Текст книги "Метафизика Петербурга. Немецкий дух"

Увлечение философией Гегеля

В конце тридцатых годов XIX столетия, одно магистральное влияние в умах русской интеллигенции сменилось другим: началось увлечение философской системой Георга Вильгельма Фридриха Гегеля. "Преклонение перед Гегелем доходило до крайностей, и каждое изречение из сочинений немецкого идеалиста воспринималось как абсолютная истина. "Толковали же об них беспрестанно, – писал Герцен, – нет параграфа во всех трех частях «Логики», в двух «Эстетики», «Энциклопедии» и пр., который бы не был взят отчаянными спорами нескольких ночей. Люди, любившие друг друга, расходились на целые недели, не согласившись в определении «перехватывающего духа», принимали за обиды мнения об «абсолютной личности и ее по себе бытии»… Человек, который шел гулять в Сокольники шел для того, чтоб отдаваться пантеистическому чувству своего единства с космосом; если ему попадался на дороге какой-нибудь солдат под хмельком или баба, вступавшая в разговор, философ не просто говорил с ними, но определял субстанцию народную в ее непосредственном и случайном проявлении. Самая слеза, навертывавшаяся на веках, была строго отнесена к своему порядку: «гемюту» или к «трагическому в сердце»[285]285
  Галактионов А.А., Никандров П.Ф. Русская философия IX–XIX вв. Л., 1989, с. 263–264 («гемют» – от немецкого «Gemüt» – «нрав», здесь употреблено скорее в смысле «душевность»).


[Закрыть].

Всеохватная система Гегеля действительно представляла собой впечатляющее достижение европейской мысли, а Берлин, куда величайшего мыслителя нового времени пригласили для замещения кафедры философии осенью 1818 года, стал благодаря одному этому факту "философской столицей мира". У нас нет необходимости вдаваться в детали этой системы – прежде всего по той очевидной причине, что читатели, получившие высшее образование, в обязательном порядке проходили ее в составе курса философии. В нашу задачу здесь будет просто напомнить об общей структуре учения замечательного прусского философа[286]286
  В характеристике Гегеля, представленной королю Фридриху Вильгельму III по поводу приглашения философа к преподаванию в Берлинском университете, было особо подчеркнуто, что Гегель соглашался оставить хорошо оплачивавшееся место в университете города Гейдельберг «исключительно из любви к прусскому государству и его устремлениям». При некотором преувеличении, это было недалеко от истины.


[Закрыть] и выделить те его составляющие, которые привлекли внимание его русских читателей.

Философская система Гегеля представляла мироздание в виде трех огромных ступеней, последовательно проходимых "абсолютным духом" в ходе его творения, и, соответственно, разделялась на логику, философию природы и философию духа. Логика содержала учение о первоэлементах бытия (строго говоря, о "бытии, сущности и понятии"), и, как следствие, далеко выходила за рамки традиционного представления о законах и категориях правильного мышления, как основном предмете логических штудий. Начиная от самых первых "строительных кирпичиков" мира – бытия и "ничто" – Гегель находил в их взаимном отношении и различие, и тождество и единство. Отсюда он восходил мыслью к категориям количества и качества, подвергал анализу процесс перехода первого во второе, далее вводил "принцип противоречивого развития". Таким образом, он реконструировал закономерности, лежащие в основе всего сущего – как в его статическом, так и динамическом аспекте.

Логика Гегеля была встречена учеными, представителями как естественных, так и общественных наук, с величайшим вниманием и интересом. В дополненной и видоизмененной форме она безусловно входит в число фундаментальных положений и современной науки. В противоположность ей, учение Гегеля о природе, сведенной им к трем царствам, изучавшимся в рамках механики, физики и органики, было основано на положительных знаниях его эпохи, и потому в значительной мере устарело уже к концу жизни философа (характерный пример представляла "теория четырех стихий", которую Гегель предпочел атомистической теории вещества).

Третья ступень – философия духа – начиналась с учения о психологии отдельного человека, сведенной к сознанию, самосознанию и разуму как их синтезу (триада "тезис – антитезис – синтез" была очень четко осознана Гегелем и последовательно проведена в его описаниях, и это весьма дисциплинировало ум внимательного читателя). Далее Гегель сосредоточивался на формах общественного сознания – а именно, семье, частной собственности и государстве. Наконец, взгляду философа представлялась величественная картина мировой истории, взятая в ключе непрерывной передачи лидерства от одного ведущего народа – к другому. Смысл ее виделся во все более ясном усвоении и воплощении в жизнь свободы, понятой как "осознанная необходимость".

На вершину своей системы Гегель допустил лишь три ипостаси культуры – а именно, искусство, религию и философию. Признав, что все три открывают дорогу к познанию "абсолютного духа" и слиянию с ним, философ постулировал, что первое ведет человека путем чувственного созерцания, вторая – представления, третья – понятия, и отдал безусловное предпочтение последней. Таким образом, миллиарды лет восхождения "абсолютного духа" по ступеням творения завершились его самопознанием через дух человека, и этим человеком был Георг Фридрих Гегель.

Далее "абсолютному духу" оставалось лишь на манер гностического змея, древнего Уробороса, взявшего в зубы свой собственный хвост, замкнуть кольцо времени, с тем, чтобы снова проходить глубочайшие основы бытия – бытие и "ничто", тождество и различие, количество и качество – но теперь уж не в форме "чистой мысли", а осознанно, по "Логике" Гегеля. Сама же система немецкого философа совмещала в себе черты священного писания и рациональной – единственно верной, поскольку "абсолютный дух" можно познать лишь при помощи дисциплинированного разума – теологии[287]287
  См. наиболее сжатый из известных нам очерков.: Дворцов А.Т. Гегель. М., 1972, с. 136–143.


[Закрыть].

Распространение гегельянства в России было первоначально связано с деятельностью кружка Н.В.Станкевича, связанного с Московским университетом. Вскоре оно привлекло интерес самых разных людей и вызвало исключительно сильный общественный резонанс, продолжая тем самым череду таких двуединых, московско-петербургских феноменов, сложившихся в русской культуре под сильным влиянием немецкой мысли, как новиковское просвещение, а позже – шеллингианство любомудров.

Приступая к углубленной проработке томов Гегеля, Николай Владимирович Станкевич писал в середине 1830-х годов, что он предпринимает этот труд в надежде усвоить себе целостное, непротиворечивое мировоззрение и достигнуть нравственного совершенства. Смысл обращения к гегелевскому учению и сводился с тех пор для российских интеллигентов к тому, чтобы переустроить свою личность, утвердив ее на прочном метафизическом фундаменте "абсолютной идеи".

Повествуя в "Анне Карениной" о поисках смысла жизни, предпринимаемых одним из героев, Л.Толстой гораздо уже позже (роман, как известно, описывает события начала 1870-х годов) писал, что Левин "перечитал и вновь прочел и Платона, и Спинозу, и Канта, и Шеллинга, и Гегеля, и Шопенгауера – тех философов, которые не материалистически объясняли жизнь" (материалисты уже были читаны до того и отброшены)[288]288
  Часть восьмая, глава IX.


[Закрыть]. Весь смысл этой цепочки великих имен – в том, чтобы восстановить типичный ход духовных поисков интеллигентного человека «петербургского периода».

В более практическом смысле, философские кружки тридцатых – сороковых годов XIX столетия стали той защищенной от внешних влияний средой, в которой под видом споров на отвлеченные темы сформировались все основные общественно-политические движения дореформенной России. Прежде всего, произошло размежевание западников и славянофилов. В специальной литературе уже показано, каким образом простая замена понятий в немецкой классической философии позволяла превратить систему объективного идеализма в философию национальной самобытности, отвечавшую всем требованиям "старших славянофилов"[289]289
  Песков А.М. У истоков русского философствования: шеллингианские таинства любомудров \ Вопросы философии, 1994, N 5, с.98.


[Закрыть]. Иная расстановка акцентов – к примеру, придание гегелевскому «принципу необходимости» обязательного субстрата в виде народа – позволила одному из первых наших последовательных западников, Тимофею Николаевичу Грановскому, сформулировать свою историческую и социологическую теорию.

Далее, в рамках лагеря западников произошло выделение революционно-демократического крыла, в первую очередь обязанного деятельности В.Г.Белинского. Как известно, сдвиг к политическому радикализму произошел у нашего замечательного литературного критика и общественного деятеля под влиянием отделения от гегелевской школы крыла так называемых "левых гегельянцев", в лице А.Руге, Л.Фейербаха и самого К.Маркса. Кстати, заразив русских "левым гегельянством", Германия очень скоро получила свой вирус обратно, в усиленной форме. Когда в 1849 году в Дрездене вспыхнули политические беспорядки, а за ними и восстание рабочих, во главе его встал наш известный гегельянец, Михаил Александрович Бакунин.

В свою очередь, в лагере сторонников закрепления нашего национального своеобразия в пятидесятых годах сформировалась группа сторонников "русского социализма", призывавших к самым радикальным действиям, однако же при условии сохранения традиционной общины. Честь разработки этой доктрины принадлежала А.И.Герцену – ну, а он называл философию Гегеля "алгеброй революции". В "Былом и думах" у него есть, кстати, замечательный рассказ о том, как он, утомленный спором о Гегеле, оставил своих собеседников (то были Бакунин с Прудоном) и пошел спать. Когда наутро Герцен вернулся в гостиную, он нашел там, у потухшего камина, обоих спорщиков, усталых, но, как говорится, довольных. Они завершали свой спор о Гегеле[290]290
  См.: Зеньковский В.В. История русской философии. Т.I, ч.2. Л., 1991, с.55 (воспроизведение издания 1948 года).


[Закрыть]…

Как видим, действительно все наши важнейшие общественно-политические движения – и, шире, культурно-политические ориентации – того времени в конечном счете оформились благодаря знакомству российских мыслителей и деятелей культуры с немецкими философскими системами. Нужно сказать, что современный российский интеллигент в общем обычно не до конца сознает, до какой степени немецкое философствование вошло в саму ткань его мыслей и чувств.

Возьмем хотя бы слова, введенные в ту эпоху в русский язык как кальки с немецких философских терминов. По свидетельству историков русского языка, это – "образование" (Bildung) и "мировоззрение" (Weltanschauung), "призвание" (Beruf) и "саморазвитие" (Selbstentwick(e)lung), а с ним целый пласт слов, начинающихся на "само-" (таких, как "самоопределение"). Примеры прилагательных: "односторонний" (einseitig), "целесообразный" (zweckmässig), "очевидный" (augenscheinlich); глаголов: "состоять" (bestehen), "предполагать" (voraussetzen), и так далее[291]291
  Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII–XIX вв. М., 1938, с.336.


[Закрыть].

Между тем, современные лингвисты установили, что в словаре каждого языка заключена своеобразная "картина мира", незаметно, однако достаточно жестко определяющая, что мы заметим и назовем сразу одним словом, что определим во вторую очередь и многословно, а потому менее четко – и что вообще ускользнет от нашего внимания. Включив в свой общеупотребительный лексикон целый слой терминов, заимствованных из словаря немецкой классической философии, мы как надели на нос немецкие очки, так их до сих пор и носим – во всяком случае, глядим через них вполглаза.

Немецкий романтизм

«Ты пеняешь мне за Моск.<овский вестник> – и за немецкую метафизику. Бог видит, как я ненавижу и презираю ее; да что делать? Собрались ребята теплые, упрямые; поп свое, а чорт свое»[292]292
  Цит. по: Лотман Ю.М. Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя. Л., 1982, с.145.


[Закрыть]. Так отозвался в известном письме к Дельвигу молодой Пушкин о философских пристрастиях своих московских друзей-любомудров, задумавших издавать журнал и пригласивших поэта принять в нем участие. Мнение это, как обычно у нашего Протея, не было ни единственным, ни окончательным. Через девять лет, в самом конце жизни, Пушкин нашел возможным подчеркнуть, что «германская философия, особенно в Москве, нашла много молодых, пылких, добросовестных последователей, и хотя говорили они языком мало понятным для непосвященных, но тем не менее влияние их было благотворно и час от часу становится более ощутительно»[293]293
  Цит. по: Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991, с. 242–243 (репринт парижского издания 1937 года).


[Закрыть]. Как видим, сказав то же самое, Пушкин лишь сдвинул акценты – и оценка сменилась на практически противоположную.

Философские интересы, впрочем, никогда не были приоритетными для нашего великого поэта. Другое дело – литературные пристрастия, а здесь определяющим для творческой эволюции Пушкина был, как известно, отход от религизно-моралистического идеализма, точнее – его перерастание, дальнейшее усвоение принципов гражданского, "байронического" романтизма, и, наконец, выработка эстетической программы реализма, нашедшей себе яркое воплощение уже в первых главах "Евгения Онегина".

Важно при этом отметить, что, не присоединяясь безоговорочно ни к одной литературной школе или группировке, Пушкин никогда не отказывался вполне от уже пройденных им идеалов. Вот почему латентное присутствие элементов религиозно-моралистического романтизма, ведущим представителем которого у нас был, конечно, В.А.Жуковский, латентно прослеживается на всем протяжении пушкинского творчества.

Та ветвь романтизма, которой отдал предпочтение Жуковский и которую он навсегда привил древу отечественной литературы, с ее интересом к прошлому и его идеализацией, с ее обращенностью к смутным переживаниям и склонностью к чудесному – одним словом, к тому, чем дышит любая страница Жуковского – в первую очередь была связана с творчеством немецких романтиков. В известном письме к немецкому адресату, пожелавшему составить представление о творчестве Жуковского, не зная русского языка, Василий Андреевич посоветовал ему перечесть Шиллера, Гебеля, Риккерта. "Читая все эти произведения, верьте или старайтесь уверить себя, что они все переведены с русского, с Жуковского, или vice versa: тогда вы будете иметь понятие о том, что я написал лучшего в жизни…"[294]294
  Цит. по: Семенко И. В.А.Жуковский \ Жуковский В.А. Избранные сочинения. М., 1982, с.17 (курсив Жуковского). Vice versa (лат.) – наоборот.


[Закрыть].

Бюст замечательного поэта был установлен с течением времени в самом центре Петербурга, в восточной части Александровского сада, непосредственно примыкающей к Дворцовой площади. Довольно удачным представляется то, что на одной из граней постамента приведена цитата из "Ундины" ("Бывали дни восторженных видений;  Моя душа поэзией цвела", и так далее). Формально, "Ундина" представляла собой перевод прозаической повести немецкого писателя Ф. де ла Мотт Фуке. На деле, она была одним из плодов свободного вдохновения Жуковского. Именно так, "поверх немецкого черновика", ему и довелось высказать некоторые из своих заветных мыслей.

Пытаясь однажды коротко выразить свое творческое – а, впрочем, и жизненное кредо – Жуковский писал в своем дневнике так: "Бог и душа – вот два существа; все прочее – печатное объявление, приклеенное на минуту". Вряд ли Пушкин того времени (запись относится к 1821 году), с его безумной энергией и жизнелюбием, тем более поздний Пушкин, согласился бы с этой записью, одним росчерком пера предавававшей тлению все самое для него занимательное, а в конечном счете – и святое. Однако вполне пренебречь спокойным, сдержанным благородством этих слов было бы невозможно. Вот таким образом, в притяжении и отталкивании, прежде всего при посредстве В.А.Жуковского, и вошли в творческое сознание Пушкина мотивы и образы немецкого романтизма.

Немецкие образы в «Евгении Онегине»

Обращаясь к тексту «Евгения Онегина», мы сразу же мысленно выделяем два образа, памятных нам с детства, и прямо связанных с «немецким миром». Первый – это, конечно же, друг главного героя, восторженный и наивный Ленский, сама фамилия которого при первом ее упоминании зарифмована с именем знаменитейшего немецкого университета.

 
"…По имени Владимир Ленской,
С душою прямо геттингенской,
Красавец, в полном цвете лет,
Поклонник Канта и поэт.
Он из Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь,
И кудри черные до плеч" (Глава вторая, строфа VI).
 

Как уже выяснили литературоведы, упоминание Геттингенского университета в тогдашнем общественном контексте было далеко не нейтральным. Ведь Геттинген был расположен на землях, принадлежавших ганноверской династии, подчинен английским законам – и стал, как следствие, всеевропейским рассадником либерализма и вольнодумия. К числу его выпускников принадлежали знакомые Пушкину братья Н. и А.Тургеневы. В известном письме к последнему, Батюшков замечал, что не худо бы было Пушкина «запереть в Геттинген и кормить года три молочным супом и логикою»[295]295
  Цит. по: Лотман Ю.М. Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя. Л., 1982, с.45.


[Закрыть].

Пушкин был знаком с такими мечтами своих друзей, и, в общем, не исключал для себя этой судьбы. С таким наблюдением согласуются и второстепенные детали. К примеру, известно, что на проекте иллюстрации к первой главе "Евгения Онегина" Пушкин набросал свой автопортрет, на котором отчетливо видны "кудри до плеч", считавшиеся в ту пору признаком вольнодумства. На основании соображений такого рода, в пушкиноведении и установилась та точка зрения, что образу Ленского Пушкин придал собственные черты, ставшие для поэта неактуальными после внутреннего перелома 1823 года, однако же сохранившие свое юношеское обаяние. Ну, а для нашей темы существен насквозь цитатный характер предсмертной элегии Ленского, верно воспроизведшей все "общие места" романтизма – в первую очередь, немецко-русского[296]296
  Лотман Ю.М. Роман А.С.Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Л., 1983, с. 181–183, 296–300. По мнению литературоведов, текст поэмы вообще явился «концентрацией представлений Пушкина о Германии» (подробнее см.: Данилевский Р.Ю. Пушкинский образ Германии – «туманной» и «свободной» \ Немцы в России: Проблемы культурного взаимодействия. СПб, 1998, с.120).


[Закрыть].

Второй образ – немецкого булочника из знаменитого описания "дня Онегина" в первой главе поэмы:

 
"… Проснулся утра шум приятный.
Открыты ставни; трубный дым
Столбом восходит голубым,
И хлебник, немец аккуратный,
В бумажном колпаке, не раз
Уж отворял свой васисдас" (строфа XXXV; курсив Пушкина).
 

Возможно, читателю покажется слишком резким переход от одного из главных героев поэмы, русского дворянина и поэта – к скромному немецкому труженику противня и печи. Мы можем на это ответить только, что занимаемся в первую очередь «петербургским текстом» – и в нем для нас нет мелочей.

Что касается слова "васисдас", то, по свидетельству комментаторов, у Пушкина в данном случае было употреблено, собственно, не немецкое слово, а германизм, существовавший во французском языке его времени. Любопытно, что перевод этого слова – знакомое нам всем русское слово «форточка» являлось, в свою очередь, прямым заимствованием из старого немецкого языка (а именно, «Pförtchen»). Сейчас немцы скажут «Klappfenster» или «Lüftungsklappe».

Что же до самого немецкого булочника, то он был не зря упомянут в одном перечне с русским извозчиком и молочницей-охтинкой. Немецкие булочники составляли заметную часть трудового населения пушкинского Петербурга, тем более что с их вкусной, душистой продукцией были знакомы едва ли не все обитатели города – как говорится, от царя до псаря. А как же иначе – ведь, согласно принятому их цехом непреложному правилу, вся выпеченная с утра продукция должна была разойтись к вечеру – остаток считался, естественно, непригодным для употребления и выносился для раздачи нищим, обыкновенно на Сенную площадь (полагаем, что причина нашего выделения курсивом и чувство, за ним стоящее, не нуждаются в объяснении для читателя, знакомого с принципами работы хлебобулочной промышленности Петербурга в наши дни).

Психологический тип немецкого булочника

Немецкие булочники появились в нашем городе во времена Петра I и обосновались достаточно прочно. В дневнике камер-юнкера Ф.В. фон Берхгольца под 1724 годом помечено, что царь, «вероятно, мимоездом, услышав музыку и любопытствуя видеть, как справляют свадьбы у этого класса иностранцев, совершенно неожиданно вошел в дом булочника с некоторыми из своих людей, приказал накрыть там два особых стола, один для себя, другой для своей свиты, и более трех часов смотрел на свадебные церемонии и танцы»[297]297
  Дневник камер-юнкера Берхгольца, веденный им в России в царствование Петра Великого с 1721 по 1725 год \ Петр Великий Сост. Е.В.Анисимов. М., 1993, с.219.


[Закрыть].

В послепетровские времена немцам пришлось пережить период достаточно острой конкуренции с французами. После того, как последние взяли в свои руки значительную часть столичного ресторанного дела (это произошло в середине XVIII столетия), немцы вошли в полную силу и в течение примерно ста лет первенствовали в производстве хлебобулочных изделий и их продаже. В шестидесятых годах XIX века, их обошли русские, так называемые "филипповские" булочные, основанные на мануфактурном производстве и потому быстро завоевавшие петербургский рынок. Однако долго еще жители Петербурга с удовольствием посещали немецкие заведения – булочную Пфлюгера на Невском, булочную Гуля на углу Невского и Малой Морской, магазин кондитерских изделий на Караванной и ряд других, менее популярных, булочных и кондитерских[298]298
  Репина А.В. Немецкие булочники в Санкт-Петербурге \ Немцы в России: Петербургские немцы. СПб, 1999, с. 198–203.


[Закрыть].

Психологический строй немецких булочников определялся старой, цеховой организацией, вывезенной ими из Германии и прямо пересаженной на петербургскую почву. Сюда относилось длительное, многолетнее пребывание в учениках, а потом – подмастерьях; жестокая, иногда палочная дисциплина; получение диплома, очень торжественно обставленное и вводившее новичка в круг корифев профессии; высокий авторитет мастера; сохранение в неприкосновенности комплекса полученных от мастера умений и навыков – и, наконец, величайшая внутрицеховая солидарность, почти исключавшая профессиональную конкуренцию.

О, в этой системе умели ломать людей, воспитывая из них безукоризненно честных, трудолюбивых – и в то же время поразительно ограниченных и жестоких мастеров. Это неудивительно. Ведь цеховая организация принадлежала еще средневековому миру. Проводя буржуазные реформы, ее с величайшим трудом демонтировали в Германии, начиная с эпохи "наполеоновских войн" – и этот процесс был необычайно трудным для властей, а для народа так просто болезненным.

В описаниях периодически созывавшихся цеховых собраний, прежде всего – так называемой "лады", на котором проводился прием новых членов и обсуждение других важных для цеха вопросов, наше внимание привлекает строгое следование ритуалам, иной раз достаточно архаичным. Причина нашего интереса состоит в том, что некоторые из ведущих оккультных систем нового времени выросли из старинных, наивных ритуалов – в частности, цеховых – которые были переосмыслены в новом, эзотерическом духе. К примеру, классическое английское масонство появилось именно в то время, когда к древним содружествам каменщиков стали присоединяться люди других профессий и сословий, поставившие своей целью не строить соборы – но возводить внутренний храм. Как следствие, сохранив вид инструментов, используемых каменщиком при повседневной работе, циркуль и отвес, молоток и наугольник приобрели значение символов незримого, духовного восхождения.

Сразу оговоримся, что вопрос об эзотерическом содержании ритуалов "петербургских булочников" нуждается в дальнейшем углубленном исследовании. Рецепция таких ритуалов в русской среде видится нам вполне возможной. Во всяком случае, обрусение одного из немецких ритуалов, проводившихся при вступлении в булочный цех нового члена, в научной литературе описано. Это – обычай поочередного питья вина из большого кубка, передававшегося по старшинству в знак того, что новичок присоединяется к профессиональному братству (немецкое "Brüderschaft"). Как догадался читатель, речь здесь идет об обычае "пить на брудершафт", в упрощенном и предельно сниженном виде сохраняющемся у русских по сию пору[299]299
  Репина А.В. Цит. соч., с.200.


[Закрыть].