Текст книги "Фредерик Кук на вершине континента. Возвращаем Мак-Кинли великому американцу"

Книга Кука:

Мы дошли до реки Кускоквим, протекающей среди гор высотой до 6000 футов, называемых из-за их окраски Терракотовыми горами. Здесь удача нам вновь изменила. Лошади опять ослабели из-за отсутствия травы, но, что еще хуже, Джон Кэрролл, болевший уже несколько дней, понял, что не может больше двигаться с караваном, и повернул назад, взяв с собой одну из лошадей для перевозки припасов. Теперь наш отряд состоял из пяти человек и тринадцати лошадей; каждая лошадь несла около 100 фунтов груза {22}.

Данн историю с Кэрроллом рассказывает полнее:

С Джеком произошло странное изменение. Неделю назад он жаловался на боли в груди и однажды, как он сказал Фреду, чуть не лег на тропе, пропустив всех вперед. А как-то от страшной слабости его дважды сбивало с ног течением в одном и том же ледниковом ручье. Доктор сказал, что у него невралгия, дал ему белый порошок и улыбнулся. Никто кроме Принца не осмеливается справляться о здоровье Джека. Никто не осмеливается с ним не соглашаться, поскольку он набрасывается на тебя за самое невинное замечание. Доктор сказал мне, что дважды «беседовал» с Джеком по поводу этих вспышек гнева. Всю предыдущую ночь Джек не спал и стонал, прижав руки к груди. Сегодня утром он тяжело дышал, как человек, бежавший через перевал. Я пошел вперед, чтобы сказать о нем Доктору. Тот спросил, не заметил ли я, какие странные глаза были вчера у Джека. Будто он сходит с ума. «Я пришел к выводу, – закончил Доктор, – что у Джека плеврит, а не невралгия».

30 июля. Доктор пришел посоветоваться. «Я думаю, Джеку лучше вернуться, – сказал он. – Это кажется жестоким, но как еще поступить? Ему не становится лучше, он слабеет, и сердце плохо работает. Если он отдохнет здесь день или два, ему, безусловно, полегчает – достаточно, чтобы преодолеть перевал и спуститься на плоту по Кичатне. У него нет ничего опасного, это не септический плеврит». Я подозревал, что Доктор просто хочет отделаться от Джека, поскольку как коновод он практически непригоден, а еды у нас не слишком много. Идея отправить больного человека в одиночку через этот мрачный перевал, чтобы затем неоднократно переплывать бешеную Кичатну и спускаться по ней на плоту 200 миль, представляется отвратительной и негуманной.

Но в палатке Джек явно оживился перед такой перспективой и предстал почти в прежнем виде. Он начал преувеличивать сложности обратного пути в своей жалостливой манере и предложил, чтобы ему дали Побитого-Молью-Гнедого, способного нести не более 40 фунтов.

Позже я серьезно поговорил с Доктором. Он этого не поймет, безжалостно подумал я, но нам нужен Побитый-Молью, чтобы другим лошадям было легче. Однако Побитый-Молью все равно не может много нести, и поскольку продукты расходуются, лошадей нужно меньше, но Гнедой почти наверняка погибнет от голода, спускаясь вдоль Кускоквима, где нет травы. «Хорошо, я узнаю, что думает Принц», – ушел от прямого ответа Доктор.

На следующее утро Доктор, зевая, поднялся до завтрака и отложил для Джека небольшой котелок, банку молока и оловянную кружку. Мы с Фредом начали пятимильную охоту на лошадей. Где-то посреди скучной тундры мы встретили Миллера, заявившего: «Джеку лучше, и сегодня он пойдет с нами». «Мне кажется, – затянул Фред, – Джек извлекает из своей болезни чуть больше положенного. По внешнему виду никогда не скажешь, сможет ли человек выдюжить в этих местах». А я вспомнил, как «старожилы» в Валдизе говорили, что по виду он единственный из нас, кто выдержит такое путешествие.

1 августа. Я предложил народу высказаться. Все хотели бы, чтобы Джек остался, хотя Доктор приводил доводы за его возвращение. Казалось, что Доктор намерен побыстрее отправить Джека, изображая при этом большую заботу. Миллер отказался голосовать, говоря, что Джек должен сам решить этот вопрос. Фред поставил условие, что если Джек останется, то кто-то должен постоянно находиться рядом с ним. Доктор передумал, разрешив ему забрать Побитого-Молью. Мы с Фредом были готовы всячески помогать, понимая, что на кону жизнь и смерть. Джек решил возвращаться после того, как два часа говорил, как он не хочет нас задерживать. Хайрам предлагал Джеку подписать заявление о том, что он покидает нас добровольно, но мы с Доктором это запретили. Это должна быть трудность, обычная для арктических условий {30}.

История, рассказанная Данном, заслуживает комментария. Внешний вид – бравый, бывалый, могучий – часто обманчив. Не раз к арктическим экспедициям автора присоединялись гиганты. Наши безумные рюкзаки в 50 с лишним килограммов казались им мелочью. Но на четвертый, если не на третий день пути с этими «легкими» рюкзаками навстречу ветру и морозу силачи – геркулесы и аполлоны – выходили из игры. Они страдали до слез, и это было видно.

Профессиональные психологи говорили, что надежность человека в экстремальных условиях главным образом связана с его внутренним согласием терпеть дискомфорт и страдания. Он должен быть согласен с этим, как с частью работы, и, возможно, должен даже получать от этого удовольствие.

В противном случае страдалец покидает строй. Он делает это открыто, заявляя, что не готов, не рассчитал силы, не знал, что будет именно так; либо держит марку, полагая, что неприлично сдаваться, или стесняясь, но в любом случае он заболевает, что в конечном итоге и избавляет его от навалившихся неприятностей. Такой «уход» из реальности можно назвать подсознательной симуляцией.

Поверить психологам нелегко, но именно так, раз за разом, случалось в трудных обстоятельствах.

Кэрролл говорил, что хотел бы вернуться вместе с индейцами. Момент был упущен, и, согласно теории (и если она верна), бедняге ничего не оставалось, как заболеть. Путешественники между тем приближались к цели. Кук рассказывает:

Мы попрощались с Кускоквимом и взяли курс на северо-восток, вдоль северного склона Аляскинского хребта, держась выше линии деревьев. Травы стало больше, в изобилии росла голубика и водилось много дичи. Люди и лошади были обеспечены хорошим питанием, что позволило нам ускорить движение.

В долинах ледниковых рек мы видели лосей. В тех местах, где было много голубики, мы встретили крупных медведей гризли. На относительно ровных травяных лугах паслись сотни карибу. Вдали на крутых склонах гор бродили огромные стада горных баранов. Наверное, нет больше ни одного места во всей Северной Америке, где обнаружилось бы такое изобилие крупной дичи {17}.

Голод уже не грозил, однако утомление и нервное истощение давали о себе знать, и стычки внутри отряда продолжались. Статья Данна:

7 августа. Вчера, когда остальные бездельничали в лагере, мы с Фредом ловили лошадей в тундре за мили от лагеря и начали уставать. Доктор сказал, что к полудню мы должны дойти до следующей реки. (Он никогда не знает, где ему захочется остановиться. Он представляет собой ужасную комбинацию упрямства и нерешительности. Как-то давно он заявил, что хотел бы слышать критику в свой адрес, но никто пока не осмелился что-либо предлагать: все могли только смеяться в рукав над некоторыми его поступками.) Там было полно воды и корма для лошадей, но Доктор прошел еще милю и остановился там, где не было ни того ни другого. Когда мы жевали сухой хлеб, я сказал: «Это самый умный поступок из всех». «А где были вода и корм?» – спросил он. – «Прямо на берегу», – ответил я. Он помолчал. «Используя слово “умный”, вы перешли границу», – сказал он, и все замерли, будто обнаружили под носом шипящий динамитный фитиль. Я сдержался. Он принял мое замечание всерьез. Он должен был рассмеяться: «Если тебе нужна вода, вернись к реке и прихвати немного для нас». Тем не менее я страдаю от неизбежной скованности, которую вызывают подобные глупости. Все это кажется мелочью, но в наших обстоятельствах такая мелочь огромна, как холокост в цивилизованном мире. И в этих условиях грозы и стресса пешего путешествия это всего лишь второй раз, когда одно эго раздражает другое эго. «Это те вещи, которые я пытаюсь забыть», – заявил Хайрам, когда я сказал ему, что сделал запись о нашей стычке. Да, но приятные вещи все равно запомнятся, а неприятные ближе к той правде, которая проявляется в данных условиях, ближе к благословенной слабости, делающей нас людьми {30}.

Автор видит эту картину: доктор, которому хочется отвоевать еще одну милю; усталый Данн, рассчитывавший на привал, а «по милости» доктора вынужденный тащиться еще милю; не лучший его выпад; обида начальника, который, конечно, досадует на себя за то, что проворонил хорошее место и остановился в плохом. Выбор пути и выбор места стоянки – постоянные поводы для споров в северных экспедициях автора.

Сначала Принц уложил гризли, затем Кук подстрелил карибу. Он с юмором замечает: «Из-за этого случая я прослыл снайпером, и в дальнейшем наша кладовая никогда не пустовала, однако я больше ни разу не рисковал своей репутацией меткого стрелка» {22}. А вот, если можно так выразиться, лирическое отступление Кука:

В этой северной стране, где закат встречается с рассветом, люди попадают под воздействие всех сил природы, и лагерный костер сильно сближает. Есть нечто в потрескивании костра, в языках огня и долгих морозных сумеречных ночах, что заставляет каждого раскрыться перед спутниками. В клубе человек внешне может быть отличным парнем, прикрывая себялюбивую сущность наигранной искренностью и притворным дружелюбием. Но в северной глуши это невозможно. Неприкрытая мужественность, скрываемая под одеждой, которую по вечерам снимают и сушат у костра, вдыхая аромат хвойного леса и вслушиваясь в музыку лесных шорохов, – это первое, что необходимо каждому путешественнику.

Если человек был художником и его жизнь подчинялась системе и порядку, он наверняка заслужит восхищение спутников, поскольку способен испускать свет, рассеивающий усталость и апатию от тяжелой работы. Но случайный человек, ведущий жизнь продажного писаки, жалующийся на свою судьбу, берущийся из-за денег за любую работенку, скрывающий от других интересные наблюдения, своим эгоизмом делает жизнь утомительной. Как средство для раскрытия характера человека походный костер превосходит исповедальню {22}.

Не раз в книге о Мак-Кинли Кук упоминает пока далекий Северный полюс, проводит параллели и сравнивает. Это понятно: он думает о заветной точке. Примером служит запись за 9 августа:

Утром мы нагрузили свой скарб на лошадей и начали прорубать тропу сквозь широкий пояс высоких деревьев. Тонзона распадалась здесь на несколько протоков с быстрым течением. Чтобы начать каждую переправу, необходимо было взбираться на лошадь. Вскоре все стали большими специалистами в этом виде форсирования рек. Вещи были упакованы в водонепроницаемые мешки, и перед тем как лошадь войдет в воду, следовало с разбега запрыгнуть ей на круп позади мешков. Если переход предполагал заплыв, что частенько случалось, то приходилось держаться за веревки, закрепляющие груз на спине лошади. При переходе через Тонзону с ее кофейными водами две протоки оказались очень глубокими. На одной из них, потеряв много времени на поиски брода, мы в конце концов попрыгали на лошадей для заплыва. Быстрое течение долго несло людей и животных. Двух лошадей перевернуло вверх ногами в середине протоки, и их наездникам пришлось выбираться на берег самостоятельно, чтобы лошади последовали за ними. Стоял теплый солнечный день, но этот заплыв в ледниковой воде заставил нас почувствовать себя путешественниками на пути к полюсу.

В промокшей насквозь одежде и в полных воды ботинках мы продолжали свой путь. Времени для переодевания не было, как не было и запасной одежды, поскольку эти переправы были настолько частыми, что быть насквозь мокрым считалось одним из необходимых условий пути к Мак-Кинли. После заплывов мы отряхивались и спешили вперед, согреваясь и обсыхая во время ходьбы. Мужчины довольно быстро привыкают к такому образу жизни и получают от него удовольствие, но в первое время можно услышать немало богохульных высказываний {22}.

Статья Данна:

Мы заставляем дрожащих лошадей подниматься на 2000 футов и опускаться на 2000 футов по восемь часов в день, еще, еще и еще раз; всегда на северо-восток, в сторону Мак-Кинли. «Господи, я вижу Сиэтл, – скажет Фред наверху, – пойдемте вечером на танцы». Хайрам повторит стишок о 10 000 подданных французского короля, а Доктор, всегда останавливающийся в неудобном для всех месте, чтобы поесть голубики, произнесет, задыхаясь: «Хорошая тренировка для Мак-Кинли».

Мы дошли до высокой развилки, сделали круг в тумане и пришли к тем же самым двум ледниковым ручьям, которые недавно перешли. Фред, потеряв терпение от непрерывного переукладывания груза, ответил что-то резкое, когда я крикнул: «А давайте попробуем пойти в сторону Мак-Кинли». Мы заблудились; в тот день мы должны были уже подойти к подножию этой огромной горы. «Это подстроили Док и Всемогущий, – сказал Миллер, – мы не должны были попасть туда 13‑го». На следующий день мы перешли через два водораздела – через две ледниковые речки. Поднялись на третий водораздел под непрерывно моросящим дождем. Я опять начал опасаться за себя {30}.

Несмотря ни на что, они приближались к Мак-Кинли, и вот уже Данн улыбается:

Он [Кук] выдернул волос из хвоста Бриджит, пристроил его в свой теодолит (или секстант, я их не различаю) и прибрал вершину Мак-Кинли в свой жилетный карман {30}.

Восхождение

Подойдя к Великой горе, доктор Кук мог гордиться – за 48 дней его отряд прошел более 800 километров по болотам и лесам, преодолевая реки, поднимаясь на горные склоны и спускаясь с них. Люди шли не по тропам, а по нехоженой местности. Начав поход, путешественники предполагали быть у горы 1 августа, но болезнь лошадей сильно задержала их. И все-таки, несмотря на остановки, экспедиция Кука потратила на свой путь на 15 дней меньше, чем их предшественник из Геологической службы. Статья Кука:

Для восхождения мы взяли с собой большое количество сухого печенья, но по пути оно частично размокло, попав в воду, частично раскрошилось, пока его везли на спинах лошадей, и потому мы съели его еще по дороге сюда. Сейчас нам предстояло придумать, что мы возьмем с собой вместо хлеба, так как на большой высоте выпечь хлеб нам не удалось бы. Мне подумалось, что мы могли бы испечь хлеб самым обычным способом, а затем поджарить и подсушить его. С этой целью я отправил Данна и Миллера на несколько миль вниз по течению реки для заготовки еловых дров, после чего за какие-то сутки мы напекли достаточное количество хлеба, поджарили и высушили его. Теперь у нас имелся хлеб, который мы могли взять в горы. Наверное, это было новое слово в горновосхождении, и мне удалось доказать, что моя идея отлично сработала для наших целей {17}.

Кук называет свое изделие по-немецки – цвибак (Zwieback), то есть сухари, галеты, дословно – «дважды выпеченные». 19 августа Данн записал в дневнике: «Цвибаки были одобрены, и доктор Кук собирается использовать их на Северном полюсе» {31}.

Трудно удержаться, чтобы не вспомнить, что в 1979 году, во время лыжной экспедиции автора от земли к Северному полюсу, когда на составление экспедиционных походных рационов были брошены все лучшие силы пищевиков СССР, снабжавших специальным питанием и космонавтов, и летчиков, и подводников, в наш полярный рацион вошли тривиальные ржаные сухари. Участники экспедиции сами готовили их – не по рецепту Кука, а по собственным правилам: покупали в магазине обычный ржаной хлеб, резали буханку на 12 частей и высушивали их в духовке газовой плиты. Приличный по размеру сухарь каждый участник получал ежедневно. Более чем через сто лет жмем руку доктору Куку!

Статья Кука:

Наше альпинистское снаряжение было очень простым и легким. В качестве еды для одного восходителя – пеммикан по 1 фунту с четвертью в день; высушенный хлеб – 4 унции в день; сладкое сгущенное молоко – 4 унции в день и чай. У нас было также немного сыра и гороховой колбасы, хотя в дальнейшем практика показала ненужность того и другого. В качестве топлива мы использовали древесный спирт для алюминиевых плит и керосин для примуса. У нас не было никакой посуды, кроме ложек, нескольких чашек, перочинных ножей и одного котелка, в котором мы растапливали снег для заварки чая.

Одежда у нас была самая обычная, за исключением облачения из гагачьего пуха. Покрой его был таким, что оно могло использоваться и как верхняя накидка, и как спальный мешок. Палатка специальной модели, которую я разработал для полярной работы, легко вмещала в себя четверых мужчин и весила при этом меньше трех фунтов. У каждого участника имелся обычный ледоруб. В рюкзаке лежали спальный мешок, альпинистский канат, свитый из конского волоса, продукты и обычное снаряжение из расчета десятидневного пребывания в горах. Все это весило 40 фунтов.

Гора Мак-Кинли выглядела очень грозно. На северо-востоке находился длинный гребень с пологим подъемом, но он не казался перспективным, потому что на нем было несколько пиков, преграждавших дорогу. Юго-западный гребень привлекал больше, хотя и на нем существовало препятствие – вершина, которую мы предполагали обойти {17}.

Реальность оказалась иной. Кук продолжает:

Мы поднялись почти на 4000 футов по узкой долине и разбили лагерь. Здесь было много травы, и нам виделась перспектива легкого подъема, но дождь шел не переставая. На следующий день весь отряд с пятью лошадьми пересек несколько морен и вступил на ледник, начинавшийся в амфитеатре. Путешествие по льду было тяжелым для лошадей. Глубокий снег и многочисленные трещины делали ходьбу утомительной и очень опасной. Мы устроили лагерь на высоте 7300 футов на леднике под юго-западной стеной амфитеатра, по которой только и можно было подняться. Ночью выпало довольно много снега, и на следующее утро, оставив лошадей, в буран мы переместились по этому склону на 1000 футов, но только для того, чтобы убедиться, что дальше пройти невозможно из-за пропасти глубиной в 2000 футов, на дне которой находился ледник Питерс. Отослав лошадей в последний лагерь, мы остались на леднике еще на одну ночь и обследовали окрестности, чтобы найти путь из этого водосборного бассейна, но единственный выход вел в сторону горы Форакер.

Стало очевидно, что первая наша попытка оказалась неудачной. Однако отсюда мы могли бросить беглый взгляд сквозь разрывы в облаках на новый мир великого созидания и потрясающей красоты. Великолепный ледник, на котором мы устроили лагерь, знаменовал собой начало первого из нескольких превосходных открытий. Его сборный бассейн имел форму полумесяца шириной около пяти миль и был окружен хмурыми утесами. Сам ледник имел протяженность около семи миль. Право первооткрывателей позволяло нам дать имя этому леднику, и мы назвали его «ледник Шейнвальда» {22}.

Роберт Данн щедро выплескивает эмоции и переживания этих решающих дней. Стоит еще раз обратить внимание на то, что функция журналиста как главного оппонента Кука, его критика и разоблачителя, придумана. В будущем активные недруги Кука прочтут Данна выборочно, сделав акцент на его выпадах против руководителя. Затем эта подборка станет кочевать из одного повествования в другое, превратившись в канон. Автор очень рад возможности процитировать искреннюю талантливую прозу Данна о межличностных отношениях в команде во время длительного и неимоверно опасного путешествия:

Все мы не могли бродить в тумане по горам. Кто-то внизу должен был ежедневно следить за показаниями барометра. Доктор не говорил, кому остаться, предоставив решать это Хайраму и Миллеру. Я хотел, чтобы Миллер пошел с нами, и сказал Доктору, что мы будем рисковать своими жизнями, если с нами пойдет ребенок с дефектными зрением и слухом {31}.

В ряде эпизодов объективный Данн все-таки чуть-чуть гордится собой: своей зрелостью, талантами, работоспособностью, своей преданностью задачам экспедиции.

16 августа. Доктор заявил, что ждет, кто добровольно пожелает остаться; черт знает, что за предложение. Он еще добавил, что тот, кто окажется худшим в первый день восхождения, вернется назад. Вот так так! Как с такими шатаниями можно завоевать наше доверие?

В течение двух дней – девятых и десятых суток почти непрерывного дождя – мы слышим грохот снежных лавин, песчаный шорох мелкого дождя по намокшей палатке. Время от времени кто-то выглядывает наружу, и если видны какие-то предметы дальше, чем на десять ярдов, то поднимается большая суета.

На следующее утро под моросящим дождем Доктор сказал: «Хайрам, спустись к реке и запиши показания барометра». Это означало, что мы собираемся пойти вверх по леднику. Ничего не было сказано о том, кто должен остаться. Мы были в полном неведении относительно планов, и никто не осмеливался что-то спросить или предложить. Из-за наших ошибок с лошадьми Фред стал очень раздражительным, он высказывал кучу недовольства по поводу отсутствия еды и в адрес Хайрама, своего компаньона по восхождению; особенно он возмущался нерешительностью Доктора. «Наверное, он думает, что я недостаточно чистый для его гагачьей подкладки», – как-то сказал он. Спальные мешки были у всех, кроме Фреда, хотя он был одним из первых кандидатов на восхождение.

«Навстречу дыханию несущих смерть лавин. Поиск пути через вероломный лед и снег вокруг скользких, гладких пиков, вверх и вверх к отполированному небесами граниту на вершине». Фото Фредерика Кука

Мы тронулись. Неожиданно стало очень круто. Большая-Серая споткнулась и упала, но быстро выправилась и не скатилась вниз. Доктор пошел вперед, проверяя дорогу ледорубом. Это была медленная рискованная работа, приходилось идти и возвращаться по мостам через расселины, которые или выдержали бы, или нет, и узнать это было невозможно, пока не ступишь на них. Лошади ржали, упирались, поворачивали назад; их ноги дрожали, пока мы побоями заставляли их прыгать. Темно-Серый сорвал прыжок, и его задняя четверть оказалась в трещине. Все быстро сняли с него груз и вытянули за седельные веревки.

19 августа. Сегодня всем пятерым придется ночевать здесь, кому-то на улице, поскольку палатка вмещает только четверых. Все лишились дара речи, когда Хайрам высказал пожелание ночевать снаружи. Он соорудил себе спальное место, похожее на погребальный костер, из носков, попон и ящиков. Палатку укрепили ледорубами.

Доктор с Хайрамом поднялись до 8100 футов. Туман мешал обзору, но они доложили, что перспективы достаточно «благоприятные» для попытки. Всю ночь я не спал и прислушивался к лавинам, лежа зажатым между Фредом и шелковой стенкой, по которой струйками текла вода почти до самого утра, пока все не замерзло. Затем Доктор с трудом повернулся на живот, откинул с глаз светлые волосы и начал разжигать примус прямо перед собой, чтобы позавтракать цвибаками с карибу и чаем. Никто не умывался. На улице мы с Фредом протерли лица снегом. Мало толку – мыла не было. Когда я предлагал прихватить с собой немного, Доктор надо мной посмеялся. Потом мы затащили внутрь свои замерзшие башмаки и надели их, проявляя чудеса эквилибристики, потому что остальные лежали, стиснутые и оцепеневшие, как мумии.

Снаружи было совершенно ясно. Никогда еще я не видел таких крутых стен, таких нависающих ледников, насмехающихся над законами земного притяжения, такого яркого солнца и синего неба.

Мы, не торопясь, уложили рюкзаки и дважды все проверили. Затем каждый разобрался в том, что было самым тяжелым и самым легким, вес чего был преувеличен или преуменьшен (судя по глазам соседей). Всем досталось примерно по 40 фунтов. Мы решили, что на хребет нужно подниматься со спиртом, примусом и палаткой. Миллер должен будет отвести лошадей в лагерь вечером независимо от того, как высоко мы поднимемся, и записать показания барометра, когда мы будем находиться наверху.

Мы начали подъем на Мак-Кинли. Бросок вверх по осыпи, прямой, как лестница Иакова, уходящая в облака. Первым идет Фред, я – последний, а остальные между нами. С опущенными вниз головами, покрытые потом и едва дыша, мы останавливались через каждые 200 шагов, чтобы молча оглянуться на бедных лошадей, превратившихся в точки в снежном чистилище. Они бредут среди расщелин – бедные создания, пробывшие уже сутки без пищи. Фред рвался вперед и дошел до того, что уходил, пока Хайрам и Доктор еще отдыхали. Однажды Доктор, который нес шест от палатки, упал на снежном склоне, и нам показалось, что он вот-вот покатится вниз. Я настиг Фреда на вершине. Он перегнулся через снежный карниз, с сосулек которого капли падали на бог знает сколько тысяч футов вниз. Мы лежали на своих рюкзаках и жевали последние изюмины. Остальные на нас ворчали.

Основание нового склона располагалось поперек другого карниза; чтобы спуститься вниз и подняться до него, нужно было рубить ступени. Я сказал, что пойду туда за кем угодно. «Нет, – сказал Доктор, – нет смысла, пока не прояснится». Он отошел, чтобы заглянуть в соседний амфитеатр. «Оттуда тоже нет проходимых склонов, – сообщил он, – и если даже мы дойдем до вершины этого хребта, нет уверенности, что можно пройти дальше». Доктор подвел итог, сделав упор на свои возражения против продолжения восхождения. Я предложил подождать просветления до определенного времени, скажем, до трех часов. Так и порешили – и в назначенное время повернули назад.

20 августа. Опять, стиснутые в палатке, выискиваем любую возможность не касаться ее стенок. Доктор вышел наружу, чтобы покрутить над головой стеклянную трубочку на нитке – думаю, термометр. Где-то грохочет лавина, и Фред говорит: «Еще один товарняк».

21 августа. Миллер в палатке готовит гороховый суп. Вдали показались устало бредущие Хайрам и Доктор. Доктор распорядился укладывать вещи и возвращаться со всем барахлом в старый лагерь!

Удивляясь, как погода дала им возможность увидеть так много в соседней долине, я обозначил слабый протест: «Мне не нравится уходить отсюда так быстро и неожиданно». «Мне тоже, – ответил Доктор, – но что еще тут делать?» А затем вернулся к тому, что мы с Фредом уже и сами чувствовали – что на такой огромной горе, совершенно не исследованной и не обозримой целиком, глупо делать ставку на штурм сомнительного пика, случайно обнаруженного в ходе десятидневной разведки.

Хайрам жутко утомил нас с Фредом. «Ну что же, – заявил он с нескрываемой бравадой, – теперь, я думаю, наши шансы дойти до вершины Мак-Кинли велики как никогда. Завтра мы пройдем вокруг другой стороны этого ледника и почти наверняка найдем хорошую дорогу к вершине хребта». Такой сорт лицемерия доводит меня до бешенства. Если бы еще это принесло хоть какую-то пользу – лгать, чтобы поддержать наш дух. Однако победы добиваются прежде всего те, кто видит самые неблагоприятные стороны ситуации и борется, находясь в наихудшем положении {31}.

Удивительно удачная сентенция Данна. Удивительно адресная. Она точно о его старшем товарище – докторе Куке. Продолжение:

Я не хочу оживлять в памяти следующие четыре дня перед второй и последней попыткой подняться на Мак-Кинли. Внешне это была прежняя однообразная ходьба с лошадьми по безжизненным предгорьям, но подозрение отравляло каждую минуту днем и лишало сна ночью. Записи в дневнике за эти дни могут звучать даже менее правдиво, чем уже приведенные отрывки, которые, я надеюсь, дают представление о переживаниях, сопутствующих исследователям в моменты борьбы с самыми неблагоприятными силами природы, в условиях стресса. События, как они развивались именно в то время, обязательно трактуются с субъективных позиций. Я чувствовал, что Доктор не делал всего возможного, чтобы подняться на гору; он робко пытался избежать того, чтобы мы решили, что он спасовал.

22 августа. Я злился на себя за то, что согласился пойти с этими людьми, горный опыт которых был нулевой, хотя, видит бог, мой тоже был невелик. Я чувствовал себя полным дураком и недоумком из-за того, что не рассматривал непредвзято все обстоятельства, а слепо доверился скороспелой уверенности. О господи! Я могу написать об этом еще несколько страниц, но не стану.

Доктор на что-то решился; он совершил подвиг еще до начала похода. Он ничего слушать не хотел о трудностях, и когда его необоснованная мечта об успехе обернулась кошмаром, он стал самой кротостью и покорностью и спрашивал совета с деморализующей беспомощностью. Я его критикую, не имея в виду, что я сделал бы это лучше, – я бы вообще ничего не смог с таким оборудованием и таким составом. Кроме того, я плохо владею собой и не могу воспринимать ничего в жизни, даже достижение вершины Мак-Кинли, с таким безмятежным и непоколебимым спокойствием.

Наконец, в минуту явной депрессии, Доктор сказал: «Да, я боюсь, может случиться так, как сказал профессор, что для подъема на эту гору потребуется два сезона». На этот раз я весь был такт и симпатия, но это было больше похоже на удаление зуба {31}.

В книге «Бесстыдный дневник исследователя», появившейся в 1907 году, Данн добавляет:

Конечно, неудача была гораздо более тяжелой для него, чем для меня. Из-за моего эгоизма ничего подобного мне в голову не приходило, пока искренняя вспышка сомнения не обнажила сердце этого бедного человека {32}.

Вторая попытка

Переместив лагерь на 40 километров вдоль подножия горы, путешественники, как пишет Кук, «провели два прекрасных дня в походе и обследовали окрестности» {22}. Начальник определил путь, по которому следовало начать новый штурм. Из статьи Данна:

25 августа. Я высказал свои предыдущие возражения против Хайрама, слегка их усилив. «Возможно, он настолько же против твоей кандидатуры, как и ты против его, – сказал Доктор. – Но он, по крайней мере, не такой упрямец, как ты». Я ответил, что человек, настаивающий на своем, просто имеет чувство собственного достоинства и понимает, когда ему пытаются что-то навязать. Миллер считает, что мне следовало жестче высказаться насчет Хайрама. Доктор получает больше обвинений такого рода от Миллера, чем от меня.

Ложимся спать. Я сказал, что следующую экспедицию буду организовывать сам. «Ради бога, не забудь меня», – ответил Миллер.

Через коварное сборище снежных башенок мы поднялись с помощью веревок на серак[18]18
  Серак – вертикальное ледниковое образование на поверхности ледника.


[Закрыть] к крошечной точке на огромной полярной равнине, к палатке, до которой я уже и не думал дойти. Ночью, когда мимо пронеслась лавина, на палатку обрушилось шесть дюймов снега. Предсказание Доктора понемногу оправдывалось. Он ликовал. Еще бы! Он нашел дорогу к вершине Мак-Кинли. «Если только не случится крупного невезения, мы дойдем туда за пять дней», – заявил он.

26 августа. Доктор сейчас сказал за гороховым супом: «Мы должны провести ночь на вершине Мак-Кинли. Не думаю, что подобное когда-то проделывали на такой высокой горе и на такой широте, – не понимаю, почему». Итак, еще один выводок цыплят посчитали до их выклева. Все тело охватило какое-то оцепенение. «У тебя нервы не в порядке, – сказал Доктор, – я недавно заметил». Вздор!

Оранжевые и лиловые вечерние тона заливают эти чарующие белые пространства, идущие дальше вниз, бог знает куда {28}.

(Первыми, кто переночевал на вершине Мак-Кинли, стали четверо восходителей из команды Университета Мэйдзи. Случилось это 5 апреля 1960 года. Автор знает людей, встречавших рассвет на макушке Эльбруса – «вершине Европы». Они гордятся этим чрезвычайно. Возникает, как говорят они, единение человека с горой или даже с Богом. Из-за разреженности воздуха такая ночевка физически почти невозможна, чего Кук в 1903 году, по-видимому, не понимал.)