Текст книги "Кукушка"

«Нету важности. Ты забыла, человек/девочка. Выросла/забыла. Люди плохо помнят [себя] маленьких».

– А вы? Вы разве не забываете?

«У нас короткая память, но наша жизнь [ещё] короче. Не успеваем забыть. Отчасти [потому] пришли. Мы старые. Мы очень стары для нашего народа. Нам тяжело. Мы должны [передать] наследнику воспоминания. Нас ждёт долгое […] путешествие, человек/девочка».

– Так вот в чём дело… – с горечью сказала девушка. – Значит, вы пришли, чтобы только посмотреть на меня. Ну что ж, смотрите.

Связанные хвостами крысы-короли задвигались, зашевелили мордочками. Кто чистился – перестал чиститься, все двенадцать уставились на неё. Ялка ощутила что-то вроде исходящего от них чувства раздражения и протеста, от которого у неё с затылка вниз побежали мурашки. Сидеть и так-то было неуютно – ей по-прежнему казалось, что за спиною пустота, а теперь ещё и это…

«Смотреть да/нет. Мы пришли помогать. Нас просили, чтобы [мы] помогли».

– Кто? Кто просил? – Она вскинула голову. – Жуга?.. Или… Карел?

«Нет важности. Их много кто. Нет важности».

Она переводила взгляд с одной крысиной морды на другую, но не могла сосредоточится на ком-то одном – у крыс отсутствовала мимика, все были одинаково лишены всяческого выражения.

– Вы, что… правда можете помочь?

«Хотим/помогаем, человек/девочка. Подданные трудятся […]. Мы [сейчас] уйти. Ты ждать и оставаться здесь».

– Где? В этой келье? – У неё вырвался нервный смешок. – Вот уж за что могу ручаться… И сколько ждать? Что вы хотите?

«Тяжело. Не сразу. Невменя. Нет близко городов, нету ходов. Никому [не говори] про нас. Мы не можем долго […] – нам трудно/медленно ходить. Мы тебя видели».

Разговор был окончен. Крысиные короли завозились, разворачиваясь и наступая друг на друга, и единой копошащейся массой двинулись к дыре. Протиснулись.

Ушли.

Девушка так и не решилась встать с кровати, чтобы подойти и рассмотреть лаз получше. Возможно, отстранённо подумала она, этого и вовсе не следует делать. Некоторое время из-под пола слышалась возня, мелькали тени, земля в углу шевелилась, потом всё стихло. Следы крысиного хода исчезли. Ялка снова осталась одна. Голова была тяжёлая, давило виски. Некоторое время она сидела, перебирая в памяти случившееся, но мысли путались, как крысиные хвосты. Она легла и мгновенно погрузилась в сон.

А в шесть часов утра за ней пришли.

* * *

Входная дверь амбара гулко хлопнула, и сразу раздался крик:

– Рутгер! Молоко!

Белоголовый вздрогнул и обернулся:

– Что?

– Твою мать!.. Молоко убегает!

Рутгер опустил взгляд и второй раз вздрогнул. Котелок бурлил и клокотал, молоко в нём вздулось белой шапкой и замерло, будто высматривая, куда драпануть. Пока наёмник поворачивался, вставал и всё такое прочее, Зерги в три прыжка одолела расстояние от дверей до очага и успела снять котёл, прежде чем пена хлынула на угли. Потрясла обожжённой рукой, схватилась за ухо. Взгляд, брошенный ею на Рутгера, был немногим холоднее того молока.

– В драке ты так же вошкаешься?! – прошипела она.

Рутгер сощурился, поймал себя на том, что бессознательно сейчас копирует её же, Зерги, взгляд, смутился и постарался придать лицу равнодушное выражение.

– Драка это драка, – сухо сказал он, даже не думая оправдываться. – Там всё ясно: «бей», значит, бей, «уходим», значит, уходим. А ты что? Едва вошла, с порога: «Молоко!» Что «молоко»? Сама заметила, сама и убрала бы. Я тебе не нанимался за котлом следить. Я занят был, сбрую чинил.

Он в доказательство поднял ту самую сбрую, в которой торчало шило.

Зерги снова грязно выругалась и плюнула в костёр.

– Ну и поганец ты, Рутгер, – горько сказала она, по-прежнему не отпуская уха. – Ты же в ПЕРЧАТКАХ!

Рутгер понял, что действительно хватил через край, и сдал назад.

– Ладно. Ладно. Извини. – Он примирительно поднял руки в этих самых перчатках. – Предупреждай в другой раз. Я думал, ты за ним следишь.

– В другой раз так и сделаю, чем на тебя, дурака, надеяться.

– Полегче на поворотах… Сильно обожглась?

– Переживу.

Третий день маленький отряд под предводительством господина Андерсона квартировал на окраине Кортрейка – небольшого городка у западной границы. Гостиниц Андерсон старался избегать и под пристанище облюбовал небольшой horreolum[59]59
  Каменный амбар (голл.).


[Закрыть], обнесённый забором и пустующий в вешнюю пору (осенью здесь была крупорушка). Владелец, как прознал, приехал и стал возмущаться, но толстяк отвёл его в сторонку, минутку с ним поговорил, после чего тот чуть ли не бегом добрался до своей двуколки, дёрнул вожжи – и только его и видели. Рутгера это вполне устроило (остальных, впрочем, тоже).

Каждое утро господин Андерсон брал с собой одного из спутников по собственному выбору и уходил в город. Двое других сторожили, готовили еду, присматривали за лошадьми, бездельничали и мёрзли. Рутгер отходил своё ещё в первый день и, как и в прошлые разы, ничего не понял. Дотемна они шатались по вонючим улочкам, в которых не везде ещё растаял снег, стучались в дома, посетили ратушу, захаживали в какие-то лавки, конторы. Везде господин Андерсон выспрашивал, уговаривал, грозил, давал на лапу, называл имена, просматривал приходские книги и вороха старых документов. Всё это можно было счесть забавным, когда б оно не повторялось в каждом городе, мимо которого им случалось проезжать. В его действиях не было системы – господин Андерсон ухитрялся выпытывать что-то даже у уличных мальчишек и нищих, не говоря уже о кабатчиках и рыночных торговках. Потом они, как правило, заходили в первый попавшийся трактир, где перехватывали что-нибудь на скорую руку, выпивали по кружечке (толстый – пива, Рутгер – молока), играли в кости, карты или гаранкуэт (всегда на проигрыш, для разговора) и опять – стучались, заходили, выспрашивали. К вечеру наёмник еле держался на ногах. Андерсону же всё было нипочём, казалось, он вообще никогда не устаёт.

Сегодня выпало идти Матиасу. Матиас, кстати, утром напророчил дождь, и вскоре тот полил как из ведра. Всё небо затянули тучи. Оставшиеся ждать по молчаливой договорённости поделили обязанности. За последние недели Рутгер приучился сдерживать раздражение, игнорировал подначки и выпады, на которые девка оказалась куда как горазда, и как-то с нею ладить. Но вот опять случилось поругаться.

Смеркалось. Дождь всё лил и лил. Амбар не протекал, был крепок и щелей в нём не было, но это всё-таки была обычная хозяйственная постройка: здесь не было ни печки, ни камина. Очаг сложили прямо на полу, но жечь побаивались – уж очень он дымил, а единственное окно не спасало. Ночи были холодные, цыган не торопился с шубой на базар. Все четверо страдали горлом. Горячее молоко в такую пору было как нельзя более кстати. Зерги с Рутгером наполнили кружки и расположились поближе к огню. В неверном красноватом свете угасающих углей молоко казалось разбавленным кровью.

– Эй, Рутгер, ты бы совладал с этой штукой?

Рутгер посмотрел на девушку, затем – куда она указывала взглядом, и увидел улей.

– С колодой? – спросил он. Зерги кивнула. – Нет. А что?

– Так… Не знаю. – Она скривила губы и дунула на чёлку. Та подпрыгнула.

– Мёду хочется?

Зерги сердито блеснула глазами.

– А если и да, то что? – с вызовом спросила она.

– А чего ты злишься? – После нескольких глотков горячего напитка раздражение ушло, ссориться Рутгеру больше не хотелось. – Я бы тоже не отказался. Мёд с молоком – дело хорошее. Ещё бы маслица… Только я не полезу.

– Не очень-то и хотелось, – презрительно бросила девушка.

Рутгер расположился поудобнее и погрузился в воспоминания.

– Был я как-то на пасеке, – начал он. – По делу. Ждали одного… ну не важно. Удобное место для засады. Лежать бы, ждать, так нет – был с нами один тип (ты его не знаешь), наглый, на ножах мастак, из аркебузы в воробья попадал, но дурак, каких мало. Так он тоже захотел пошарить по ульям, медком разжиться. И мне не сказал. А пасечника мы тогда заблаговременно связали, чтобы не мешал, и в доме оставили. Вот. Да. Как драпали оттуда – до сих пор противно вспоминать. Клиента упустили, сами еле до реки добежать успели. Всего раз пять меня и укусили, может, шесть или семь, а мне показалось – двести. Левый глаз потом два дня не открывался. А этого, который наглый…

– А пасечник?

– Пасечник? – рассеянно переспросил Рутгер. – Какой пасечник? Ах, пасечник… Что ему сделается? Отлежался. Их ведь пчёлы не трогают. Жена пришла да развязала, или сын, а может, сам освободился. Я не знаю – мы тогда вернуться не решились. Там же целый ритуал: они их ветками обкуривают, сами чем-то мажутся, травой какой-то, что ли… Даже шепчут что-то, будто разговаривают с ними, с пчёлами.

Оба умолкли и мрачно уставились на колоду, словно это была плаха палача. Сосновый чурбан, обмотанный верёвкой, выглядел безобидно, и только если взять его в руки иль прижаться ухом, можно было различить внутри приглушённое жужжание. Пчёлы ещё не очнулись от зимовки, были сонными, питались старыми запасами, вентилировали улей. Леток был закрыт.

– Как думаешь, зачем она ему?

Рутгер пожал плечами:

– Ума не приложу. Но он что-то ищет. Что-то или кого-то. Ты заметила, как он всех выспрашивает?

– Только дурак бы не заметил, – усмехнулась маленькая арбалетчица. – Он женщину ищет.

– Какую?

– Не знаю какую. Я не расслышала, а что услышала – не поняла. Тебя он тоже отсылает, когда с кем-нибудь разговаривает?

– Меня? Угу. Но почему ты думаешь, что женщину?

Теперь уже Зерги пожала плечами:

– Так… догадываюсь. Он спрашивает метрики и сразу лезет в ту графу, где записаны девочки, – это раз. Ни разу не зашёл к оружейнику или броннику, вообще к кузнецу ни разу не зашёл. Зато галантерейной лавки ни одной не пропустил. И парфюмеров тоже, и лекарей по женской части. Все мастерские белошвеек обошёл, всех кружевниц – это два. И вообще, где мужика или парня искать? В кабаках да в весёлых домах. Ну кабаки – чёрт с ними, а вот в бордель, хоть в один, он при тебе заходил, спрашивал?

– Нет…

– Вот то-то, – с удовлетворением сказала она и подытожила: – Женщину он ищет. Даже не женщину, а девку. Из приличных, а то бы сразу к гулящим пошёл. И не богатую, не купчиху и не дворянку – таких не пропустишь. Какую-то самую обычную девицу, дочку угольщика или бондаря. Только вот зачем она ему?

Наёмник казался озадаченным и слегка ошеломлённым.

– А ты глазастая, – с невольным одобрением произнёс он. – Я вот ничего такого не приметил.

– Вы, мужики, вообще думать не приучены.

Рутгер предпочёл промолчать и проглотить оскорбление вместе с молоком. Молоко меж тем успело остыть и покрыться пенкой, Рутгер сморщился и потянулся добавить горячего. Зерги протянула свою кружку:

– Налей и мне.

Некоторое время оба молча пили. Зерги пристально рассматривала собеседника.

– Слушай, Рутгер, – вдруг сказала она. – Давно ты так, на молоке живёшь?

– А что тебе?

– Так. Интересно. – Она снова дунула на чёлку. Вид у неё при этом сделался комичный и слегка беспомощный. Трудно было поверить, что эта девчонка отправила на тот свет больше мужчин, чем иной повеса перепортил девок. – Ты вообще вина не пил?

– Пил.

– Почему сейчас не пьёшь?

– А ты почему?

– Dam! Я же первая спросила!

– Давно, – признался Рутгер, в душе дивясь тому, что его опять потянуло на откровенность. – Лет уже, наверно, десять, может, меньше. Была одна история. Я тогда совсем мальчишкой был, двадцати не исполнилось. У меня был друг Рихард, почти старший брат. А у него девчонка, Марго. Такая вся… ну не важно. Я в неё до смерти втрескался, в Марго, и думаю: я не я буду, а отобью! Ну и отбил. Они уже почти жениться собирались, а я её отбил. Мы сперва подрались с ним, а когда она сказала, что всё равно останется со мной, Рихард разорался, напился, а потом полез на колокольню… нет, вру, на дроболитную башню – там как раз построили дроболитную башню. Влез он и оттуда заявил, что бросится вниз и уйдёт в монастырь. Ага, так и сказал – сначала бросится, потом уйдёт. Народ внизу собрался, хозяин башни прибежал в одних подштанниках, кричат все, а никто не лезет, все ж боятся: вдруг и в самом деле сиганёт. Ну я бутылку женевера в зубы – и наверх. Залез и давай говорить по душам. Слово за слово, выпили…

– Не прыгнул?

– Что? А, нет. Я его уговорил. Только не помню как. Вообще не помню, как мы оттуда слезли.

– А эта… Марго, с кем она потом осталась?

– А, – отмахнулся Рутгер. – Мы, когда спустились, сразу оба сначала в кабак пошли, потом в «Радугу» к тётке Стевенихе – я пообещал Рихарда с тамошними девками познакомить. Вот до утра и знакомились. Все деньги просадили. Мне Марго потом всю рожу расцарапала, чуть глаз не выдрала – вон видишь шрам? – а Рихарда вообще чуть не убила. Так ни с кем из нас и не осталась. Вышла замуж то ли за ростовщика, то ли за купца. Я с тех пор решил, что пить вина больше не буду. И не пью. А только если говорить или с заказчиком встречаться, надо ж посидеть для виду. Я и придумал молоко заказывать. Сначала просто так. Потом привык.

– А друг твой? Он тоже не пьёт?

– Рихард? Можно сказать и так. Убили его. Лет пять назад или шесть он подался в армию, там его и зарубили. Где-то под Шарлеруа. Я сам не видел, мне подельники сказали.

– А меня мой наставник приучил молоко пить по утрам, – сказала Зерги, задумчиво глядя в огонь. – Я его терпеть не могла… молоко, в смысле. А он заставлял пить каждое утро кружку и вечером кружку. Я давилась, а пила. Айе, а что делать? Он объяснил, что так надо – я же слабая была, кости ни к чёрту, даже волосы плохо росли. А потом пошла на поправку, привыкла.

– А где сейчас твой э-э… наставник?

Девушка помрачнела. Глотнула из кружки, примерилась и выловила из молока упавшую туда ресницу. Стряхнула её в огонь.

– Погиб он, – наконец сказала она, глядя в сторону. – Взорвался.

– Вот как? Жаль.

– Пошёл ты…

– Нет, мне в самом деле жаль, – поспешил заверить её Рутгер. – Я терпеть не могу взрывов. Со мной был случай: на улице, рядом, разорвало бочонок с порохом. Лошади понесли, один мой приятель свернул шею, другой сломал обе ноги. С той поры ненавижу любой огнестрел. – Он поколебался и добавил: – И немного боюсь лошадей.

Зерги фыркнула, после чего оба умолкли. Арбалетчица сидела и хмуро цедила молоко. Щека и ухо у неё были испачканы сажей. Рутгер исподтишка бросал на неё пытливые взгляды.

В Локерене их поиски не дали результата, они поехали дальше и почти полтора месяца мотались из одной провинции в другую. Непрерывно дул беш[60]60
  Юго-западный ветер (фр.).


[Закрыть], раскисшие дороги не позволяли двигаться быстрее. Города, посёлки, постоялые дворы истирались в памяти, как мелочь в кошельке, вспоминалась только всяческая мерзость. Под Тилбургом на постоялом дворе при них случился пожар. Затем они повстречали разбойников, одному из нападавших пробили голову, остальных обратили в бегство. А под Эйндховеном у безымянной деревушки им самим пришлось удирать от мародёров неизвестной армии. На переправе через канал возле Хасселета под ними не выдержал и рухнул старый мост, все только чудом ничего себе не поломали, а под Мехеленом они опять едва не утонули, переходя раздувшуюся реку вброд. Дважды их преследовали волки, а один раз маленький отряд атаковала оголодавшая псина и опасно покусала Рутгерову лошадь, прежде чем та проломила ей череп копытом. После этого случая Зерги без предупреждения вшибала болт в хребтину всякой блудной шавке, если только рядом не было хозяев (и, надо сказать, никогда не промахивалась). Пока добрались в Алст, все не по разу простудились, Рутгер потянул плечо, а лошадь Матиаса подхватила копытную гниль. Как за это время пчёлы не сдохли в своей колоде, оставалось только гадать.

Что да, то да: Зерги была женщиной, притом единственной в отряде, но все тяготы пути она переносила со стоическим терпением. За время странствий отношение Рутгера к ней постепенно изменилось, презрение и удивление сменились неосознанной симпатией. В голове у наёмника никак не укладывалось то, что Зерги была грамотной, даже образованной, знала, как нужно поступать в любой ситуации, и не боялась ни чёрта, ни дьявола, ни господина Андерсона.

Впрочем, тут он был неправ – Андерсона она, пожалуй, опасалась.

Одевалась Зерги всегда в мужское; сейчас это были узкие рейтузы и зелёная куртка, вроде тех, что любят носить лесные гёзы. День сегодня выдался промозглый, и поверх неё она надела серую суконную жилетку, отороченную кошкой. Из-под куртки и жилетки выбивался кружевной воротничок, неизменно белый и не рваный – одежду Зерги выбирала практичную и неброскую, а вот рубашки покупала самые дорогие. Свои высокие сапоги из мягкой оленьей кожи она сняла и расположила у огня: они отлично защищали от дорожных неудобств, но просушить их было настоящей проблемой. На людях Зерги часто принимали за мальчишку. Рутгер с трудом мог представить её в роли ученицы колдуна, в облачении мага – плаще или халате, в колпаке со звёздами, или что там полагается носить алхимикам и звездочётам. Наряд стрелка чертовски шёл ей, но в то же время провоцировал неловкость. Была в этом некая противоестественная притягательность, граничащая с содомским непотребством. Наверное, не зря мирские и церковные законы запрещали женщинам носить мужское платье. Рутгер чувствовал себя рядом с ней не в своей тарелке.

Зерги подняла глаза, перехватила его взгляд, и наёмник смутился.

– Чего пялишься? – буркнула она.

– А ты правда можешь колдовать или только так, пугаешь? – вопросил он.

Глаза у Зерги недобро сощурились:

– Не веришь? Думаешь, мне похвастаться хочется и из-за этого я буду рисковать на костёр угодить? Айе, конечно! Очень весёленькое дело на дыбе поболтаться или со связанными лапками поплавать! Так, да? Тьфу!

– Да погоди ты! Мне только спросить хотелось…

– Что спросить?

Однако Рутгер медлил с ответом, будто раздумывал или не мог решиться. Арбалетчица уже села на своего любимого конька, и теперь любое неосторожное слово могло вызвать скандал.

– Я вот думаю, – сказал он наконец, – колдовское умение, оно само есть, сразу от рождения или от учения?

– А тебе какая разница?

– Узнать хотел, есть у меня это умение или нет? Всегда казалось, будто иногда я вижу что-то… Ну не знаю… В общем, то, что другим не видно. Я им потом рассказываю, а те не понимают, о чём я. И ещё вот здесь, – он положил ладонь себе на шею сзади, – если опасность или что не так, покалывать начинает, проверено. Я однажды даже подумал… Ты чего так смотришь?

Зерги несколько мгновений и впрямь расширенными глазами глядела на него, будто впервые увидела, потом… расхохоталась. Смех душил её, она повалилась на спину, на шкуры и тюки, и задрыгала ногами, как бесстыдная девка, ладно хоть была в штанах. Прошла минута, а она никак не могла остановиться, на секунду приходила в себя, но лицезрела Рутгера и опять валилась от хохота. Котелок опрокинулся, остатки молока вылились в костёр, завоняло горелым. В стойлах забеспокоились лошади. Рутгер, красный, как варёный рак, насупленно молчал и ждал, пока всё кончится.

– Да ты никак в ученики мне хочешь напроситься! – утирая выступившие слёзы, наконец сумела выдавить из себя арбалетчица. – О-ох, Рутгер… Ой… Что ли, все мужики такие идиоты? Так знай, что за всю жизнь я не встречала такого пустого, такого слепого, такого… ох, уморил!.. помогите… живот… Нет у тебя никакого магического таланта, нет и никогда не было. Понял?

– Понял, чего ж не понять, – помрачнел Рутгер. – Только ты могла бы и не ржать, как кобыла, я ж просто спросил. И что ты за баба стервозная такая!

– Обиделся, что ли? – фыркнула Зерги. – Ладно, брось, я ж ничего такого не сказала.

– А ты прощенья попроси, – предложил Рутгер. – А то я слова доброго от тебя за всё это время не слышал.

Зерги вскочила и мгновенно оказалась на ногах, в руке её возник нож.

– Слушай, ты, – прошипела она, – язык-то придержи – подрежу! Не посмотрю, что ты мужик…

– А я не посмотрю, что ты женщина, – хладнокровно, не вставая, парировал Рутгер и брезгливо, пальцами, отвёл в сторону направленное на него лезвие. – Спрячь нож и перестань чуть что за него хвататься. Я тебе не враг.

– Dam, – в сердцах сказала Зерги, – ты всё-таки настоящий козёл. Что мне другие? У меня с ними нет проблем. Но ты и со святым угодником сумеешь поссориться.

– Да? – Рутгер поднял бровь. – Да? А кто начал?

– Что? Что? Ах ты…

Арбалетчица, казалось, не могла найти слов, но тут послышались шаги, дверь открылась, и в проёме нарисовался обширный силуэт господина Андерсона. Он шагнул было внутрь, но потянул носом и замер на пороге. С подозреньем оглядел обоих.

– Что тут у вас стряслось? – спросил он вместо приветствия.

– У нас убежало молоко, – как можно мягче ответил Рутгер.

– Да! – не без вызова подтвердила Зерги, вскинула голову и дунула на чёлку. Нож у неё из руки исчез как по волшебству.

– Вот как? – рассеянно ответил толстяк. – Правдоподобно…

И сразу потерял к ним интерес.

Зерги с Рутгером переглянулись. Зерги скорчила гримасу, Рутгер пожал плечами. Снаружи топали копыта, гремел железками Матиас. Через минуту обе створки ворот отворились, в амбар потянуло холодом. Пополз туман. Арбалетчица подобрала сапоги и стала обуваться. Господин Андерсон без слов прошёл к костру и протянул ладони к огню.

– Помогите Матиасу распрячь коней, – через плечо распорядился он. – И готовьтесь завтра с утра ехать. Мы нашли её.

– Э-э… – начал было Рутгер, но через мгновенье до него дошёл смысл сказанного. – Нашли кого? – спросил он.

– После, – устало сказал Андерсон. – Всё после.

Он сказал это и вновь зачем-то вышел. Рутгер задумчиво посмотрел ему вслед и тоже направился на двор. Какие-то мысли занимали его полностью.

– Послушай, Зерги, – тихо позвал он, когда вернулся, ведя в поводу лошадей. – Ну я – понятно, без волшебного таланта, это ты мне доходчиво объяснила, чёрт со мной… А у него есть колдовской дар?

– У кого? У Андерсона? – Девушка перехватила поводья и в свою очередь покосилась на распахнутые ворота. Скривилась, плюнула в костёр. – Не знаю, – призналась она. – Мне как-то на это наплевать. Платит честно, говорит по-человечески, не рявкает, и ладно. Дворяне… – хмыкнула она. – До этого дня я близко сталкивалась с двумя или тремя из них, и все трое обошлись со мной, как с последним дерьмом. Так что я об этом как-то не задумываюсь. А что?

«Врёт, – подумал Рутгер, не сводя с её затылка пристального взгляда. – Точно врёт. Задумывалась, факт».

Вслух он ничего не сказал.

Пока они в сосредоточенном молчании обтирали скакунов, Рутгер подумал, что им обоим было бы неплохо научиться считаться с мнением друг друга.

– А те трое, – спросил он, – дворяне, о которых ты сказала, что это были за люди?

– Были да сплыли. Забудь.

– С ними что-то случилось?

– Ничего хорошего, – ответила Зерги, орудуя скребницей. – Я их убила.

* * *

«Левой, правой, левой, правой… Умный в гору не пойдёт, умный гору… обойдёт…»

Тропинка была очень удобная для бега – ни хлещущих по глазам веток, ни корней, торчащих из земли, один неширокий ручей, как раз на полпути, и ровно столько спусков и подъёмов, чтобы по-здоровому устать и не измотаться. Идеальная дорожка для разминки по утрам и вечерам. Самое странное, что, несмотря на годы или века без присмотра, она не заросла. Сюда исправно падали листва и хвоя, но молодая поросль не тронула утоптанную землю, только кое-где пробивались редкие травинки.

…Левой, правой, левой, правой, уверенно и ровно: два шага – вдох, два шага – выдох. Мышцы разогрелись, рубашка прилипла к спине, от сырого воздуха щекотно в носу. Деревья и кусты проносятся мимо, взгляд едва успевает выхватить отдельные подробности – распустившуюся ветку, прошлогоднее упавшее гнездо, торчащий из земли валун… Левой, правой, левой, правой…

Травник бежал по старому лесу.

Когда бежишь без определённой цели, не для того, чтобы убежать или догнать, а просто так, для пользы тела, голова начинает работать как бы сама по себе. Глаза сами смотрят, куда направить бег, нога сама нащупывает путь, и мысли возникают ниоткуда, бьются, вертятся внутри, как горох в погремушке, и так же в никуда пропадают. Если пропадают, конечно. А то, бывает, одна или две застрянут, и тогда поневоле начнёшь раздумывать над ними, рискуя подвернуть ногу и грохнуться. В такие моменты лучше всего начать твердить какое-нибудь слово или имя, или напевать какую-либо надоедливую песенку. Хотя случается, что вот такая «беговая» мысль оказывается важной.

«Левой, правой, левой, правой… Умный в гору… Яд и пламя, это не мысли, это какие-то кости в кузове…»

Жуга бежал налегке, меч брать не имело смысла: здесь по-прежнему не было зверей (по крайней мере, крупных), хотя откуда-то прилетели птицы. Весна пришла на старую заставу с опозданьем, но пришла. Всё подтверждало то, что вырваться отсюда можно, ведь если есть вход, значит, есть и выход. Летать, однако, травник не умел. Видно, правду говорят: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся». Сколько Телли и высокий ни играли с травником в загадки, сколько ни предупреждали об опасности, он по-прежнему пытался вырваться отсюда, но не видел выхода и оставался пленником. Порой накатывали видения, как остатки старого уменья видеть мир, накатывали и тут же пропадали. Да и были они мутными, нечёткими, развилок было слишком много. Жуга подумывал, не вырезать ли руны, вдруг что прояснится, только руки не дошли. Он обследовал все башни и подземные ходы, все закоулки старой цитадели, никакого выхода не нашёл и постепенно уверился, что ищет не там. В конце концов, элементарный здравый смысл подсказывал, что, если выхода нет внутри, есть резон поискать его снаружи.

Однако и здесь его поджидала неудача. Зато как поиски в замке привели его в тренировочный зал, так и поиск в лесу открыл эту тропу, и теперь, разминки ради, травник утром и вечером бегал вокруг крепости. Бегал – и не мог избавиться от странного ощущения, будто старые деревья-башни меланхолично наблюдают за его пробежкой, смотрят ему в спину чёрными глазками бойниц и окошек. В мире людей он не придал бы этому значения, но в этом странном месте не так-то просто было разобраться, что на самом деле есть, а что игра воображения. Так и сейчас. Он бежал, прислушивался к своим ощущениям и старался не думать, твердил старую пословицу. Прежняя лёгкость движений возвращалась медленно. Болела грудь, простреленная пулей, напоминало о себе раненное в юности колено. И всё равно после таких пробежек становилось легче и немного спокойнее.

«Левой, правой… Умный в гору… Кости в кузове… Лягушонка в коробчонке…»

Мысли упрямо и настырно лезли в голову.

Если замок, как сказал единорог, сам управляет всем вокруг, следит и всё такое прочее, тогда понятно, почему здесь всё остаётся неизменным. Но всё равно оставались вопросы. «Сам замок неразумен, это наблюдатель и слуга», – сказал тогда высокий. Но слуга – он же тоже управляет домом не вслепую! С человеком сразу ясно, как договориться: вот лицо, вот голова, вот уши, вот глаза. Скажи, что надо, он услышит. Дальше как получится, но хотя бы ясно, с чего начинать. А здесь с кем говорить? Не со стенами же… Или со стенами? Как отдать приказ, кому высказать просьбу? Да и что просить? «Дяденька, пустите меня, я слово волшебное знаю: «пожалуйста»!» Жуга криво усмехнулся, перескочил через ручей, заскользил, потерял равновесие, шлёпнулся на задницу и мысленно выругался. Ну Тил, ну хитрюга. Нет чтоб сказать напрямую, пойди, мол, туда и туда…

А может, это всё нарочно, и прав единорог, что всякое неосторожное вмешательство разрушит барьер, отрезавший Крепость с Белыми Валами от остального мира… И, кстати, что это за «Белые Валы»?

Жуга огляделся. Он как раз огибал замок с запада, тропа пошла в гору, и снова ему показалось, что крепость наблюдает за ним. Через минуту тропинка вывела травника на косогор, а оттуда на вершину небольшого, поросшего лесом холма. Там он остановился и некоторое время оглядывал окрестности.

Вид отсюда открывался изумительный. Деревья росли реже, чем на склоне, в основном это были сосны или что-то на них похожее; высокие, с тонкими стволами, они не загораживали обзор, давая простор воздуху и свету. До самых скал повсюду колыхались только зелёные (а для травника серые) волны леса, серые (на самом деле серые) извивы реки, серые скалы, серое небо и белые, как кости, башни замка. Отсюда хорошо виднелась угловая башня, немного стен и громада старой цитадели. Обычно Жуга вбегал на гору и сразу же, без промедления и остановки, бежал вниз. Этот второй спуск, в отличие от первого, был приятный, не крутой, не глинистый, отдыхать перед ним не имело смысла. Но сегодня всё шло как-то не так.

И вокруг никого. Даже птицы не поют.

– Эй! – во всё горло крикнул он и замахал руками. – Э-эй!

Из чащи за его спиной взлетела сорока, застрекотала и исчезла в ветвях. Другого ответа, естественно, не последовало. Травник вздрогнул, снова огляделся и поёжился. Провёл рукой по волосам. В этот миг бессмысленного одиночества он неожиданно остро осознал, где находится и что с ним приключилось.

– Где же у тебя голова? – задумчиво пробормотал он. – А?

Он развернулся и шагом, прихрамывая, двинулся в сторону от тропы, туда, где под большим деревом зеленела ровная поляна. Настроение было так себе: ноги промокли, спина в глине. Он попробовал ногой землю и проделал несколько упражнений. Малость полегчало.

Над головой раскинуло ветви старое толстое дерево с побелевшей от времени корой. Чем-то это дерево напомнило Жуге ту древнюю сосну возле заброшенного рудника. Жуга сделал в памяти ещё одну пометку, решив на будущее ходить разминаться сюда, вытер пот, облюбовал просохший пятачок земли возле корней и уселся передохнуть. Вытер руки, сдёрнул тесёмку с волос и перевязал их заново. Голова чесалась. Налетевший порыв ветра запутался в ветвях и в волосах, листва над головой встревоженно зашумела. Пара-тройка молодых листочков слетели на колени травнику, Жуга бездумно смахнул их на землю, но тут же заинтересованно нагнулся, подобрал и поднёс к лицу. Размял в руках, принюхался и удивлённо поднял бровь.

Листья казались знакомыми. Толстые, глянцевитые, с ровными краями, не широкие, не узкие, они не походили ни на одно известное ему растение, и тем не менее Жуга не мог избавиться от ощущения, что он их где-то видел. Глаз на это дело у него был намётанный, да и на память он пока не жаловался. Впрочем, подумалось ему, мало ли на свете листьев и деревьев! Всех не упомнишь. Должно быть, где-то на рисунке или в засушенном виде они ему и попадались, может, у Цезальпина или Авиценны, но в свежем виде вряд ли. Хотя запах…

Он закрыл глаза, сосредоточился и ещё раз вдохнул терпкий, чуть холодноватый аромат размятых листьев, вдохнул так глубоко, что заболела грудь. И в следующую секунду как пробило: Телли, комната в одной из башен замка эльфов, серый полумрак, эльфийская еда и стены… стены и единорог…