит как коммунист коммунисту. Предъявит ордер собранию, ткнет пальчиком в статьи закона, по которому ему столько всего полагается. Про кабинет свой поподробней расскажет: почему он вдруг раза в два больше сталинского оказался. В общем, я так понимаю, должно состояться конструктивнейшее обсуждение наболевших вопросов коммунистами гарнизона.

– Ладно, в конце-концов – дело Ваше, давайте доживем до завтра. Завтра же будет решаться и вопрос с жильем. Независимо от того, выживете ли Вы Ахтунга из гарнизона или нет. Ха-ха-ха.

– Смейтесь, смейтесь. Я, пожалуй, подожду со смехуёчками до завтра. А вот завтра тоже посмеюсь, – твердо проговорил Сергей, демонстрируя неустрашимую непоколебимость во взгляде, чем окончательно поверг парторга в глубокое уныние.

– Вы, кажется, решили сорвать нам собрание, – уныло прохрюкал «освобожденный».

– Как же я могу его сорвать, если сам в его проведении сильно заинтересован. Но предупреждаю, избиения младенцев с заранее подготовленными речами типа: «Я не знаю, что там на самом деле утворил коммунист Просвиров, но он все равно сволочь», не состоится. Придется и коммунисту Ахтунгу ответить на кое-какие неудобные для него вопросы.

На этом Сергей с разрешения Хитрованова гордо удалился из «вожде-молельного» замполитового кабинета и отправился восстанавливать пошатнувшееся за сутки здоровье на свое койко-место в общежитие. Старлей шел слегка расслабленной походкой, глубоко вдыхая прокуренными легкими свежесть окружающего гарнизонный забор леса. А тем временем в замполитовой «часовне» под строгими взглядами взирающих с портретов вождей уже во всю кипела политическая работа. Она началась сразу же, как за Сергеем закрылась дверь: оба «врачевателя» военно-человеческих душ как по команде принялись судорожно крутить номеронаборниками телефонных аппаратов, названивая каждый в свою инстанцию с одной и той же просьбой-предложением. «Второй вопрос надо с повестки немедленно убрать. Что-что? Вы тоже хотите устроить никому не нужную полемику, дискредитирующую высших начальствующих лиц гарнизона? Как-как? Он же дурак, понимаете? Раненный в голову афганец… В ногу? Неважно, значит, пуля давно уже мигрировала в то место где в детстве был мозг. Он ведь начнет резать правду-матку и что Вы ему отвечать будете? Когда все рыло у Вас в пуху? Да, нет, извините, конечно, лицо… Лицо в пуху. Это просто поговорка такая. Ничего не будете ему отвечать? Объявите его клеветником? Он то же самое сделает со своей стороны, да еще и завоюет поддержку зала. И все это надо будет занести в протокол, а протокол по регламенту надо будет отправить в политуправление. И что там про нас скажут? Вот-вот. Оно Вам надо? Сейчас ведь не те времена… Нынче припожаловало к нам откуда-то новое мышленье (ударение всегда делалось на первый слог) и плюрализм! Поэтому пусть они, отцы-командиры, сами с этим Просвировым разбираются! В дисциплинарном порядке пускай разбираются, а партию сюда не впутывают. Партия, она ведь как жена Цезаря,…».

Но Сергей ничего не знал о состоявшихся переговорах между гарнизонными партийными бонзами и очень удивился, когда узнал о том, что общегарнизонное партийное собрание отменено, а по вопросу идеологически разлагающегося под воздействием «вражеских голосов» ротного замполита Зубчака назначено собрание батальонных коммунистов. И все. Про него же, про Просвирова, не упоминалось ни в одном объявлении. «Да, похоже что 20-ый съезд устроить не удастся, – огорченно подумал Сергей, – но ведь это мурло все равно теперь не отстанет и будет искать повод, что бы сделать из меня «отрицательный пример для воспитания молодежи». Да и хрен с ним, сказано же: «Мертвого пуля боится». Как же теперь выбить жилье?» Однако, к удивлению Просвирова, проблема решилась довольно быстро. По завершению послеобеденного построения Сергея пригласил к себе замполит. Зайдя в кабинет, Хитрованов лукаво посмотрел на старлея и достал из ящика своего стола какой-то ключ.

– Как там в сказке: «Еще триста ведер и золотой ключик у нас в кармане?», – игриво произнес майор и протянул ключ Сергею, – а для Вас все даже лучше, чем в сказке складывается – без ведер обошлись.

– Ну конечно же, очень мне повезло в этом вопросе. Всего четыре года прослужил и уже ключ какой-то дали. Что хоть он отпирает? Небось тоже дверцу в какую-нибудь сказочную страну? Если в страну дураков, то не хотелось бы, это как «из огня да в полымя» получится.