Текст книги "Изобретатель смысла"

– Простите? – удивился учёный. – Я не понимаю, о чём вы. Я – представитель земной цивилизации, прибывший для установления первого контакта…

– Цивилизованный, значит, – конгар сплюнул. – А маракча у тебя есть?

– Что?

– Маракча, говорю. Ты что, маракчу не знаешь?

– Нет, – робко сказал Ройзман, – Не знаю.

– Так какой же ты цивилизованный, если у тебя маракчи нет? – вдруг вышел из себя Киркас. – Тоже мне выискался, стоит тут, мозги пудрит!

– Прибьём его, что ли? – вступил в разговор второй конгар. – Прилетел невесть откуда, невесть на чем, да ещё и умника из себя строит. Маракчу он не знает, как же!

– Так ведь жалко, Дунсен, жалко, – сказал задумчиво Киркас. – Какое-никакое, а разумное существо. Ты лучше скажи, дурачок: неужели ты думаешь, что из всех людей ты здесь первый?

Ройзман похлопал глазами:

– А разве нет?

– Киркас, – обратился конгар к своему другу. – Скажи, мой милый, когда к нам последний раз прилетали земляне?

– Лет тысяч пять назад, – ответил Киркас. – Посмотрели, плюнули и обратно улетели. А что тут делать? Помирать только, больше нечего.

– Вот видишь, Алекс, ты тут совсем не первый, ну да не об этом речь. Ты долг как отдавать будешь – частями или сразу?

– Какой долг? – удивился Ройзман. В животе у него похолодело.

– Киркас, принеси камень, – велел высокий конгар низкому. – Киркас, тром нес ка! Нет, этот придурок пусть поживёт ещё. Киркас!

– Слушаю, слушаю, – отозвался коротышка. – Уже несу.

И действительно, он отлучился на минуту и вернулся, волоча за собой огромный камень, весь покрытый каракулями и рисунками Один Бог знает, где он его откопал, ведь на пятьсот миль вокруг была ровная степь.

– Вот, – сказал Дунсен. – Сюда смотри! – и ткнул пальцем куда-то между каракатицей и схематично нарисованной женщиной, совокупляющейся с койотом. – Твой пра-пра-пра – ну, ты понял! – пять тысяч лет назад у нашего племени банку занимал.

– Ага, – поддакнул Киркас. – Банку этого, как его – тунца, да? Тунца! Теперь отдать бы надо!

– С процентами, – уточнил Дунсен.

Ройзман был в замешательстве. Проценты? За пять тысяч лет?

– К-какие проценты? – спросил он.

– Жди, – велел Дунсен и, схватив за шиворот Киркаса, отошёл с ним в сторонку. Там они немного пошептались, после чего Дунсен сказал:

– Вот что: давай вместо одной банки две, и мы ничего не видели. Понял?

– Понял, – ответил Ройзман и дрожащими руками отдал конгарам две оставшиеся банки. Одну из них – ту, у которой этикетка была поярче – Дунсен сразу попытался открыть, причём не как-нибудь, а зубами. Кончилось это тем, что он сломал резец и в приступе ярости разбил банку о камень, после чего Киркас дал ему подзатыльник и обругал на своём лающем наречии.

Да уж, думал Ройзман, хорошенький получается первый контакт…

Но ссорились конгары недолго. Спустя какое-то мгновение они забыли и про Ройзмана, и про свои разногласия, и, судя по всему, про всё на свете. Их полностью подчинила себе банка супа – банка, которая на Земле стоила центов двадцать пять.

– Придём домой, – рассуждал Дунсен, – покажу её Тирвис, порадуется. Потом соберу собрание – так, мол, и так, выбирайте меня вождём, а то ни кусочка не получите!

– Да, Дунсен, – завистливо вздыхал Киркас. – Голова ты всё-таки, голова! Так этого дурака вокруг пальца обвёл! Хитёр!

Таков был первый опыт общения землян с конгарами. Другим исследовательским группам повезло куда меньше. Запись, сохранившаяся после одной из экспедиций, рассказывает о том, как навстречу учёным вышел туземец в рванине, ни слова не говоря, направил на них свою серебристую штуку и нажал на единственную кнопку. Учёных было шестнадцать человек. Из них пятнадцать буквально испарились, а один – ни много, ни мало! – обратился в подсолнух (лат. Helianthus annuus).

Пострадавший член экипажа был доставлен на корабль, где главный врач, проведя тщательный осмотр, заявил:

– Единственное, чем мы можем помочь ему – обеспечить достаточное количество солнечного света.

– Это превратит его обратно в человека? – спросил начальник экспедиции.

– Нет, – ответил доктор, и, видя замешательство начальника, добавил: – Но это поможет ему цвести и плодоносить, как и подобает подсолнуху.

Вот так. Может быть, первый контакт землян с конгарами и был по-своему трагичен, зато благодаря ему нам удалось сформулировать универсальное правило: на Тразиллане конгары появляются везде, где есть жратва. Не верите? Попробуйте запереться в комнате без окон и открыть батончик «Криспи Бэйб» – я уверен, что в тот же миг за вашей спиной раздастся покашливание, и хрипловатый голос скажет: поделись, а?

Ну, половинку!

Ну, четвертиночку!

Таинственная «серебристая штука», которой один конгар угрожал Ройзману, а другой, ни слова не сказав, обратил незнакомого человека в подсолнух, называется рикайди, и это вторая важнейшая загадка конгаров после Дун Сотелейнена. Никто не знает, что это такое, и, думаю, никто никогда не узнает. Неизвестно, где конгары берут эти устройства, изготавливают ли их самостоятельно (что, учитывая их уровень развития, просто невероятно) или просто находят. Важен сам факт: в руках злобных жестоких тупых дикарей находится самое мощное оружие во Вселенной – оружие, которое может сделать всё, что угодно. Уничтожить город? Легко? Взорвать планету? Теоретически и это возможно. Что же делают конгары с этакой мощью, доставшейся им забесплатно?

Да ничего.

Как это – ничего, удивится читатель? Да любой земной политик душу бы продал за совершенное оружие! В самом деле, какой прекрасный шанс диктовать всем свои условия, и при этом самому не рисковать ничем! Как бы я ни был далёк от власти, я могу понять, что чувствует какой-нибудь амбициозный губернатор кантона, видя, как дикарь Конкас, забавляясь с рикайди, десятками превращает в головешки степных зайцев и тушканчиков. «А ведь это могли быть мои враги, – думает губернатор, кусая губы от злости, – мои конкуренты, завистники и недоброжелатели». Злость его становится тем сильнее, что ни один землянин рикайди пользоваться попросту не может, сколько ни нажимай на кнопку. В любых руках, кроме конгарских, эта серебристая штуковина не работает. А конгары… Ну, а что конгары? Они, как ни странно, по-прежнему воюют по старинке – топорами, копьями, луками, а на вопрос, почему бы не использовать рикайди на войне, отвечают: скучно, да и смысла нет, всё равно помрём.

Перед тем, как перейти к отношениям землян и конгаров, и поведать вам, отчего вышло так, что, несмотря на скверный характер, свободолюбие и рикайди, конгары оказались у землян фактически в рабстве, расскажу об одной экспедиции, наделавшей в своё время немало шума. Считается, что материалы её проливают свет на загадочный образ жизни конгаров – ведь при определённых усилиях Тразиллан вполне можно превратить в пригодную для жизни планету, а они, коренные её жители, отчего-то и по сей день бездействуют.

Понять загадочную конгарскую душу и разузнать побольше о рикайди – именно с этой целью известный антрополог профессор Кинесс в компании ассистента посетил крупнейшее на Тразиллане конгарское поселение, Дзиру.

На въезде он испытал настоящий шок: жемчужина Тразиллана, которую конгары прославляли на все лады за красоту архитектуры и благоустроенность, оказалась огромным скопищем вонючих юрт, шалашей и землянок. Население было под стать своим дворцам: из окна автомобиля Кинесс наблюдал конгаров, поедающих бурое месиво из большого котла, в котором, смеясь и пуская пузыри, плавал маленький ребёнок; конгаров, играющих в странную игру, смысл которой заключался в том, чтобы как можно сильнее ударить соседа остро заточенным камнем; конгаров, бьющихся головой о единственное дерево в радиусе ста километров; конгаров, дерущихся за право вываляться в луже конской мочи; конгаров, конгаров, конгаров…

Посередине узкой улочки, образованной двумя рядами мазанок, автомобиль встал.

– Это наверняка лошадь, – сказал Румкас, конгарский проводник, которого профессор нанял, посулив в уплату за труды фиолетовый галстук в жёлтую крапинку. – На пути валяется. Сейчас схожу, посмотрю, нельзя ли объехать.

Он вышел из машины, прошёл немного вперёд, вернулся и сказал:

– Нельзя. Придётся дальше пешком.

– Сдохла, что ли? – подал голос ассистент профессора.

– Ещё бы! День, наверное, лежит, не меньше. Уже мухи завелись.

– А почему никто её не уберёт? – спросил профессор Кинесс.

– Боятся, – ответил Ромкас. – Лежит, никому не мешает, а уберёшь – неизвестно, что будет.

Делать было нечего, пришлось вылезти из машины и идти пешком. Под ногами хлюпала грязь, один раз Кинесс чуть не наступил на огромную бурую крысу. Настроение портилось с каждой минутой. Отовсюду тянуло сыростью и гнилью. Дойдя до конца улицы, путешественники обнаружили, что за углом начинается что-то вроде проспекта, по которому туда-сюда сновали конгары.

– Здесь раньше яма была, – рассказал Румкас. – Огромная, две недели рыли.

– А зачем? – спросил профессор.

– Силы было в избытке. Настроение, опять же, хорошее. Как вырыли, сразу стали падать. Один ногу сломал, другой шею. Когда Румлик, сын вождя нашего, грохнулся, поставили предупреждающую надпись. Яркую, красивую, за тысячу шагов видать: «ОСТОРОЖНО! СМОТРИТЕ ПОД НОГИ!». Сущая для нас диковинка: чтобы посмотреть, народ с окраин ехал. Приедет – упадёт, приедет – упадёт. Выходило, что как только надпись поставили, вдвое больше конгаров падать стало. Убрали надпись – всё равно падают. По привычке. Наконец, вождь плюнул, велел яму засыпать. Куда там – те, кто поблизости жил, взбеленились! «Мы – люди простые, – закричали, – у нас всех радостей в жизни – бабы, драка да жратва. А тут хоть какое-то развлечение: смотреть, как дураки в яму падают. Над тем, кто покалечился – смеёмся, того, кто помер – обсуждаем. Вот время и проходит. Так что нет здесь нашего согласия, и не будет!». Вождь тогда плюнул на это дело. «Хрен с вами, – говорит, – делайте, что хотите». Ну, они на другой день яму и засыпали. «А что? – говорят, – Жалко ведь народишко-то! Иной как упадёт – так стонет, что сердце кровью обливается. Что мы, – звери, что ли?». Как засыпали, другие разговоры начались: «Что ж мы наделали-то? Последнюю радость сами у себя отобрали!». С тех пор сидят – настроения ждут.

– Настроения? – спросил профессор. – Для чего?

– Как это, для чего? Новую яму рыть. Жить, – изрёк Румкас, – надо для чего-то. Если в жизни есть цель, то и до сорока доживёшь.

– А если нет цели? – спросил ассистент профессора.

– Нет? – Румкас почесал в затылке. – Ну, так мы жить не пробовали. Нам, конгарам, душевные терзания необходимы. Без них и жизнь – не жизнь.

– Так вы, значит, хорошо живете? – спросил Кинесс, пристально вглядываясь в наивное лицо своего провожатого.

– Конечно, – ответил тот. – А как иначе-то?

– А почему же мрёте, не дожив до сорока?

– Так ведь жизнь-то поганая, нестоящая у нас жизнь.

– Налицо противоречие, – заметил ассистент.

– А хоть бы и так, – заметил Румкас. – Что оно у нас, единственное, что ли?

Ну а дальше? А дальше вот что: прожили профессор с ассистентом в Дзиру целых две недели. Жилищем им служила просторная, чрезвычайно сырая землянка, куда дзираи в знак уважения принесли огромную чугунную ванну – трофей, захваченный ими в какой-то междоусобице. В этой ванне Кинесс с ассистентом спали по очереди. Ночью в землянке становилось холодно, и, чтобы согреться, тот из них, кто стоял на страже, брал в руки суковатую палку и отгонял крыс, забегавших в землянку из соседней юрты, где заседал совет племени. Крысы были жирные и наглые – однажды среди ночи ассистент Кинесса проснулся оттого, что огромный бурый пасюк обнюхивал его лицо. Утром он пожаловался на это Румкасу.

– А вы в другой раз хватайте его да жарьте, – сказал Румкас. – С хои-хои хорошо пойдёт.

– Эх, Румкас, – сказал ассистент с тоской в голосе, – какое же у вас тут всё тоскливое, грязное, неуютное…

– Зато родное, – отозвался конгар.

За эти две недели профессор Кинесс узнал о конгарах почти всё, что о них можно узнать. Он побывал в их жилищах, наслушался их песен и однажды принял у конгарской женщины роды. Более того: вместе с конгарами он ходил сенонкон, то есть за жратвой. Любой из этих походов был ничем не хуже Ксенофонтова анабасиса; по меньшей мере трижды конгары умудрились заблудиться, находясь в полусотне метров от поселения, ещё несколько раз теряли по дороге добычу, а в большинстве случаев сжирали её прямо на месте, не донеся до дома. Так, объяснил Кинессу Румлик, лучший охотник Дзиру, куда надёжнее.

Чем больше профессор Кинесс знакомился с конгарским образом жизни, тем больше недоумевал. Главной загадкой для него было: почему, имея под рукой плодороднейшие земли, на которых и палка заколосится (так показал анализ почвы возле Дзиру), они едят траву и убивают друг друга из-за кусочка рыбы?

– Представьте себе, сколько хлеба могла бы дать ваша земля, – рассказывал профессор конгарам, каждый вечер собиравшимся его послушать. – Вам ведь только и нужно, что собраться всем вместе и её засеять.

– А смысл? – отвечали ему конгары. – Ну, засеем, а дальше что?

– Осенью соберёте урожай.

– Собрали. Дальше?

– А что дальше? Муки смелете, хлеба напечёте.

– Муки. Хлеба. Понятно. Расходимся, ребята, тут ловить нечего.

И конгары разошлись. От толпы человек в двести остался один: занять у Кинесса четыре драхмы до получки.

– Как на работу устроюсь, сразу отдам, – пообещал он.

– Врёт, – сказал профессору ассистент. – Не отдаст, даже если устроится.

Но профессор не слушал:

– Ничего не понимаю, – говорил он, – Ну, сам посуди: как можно так жить? Спать в вонючих юртах, в землянках, пить какую-то бурду, жевать траву…

– А может, им нравится? – предположил ассистент. – Эй, ты, Конкас или как тебя там! – окликнул он проходящего мимо конгара. – Отвечай, устраивает тебя твоя жизнь или нет?

– Да в гробу я её видал! – ответил конгар. – Маракчи бы сейчас сушёной. Нет у тебя сушёной маракчи?

– Нет.

– Тогда чего пристал? – и пошёл восвояси.

– Ничего не понимаю, – повторил Кинесс. – Может, вождь что-нибудь прояснит?

Пошли к вождю. Вождь жил в огромной юрте по соседству с выгребной ямой. Когда профессор с ассистентом вошли, он сидел за столом из неструганых досок и мрачно наблюдал, как из лежащего перед ним сморщенного бурдюка капает на пол мутная жидкость. Увидев профессора, вождь поднял голову.

– Пей, – сказал он.

– Прошу прощения, но мне не хочется, – вежливо ответил Кинесс.

– Не хочешь пить? Тогда иди.

– Куда идти?

– Куда хочешь.

Подумав, профессор опустился на соседний с вождём стул.

– Скажи, Конкас…

– Кирсен я.

– Неважно. Скажи, Кирсен, почему вы, конгары, так плохо живете? Должна же быть какая-то причина.

– Ты пить будешь? – исподлобья посмотрел на него конгар.

– Нет, не буду. А – надо?

– Да нет, я так спросил. Всё равно кончилась.

– Что кончилось? – спросил ассистент.

– Настойка из форы. Ягоды такие синие рядом с юртой растут, видел? Ядовитые. Два месяца отмачиваешь, а всё равно живот пучит.

– Так вы бы из зерна гнали, – посоветовал ассистент. – Сподручнее.

– Он у тебя дурак совсем, – сказал вождь Кинессу. – До сорока не доживёт, и не надейся.

– Кирсен, – сказал профессор, – ты мне объяснишь или нет?

– Что объяснять-то? – удивился Кирсен. – У нас разве плохо? У нас обычно. Жизня такая. Утром встаёшь – жрать нечего. Ходишь весь день, ищешь – корешки ищешь, травы. Живность попадётся – ловишь. Так изо дня в день, скучать некогда.

– А по-другому вы не пробовали?

– А как – по-другому?

– Сеять зерно, – терпеливо начал Кинесс, – Разводить скот. Налаживать торговлю между племенами. Развивать письменность. Двигать вперёд науку.

– Выпей, – сказал Кирсен.

– Я же сказал: не буду!

– Не выпьешь – не скажу.

– Чёрт с ним, профессор, выпейте, – сказал ассистент.

Скрепя сердце, Кинесс взял бурдюк и отхлебнул. Настойка оказалась такой кислой, что у него свело скулы.

– Ну, – сказал он, отложив бурдюк, – говори.

– Пойдём, – сказал Кирсен. – Это показывать надо.

Он встал, потянулся, поправил сползающие штаны и взял валяющуюся под столом штуковину. Несмотря на ржавчину, Кинесс узнал в ней то самое серебристое устройство, с помощью которого конгары творят совершенно невообразимые вещи.

– Это рикайди, Кирсен? – спросил профессор.

Конгар кивнул.

– Сейчас, – сказал он. – Выйдем на пустырь – покажу.

Вышли на пустырь. Кирсен поднял рикайди, сплюнул себе под ноги и нажал на кнопку. Кнопка была большая и красная – такая, какая только и может привлечь внимание конгара. Первые несколько минут ничего не происходило. Затем земля задрожала, и в самом центре пустыря проклюнулось что-то непонятное. Какая-то птица, петух…

– Флюгер! – удивлённо выдохнул ассистент. – Это же флюгер!

И верно – это был флюгер. Вслед за ним из земли показалась крыша, и через какую-то минуту перед изумлёнными учёными стоял высокий красивый дом, который не портила даже набившаяся туда-сюда земля.

– Фабрика, – сказал Кирсен. – Специализируется на народных ремёслах. Теперь смотрите сюда.

Он вновь поднял рикайди и нажал на кнопку. Слева от фабрики, словно из воздуха, появилось огромное сооружение, мерцающее тысячью огоньков. От здания исходило мощное гудение.

– Электростанция, – объяснил Кирсен. – Восемьсот гигаватт. Посмотрели?

– Ага, – в один голос сказали профессор с ассистентом. Оба были ошарашены.

– Тогда хватит, – сказал Кирсен и в последний раз нажал на кнопку. Всё исчезло: и фабрика, и электростанция. О том, что они только что были здесь, напоминали лишь две огромные ямы.

Не счесть вопросов, которые профессор Кинесс готов был обрушить на Кирсена. Однако его опередил ассистент:

– Ну и почему же вы тогда живете так паршиво? – спросил он у вождя. – Это же верх идиотизма: иметь на руках все средства, чтобы превратить Тразиллан в рай земной, а вместо этого сидеть в вонючих юртах и жрать траву! Чистой воды идиотизм! Разве не в том состоит задача любого Разума, чтобы улучшать условия жизни его носителя? Почему же вы ничего не делаете, хотя можете делать почти всё?

Сперва Кирсен молчал. Затем почесал затылок, крякнул, и ответил со вздохом:

– А пёс его знает. Не хочется ничего.

– Да как это не хочется? – вступил в разговор профессор Кинесс. – Так захотите! Вы же с этими рикайди всё что угодно можете!

– Можем, – сказал Кирсен. – Но зачем? Ну, будем мы все из себя цивилизованные, будет у нас много жратвы, будут дома хорошие, будем читать газеты и спутники в Космос запускать – а на кой ляд всё это? Для чего?

– Ну-у, – протянул профессор Кинесс, – это уже философия. Что значит: для чего? Чтобы не было войн, распрей, голода. Это для начала. Смысл жизни – это на потом, для стариков разговоры.

– Нет, – ответил вождь. – Смысл – он сейчас важен. Я вот что скажу: давным-давно наши предки постановили – пока не поймём, зачем живём, дальше не двинемся. Вот и стоим с тех пор на месте, а могли бы Галактику покорять… Эх, могли бы…

– Профессор! – ткнул Кинесса в бок ассистент. – Да ведь он вусмерть пьян! Я только сейчас заметил, очень уж он ровно держался.

– То есть, – сказал Кинесс, – все, что он сейчас несёт – пьяный бред?

– Не знаю. Похоже на то. Пойдёмте отсюда потихоньку, а?

И они – тишком, ползком – убрались с пустыря подальше. А Кирсен всё стоял и разглагольствовал о жизненном предназначении конгаров, о том, что нельзя жить без знания, отчего всё и зачем, и прочая, прочая, пока не села к нему на плечо тразилланская краснопёрая галка и не клюнула прямо в ухо. Тогда он умолк и пошёл искать, чем бы опохмелиться. Профессор же и его ассистент в спешном порядке покинули Дзиру и поклялись друг другу никогда не рассказывать о том, что услышали. Так, решили они, спокойнее будет.

Разобравшись с рикайди и смыслом жизни по-конгарски, вернёмся к тому, за что земляне презирают конгаров больше всего: за невероятную тягу к насилию.

И вправду – с первого же дня на Тразиллане конгары убивали друг друга постоянно, нисколько не стесняясь того, что на них смотрят люди цивилизованные, которым, может быть, глубоко противно это варварское зрелище. Более того, земляне начали подозревать, что делают они это специально, стараясь смутить всех вокруг. Как ещё трактовать ответ конгарского вождя Румсена, данный им профессору Кинессу – ответ, который вошёл во все энциклопедии Тразиллана (кроме Большой Одиссеевой книги), как Великая Отмазка?

Кинесс спросил:

– Почему вы, конгары, убиваете друг друга так грязно и грубо? Есть ведь и более чистые способы. Взять, к примеру, нас, землян – разве не изобрели мы атомную бомбу, которая не оставляет после себя ни выпущенных кишок, ни отрубленных рук и ног, ни размозжённых голов? Ведь это оружие не только эффективное, но и эстетически приемлемое!

– Потому, – ответил Румсен, – что кровь и внутренности хоть немного способны внушить нашему подрастающему поколению, что война – дело отвратительное и мерзкое. А ваша красивая бомба лишь натолкнёт их на неверный путь, заставит думать, будто убийство – не путь к выживанию сильнейших, необходимый, но постыдный, а занятие достойное и не лишённое своеобразной притягательности.

Сначала земляне, как и полагается существам высокоразвитым, в общении с конгарами сохраняли спокойствие. Сложилась даже практика отворачиваться в сторону, когда какой-нибудь конгар дубасил приятеля; в случае же ожесточённых баталий свидетелям оных рекомендовалось наблюдать за ними, как за футбольным матчем или цирковым представлением.

Однако, согласитесь, трудно сохранять философское спокойствие, когда на одной планете с тобой живут пятьсот миллионов кровожадных дикарей, готовых в любое время убивать, грабить и совершать любые подлости, мыслимые и немыслимые. И ежу понятно: прежде, чем начать на Тразиллане новую жизнь, конгарский вопрос (что, чёрт возьми, делать с этими чудовищами?) необходимо решить, и как можно скорее.

И этот вопрос был решён.

Общеизвестно, что честь эта принадлежит семи людям, которых одинаково почитают во всех конгарских поселениях, как истинных благодетелей народа Кон.

В Дзиру их называют Семеро Смелых.

В Румбе – Семеро Достойных.

В Руфе – Семеро Добрых.

В Хузе – Семеро Благородных.

В Бомри – Семеро Честных.

В Двари – Семеро Мудрых.

В Коннеро – Семеро Справедливых.

Уж не знаю, как вам теперь сказать, что это были довольно дрянные люди. Нет, дрянные – неподходящее слово. Все они умели прилично носить костюм, рассуждать о возвышенных вещах, и если бы им предложили стать президентом Соединённых Штатов, вождём африканского племени ибу или Повелителем Вселенной, они согласились бы, не раздумывая.

Наверное, у них даже были принципы – у владельца сахарного концерна мистера Брамбоу, топ-менеджера мистера Нормейлера, известного бизнесмена Тейлора Фредерикса, художника-концептуалиста Питера Брунсвика, доктора антропологии профессора Кинесса, русского интеллигента Петра Петровича Самсонова-Редько и Гвендолин Луизы Стефани Марии Изабель графини де Монпегу – актрисы, известной под псевдонимом Мелоди Свитхарт.

А впрочем, дело было не в принципах. Просто именно этих семерых людей бортовой компьютер «Бочки» выбрал из полутора миллионов пассажиров для решения конгарского вопроса.

Казалось бы, вариантов у них было немного: смириться с конгарской жестокостью, принять её, как есть, или повести с дикарями долгую и трудную облагораживающую работу, которая однажды – а когда это время ещё настанет! – превратит их в нормальных, достойных членов общества.

Но, как это случается в жизни, нашёлся и третий вариант.

– Может, нам обратить их в рабов? – раздался робкий голос Мелоди. – Получится по триста сорок человек на брата. Это будет очень красиво, как в древнем Риме. Представьте себе: я плыву по Тибру в лодке, украшенной цветами, а четыре огромных нубийца, чья кожа смазана пальмовым маслом, массируют мне пятки палочками из сандалового дерева и шиншилловыми шкурками…

– А потянем? – усомнился мистер Бромбоу. – Это вам не индейцы какие-нибудь.

– Потянем, – уверенно ответил мистер Нормейлер. – На Земле под моим началом работало пятьсот человек, и за смену я успевал плюнуть в лицо каждому.

– Не думаю, что возвращаться к рабовладельческому строю разумно, – взял слово профессор Кинесс. – К тому же даже эту отжившую своё общественно-экономическую формацию надлежит устанавливать с умом, а равное количество рабов у каждого гражданина отнюдь этому не способствует.

– Почему? – удивился мистер Нормейлер. – Разве не за равными возможностями мы отправились в далёкий космос?

– Прежде всего, это убивает соревновательный дух, – пояснил Кинесс. – Если у каждого человека будет одинаковое количество рабов, ему не нужно будет расти над собой, совершенствуясь физически и духовно.

– Но мы можем поступить иначе, – сказала малышка Мелоди. – Рабов можно распределять так: одному землянину – больше, другому – меньше.

– Мысль похвальная, но трудноосуществимая. Ведь тех, кто получит больше, мы тем самым развратим, а тех, кто получит меньше – унизим. Видите: и так и так получается не слишком гуманно по отношению к человеку, да?

– Как вы хорошо говорите, профессор! – воскликнула Мелоди. – Какая гадкая штука – рабовладение! Хорошо, что наши далёкие предки отказались от него раз и навсегда!

Наступило молчание. Все обдумывали другой вариант.

– А что если… – начал было мистер Брамбоу, но замолк.

– Что? Что? – накинулись на него остальные.

– Что, если нам загнать их в специально оборудованные резервации. Пусть себе делают там, что хотят.

– Нет, – покачал головой Нормейлер. – Это не годится.

– Почему?

– Дорого. Одной колючей проволоки на миллион выйдет.

– Да уж, – сник Брамбоу.

Положение поспешила спасти малышка Мелоди.

– А может, вырыть для них огромные подземные убежища? – предложила она. – Я читала о таких в одной книге.

– Чушь, – сказал Брамбоу. – Какой в этом смысл?

– Ну, – задумалась Мелоди, – большого смысла, пожалуй, нет. Я просто подумала, что это будет здорово…

– Здорово? – грозно спросил Нормейлер.

– Ну, не здорово, миленько…

– Миленько? – посмотрел на Мелоди Кинесс.

– Ну…

Мелоди замолчала.

– Итак, – сказал Нормейлер, – подведём итоги. Мы не можем обратить конгаров в рабов, потому что это негуманно по отношению к нам, не можем загнать их под землю и не можем утопить в море. Есть другие предложения?

– Бластеры, – раздался голос Самсонова-Редько.

– Осколочные бомбы.

– Иприт.

– Вирус, вызывающий бесплодие.

– Глупости! – раздался властный голос. Говорил мистер Фредерикс, крупный делец. – Всё это нецелесообразно. Почему я, деловой человек, должен тратить своё свободное время на истребление каких-то дикарей, если мне за это никто не заплатит?

– Сразу видно, что вы не альтруист, – поджала губки Мелоди. – Вы из тех чёрствых людей, что абсолютно неспособны понять чувства другого! Вас совершенно не заботит безопасность соотечественников!

– При чём здесь чувства? – спросил Фредерикс. – Мне не по вкусу пустая трата оборонительных ресурсов. Если мы выпустим отравляющий газ на конгаров, что тогда останется землянам? Не забывайте, что помимо нас, горстки цивилизованных людей, на борту «Бочки» были и другие, почти полтора миллиона других. Чем вы планируете сдерживать их подлую низменную животную натуру?

– А вы ещё и не верите в людей, мистер Фредерикс. Наших добрых, но невежественных братьев удержит от насилия моё искусство, – и, не сходя с места, Мелоди продекламировала один из сонетов Шекспира, посвящённый прекрасному юноше. – Когда в Индии я гостила при дворе раджи Шальвапура, мне было позволено выступать перед священным белым тигром, а это великая честь!

– Если речь зашла об искусстве, – вступил в разговор молодой художник Питер Брунсвик, до этого сидевший тихо, – то полагаю, что и мои скромные полотна способны пробудить в людях низшего сословия сострадание и тягу к высокопроизводительному труду. Взгляните на мою последнюю работу: как чудесно сочетается с пурпуром минеральный лак! Такой колорит оценит и завсегдатай кабаре «Вольтер» и вьетнамская крестьянка, получающая чашку риса в день.

Тут в Комитете поднялся невероятный гвалт: спорили Кинесс, Нормейлер, Фредерикс и Пётр Петрович, вооружённый лиловым зонтиком, подарком жены. Над шумом то и дело взвивался серебристый женский голос: Мелоди Свитхарт с присущей ей страстностью декламировала Верлена. Когда страсти немного поутихли – принесли бутерброды и термосы с кофе – с места поднялся молодой человек, на вид довольно неказистый, и сказал:

– А почему бы нам не жить с конгарами в мире?

– Что, простите? – переспросил Нормейлер.

– Я говорю, может им просто не мешать?

– Не мешать? – взвился Нормейлер. – Не мешать?! Посмотрим, как вы заговорите, когда конгары придут в ваш дом, чтобы вспороть живот вашей жене и обесчестить малютку дочь!

– Уверен, они вряд ли сделают подобное. Может быть, это не лучшие существа во Вселенной, но они по-своему разумны и не лишены чести.

– Всё ясно, – сказал Нормейлер. – Он спал с их девками, они и запудрили ему голову. А я видел груды мёртвых тел! Эти конгары убивают друг друга просто так – где гарантия, что их первобытный гнев не обратится на нас?

– Нет никакой гарантии. Я просто верю, что если обращаться с ними по-человечески, то и они не перейдут определённых границ.

– Да, – вступил в разговор профессор Кинесс. – Как это ни странно, человеческое отношение действительно способно помочь. Помню, на Земле у меня была лошадь, упрямая скотина, что твой осёл, так вот колоти её сколько хочешь – она ни с места, а потреплешь по крупу, скажешь доброе слово – она и затрусит рысью, что твой иноходец. Великая вещь – доброта!

– Великая-то великая, – сказал Нормейлер. – Но если молодой человек хочет, чтобы высокое собрание всерьёз рассмотрело его предложение, пусть назовёт себя.

– Да! – поддержала Мелодии Свитхарт. – Кто вы, чёрт возьми, такой, мистер, и по какому праву здесь присутствуете?

– Разрешите представиться, – сказал молодой человек. – Меня зовут Джон Дж. Барсум, и я – владелец «Бочки».

Наступила пауза.

– Не может быть, – рассудительно заметил Фредерикс. – Я видел фотографию Барсума в газете, и это настоящий деловой человек. У него был такой вид, словно он носил сразу два костюма по тридцать тысяч долларов каждый.

– Кроме того, у него борода, – сказал Нормейлер. – Я точно помню бороду.

– А мне всегда казалось, что Джон Дж. Барсум – это псевдоним женщины, – сказала Мелоди. – Знаете, наподобие Жорж Санд.

– Да, – вступил в разговор мистер Брамбоу, – докажите, что вы – это вы!

Барсум покачал головой.

– Зачем? – спросил он кротко. – Вы же всё равно меня не послушаете, так ведь?

– Ну да, – сказала малышка Мелоди.

– Именно, – сказал мистер Брамбоу.

– Я бы очень хотел, – сказал Питер Брунсвик, – но – нет.