Текст книги "Нифриловая башня"

Когда-то это решение далось князю нелегко, но другого выхода просто не было, и чтобы обеспечить безопасность столь важного торгового пути из Урсы в Средиземье он вынужден был задействовать основной костяк своего войска. Ему пришлось тогда даже сократить разведотряды восточного направления. Но теперь становилось совершенно ясно, дело того стоило.

– Более того, князь, – добавил писарь, – Наш караванный путь снискал себе добрую славу как самый безопасный на севере. Вы знаете, я всегда считал, что осторожность лишней не бывает, но позволю себе заметить, теперь уже нет нужды держать там такую боевую силу.

Верес согласно прикрыл глаза. Даже на тихих речных заставах, которые по большом счету нужны только для передачи сообщений, он рассадил бывалых воинов.

– Хорошо, Егорыч, ты прав. Дружинники сделали то, что от них требовалось. Недавно Карина благодарила меня, что теперь в лесах стало спокойно. А я думаю, королева Горностаев не станет раздавать благодарности по пустякам. В любом случае пришло время собирать войско в кулак… но мы ведь не можем просто снять бойцов и оставить путь без охраны. Есть мысли?

– Да, князь. Есть одно предложение. Мы неплохо сработались с заячьими купцами. Они спокон веков промышляют контрабандой, с удовольствием пользуются нашими причалами и уже не раз обращались ко мне с предложением заключить партнерское соглашение. Они готовы расширять пропускные возможности пути, вкладываться и деньгами, и людьми.

– Это хорошо. Партнеры нам не помешают. Но, Егорыч… Зайцы, конечно, смелые ребята, – Верес улыбнулся, – Но пойми правильно, война никогда не была их ремеслом.

– Так и есть, князь. По этой причине соглашение так и не было достигнуто. Точнее говоря, это я отодвигал его принятие, объясняя тем, что наше войско охраняет путь, увы, лишь временно, и может быть отозвано в любой миг… – писарь тонко улыбнулся, – В общем, тянул время я не зря. Заячьи купцы готовы раскошелиться и усилить охрану пути наемниками из народа Ежей. Кстати сказать, Зайцы нанимают Ежей уже очень давно. У народа Ежей никогда не было ни пахотных земель, ни пастбищ. Но всегда рождались парни, крепкие и на удар, и на рану. Они считаются одними из лучших наемников в средних землях. У Ежей есть целые династии, которые служат заячьим царевичам по нескольку поколений. Можно сказать, что Ежи и Зайцы составляют прочный и давний союз меча и капитала.

– Надо же. Не знал.

– Таким образом, заключив договор совместного использования северного пути, мы получим от новых союзников, и военную силу, и долю прибыли с их торговли.

– Ты, молодец, Егорыч. Кажется, это называется убить одним выстрелом двух зайцев?

– Именно так, – подтвердил писарь, и два старых интригана рассмеялись.

– И все же, князь, – Иван Егорович снова посерьезнел, – Должен сказать, что не стоит нам ждать от нашего пути слишком многого. Вы ведь знаете Азума. Сначала он будет обещать нам нифриловые горы, а потом, когда его человек займет место главы гильдии, начнет сбивать цены и давить как через своего нового ставленника в гильдии, так и буквой треклятого подчиняющего договора.

– Да, все так, Егорыч, – Верес пожал плечами, – Переговоры с Азумом никогда легкими не были.

– Но и это еще не все, и может быть даже наиболее важное, – продолжил Иван Егорович, – Наличие нашего речного пути решает проблему Азум-хана лишь наполовину. Мы-то, разумеется, убеждены в его надежности и сможем убедить в этом Азума. Но сможет ли сам Азум убедить в этом совет гильдии? А точнее сказать, даже не сам Азум, а его кандидат? В этот раз для гильдии на кону стоит слишком много и нужен безупречный претендент. Тот, кто даст гарантии доставки и неприкосновенности караванов, кто имеет достаточное политическое влияние и безупречную репутацию, кому поверят члены совета и проголосуют за него, а не за ставленника Тайгара. Есть ли вообще такой человек?

Верес усмехнулся, затем посерьезнел, поглядел на советника долгим взглядом, будто на что-то решаясь, и сказал:

– Этот человек – Я.

Глава 17. Выработка сопротивляемости

Судорожными гребками Ольха выталкивала себя из мутной зеленоватой речной воды. Как только ее голова оказалась на поверхности, она начала хватать воздух ртом, стремясь скорее наполнить легкие. Продышавшись, она уцепилась руками за мокрые доски, собираясь вылезать на мостки, но дядя Леша сказал что-то, чего она не расслышала из-за натекшей в уши воды, положил руку ей на голову и снова погрузил ее в воду.

Ей пришлось пробулькаться еще несколько минут, пока заставник не счел ее состояние удовлетворительным и позволил вылезти. Теперь она сидела у костра, лязгая зубами от холода, кутаясь в овечью шкуру, и смотрела как дядя Леша снимает с огня котелок с ухой.

– Дядя Леша, он скоро придет? – выговаривать слова было трудно, челюсти еще сводило судорогой.

– Да придет, придет. Куда он денется. На вот ешь, – дядя Леша протянул ей грубо вырезанную ложку.

Ольха выпростала руку из-под шкуры, взяла ложку и потянулась к котелку. Зачерпнула гущи и, прежде чем отправить в рот, долго на нее дула.

– Дядя Леша, а это последнее было боевым? – спросила она.

Заставник в задумчивости приподнял брови и подвигал губами:

– Разумеется оно боевое, какое же еще? Но ты должна понимать, что я не мога. С настоящим могой мои заклятья по силе в сравнение не пойдут, – дядя Леша прищурил один глаз, отчего его жуткий шрам на лице изогнулся, – Считай, это еще так была, разминочка. Сейчас вот Михалыч прибудет, там уже по серьезному пойдет.

– А я вот чего не пойму, – прошамкала Ольха набитым ртом, – Гаврила Михайлович, он же писарь при замке. Когда он на могу учился?

– Ну и что же, что писарь? – возразил заставник, – Это он сейчас писарь, потому что старый стал. А раньше Михалыч у нас был надежа-боец. Молодец, каких мало. Да вот, и он уже идет.

Подошедший Гаврила Михайлович вежливо поздоровался и, отказавшись от ухи, подсел к костру.

– Монеты не забыл? – спросил его заставник.

Писарь шлепнул рукой по карману, давая понять, что все при нем.

– Ну рассказывайте, зачем вам понадобился старый писарь. Чего там опять удумали? – спросил он.

– Значит, такое дело, – заговорил дядя Леша, – Разговор Ольхи с князем Вересом ты, значит, слышал, потому как сам же его передавал.

– Было дело, – подтвердил Михалыч, – И разговор там шел про старого Лиса из академии.

– Да леший с им, с этим Лисом, – отмахнулся заставник, – Еще разговор был про поединок на заклятиях.

Писарь всплеснул руками:

– Так ты что же, девочка, в самом деле собралась выходить против его лучшего ученика?

– Вот ты давай без ахов и охов, Михалыч. И сам ведь уже все понял, – дядя Леша скривился и посмотрел на Ольху с сочувствием, – Что ей остается, коли сам князь на то дал добро.

– Ну да. Ну да, – Михалыч закивал головой, – Ну а, скажем, какие заклятия на том поединке разрешаются?

– Любые, – подала голос Ольха, облизывая ложку.

– И это она так спокойно говорит? – писарь даже привстал от переполнившего его чувства, – Вот ведь, дитя неразумное. А она боевые хоть на себе пробовала?

– Вот для этого и мы здесь, – сказал дядя Леша и тоже поднялся, – Кое-что мы тут опробовали уже. Так, для разминочки…

После того как за дело взялся писарь, заклятия дяди Леши, действительно показались ей «разминочкой», хотя и не сразу…

Первым делом Гаврила Михайлович потребовал у Ольхи показать свое запястье. Он довольно долго разглядывал ее коронованного волка, потом заставил ее закатать рукав, убедился, что кроме волка на запястье других «образов» на руке нет, и, наконец, выдал очевидное:

– Эх, зеленый он, зараза!

Ольху это заявление удивило, и она спросила, какие образа у них самих на запястьях. У них у обоих, само собой, рисунок волка был красного цвета.

– А вообще-то Михалыч, какая разница? – задал вопрос дядя Леша, плохо разбиравшийся в вопросах теории, – Ну зеленый он у нее. Я так слышал, что просто у родовитых людей, значит, дорожка зеленая бывает, а у простых, значит, вот как мы с тобой, она красная.

– Не, Леха. Насчет родовитости это ты все правильно говоришь, но дело не в этом, – писарь покачал головой, – У кого красная дорожка как у нас, те имеют сопротивляемость. Моги из таких редко получаются, зато противостоять заклятиям нам легче.

– А у кого зеленая? – спросила Ольха.

– Те, у кого зеленая, вместо сопротивляемости имеют наоборот, восприимчивость, – Гаврила Михайлович посмотрел на Ольху долгим оценивающим взглядом, – Из вашего брата самые сильные моги и получаются, но удар вы держите плохо. От поля боя вам лучше подальше держаться.

– А что, разве нельзя заодно развить в себе и сопротивляемость? – спросила она с девичьей непосредственностью.

– Ну я так слыхал, что можно, – невозмутимо ответил писарь, – Правда, получается далеко не у всех…

На этом Гаврила Михайлович предложил разговоры закончить, «потому как проку от них одно что от пердежа» и старики взялись вырабатывать у нее сопротивляемость. Они вышли на небольшую полянку, и Гаврила Михайлович заявил, что пусть еще Ольха поработает с Лехой, а он посмотрит пока.

Дядя Леша до этого уже испробовал на Ольхе весь свой невеликий арсенал заклятий и теперь пошел по второму кругу. Уже зная его возможности, два заклятия из трех Ольха отбивала или останавливала. Однако, продержалась она все равно недолго. После того как Ольха пропустила очередное заклятие, причем довольно простое, ей снова пришлось отправляться в воду.

Торчать в холодной воде ее опять заставили до посинения «для восстановления тонкого составу». Окунали опять-таки с головой. И пока она глотала носом холодную речную воду, «восстанавливая состав», два старых бойца сидели на мостках с предельно возможным уютом. Спины они подставили довольно еще жаркому солнцу, а босые ноги опустили в речку, и лениво о чем-то переговаривались. «Вот ведь, два пердуна, удобно, видать, устроились. Плеши на солнце греют и языками чешут, – думала она, – А про меня они там не забыли часом?»

Когда ей разрешили вылазить на берег, у нее опять зуб на зуб не попадал. Ольху снова завернули в старую овчину и накормили ухой. Михалыч на этот раз отказываться не стал и тоже поел. Потом они еще некоторое время сидели и пили чай, будто забыли, зачем они здесь. И когда Ольха уже начала ерзать, выискивая миг, чтобы напомнить о цели своего пребывания здесь, писарь заговорил:

– В общем, так дело не пойдет… – ни с того ни с сего заявил он и строго посмотрел на Ольху.

– В смысле… как? – Ольха явно не понимала.

– Ну, так как ты делаешь, – «пояснил» писарь, – Вот ты все стараешься идущее на тебя заклятье разглядеть, прочуять…

– Ну да, – ответила Ольха, – А как по-другому?

– Понимаешь, – Гаврила Михайлович, пытаясь подобрать нужные слова, собрал пальцы в щепотку, – Ты каждый раз принимаешь заклятие в себя.

– Так это же основа основ. Иначе как его прочитать?

– А не надо его читать, – сказал писарь и радостно улыбнулся.

– То есть как не надо?

– А вот, например, как с комаром, – писарь проводил взглядом пролетающего перед ним кровососа, – Не пытайся за ним следить, не пытайся его ловить. Тебе на него просто наплевать.

– Так он ведь цапнет, – сказала она с сомнением, глядя как противное насекомое явно прицеливается сесть ей на лоб.

– Ну и что? Велика беда, подумаешь, комар. Неприятно конечно, но жить можно.

– М-да, – Ольха все-таки отмахнулась от комара и некоторое время сидела, переваривая новый, совершенно не свойственный для себя подход к заклятиям. Она даже подумала, что такой путь вообще не для нее. Она уже открыла было рот, чтобы сказать об этом, но писарь ее упредил.

– Ты только не подумай, что из-за этого ты разучишься чуять силу.

– Силу? – Ольху постоянно сбивало с толку, что оба они говорят совсем не такими словами, как ей это преподносилось в академии.

В попытке понять о какой такой силе идет речь, она наморщила лоб, но на ум приходила только любимая присказка многих учеников академии.

– Это в смысле, – сила нифрила? Я всегда думала, что это так, образное выражение.

– А она сила и есть, – нимало не смутившись сказал Михалыч, – Только у этой силы еще другая сторона имеется.

– Да? Это какая же? – ей показалось смешным, что какой-то старый писарь тужится рассуждать о теории нифрила как преподаватель.

– А в народе говорят, что нифрил, он только морок плодит, – сообщил писарь с таким видом, будто раскрыл перед ней великую истину.

Ольха некоторое время сидела, ожидая продолжения, а писарь молчал, по всему видно, ожидая от нее какого-то знака, что она все поняла, но ей совершенно ничего не было понятно. Тогда она спросила:

– И что это значит?

– Простую вещь. Другой способ противостоять заклятиям, – это не обращать на них внимания.

– А что, так можно разве?

– Человек способен направлять внимание, удерживать внимание, человек так же способен «не обращать внимание». Ты же не обращаешь внимания на воздух, до тех пор, по крайней мере, пока тебе его хватает для дыхания…

Не сказать, что Ольха все хорошо поняла, и уж тем более, что согласилась с доводами старого вояки, но ей просто надоело сидеть без дела. Болтовней о нифрильной могии она и в академии была по горло сыта. Ольха предложила закончить с разговорами, и писарь с легкостью согласился. После этого для нее начался самый странный урок нифрильной могии, который скорее можно было бы назвать уроком «противомогии».

Дядя Леша и Гаврила Михайлович встали друг напротив друга на разных концах поляны, будто и впрямь собирались сейчас биться. Ольху поставили за спиной заставника:

– Слышь, Ольха, – крикнул ей Михалыч со своего места, – Из-за Лехиной спины не высовывайся пока, а не то с непривычки «чердак» сорвет.

– Так ведь за человеком нельзя укрыться от воздействия нифрила, – прокричала она в ответ.

– Это кто сказал? – в голосе Михалыча послышалась насмешка.

– Так это ж теория нифрилового поля… в академии учат, – пояснила она из-за дяди Лешиной спины.

Гаврила Михайлович что-то вполголоса высказал насчет академии, чего она не расслышала, но одно только поняла, что нелицеприятное, а затем добавил уже громко:

– За человеком может и не спрячешься, а за опытным бойцом вроде Лехи спрячешься еще как… Ну, готовсь…

Дядя Леша обернулся на волка, и Ольха решила, что ей тоже надо перейти на оборотка. Но заставник ее остановил:

– Не, не надо тебе. В человеке оставайся.

Из-за спины заставника ей не было видно, что делает писарь, и дядя Леша, видимо специально для Ольхи, громко проговаривал все его действия. При этом не забывая над товарищем подшучивать:

– Ну ты что там, Михалыч, забыл, как пятнадчик засветлять?.. А-а, можешь все-таки… Ну, давай, ужасни меня, что ли…

В какой-то миг Ольха почувствовала, как в нее вползает ужас, а уже в следующий миг этот ужас, первобытный, темный, всеохватный заполнил ее целиком. Она вперилась взглядом в дяделешину спину, даже не в спину, а в одну единственную точку где-то между лопатками.

– Это морок, это морок… – твердила она про себя, – Только не оглядываться, главное не оглядываться, это морок.

Ей казалось, почему-то, что стоит ей увести взгляд в сторону хоть на самую малость и она не выдержит, заверещит или грохнется в обморок. Перед глазами у нее от напряжения поплыло и потемнело. Поле зрения сузилось до одной единственной точки, в которую она смотрела. «Так вот что означает выражение „белый свет сошелся в копеечку“», – пронеслось в сознании.

Обычное зрение вернулось к ней, когда ее окатили холодной водой. Она обнаружила, что лежит на земле, подтянув колени к животу, а над ней стоит дядя Леша и держит в руках перевернутое ведро. Из ведра вытекали остатки воды. Дядя Леша ей что-то говорил, но она не могла разобрать, что именно. На нее снова обрушилась вода, и тогда она полностью пришла в себя.

– Ты в порядке? – услышала она, – Как себя чувствуешь?

– Я в порядке, – сказала она, отплевываясь от воды, села, и добавила, стараясь звучать уверенно, – Продолжим.

Дядя Леша с сомнением глянул на писаря, но тот махнул рукой, мол можно продолжать. И они продолжили. Она стояла за спиной заставника как за камнем, возвышающимся над стремниной, который хоть немного, но защищал от этих шквалов, накрывающих с головой. Ужас, страх, черная тоска, утрата желания жить и хоть что-то делать… Время от времени она оказывалась в воде, и дядя Леша тоже теперь ходил «скупнуться», а на мостках оставался сидеть один Михалыч. Несколько раз ее рвало. Она теряла счет времени будто в отупении, и это было даже хорошо, потому что так было легче переносить нифриловые удары, но потом к ней снова возвращалась пронзительная ясность.

Один раз она сдуру все-таки решилась проверить кто прав, академическая теория нифрила или старый писарь, во время пущенного проклятия высунула голову из-за плеча заставника и сразу пожалела об этом. У нее, как и предупреждал писарь, «сорвало чердак». После этого сделали большой перерыв, разожгли потухший уже костер, грели остатки ухи, ели, а потом еще пили чай, наблюдая за закатом. Оба дядьки посматривали на нее вроде как с жалостью, будто давая понять, если она захочет все прекратить, они поймут. Ольха терпеть не могла, когда ее жалеют, и, наверное, только из-за этих жалеющих взглядов сообщила, что готова продолжать.

И они снова вернулись на поляну, продолжив уже при свете луны. Кожа на запястье, где у нее был образ волка будто горела. Ольха думала, что там непременно будет ожог, но говорить ничего не стала: «а то дай им только повод, сразу скажут, что пора прекращать». Она украдкой посмотрела на руку. Кожа действительно сильно покраснела, но увидев, что творится с ее «образом», она даже забыла о жжении. Он больше не был зеленым. Переливаясь всеми цветами радуги, рисунок играл красками, цвета перетекали один в другой. Зеленый цвет менялся на синий, синий – на коричневый, потом – на красный, после чего желтел и опять становился зеленым. «Вот так дела», – подумала она и, шипя от боли, натянула рукав пониже.

Когда они закончили, стояла ночь, и во всю светили звезды. Ольха так умаялась, что не смогла дойти до избушки, повалилась прямо в траву и уснула. А когда проснулась, уже было по дневному светло. Оказалось, она лежит на нарах в избушке заставника. Очевидно, перетащил ее сюда дядя Леша, сам он сидел за столом у окошка, явно поджидая, когда она проснется. Увидев, что Ольха открыла глаза, заставник сразу заулыбался.

– Ну ты как? Оклемалась?

– Да, вроде в порядке, – сказала она, прислушиваясь к ощущениям.

Тут она вспомнила про ожег и посмотрела на руку. Запястье было замотано чистой тряпицей и не болело совершенно. «Никак монету мне с заморозкой примотали», догадалась она.

Она попыталась размотать тряпку, но развязать узелок одной рукой не смогла. Дядя Леша тут же подсел и начал ей помогать. Как только повязка была снята они оба уставились на ее руку. Монета с заморозкой справилась отлично, от ожога не осталось даже следа. Но Ольху сейчас больше всего интересовало, что стало с ее образом. Игра цветов теперь полностью прекратилась, рисунок застыл, и стал двухцветным, как если бы кто-то по границам прежних зеленых линий прочертил этот же рисунок еще и красным цветом.

– Ух-ты, он теперь и красный, и зеленый одновременно! Дядя Леша, скажи, получилось?

– Да-а, – хмыкнул заставник, потирая бровь, – Кажись получилось!

Глава 18. Учебный штурм

Кто-то тряс Макарку за плечо:

– Макар, просыпайся. Уже утро.

Макар распахнул глаза. Всегда спал крепко и при этом чутко, чему Акима открыто завидовал. Их камора, натопленная с вечера, к утру сильно остыла. Через печной дымоход залетали снежинки. У печки возился один из Цапель стрелков. Кто именно, Макарка определить не смог.

Аким как-то предложил повязать им на рукава разноцветные ленточки, чтоб их между собой отличать, но те отказались. Тогда он просто махнул на них рукой. На берестушке с расчерченным графиком дежурства он ничтоже сумняшеся отписал их как стрелок – 1, стрелок – 2 и стрелок – 3. Пусть мол сами определяют, кто из них под каким номером.

Макарка поплескал себе на лицо воды из бадейки и взялся помогать стрелку растапливать печь. Он подбирал тут и там накиданные мелкие щепки, подавал дежурному на розжиг, а сам при этом посматривал на него украдкой, все – таки надеясь отыскать в нем особенную черту, отличающую его от братьев. Подумал было, что вроде бы это Уамас, но потом засомневался. «А, леший с ими, морока нифрильная. Один Васька только их отличает как-то».

Макарка предпочитал разговору действие, отчего некоторые почему-то считали его не только молчуном, но и вовсе нелюбопытным человеком, будто бы то, что вокруг него происходит, совсем не волнует его. Однако те, кто был хорошо знаком с Макаркой, знали, что это совершенно не так. Напротив, иногда даже поражались его наблюдательности, умению подмечать необычайное количество мелких деталей, в большинстве ускользающих от внимания остальных.

Вот только в случае с братьями стрелками, в отличие от Васи, различить их между собой у него никак не получалось. Впрочем, Макарка был парнем догадливым, и подозревал, что просто на просто стрелки сами подсказали Васе, как своему вожаку, эти самые отличительные черты. Он мог бы напрямую спросить Васю об этом, и даже скорее всего тот бы не отказал Макарке, но он хотел разгадать эту загадку сам, посчитав это для себя неким вызовом.

Вообще говоря, некоторые в третьей сотне недоумевали, почему десятником в их отделении стал Вася, а не Макар. Один из парней пластунов, с которым Макарка мотался по окрестным лесам, изучая азы полевой разведки, никак не мог успокоиться: «Макар, ты же на копьях лучший поединщик в роте, почему не стал десятником?» – Макар только пожимал плечами. А что тут объяснять? Поединщик, он потому и поединщик, что хорошо умеет один на один выходить. А управлять десяткой – дело совсем другого порядка.

Ход Макаркиных мыслей прервал Аким, зашевелился и почмокал со сна губами, как всегда и делал, прежде чем открыть глаза. Этот лежебока зенки свои всегда продирал последним. И как всегда, вместо того чтобы вставать умываться, он вытащил откуда-то из-за головы замусоленную книженцию устава, натянул одеяло на подбородок, утвердил книжку себе на грудь и принялся вслух читать очередное уставное уложение.

– …Согласно межнародному соглашению, утвержденному Советом Сорока Восьми пленным атманам в чине не ниже сотника, а равно могам в чине не ниже отрядного должно предоставляться отдельное от рядового состава помещение. При кормлении ежедневно давать мясо, в том числе мясо птицы, либо свежую рыбу…

Зарядил опять шарманку свою. Макар незаметно для остальных усмехнулся. Акима, конечно, трепач, но славный парень, и руки нифриловые. Обещал сделать для Макарки какую-то «буденовую шашку». Сказал, на Старшей Сестре она была последним холодным оружием перед полным переходом на огнестрел, а значит является вершиной и совершенством среди всего рубящего, колющего и режущего. Ну, так это или нет неизвестно, только вот «валятор» коротковский ничем от обычного кистеня не отличается. Так что пусть лучше сначала Бобрам сделает по хорошему двуручнику. Не дружат они с копьем, как их не учи. А вот боевой топор для них будет самое то.

В печи затрещал огонь, потянуло дымком. Макар наполнил из бадейки котелок и сунул в печь, поставив прямо на горящие поленья. Дежурный стрелок старательно дул на обережную копейку, чтобы остудить ее после огневого приказа и только потом упрятать в хлебный мякиш. Макар тем временем полез вытаскивать из-под нар их съестной запас: травяная заварка, сушеные ягоды, сухари. Как с утра чаю не попить? Камора наполнилась звуками. Зашуршали занавеской. Кто выскакивал на ветер, кто уже возвращался обратно. Своеобычная утренняя возня. Начали разбирать кружки с горячим чаем, захрустели сухарями.

Едва успели допить чай, как с улицы в казарму забежал постовой боец с приказом строиться на общей поляне, правда ни Вепря с Грачом, ни даже сотников, как оказалось, там пока еще не было. Построение прошло как положено, то есть бегом по местам, однако жил, понятно дело, никто не рвал. Даже если Вепрь прямо сейчас покажется на краю поляны, все равно пока он дойдет, построиться успели бы. В ожидании вожаков по рядам вяло переговаривались, по преимуществу гадая, что будет на сегодня, опять рытье оборонительных сооружений или все-таки взятие крепости.

Первым появился Куч и в одиночку. Третья сотня подтянулась, в двух других разговоры хотя и смолкли, но в струну тянуться не спешили.

– Третья сотня, равняйсь, на крепость бегом… – едва отдав приказ, Куч развернулся на пятках и легкой трусцой побежал в сторону учебной крепости.

Третья сотня привычно сделала «на пра – во» и сначала голова, а потом все остальное двухсотножное тело построения побежало вслед за Кучем. Значит сегодня все-таки штурм крепости, и третья сотня будет ее оборонять. А значит, и Вепрь сегодня будет на «нашей» стороне.

На самом деле это никакая не крепость, а только отстроенный в учебных целях кусок крепостной стены высотой в два человеческих роста из необожженной курени. К тому же установленные с внутренней стороны стены подмостья, на которые встают условные защитники расположены выше обычного. Если в настоящих крепостях на подмостьях можно стоять как правило в полный рост, оставаясь укрытым за стеной, и целиться через бойницы, то здесь они скрывали стоящего чуть выше колена. Оно и понятно. Стрелять здесь никто ни в кого не собирался, а для отработки навыков боя на стене такое расположение посчитали более подходящим.

Пробежка до учебной крепости согнала с бойцов остатки сна. Кровь по венам забегала, лица раскраснелись.

– В прошлый раз стену держала вторая сотня, и продержалась она всего двадцать четыре минуты, – рот у Акимы не затыкался даже на бегу, – А до этого – первая сотня с показателем в сорок шесть минут. Если следовать простейшей арифметической прогрессии, то мы должны продержаться минуты две. Макар по своей привычке беззвучно и незаметно для окружающих хмыкнул себе под нос. Акима! Мудреных слов он знает много, но про две минуты он загнул.

Заведя сотню за учебную стену, Куч дал чуть времени, чтоб парни продышались, потом разрешил оправить одежду. Лужи прихватило ледком, воздух был прозрачным и свежим. Сотник прохаживался вдоль строя, ярился, потирал руки, улыбался чему-то сам себе. По всему видно, радовался предстоящему его сотне испытанию. Для Куча это, конечно, еще не сражение, но уже какое-то малое ее подобие.

– Сотня-я… занять на стене круговую оборону… отработка удержания обороны на возвышенности… отработка боя уступами… отработка выдавливания противника… побежали, побежали…

Про круговую оборону сотник так сказал потому, что по уставу положено. Так-то всем понятно, какой здесь круг? В лучшем случае дуга. Бойцы ломанулись на стену, как тараканы на свету. Макарка лез, придерживая за шиворот Коротка. Не хватало еще натерпеться стыда, если их десятка опять займет свое место последней. Вася в свою очередь страховал за ремень Акима, им явно двигали те же соображения. Есть. Залезли. Встали. Вроде без позора. Макарка отметил, что Куч в их сторону даже не смотрит. И то хорошо, научились хотя бы без сраму занимать боевую позицию.

Макарка осмотрелся со стены. Вот вроде не такая уж большая высота, а вид открывается совершенно иной. Однако глазеть по сторонам сейчас не ко времени, внимание волей не волей притягивало построение в атакующий строй первой и второй сотни. Вон уже и Грач возле них прохаживается, монетки перебирает. Ну, тут как обычно. Вепрь – за обороняющихся, Грач – за нападающих.

– Акима, чтоб из-за моей спины не совался, – это Вася дает последние наставления, – Стрелки страхуют Бобров…

– Так ведь Куч приказал отработку боя уступами, – встрял Акима.

– Да какие к лешему на стене уступы, – Вася смотрит на Акиму со всей возможной строгостью, – Чтобы за меня не лез. У тебя Акима главная задача, – себя не покалечить.

Это Вася правильно говорит. Их отделение на втором месте по увечьям и ранениям. И то, потому только, что в одной десятке паренек один расшибся насмерть. Целители прибежали, давай заморозку накладывать, а все уже, заморозка на мертвого не ложится. Так что теперь та неполная десятка на позорном первом. А за второе место «спасибо» Акиму, это он половину всех увечий получил, и все по глупости. То ногу подвернет на ровном месте. То в глаз себе ткнет. Даже Короток, Мышонок наш непутевый, и то поосторожнее будет.

Вот кстати и целители наши краснорожие подошли. А их главный со стриженой бородкой с Вепрем под ручку. Ну значит сейчас протрубят начало. Поглядывая, как целители деловито выбирают себе под полевой лазарет местечко на пригорочке где посуше и растягивают на жердях ширмы из белых простыней, Макарка поудобней перехватил свое учебное копье без наконечника. Бородатый главврач кивает Вепрю, мол готовы мы. И Вепрь кивает в ответ, потом поворачивается и дает отмашку Грачу. Понеслась!

Вспарывая окружающее пространство как простыню, труба проревела сигнал атаки. Грач шепнул на засвеченную монету и жахнул заклятьем. Сотники проорали приказы, первая и вторая сотня, нацелившись крючьями штурмовых лестниц, сверкая неестественными янтарными белками глаз, с воплями понеслись к стене. Некоторые прямо на бегу переходили в оборотков. Это зря они, чай у нас не всамделишный штурм, а откатец у них будет ох как жестокий. Впрочем, они наверно не с умыслом это, просто оборотня своего в узде держать еще не умеют.

– Е два – е четыре. Грач стандартно начинает партию, использовав заклинание ярости, – акимина вихрастая башка торчит из-за васиной спины. Спокойно молча стоять он не в силах, а от волнения на него накатывают озарения из прошлой жизни, – Для данного заклинания характерно изменение цвета глазного белка на ярко оранжевый цвет.

Никто на эти слова не отвечает. Парни привыкли к акиминым выходкам, да и не до них сейчас. Пусть в «хлупе» своем обсуждает, почему у него «едва четыре», а не «едва десять» или сто.

Макарка почувствовал грудью как начала нагреваться висящая на шнурке нательная копейка.

– Е семь – е пять. Вепрь отвечает не менее стандартным заклятием «ни шагу назад», – кто бы еще рот Акиме залепил?

Писарь ротный, умник наш, устроил какой-то «хлуп помнящих», что значит, все, кто помнит прошлую жизнь на Старшей Сестре собираются и про это друг другу рассказывают. Охота им болтать попусту…

Макарка нахмурился от неприятного воспоминания. Все беды от болтовни. Вот и на сходе тогда в деревне, мужики решили, что он на войну из-за девки пошел. Ведь не так все было. Ну, девка, ну ладная. И нравом ровная. Макарка и решил тогда: сделаю предложение. Согласится – женюсь, ну а нет, так все одно кому-то на войну идти надо. А они решили, что из-за девки…