Текст книги "Возвращение жизни"

Штык-нож

Короткая сахалинская весна, как и положено, закончилась летом, но, несмотря на середину июня, тепла не было. Почки на деревьях набухли, потрескались светло-зелеными черточками чешуи, желтой пыльцой покрылись сережки на ольхе, но холодный воздух не давал деревьям распуститься, и они замерли в ожидании своего солнечного, весеннего часа.

Жизнь в полку противовоздушной обороны шла в режиме штатной службы. Личный состав заступил в караулы, дежурные менялись в соответствии с уставами, определяющими ритм военной жизни.

Командир автороты заступил дежурным по полку. Капитан Ветров был уже немолод, ростом под два метра, плотный, но не толстый. Очень крепкий физически, он любил спорт и особенно, что было удивительно для его комплекции, турник.

За казармой в спортивном городке, где был полный набор необходимых спортивных снарядов, стояла настоящая гимнастическая перекладина на растяжках, регулируемых по высоте стойках, начищенная до блеска и, как положено, покрашенная. Имелась здесь и площадка для игры в «городки», что для Севера было редкостью. Это наследие по неписаному правилу оставалось от служивших в полку офицеров – у всех были разные физкультурные пристрастия. Каждый, прилетая на пять лет (а в районах Крайнего Севера служили именно в течение этого срока), старался создать себе условия для занятий любимым видом спорта.

Так вот, Владимир Иванович Ветров очень любил перекладину. Удивительно, но когда он подходил к ней, старательно разминался, подпрыгивал и начинал делать упражнения, его тело приобретало поразительную для его роста и веса легкость и порой даже невесомость, координируемую сильными мышцами и волей. Солдаты уважали его за спокойный, покладистый характер, хорошее знание автотехники. Порой при ремонте машин капитан, переодевшись в комбинезон, сам с удовольствием помогал ликвидировать поломку.

Был в этой истории еще один персонаж. Молодой солдат Василий нес службу в автороте первый год. Высокий, тонкий юношеской худобой. Культурный, начитанный, прекрасно игравший на аккордеоне и, как завершающий штрих, – изящные очки на всегда немного растерянном лице.

Несмотря на интеллигентную внешность, Василий не только хорошо разбирался в материальной части вверенной ему машины, но и ездил на ней аккуратно, с некой только ему свойственной элегантностью, и с автомобилем сочетался вполне гармонично. Впрочем, то, что было за ним закреплено, являлось не просто автомобилем, а внушительных размеров транспортно-заряжающей машиной – сокращенно ТЗМ.

Когда проходили тренировки стартового взвода и ракеты необходимо было подвезти к пусковым установкам – зарядить-разрядить «пушки», – офицеры прямо-таки любовались, как машина, управляемая Василием, с ювелирной точностью передвигается по позиции.

Была еще одна особенность у этого солдата – его голос: с таким надо было думать о карьере оперного певца. Когда Василий начинал говорить, картина получалась весьма несуразная: его внешность никак не соответствовала голосу – сильному, басовитому, неизменно спокойному, но при этом всегда слегка неуверенному. Казалось, он стеснялся всего, в том числе и своего голоса.

…Солнце приближалось к западу. Длинный и светлый июньский день заканчивался, но сумерки еще не наступили. Василий в свободные от службы часы вышел из караульного помещения, закурил, и тут его молодой организм скомандовал: в туалет!

Просторная уборная находилась совсем рядом. Четыре деревянные двери, выкрашенные зеленой краской, уже изрядно выгорели на солнце и сохранили первоначальный цвет только в трещинах неровно оструганных досок. Внутри всегда царила идеальная чистота…

Солдат Василий зашел внутрь, поднялся на возвышение. Организм требовал приседания, руки машинально нащупали пряжку ремня, его прочную застежку. Мысли самопроизвольно руководили дальнейшими действиями: свободный конец ремня повис в воздухе, опустился вниз, описал полукруг под тяжестью висевшего на нем штык-ножа в коричневых блестящих ножнах, который легко заскользил по ремню, чуть задержался, и… сорвался вниз, прямо в ровно выпиленный из досок круг… Через мгновение раздался противный хлюпающий звук, и наступила жутковатая тишина.

Василий замер в неестественной позе, чуть полусогнувшись, держась левой рукой за пряжку ремня, а правой судорожно шевеля своими длинными музыкальными пальцами, которые ощупывали воздух в тщетной надежде поймать падающее оружие.

Армейский штык-нож к самозарядному карабину Симонова образца 1949 года упал плашмя и, на удивление, задержался на поверхности содержимого уборной. Относительно большой размер штыка не позволил ему сразу утонуть…

Внутри было довольно светло, сама выгребная яма отсвечивала ровными полосками света, пробивающегося сквозь доски сколоченного щита, который лежал снаружи позади уборной.

Василий растерянно оглянулся. Понятное дело, справлять нужду пропало всякое желание. Он суетливо одернул и разгладил гимнастерку, застегнул ставший сразу легким без штык-ножа ремень. Откинул с петли крючок, резко открыл дверь и выскочил из сортира.

За эти мгновения мир не изменился. По-прежнему на плацу строевым шагом маршировали солдаты нового призыва. По-прежнему резкий и звонкий голос старшины, подающего команды, разносился привычно далеко по территории части.

План спасения оружия родился в голове моментально. Василий осмотрел большой деревянный щит, закрывающий выгребную яму, решительно взялся за его край двумя руками и отодвинул в сторону.

Явившаяся картина была малоприятной со всех точек зрения. Солдат присел на корточки, посмотрел в дыру, но ничего не было видно; лег рядом на едва пробивающуюся траву, и лишь тогда удалось заглянуть под выступающие ступенькой доски. В ровном круге на поверхности, чуть светлом от света падающего из ровного отверстия дыры, была хорошо видна рукоятка штык-ножа. Расстояние было приличное – метра три с половиной, четыре.

Рядом росли кусты ольхи. Василий выбрал самую длинную ветку – скорее, побег, который начинался от самой земли и был достаточно прямым. С трудом выломал его, отломил лишние ветки, предусмотрительно оставив несколько на конце «ловильного» инструмента.

Запах свежей древесины на контрасте подчеркнул все запахи, витающие вокруг полкового сортира. Солдат вздохнул, недовольно поморщился, но делать было нечего: стоило поторопиться, пока вонючая трясина окончательно не поглотила номерное оружие. Василий вернулся, встал на колени, потом лег рядом с выгребной ямой на землю и осторожно начал пытаться достать штык. Ветка гнулась, непослушно крутилась во вспотевших от напряжения руках, но все же удалось зацепить и немного подтащить поближе предмет, вид которого был уже таков, что узнать его мог только хозяин.

Прошло пять… десять минут. Лежать на холодеющей к вечеру земле было довольно неприятно, но Василий уже ничего не замечал. Он взмок от тщетных усилий, все мышцы наполнились тяжестью от опасения сделать лишь одно неверное движение, за которым могут наступить непоправимые последствия.

…У командира автороты было прекрасное настроение. Машины роты прошли проверку, были отремонтированы и, в соответствии со штатной ситуацией, несли полковое дежурство. Наступал вечер, после ужина у солдат личное время и отбой, а утром закончатся сутки наряда… Можно будет пойти домой и спокойно отдохнуть.

Капитан не торопясь вышагивал вдоль казармы, когда почувствовал, что неплохо было бы посетить уборную. Он задержался на мгновение, обдумывая, как решить этот вопрос. До штаба было далековато, метров пятьсот, а впереди, совсем рядом, маячила деревянная будка казарменного туалета. Куда ближе идти, сомнений не было, заодно и посмотрит, в порядке ли его содержат…

Владимир Иванович ускорил шаг, почти переходя на бег: в животе громко урчал обед из офицерской столовой. Подошел-подбежал к уборной и почувствовал сильнейший специфический запах… «Ну вот! Непорядок!» – подумал капитан. Открыл первую, ближайшую дверь: внутри было образцово чисто, но воздух очень тяжелый. Запах щедро насыпанной хлорки не перебивал, а еще более усугублял амбре, подчеркивая место, где командир находился.

С учетом обстоятельств, он быстро заперся. Крючок плотно притянул дверь, и внутри наступили сумерки. Дышать приходилось через раз. Капитан расстегнул для удобства нижние пуговицы кителя, ремень, спустил брюки и трусы, присел.

Василий уже томительно долго пытался извлечь из цепких сортирных объятий свой штык-нож. Со стороны это выглядело странно и смешно: он то лежал позади деревянного строения, возле выгребной ямы, то становился на четвереньки, заглядывая под доски, буквально ухом прижимаясь к земле, да при этом еще постоянно правой рукой прилежно шевелил палкой-веткой вперед, назад, из стороны в сторону. Процесс вроде как шел, но очень медленно. Однако же штык то появлялся, то исчезал, сохраняя определенную надежду на положительный исход.

И вдруг ситуация резко изменилась: ровный светлый круг померк, а затем стал совсем темным. Наступило, так сказать, туалетное затмение, причем отчего произошло это явление, Василий не понял. Он в отчаянии упал на землю, стараясь заглянуть наверх и понять причину, буквально касаясь ухом земли. Очки, ранее сидевшие аккуратно на носу, съехали в сторону, но и причина «затмения» стала ясна.

Две массивные ягодицы, составляющие одно целое, закрыли собою все отверстие, и свет пропал…

Солдатскому возмущению и негодованию не было предела. Несколько секунд Василий растерянно наблюдал эту картину, пока до него не дошло, что сейчас начнется процесс, который окончательно погребет (в полном смысле слова) его штык-нож.

Решение пришло мгновенно!..

Василий поднял повыше ветку, которой безуспешно пытался достать штык, бесцеремонно ткнул ею в ягодицу и сказал:

– Уважаемый, ты мне мешаешь, свет мне закрыл! – Голос его в этот момент прозвучал особенно басисто-раскатисто и даже торжественно. Свои слова Василий сопроводил судорожными и многократными тычками…

От неожиданности капитан взревел как раненый медведь, и с низкого старта рванул вперед. Его большое спортивное тело тараном ударило по двери уборной, она мгновенно, с треском слетела с петель вместе с крючком и упала плашмя на землю. Следом вылетел Владимир Иванович в понятном виде для этого места нахождения, но в совсем странном для полкового плаца. Капитан выскакнул чуть ли не на середину плаца, запутался в спущенных трусах и галифе, пронесся по воздуху с диким криком, переходящим в четко различимый мат, и упал точно в круг, куда метали гранаты во время сдачи армейских нормативов.

В другом кругу уборной посветлело, а в сознании интеллигентного солдата Василия потемнело. Он хорошо знал этот голос и этот мат. Так мог ругаться только уважаемый товарищ капитан, командир автороты… «Как он мог тут оказаться? Как забрел в солдатский сортир?!» – панические мысли мелькали одна за другой.

При всем этом неожиданном разнообразии звуков солдаты, до сих пор маршировавшие на плацу, испуганно втянули головы в плечи, но, как по команде, дружно повернули головы в одну сторону. В сторону лежавшего на асфальте командира автомобильной роты со спущенными трусами и галифе.

– Вот это попадание! – посмотрев на место приземления капитана, непроизвольно сказал старшина.

– Попадание конкретное… Вопрос – кто? Куда и на что попал?! – задумчиво, растягивая каждое слово, сказал долговязый, постриженный «под ноль» молодой солдат, и все хором рассмеялись…

Из-за уборной, не выпуская из рук палки, то показываясь наполовину всем туловищем, то поблескивая только стеклами очков, выглядывал Василий…

Между тем, находясь в положении лежа, капитан, чуть изгибаясь и упираясь головой и носками сапог в асфальт, резко натянул на себя галифе и подскочил как пружина, оттолкнувшись от земли всем корпусом.

Это замысловатое движение вызвало новый взрыв смеха во взводе – маршировавшем, а теперь застывшем на плацу.

Владимир Иванович, резко подскочив, развернулся и ринулся в строну туалета.

– Видать, желание его не покинуло… – опять как бы между прочим промолвил тот же долговязый новобранец.

Все опять громко, совсем по-мальчишески рассмеялись, но старшина, грозно нахмурив брови, резко скомандовал:

– Становись! Равняйсь! Смирно!

Но смирно никак не получилось… Все по команде дружно равнялись и смотрели в сторону туалета.

Когда капитан огромными прыжками понесся в сторону уборной, Василия там уже не было: линзы его очков, как перископ подводной лодки или прицел снайперской винтовки, блеснули – и исчезли…

Начальник караула, непрестанно вращая головой и заглядывая под немногочисленные, еще голые кусты, два раза обежал туалет кругом. Солдата как корова языком слизнулапропал. Было абсолютно непонятно, куда и где он мог спрятаться.

Офицер задумчиво постоял, поправил на себе китель, портупею, посмотрел на часы. Подумал, что через тридцать минут смена постов, и еще раз посмотрел вокруг. Вздохнул и пошел в сторону караульного помещения.

Взвод на плацу старательно отрабатывал строевую подготовку, старшина, увидев капитана, старательно, демонстративно громко и четко, отдавал команды.

Василий наблюдал за происходящим, вжимаясь всем телом в пыльную, чуть покатую крышу высокого туалета. Он тоже знал, что ему надо заступать на пост, но ему даже в голову не приходило, как теперь это можно будет сделать после случившегося…

Когда спина командира автомобильной роты исчезла за кустами, растущими возле казармы, солдат быстро, но осторожно сполз с крыши уборной. Помахал затекшими руками, подрыгал ногами, возвращая свой организм в рабочее состояние.

Торопливо схватил валявшуюся на земле ветку и продолжил выуживание оружия. После многочисленных безуспешных попыток, когда отчаяние уже дрожью отдавалось в натруженных руках, Василию удалось подцепить и достать штык-нож. Он достал из кармана носовой платок, сложил его в несколько раз, брезгливо взял за край ножен и бегом побежал к казарме, держа в стороне от себя злосчастный предмет, заставивший его столько пережить.

Чтобы попасть в умывальник, где можно было отмыть оружие, надо было пройти через комнату, где отдыхала свободная от службы смена караула. Василий быстро шел, забавно изогнув свою стройно-худощавую фигуру, мчался короткими перебежками, ведь он был не один: за ним следовал шлейф смердящего запаха, впрочем, характерного для места, откуда было извлечено оружие.

В помещении, куда он заскочил, начальник караула – командир автороты – построил заступающую смену и проводил инструктаж наряда.

И вот дверь открылась, в проеме показалась вытянутая рука, которая брезгливо, но очень аккуратно держала странный предмет, потом показался силуэт, неестественно прогнувшийся назад и при этом угодливо наклоненный вперед. Дверь стукнулась о деревянную колодку-ограничитель, приколоченную на полу. Все посмотрели в сторону двери.

Какое-то внутреннее, непонятное для него самого чувство заставило Василия в этот момент резко выпрямиться, вытянуться вверх и расправить плечи. И, несмотря на то, что он нес в руках, на то, что случилось в этот вечер, Василий гордо проследовал мимо всех стоящих в умывальную комнату и в полной тишине закрыл за собой дверь.

Быстро приведя в порядок штык-нож и вернувшись, он еще застал окончание развода. К его удивлению, никто ни о чем не спросил. Он не знал, что капитан успел предупредить всех солдат, запретив задавать Василию вопросы.

После возвращения с поста Владимир Иванович вызвал его в кабинет начальника караула.

– Ты… – он начал говорить спокойно. – Ты мне скажи, вот для чего?! Ну зачем ты это сделал и как такое вообще пришло тебе в голову? – задумчиво спросил он, разминая в руках папиросу «Беломорканал» так, что из нее сыпался табак.

Капитан посмотрел на солдата, глянул в окно и неожиданно усмехнувшись, весело рассмеялся… Глаза его заискрилась.

– Вот напугал так напугал! В жизни так никогда не пугался и не думал, что на меня в сортире, – капитан поднял широкие темные брови вверх, лицо задышало подростковым озорством, – такой страх нагонят… – Он не мог остановиться и опять начал смеяться, его большие сильные ладони, лежа на столе, то сжимались в кулаки, то хлопали по столешнице.

Василий перевел дыхание, тоже заулыбался и рассказал, что с ним произошло. В том месте его монолога, где ремень расстегнулся и штык полетел вниз, капитан на мгновение стал серьезным, но тут же залился еще громче. Они хохотали так заразительно, что сержант, заглянувший внутрь, улыбнулся ничего не выражающей, но солидарной улыбкой и закрыл дверь.

В полку долго еще ходили об этом нелепом случае курьезные слухи и байки.

Но правду, кроме двоих человек, толком никто не знал и сути не понял.

Непрофильный журнал

Короткий январский день был морозным. Солнце ярким красно-белым шаром застыло в прозрачном воздухе и уже было готово спрятаться за горизонт.

Начальник политотдела полка собрал и построил на плацу всех офицеров, которые в это время оказались на территории части. Подполковник, затянутый портупеей, в шинели, ладно сидящей на его статной фигуре, молча ходил вдоль строя, заложив руки за спину. Его красное от холода и возмущения лицо с каждым шагом все больше багровело, он молча сопел, собираясь с мыслями, и наконец начал говорить, от волнения переходя с русского на украинский язык:

– Это что же, товарищи офицеры, получается? Это какая же такая свинья?.. Це ж яка свиня мені свиню підсунула і виписала журнал «Свинарство»? Вы слышите меня – свиноводство! Журнал «Свинарство»!!!

И было совсем непонятно, о чем он говорит и к кому обращается. Подполковник резко остановился, снег заскрипел под сапогами, кое-кто из офицеров даже вздрогнул в строю. Обвел всех рассерженным взглядом, пристально всматриваясь в лица, и продолжил:

– Сам товарищ первый секретарь горкома партии мне сегодня на бюро замечание сделал… И какое замечание! Вы знаете, какое замечание?

Строй напрягся в морозной тишине, было слышно, как возле казармы разговаривают солдаты. Начальник политотдела остановился возле молодого лейтенанта, тот смотрел перед собой задумчиво-отрешенно.

– Я у вас спрашиваю!..

Лейтенант вытянулся, и оказалось, что он почти на голову выше начальника политотдела.

– Никак нет! – громко произнес он и неожиданно для всех продолжил: – Я еще комсомолец. Какие замечания делают коммунистам, не могу знать.

От такого ответа багровое лицо подполковника стало удивленно-растерянным. Офицеры заулыбались, напряжение слегка спало.

Полк противовоздушной обороны нес боевое дежурство на севере Сахалина. Продукты завозили во время навигации, и, понятное дело, их не хватало, особенно мясных и молочных. Подсобное хозяйство – небольшой свинарник и теплица – давало возможность улучшить рацион офицеров и солдат.

До появления нового начальника политотдела никто особенно этим не занимался. Но подполковник, выросший в селе, где всегда держали скотину, привыкший в молодости к определенному укладу жизни, относился к этому вопросу очень трепетно. Всегда интересовался, чем кормят свиней, как они растут, не болеют ли. Солдаты и офицеры иногда посмеивались, беззлобно шутили по поводу такой «любви».

Но кто-то пошутил не простенько, а весьма изощренно.

По обыкновению, на первом после Нового года заседании бюро горкома партии рассматривался вопрос подписки на периодические издания. Докладывали, кто сколько выписал, какие именно газеты, журналы – политические, профессиональные и так далее. Заведующий идеологическим отделом начал свой доклад с информации, какие издания выписали члены бюро горкома партии. Тихим, ровным голосом он озвучивал фамилию, имя, отчество и названия газет и журналов. В просторном кабинете с красно-зелеными ковровыми дорожками, старой, но добротной мебелью с прикрученными металлическими табличками, где был указан инвентарный номер, царила рабочая обстановка. Дошла очередь до начальника политотдела.

– Товарищ подполковник, начальник политотдела полка Трофименко Николай Павлович, – бесстрастно вещал заведующий, стоя за небольшой трибуной. – Газеты: «Правда», «Красная Звезда», «Комсомольская правда», «Известия»…

Список был достаточно длинный. Первый секретарь горкома партии, сидя во главе стола, одобрительно кивал головой, поправляя лежавшие перед ним документы. Все шло своим чередом, остальные члены бюро смотрели то на товарища первого секретаря, то на докладчика.

– Журналы: «Коммунист», «Молодой коммунист»…

Докладчик недоуменно посмотрел на список и замолчал. Пауза затянулась. Первый секретарь поднял голову, немного откинулся на стуле, обвел взглядом всех присутствующих и спокойно спросил:

– Что там у вас? Продолжайте…

Но завотделом молчал. Лицо его слегка порозовело, он поправил галстук, глянул исподлобья, опустил глаза на бумаги, лежавшие перед ним, неожиданно улыбнулсяи продолжил:

– «Молодой коммунист», – тут снова последовала пауза, а потом он чуть торжественно произнес: – Журнал «Свиноводство»…

За столом, где сидели члены бюро горкома партии, образовался стоп-кадр…

Дремавший в уютном тепле директор завода железобетонных изделий вдруг резко потянулся на стуле, повернул голову к докладчику и удивленно спросил:

– Какое свиноводство?!

В северной части Сахалина, где добывают нефть и газ, на заседаниях бюро горкома партии вопросы разведения свиней ни разу не обсуждались.

Тишину, повисшую в комнате, нарушил первый секретарь. Сначала он опустил лицо вниз, не в силах сдержать улыбку, но потом сосредоточился, обвел всех взглядом и сказал:

– Товарищи, вы не ослышались, наш коллега выписал, – он сделал паузу, повернулся к докладчику, переспросил: – Мы не ослышались? – и, не дожидаясь ответа на свой вопрос, продолжил: – Выписал журнал «Свиноводство». Полагаю, личный состав полка будет изучать и знать более глубоко передовые технологии… – с последними словами он уже обращался к начальнику политотдела, произнеся их с вопросительно-язвительной интонацией.

Неожиданно директор завода, устроившись поудобнее на поскрипывающем стуле, вновь спросил:

– Какое свиноводство? При чем тут свиноводство?! Сви-но-вод-ство…

И тут все дружно начали смеяться, поворачиваясь друг к другу, ерзая на стульях, утирая слезы. Так веселятся ребятишки, когда их счастливая детская доверчивость получает повод вволю похохотать.

Рубашка под кителем подполковника вспотела мгновенно, воротник стал тесным, а форменный галстук на резинке начал удавкой затягиваться на шее… В голове, как кабинки колеса обозрения, закрутились лица офицеров полка, но подозревать было вроде бы некого. Начальник политотдела вдохнул-выдохнул и, понимая, что перебить смех членов бюро горкома партии в данную минуту невозможно, как прилежный школьник, поднял руку и застыл в ожидании.

Это движение вызвало новый приступ смеха, длившийся совсем недолго. Первый секретарь горкома партии спросил:

– Вы хотите что-то сказать? Пожалуйста, говорите!

Говорить про журнал «Свиноводство» сейчас было точно ни к чему. Подполковник начал приподниматься, тяжелый стул, зацепившись за ковровую дорожку, упал, громко стукнув спинкой о старый сухой паркет. В кабинете воцарилась тишина.

– Товарищи офицеры… Извините, товарищи коммунисты, члены бюро городского комитета партии, эта ситуация… – Начальник политотдела замолчал, обвел всех взглядом, в котором сквозила надежда на понимание. – Это недоразумение. Я разберусь, виновные будут наказаны! Так точно, будут наказаны!.. – Последние слова он произнес скороговоркой, но четко и ясно, словно отвечая на заданный вопрос. Потом повернулся, поднял упавший стул и присел.

До конца заседания в кабинете царила веселая атмосфера. Нет-нет члены бюро с улыбкой смотрели на подполковника и переглядывались…

Строй офицеров стал окрашиваться в багряный цвет заходящего солнца. Кое-кто начал притопывать: январский мороз к вечеру усиливался. Кто выписал начальнику политотдела злополучный журнал, установить не удалось…

– Разойдись! Все свободны, – скомандовал негромко подполковник и, устало опустив плечи, пошел в штаб полка. По дороге передумал и отправился в столовую. Шинель и шапку повесил на вешалку, прошел в отдельную комнату, где питались офицеры, и сел за стол.

Официантка Ольга засуетилась, несмотря на позднее время, начала предлагать и салатики, и первое, и второе.

– Чаю. Завари мне покрепче чаю, – попросил подполковник.

Ольга принесла чайник, стакан в красивом подстаканнике с изображением московского Кремля. Уходить не торопилась, стояла у дверей и не отрываясь смотрела на офицера. Очень уж он ей нравился…

С неделю весь личный состав полка обсуждал случай с журналом «Свиноводство», ехидничали по этому поводу, хихикали, но постепенно забыли об этом случае. А журнал ежемесячно приходил в канцелярию, но потом таинственно исчезал…

Прошло два года, наступило время, когда начальник политотдела должен был уехать на материк к дальнейшему месту службы. Новая должность, полковничьи погоны. Провожали его все офицеры полка, свободные от боевого дежурства.

Собрались за столом в офицерской столовой. Как положено в этих случаях, говорили о хорошем, вспоминали какие-то особенные дни службы на острове. Шутили, смеялись. Подарили шикарную картину с изображением природы северного Сахалина.

Официантка Ольга весь вечер не сводила глаз с подполковника, иногда украдкой утирала слезу – понимала, что вряд ли его когда-нибудь увидит. Все эти три года она боялась признаться себе, что он ей не просто нравится, а дело обстоит гораздо серьезнее.

Когда почти все разошлись, она вышла из кухни, застенчиво смотря на подполковника, в руках держала небольшой, но довольно увесистый сверток.

– Николай Павлович… – начала говорить она, и глаза ее светились нежностью и теплом. – Николай Павлович, – повторила Ольга и, нерешительно сделав шаг вперед, протянула подполковнику пакет, перевязанный бечевкой. – Это от меня вам подарок, на память. Я сумела собрать и сохранить для вас. И пускай некоторые смеются, но я видела все это время, как вы заботитесь о солдатах…

Начальник политотдела взял в руки пакет, растроганно посмотрел на Ольгу, аккуратно положил на стол.

– Что-то вкусное?! – спросил, не убирая руки со свертка.

Ольга смутилась, покраснела, держа руки с сомкнутыми ладонями перед собой на груди, тихо произнесла:

– Нет… Это о вкусном, это же ваши журналы «Свиноводство». Это я вам их в подарок тогда выписала. Вы уж извините, если что не так…

Подполковнику показалось, что потолок и пол поменялись местами. «Вроде выпил немного», – подумал он, озираясь вокруг.

– Как «Свиноводство»? Журнал «Свиноводство»? Вы? Так это вы его выписали мне?!

Они долго, до слез по разным причинам, смеялись…