Текст книги "Новый баланс сил. Россия в поисках внешнеполитического равновесия"

Итак, ни коммунизм, ни Советский Союз не пали от чужих рук и не стали жертвами заговора предателей.

В важнейшей социально-политической категории – народном потреблении – советская экономическая модель проиграла соревнование с капиталистической. Советская политическая система оказалась пораженной склерозом и утратила легитимность в глазах населения. Официальная идеология опустилась до уровня лживой пропаганды. Откровенный цинизм верхов, разъедая систему изнутри, уничтожил остатки доверия к ней со стороны населения. Советская внешняя и особенно оборонная политика требовала огромных ресурсов, удовлетворявшихся за счет подавления внутренних потребностей.

Пример Китая свидетельствует, что трансформация коммунистической системы во что-то более жизнеспособное в принципе возможна. Можно спорить, осуществимо ли было что-то подобное в Советском Союзе и – отдельно – о том, была ли к середине 1980-х годов возможность реформ безнадежно упущена.

По факту приходится признать, что реформы периода перестройки попали в резонанс с кризисом и ускорили гибель советской системы и самого СССР. В то же время именно они обеспечили Советскому Союзу относительно «мягкую посадку». При иных сценариях крушение системы могло бы принять иные формы и привести к другому масштабу потерь.

⁂

Поражение в холодной войне покончило с положением Советского Союза как державы, равновеликой Соединенным Штатам Америки. Как только это поражение в конце 1989 года стало фактом, тон американской политики и отношение США к СССР резко изменились. Примером здесь может служить первая война в Персидском заливе. В августе 1990 года Советский Союз немедленно присоединился к США в осуждении вторжения Ирака, с которым у Москвы имелся договор о взаимопомощи, в Кувейт. Впрочем, Багдад, хотя и покупал много советского оружия, платил наличными и никогда не был союзником СССР. Отношения Москвы с иракским диктатором Саддамом Хусейном всегда оставались сложными. Вторжение в Кувейт было неспровоцированной агрессией со стороны Багдада и в этом качестве стало проверкой советско-американского сотрудничества в условиях окончания холодной войны. В СССР согласие Москвы с действиями Вашингтона подавалось как пример взаимодействия еще недавно соперничавших сверхдержав в восстановлении международного мира и справедливости.

Проблема, однако, заключалась в том, что к 1990 году в мире осталась только одна сверхдержава – Соединенные Штаты Америки. Поэтому на практике сотрудничество СССР и США приняло форму присоединения Москвы к политике Вашингтона, а не выработки и реализации совместного подхода. В то время у Советского Союза еще оставалась некоторая возможность вести – хотя и без серьезных шансов на успех – самостоятельную игру на Ближнем Востоке, и США всерьез опасались, что Кремль попытается помешать Белому дому осуществить показательную военную операцию против Ирака. Конечно, такой разворот означал бы серьезную коррекцию внешнеполитической стратегии Москвы с вероятными последствиями внутри страны, фактически отказу от курса на перестройку.

Горбачев и Шеварднадзе не пошли на такой риск. Попытки Горбачева – при помощи его спецпосланника Евгения Примакова – сыграть вместо этого посредническую роль в иракской истории вызвали откровенное раздражение американской администрации. Проявились и разногласия внутри советского руководства. Министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе отстаивал необходимость действовать вместе с американцами, укрепляя таким образом новую модель отношений на глобальном уровне. Инициатива Горбачева‒Примакова потерпела неудачу. Самонадеянный иракский президент Саддам Хусейн не проявил заинтересованности в мирном урегулировании ситуации, а Москва уже не могла серьезно надавить на него.

Излишняя деликатность – на грани попустительства – по отношению к иностранным диктаторам: Саддаму Хусейну, Хафезу Асаду в Сирии, Николае Чаушеску в Румынии, Ким Ир Сену в Северной Корее, Муаммару Каддафи в Ливии – по-видимому, одна из отечественных внешнеполитических традиций.

Как бы то ни было, дипломатические маневры Москвы не смогли предотвратить Войну в заливе, которая не только уничтожила остатки советского влияния на Ближнем и Среднем Востоке, но и стала символом установления в мире нового порядка – единоличного глобального доминирования США.

⁂

Отношения с Западом и особенно с США являлись для политики времен Горбачева, безусловно, приоритетными. Многие другие вопросы – от Афганистана до Восточной Европы и Ближнего Востока, а также многочисленные конфликтные ситуации в «третьем мире» – были также частью этой огромной повестки дня. В то же время Горбачев искал новых стратегических союзников вне западного мира. Таких было немного. Движение неприсоединения, бывшее на подъеме на рубеже 1960-х годов, утратило свои энергию и влияние. Ее лидеры были поглощены внутренними проблемами. Югославия после смерти Тито находилась в предраспадном состоянии, Египет и Индонезия стали союзниками США. Горбачев сосредоточился на Индии и ее лидере Радживе Ганди. Москва и Дели сделали заявку на сотрудничество в реформе миропорядка. В это же время родилась идея тесного взаимодействия трех крупнейших держав в Азии: СССР/России, Индии и Китая (РИК), которая десятилетием позже была сформулирована и озвучена Е.М. Примаковым[70]70
  К. Н. Брутенц, Несбывшееся. Неравнодушные заметки о перестройке. – М.: Международные отношения, 2005. – С. 464.


[Закрыть]. Это был верный вектор, значимость которого подтвердилась в дальнейшем. К сожалению, после трагической гибели Раджива Ганди в 1991 году развитие отношений с Индией утратило динамику.

Горбачеву не удалось добиться прорыва в отношениях с Японией, но основной причиной был консерватизм японских лидеров, слишком поздно рассмотревших в Горбачеве перспективного партнера. Важно здесь то, что внешняя политика Горбачева, несмотря на очевидную необходимость уделять основное внимание отношениям с США и странам Европы, во многом преодолела американоцентризм советской политики времен холодной войны и открыла новые направления международного взаимодействия – с Китаем, Израилем, Южной Кореей, Саудовской Аравией и другими странами. Была сделана попытка оживить связи с такими государствами, как Индия и Япония. Эти заделы были востребованы на следующем этапе эволюции отечественной внешней политики.

⁂

Еще одной новацией эпохи Горбачева было изменение системы принятия внешнеполитических решений. Формально Горбачев встал во главе коллективного руководства страны – Политбюро ЦК КПСС, в котором Генеральный секретарь был скорее первым среди равных, а не единовластным правителем государства. Это руководство, превратившееся в конце 18-летнего правления Брежнева в геронтократию, демонстрировало нараставшую неспособность хотя бы остановить кризисные процессы внутри страны и ослабление позиций СССР на мировой арене. Вторжение в Афганистан без просчета возможных последствий; евроракетный кризис в отношениях с Западом, порожденный разладом между военной и политической стратегиями СССР; глухота к процессам эрозии режимов в Восточной Европе – вот всего лишь несколько ярких примеров функционирования этой системы принятия решений.

Молодой и амбициозный Горбачев быстро взял бразды правления в свои руки, в том числе в международной сфере. Уже спустя несколько месяцев, заменив Андрея Громыко на посту министра иностранных дел Эдуардом Шеварднадзе, он установил фактически единоличный контроль над внешней политикой. Проведя политическую реформу, Горбачев, сохранивший пост главы КПСС, стал также главой государства уже и формально: вначале в качестве председателя Верховного Совета СССР, а затем – первого и единственного президента СССР. Важнейшие внешнеполитические вопросы теперь уже не решались, как раньше, в Политбюро ЦК, а только обсуждались на президентском совете.

Горбачев завершил долгий период формально коллективного руководства внешней политикой и превратил президента страны в главного архитектора этой политики и первого дипломата государства.

При Горбачеве политика впервые после Ленина стала делом публичным. Провозглашенный им курс на гласность неизбежно привел к многоголосию, в том числе в вопросах внешней и оборонной политики. На фоне общего для элиты конфликта условных либералов и консерваторов – еще внутри КПСС – возникло открытое противостояние руководств важнейших ведомств: МИД и министерства обороны. Конфликт касался стратегических вопросов внешней и оборонной политики страны и еще больше обострил внутриполитическую борьбу. Горбачев, будучи одновременно главой партии и государства, играл в этом конфликте роль арбитра. Тем самым он предвосхитил роль главы государства в постсоветской политической системе. При этом внешнюю политику Горбачев по праву считал прерогативой первого лица.

Появление в 1989 году в Советском Союзе работающего парламента с авторитетными и красноречивыми депутатами подключило к публичной дискуссии общественные группы разной политической и идеологической ориентации. Огромное влияние приобрели фактически свободные и преимущественно либеральные средства массовой информации. Вскоре на авансцену выступили народные фронты и номенклатурные элиты союзных республик – протогосударств. Политические партии еще только начинали создаваться, но КПСС в 1990 году была лишена конституционного статуса ядра советской политической системы, руководящей и направляющей силы общества, и политический и идеологический плюрализм стал реальностью. Именно в этот период были заложены основы современной политической системы России.

Оказавшийся в центре системы, но без прочной политической опоры в виде сплоченного ядра в партии, Горбачев был вынужден все больше маневрировать между быстро умножавшимися группами амбициозных политических игроков. Вопросы внешней политики и обороны стали также предметом ожесточенных споров.

Именно при Горбачеве сформировались два основных лагеря, которые продолжили свою борьбу уже после распада Советского Союза. Это, с одной стороны, те, кто отстаивал политику открытости внешнему миру и позитивного взаимодействия с ним, а с другой – те, кто видел в международных отношениях преимущественно силовую борьбу, в Западе – вечного противника, а саму Россию воспринимал как крепость с двумя надежными союзниками: армией и флотом.

Уроки

Главным уроком эпохи Горбачева стало то, что военной мощи и политического суверенитета недостаточно не только для успешной внешней политики, но и для самого существования государства. Советский Союз рухнул на пике мощи своих вооруженных сил. Звучит банально, но основой внешнеполитического равновесия являются здоровая экономика и стабильная политическая система.

Равновесие в советской внешней политике было нарушено в 1988‒1989 годах, когда нараставшие экономические трудности в СССР заставили руководство страны искать кредиты за рубежом. Москва не выучила урока, преподанного ей восточноевропейскими союзниками в 1970‒1980-х годах. Практически не имея вплоть до второй половины 1980-х годов значительного внешнего долга, СССР на рубеже 1990-х быстро превратился в крупного заемщика[71]71
  Там же, с. 425.


[Закрыть].

Финансовая зависимость СССР от США и Запада оказывала влияние не только на внешнюю, но и на внутреннюю политику Москвы. С 1989 года влияние США на ситуацию внутри СССР стало быстро нарастать. Основные политические фигуры тогдашнего СССР искали поддержку влиятельных кругов в Вашингтоне и других западных столицах. К концу 1991 года Вашингтон превратился фактически во внешнего арбитра политических процессов в распадавшемся СССР.

Успешная внешняя политика нуждается в достаточном уровне поддержки внутри страны. Речь идет, с одной стороны, об общественной поддержке, а с другой – о базовом консенсусе внутри политического класса. Что касается общественной поддержки политики перестройки, то она начала ослабевать уже с 1987 года, когда проявилось расхождение между позитивной оценкой внешней политики и критикой множившихся неудач внутри страны[72]72
  Черняев А. С. Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972‒1991. – М.: РОССПЭН, 2008. – С. 740.


[Закрыть]. В такой ситуации общество начинает упрекать руководство в чрезмерном увлечении внешней политикой в ущерб внутренней.

Политический класс Советского Союза, до тех пор представленный жестко дисциплинированной партийно-хозяйственной номенклатурой, в условиях реформ начал быстро расслаиваться по интересам и идеологическим установкам. Начиная с середины 1990 года в Москве постепенно устанавливалось фактическое двоевластие структур СССР и возрождавшихся властных органов РСФСР, подрывавшее способность союзного центра выступать от имени всей страны.

Двоевластие не только приводило внешних партнеров Москвы в замешательство, но и открывало перед ними возможности. Любые попытки объединения с иностранными партнерами в борьбе с политическими противниками или конкурентами в собственном лагере являются абсолютно неприемлемыми, потенциально гибельными для страны[73]73
  Следует, однако, особо подчеркнуть, что обвинения в том, что деятели эпохи перестройки являлись агентами влияния ЦРУ, являются беспочвенными. В начале 190-х гг. Е. М. Примаков в качестве директора Службы внешней разведки по запросу Генеральной прокуратуры РФ провел расследование на эту тему и не обнаружил «никаких данных такого рода» (Примаков Е. М. Годы в большой политике. – М.: Совершенно секретно, 1999. – С. 169).


[Закрыть].

Усилия по повышению эффективности внешней политики и совершенствованию международных отношений должны основываться на реализме как важнейшей методологической основе внешней политики и на национальных интересах как ее постоянном ориентире. Во внутренней политике Горбачев неизменно проявлял себя искушенным и прагматичным тактиком, не склонным к сантиментам и особым проявлениям дружеских чувств. Напротив, во внешнеполитических делах он нередко страдал прожектерством и поддавался иллюзиям и искушениям. В своих рассуждениях о приоритете общечеловеческих ценностей и интересов Горбачев дошел до фактического игнорирования реальности силовых соотношений и балансов как основы международных отношений. Он постулировал баланс интересов в качестве альтернативы якобы отжившему свой век балансу сил. Это была грубая, принципиальная ошибка.

Отказываясь от сверхдержавного соперничества с США, Горбачев призывал соизмерять цели политики с имеющимися средствами[74]74
  Например, в программном выступлении в МИД СССР в 1986 г.


[Закрыть]. Он провозгласил принцип разумной достаточности. Это было принципиально важное заявление. Проблема в том, что достижение Советским Союзом стратегического паритета с США на рубеже 1970-х годов, фактически означавшее стабилизацию взаимного ядерного сдерживания, было воспринято многими в Советском Союзе как свидетельство подлинного равенства двух сверхдержав. На самом деле СССР никогда не был полноценной сверхдержавой и не мог себе позволить всего того, что могли позволить США. Горбачев призвал отечественную номенклатуру трезво смотреть на реальные возможности страны, не поддаваясь собственной пропаганде. Этот урок остается актуальным по сей день.

Горбачев делал упор на политические средства достижения внешнеполитических целей – в отличие от военных и идеологических. Перенос акцента был верен: во внешней политике советского периода акцент в решении международных проблем традиционно делался на военную силу. Кроме того, с 1970-х годов Брежнев фактически дал военным монополию на решение вопросов внешней безопасности страны – подобно тому, как внутренняя безопасность являлась монополией КГБ. Военные в свою очередь действовали в соответствии с простой логикой: чем больше оружия, тем крепче безопасность страны. В результате в экономике произошло колоссальное перенапряжение сил, а во внешней политике появились серьезные проблемы – от американских ракет средней дальности в Европе до зашедшей в тупик военной операции в Афганистане, – решать которые пришлось в горбачевский период.

Горбачев считал, что у Советского Союза накоплен избыточный запас прочности в военной области, что было правдой. В своем стремлении удешевить ставшую слишком дорогой внешнюю политику СССР он начал действовать в духе нового политического мышления. Главным ресурсом Москвы стали размены в политической и военной областях – там, где унаследованные Горбачевым позиции были избыточны. Проблема заключалась в том, что других, невоенных средств, прежде всего экономических, в арсенале советской внешней политики было немного. Горбачев мог рассчитывать также на политико-пропагандистский капитал перестройки, силу собственного обаяния, свою способность убеждать собеседников. Здесь он, к сожалению, просчитался. Лично Горбачева на Западе после первоначальной короткой заминки приняли хорошо, стелили мягко, но как с руководителем СССР обошлись с ним жестко, в полной мере используя слабости и проблемы страны.

Важнейшей чертой внешней политики Горбачева стал отказ от применения силы в Восточной Европе. С самого начала заявив руководителям социалистических стран, что они сами в ответе за свои страны, Горбачев фактически дал им понять, что на советскую интервенцию для спасения социализма в духе доктрины Брежнева они больше рассчитывать не могут. В 1989 году советское руководство отказалось задействовать Западную группу войск для сохранения ГДР и предотвращения объединения Германии. С одной стороны, это предотвратило конфликты с крайне опасными последствиями, с другой – просигнализировало номенклатурам и обществам в Восточной Европе, что на их пути на запад не встанет советский танк.

Справедливости ради стоит отметить, что отказ от применения силы в Восточной Европе не распространялся на Афганистан, где в преддверии заключения соглашения о выводе войск СССР провел наступательную операцию, и на действия внутри страны против участников массовых протестов в Тбилиси, Вильнюсе и Риге. Наиболее неприглядная сторона этой истории – то, что Горбачев не взял на себя ответственность как Верховный главнокомандующий за эти решения, попытался свалить вину на военных и тем самым еще больше дискредитировал союзную власть. Важный урок для лидера государства.

Новое политическое мышление постулировало себя как основывающееся на общечеловеческих ценностях, которые в реальности представляли собой ценности западного общества первой половины 1980-х годов. В некоторых интерпретациях нового мышления его носители шли дальше, заявляя о своей приверженности общечеловеческим интересам. Горбачева и его соратников впоследствии часто обвиняли в том, что они приносили государственные интересы СССР в жертву этим якобы общечеловеческим интересам, за которыми фактически скрывались интересы коллективного Запада. Эти обвинения очевидно политизированы, но надо учитывать, что наличие общечеловеческих интересов – предотвращение ядерной войны, защита окружающей среды – не отменяет различия между интересами государств в процессе обеспечения общих интересов.

Справедливости ради нужно отметить, что подчинение интересов российского государства якобы высшим интересам имеет давнюю традицию в истории отечественной внешней политики[75]75
  См., например., у Н. Я. Данилевского: «…несмотря на нашу европейскую репутацию тонких дипломатов и искусных политиков, мы, в сущности, политики самые плохие…, потому что чужие интересы почти всегда считали важнее своих…» Н. Я. Данилевский. Россия и Франко-Германская война. В кн.: Данилевский Н. Я. Россия и Европа. – М.: Родная страна, 2017. – С. 712‒713.


[Закрыть]. В XVIII веке российские монархи вступали в войны (например, в Семилетнюю), руководствуясь некими «европейскими интересами» (фактически поддержания баланса сил, о чем особенно заботилась Англия, покупавшая в этих целях военные услуги германских государств и России), в первой половине XIX века, при Александре I и Николае I, русская политика ориентировалась на принципы легитимизма, то есть поддержки монархического права на борьбу с революциями, а в первой половине ХХ столетия, наоборот, на идею разжигания всемирной классовой борьбы под красным знаменем пролетарского интернационализма. Подчинение внешней политики России каждой из этих миссий требовало от страны существенных и бесполезных жертв.

Горбачеву и его сподвижникам явно не хватило цинизма в общении с западными лидерами. Угнетенные комплексом неполноценности, претендуя на высокое звание европейцев и негласно считая Запад высшей формой цивилизации, что, вообще говоря, было типично для позднесоветского сознания как элиты, так и массового, они «вели игру слишком честно»[76]76
  Адамишин А. Л. В разные годы. Внешнеполитические очерки. – М.: Весь мир, 2016. – С. 213.


[Закрыть]. Западные партнеры, напротив, демонстрировали жесткий прагматизм в продвижении своих интересов – ослабления, а затем устранения потенциальной угрозы со стороны СССР, ликвидации советской зоны влияния в Восточной Европе, объединения Германии, но под собственным контролем в рамках НАТО[77]77
  Cheney D. In_My_Time: _A_Personal_and_Political_Memoir. With Elizabeth Cheney. New York: Threshold Editions. 2011.


[Закрыть], – которые расходились с целями Горбачева, стремившегося использовать сотрудничество с США для успеха перестройки. Эту проблему – дефицит цинизма – удалось решить, причем с лихвой, только с помощью жесткого и нередко жестокого опыта становления современного российского капитализма в 1990‒2000 годах.

Горбачев, как и все советские руководители послевоенного периода, был чрезвычайно сосредоточен, даже зациклен, на отношениях с США. Завершая холодную войну на условиях односторонней сдачи советских геополитических позиций, он всерьез рассчитывал на установление дружественной советско-американской совместной гегемонии в мире[78]78
  Брутенц К. Н. Несбывшееся. Неравнодушные заметки о перестройке. – М.: Международные отношения, 2005. С. 418.


[Закрыть]. Лидеры США со своей стороны рассчитывали на партнерство с горбачевским Советским Союзом – но такое, в котором Соединенные Штаты играли бы ведущую, лидерскую роль, а СССР являлся бы послушным ведомым, подобно всем союзникам США. Фактически это означало бы вариант западногерманской или японской модели отношений с США после 1945 года: ведь США не просто завершили холодную войну, как СССР, а выиграли ее. Горбачев, по-видимому, понимал это, когда в 1990 году заверял госсекретаря Бейкера, что «мы хотим быть рядом с вами в любой ситуации»[79]79
  Мемуары Бейкера. Цит. по: Брутенц К. Н. Несбывшееся. Неравнодушные заметки о перестройке. – М.: Международные отношения, 2005. – С. 537.


[Закрыть]. Это заверение, однако, было равносильно признанию поражения. Зацикленность на отношениях с США – будь то конфронтационных или квазисоюзнических – деформирует российскую внешнюю политику.

Проникнувшись постулатами нового политического мышления, Горбачев, Шеварднадзе и их помощники переоценивали возможность установления взаимного доверия с США и Западом в целом. При этом доверие трактовалось примерно так, как оно понимается обычно между людьми. С точки зрения западных, особенно американских, лидеров, доверять – и то в очень ограниченных, контролируемых пределах – можно было только тем, кто отказывался от претензий на самостоятельную политику. Фактически это было доверие к подчиненным. Из этого следует урок: доверие во внешней политике может существовать только в форме предсказуемости.

Значение личных отношений с президентами и государственными секретарями США преувеличивалось. Несмотря на внешнюю сердечность этих отношений, американские лидеры никогда не воспринимали Горбачева как равного. То же самое относится ко всем советским и российским лидерам – от Брежнева[80]80
  Адамишин А. Л. В разные годы. Внешнеполитические очерки. – М.: Весь мир, 2016. – С. 33.


[Закрыть] до Путина.

Анализ внешней политики горбачевского шестилетия демонстрирует, что выдвижение в самом начале пути верных и ясных целей не сопровождалось выработкой соответствующей стратегии их реализации. В результате вскоре после первоначальной активизации внешней политики, которая сразу же начала приносить репутационные плоды, Москва утратила инициативу. Взятый высокий темп поддерживался и даже ускорялся, но при том, что политика СССР попадала во все большую зависимость от более сильных и опытных иностранных партнеров, прежде всего США. Принцип «Главное – ввязаться в бой, а потом посмотрим» абсолютно неприемлем для внешнеполитической практики.

Многие проблемы отечественной внешней политики – не только горбачевского периода – продиктованы слабостью аналитической проработки вопросов. Характерно, что наиболее грубые ошибки допускались там, где руководство страны было абсолютно уверено в своей компетентности и не считало необходимым заказывать специальные исследования или прислушиваться к экспертным оценкам. В горбачевский период это были отношения с союзными странами Восточной Европы, с руководством которых Москва была связана теснейшим образом.

Несмотря на постоянно декларируемую приоритетность союзных стран, Восточная Европа практически находилась на периферии внимания советского руководства, прочность позиций СССР там воспринималась как данность, внутренние процессы всерьез не отслеживались. В итоге Горбачев подарил союзникам свободу, но те вместо совершенствования социализма свергли просоветские режимы, отвергли коммунистическую систему и отвернулись от СССР. Особенно тяжелые последствия имел просчет относительно жизнеспособности ГДР, которая уже с начала 1980-х годов, существуя под жестким идеологически-полицейским прессом местного партийного режима, подпадала во все большую финансово-экономическую зависимость от ФРГ. Этот урок не был выучен и в постсоветский период – теперь уже в отношении стран СНГ, особенно Украины и Белоруссии.

Дефицит реализма был характерен в советский период и для отношений с клиентами в третьем мире. Сокращение этого дефицита началось при Горбачеве, но шло болезненно. Руководство Афганистана и других так называемых стран соцориентации представлялось более послушным, чем это было на самом деле. Отношение к «братским народам» было явно идеалистическим. Такой подход сохранился и до наших дней, о чем свидетельствует отношение к «пророссийским» армянам, или киргизам, или к украинцам и белорусам как к «одному народу» с русскими.

Наконец, горьким уроком стало бросовое отношение к бывшим союзникам – не государствам, а людям – во время геополитического отступления. В ходе германского объединения СССР не обговорил с правительством ФРГ гарантий для различных категорий деятелей упразднявшейся ГДР – начиная с многолетнего партийного руководителя Эриха Хонеккера и кончая военнослужащими восточногерманской Национальной народной армии и сотрудниками спецслужб ГДР.

⁂

Как и во внутренних делах, Горбачев запустил во внешней политике процесс фундаментальных перемен, но не смог постоянно направлять и контролировать его. Конечно, на международной арене у советского руководителя не было той власти, которая принадлежала ему внутри страны, но те существенные ресурсы, которые у него изначально имелись, оказались растрачены очень быстро. Проблемы, с которыми столкнулся последний Генсек ЦК КПСС, были колоссальными. Никогда в будущем, однако, у хозяина Кремля не будет таких возможностей, какие были у Горбачева в 1985 году. Его преемникам пришлось учиться действовать с позиции относительной слабости.

По вековой традиции определение курса внешней политики России – обязанность и привилегия первого лица. Лишь в отдельные периоды – от смерти Ленина до воцарения Сталина и после отстранения Хрущева до прихода к власти Горбачева – она проводилась не только от имени коллективного руководства, но и на самом деле коллективными, хотя и не всегда скоординированными, усилиями.

Горбачев формально восстановил в России традиционный персоналистский режим, который укрепился при Ельцине и достиг пика при Путине.

В настоящее время этот режим отличается гораздо большей закрытостью системы принятия решений. Внешняя политика в рамках такого режима в очень большой степени зависит от личных качеств и способностей первого лица. Плюсами являются особая секретность и быстрота принятия решений, их неожиданность временами для оппонентов, высокая маневренность. В то же время личные слабости суверена-самодержца – тщеславие, ощущение собственного величия, самонадеянность, приверженность собственным идеологическим концепциям или личным представлениям – могут сыграть негативную роль.

Горбачеву в первое время удавалось проводить внешнеполитический курс, умело нейтрализуя партийную номенклатуру или предупреждая ее сопротивление. Идеологические ортодоксы, которых было немного, и военные круги, чей престиж был омрачен, но не подорван посадкой немецкого летчика на Красную площадь[81]81
  В 1987 г. Матиас Руст, западногерманский пилот-любитель, совершил полет над территорией СССР и приземлился на Васильевском спуске у Красной площади. Советская система ПВО слишком поздно заметила легкомоторный самолет Руста и не сумела посадить его до того, как он добрался до Москвы. После этого инцидента Горбачев сменил министра обороны СССР С. Соколова и ряд других высших военачальников.


[Закрыть], не могли сочувствовать курсу на ревизию основ советской политики и на примирение с Западом. Горбачев, однако, сумел в конечном счете переиграть их и добиться внешнего послушания. Но его победа оказалась неполной. В конечном счете советская верхушка в августе 1991 года неудачно попыталась взять реванш и окончательно развалила как КПСС, так и СССР. В связи с этим урок Горбачева для будущих руководителей сводится к необходимости эффективной поддержки внешней политики со стороны важнейших институтов политической системы страны.

Поддержки одних только институтов, однако, недостаточно. В условиях прогрессировавшего ухудшения материального положения населения Горбачеву не удалось сохранить высокий уровень массовой поддержки своей политики. Опора на либеральные круги, интеллигенцию – на фоне нараставших внутренних проблем – привела к отрыву формального лидера от большинства населения страны. Утрата доверия к Горбачеву в стране росла по мере того, как он все больше увлекался внешнеполитической повесткой. Горбачев оказался самым популярным отечественным руководителем в мире и по праву: он действительно много сделал для, как говорилось в годы холодной войны, мира во всем мире. Западную общественность на короткий период времени охватила подлинная «горбимания». Под ее влияние подпал и сам инициатор перестройки, чья популярность внутри страны с конца 1980-х годов столь же стремительно падала.

Это упрек не только Горбачеву. Для российской политической культуры после Петра I характерно обостренное внимание к тому, как Россию, ее лидеров, армию, экономику, культуру, науку воспринимают на Западе. В этом сказывается комплекс вечно догоняющего, не вполне уверенного в себе, но при этом амбициозного провинциала, стремящегося быть принятым в высшем обществе. Такая позиция имеет под собой исторические основания, она может быть полезной в той мере, в которой помогает усваивать лучшее, что есть в мире, и одновременно позволяет в чужом зеркале увидеть собственные недостатки. Она же, однако, может сформировать пиетет перед западными образцами и склонность придавать чрезмерное значение лестным замечаниям и при этом заставлять реагировать на ничтожные выпады.

В России, таким образом, с преувеличенным вниманием следят за тем, как страна воспринимается во внешнем мире, и ценят, когда ее руководителей – представителей страны – уважают за рубежом, но критически относятся к тем, кто, как считают, предпочитает заниматься внешними делами в ущерб внутренним. Первым из советских вождей это почувствовал на себе Никита Хрущев в 1960-е годы. Михаил Горбачев стал следующим. Контраст между его внешнеполитическими достижениями и неудачами во внутренних делах стал очевиден уже в 1988 году[82]82
  Брутенц К. Н. Несбывшееся. Неравнодушные заметки о перестройке – М.: Международные отношения, 2005. – С. 111.


[Закрыть]. Когда, заметив это, Горбачев попытался компенсировать внутренние неудачи внешними успехами, ситуация только усугубилась[83]83
  Добрынин А. Ф. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962‒1986 гг.) – М.: Аврора, 1996. – С. 662.


[Закрыть].

В октябре 1990 года Горбачев стал лауреатом Нобелевской премии мира. Он действительно сделал очень много для укрепления мира и международной безопасности. Присуждение, однако, произошло в то же самое время, когда в ряде регионов СССР – в частности, в Нагорном Карабахе – уже полыхали межэтнические конфликты, вызванные хаотичной демократизацией. Горбачеву было присвоено звание почетного гражданина Берлина, но одновременно с объединением Германии происходило разрушение Советского Союза – не только как геополитической конструкции, но и как единой экономики, системы социальной поддержки, общего гуманитарного пространства. Для многих в СССР плоды внешней политики горбачевского периода были горькими. Широко разрекламированная конверсия военного производства оказалась иллюзией. Вывод войск из Европы зачастую был организован крайне плохо, офицеры с семьями размещались в «чистом поле».