Текст книги "Знаменитость"

4 Подпольный концерт

Поперек большой комнаты, примерно на уровне лица, были натянуты бельевые веревки, на них прищепками закрепили два настоящих студийных микрофона. А одна из стен была сплошь завешана одеялами. Ватными, в отвисших пододеяльниках, синими шерстяными солдатскими одеялами и даже какими-то ковриками и скатертями. Чувствовалось, что для звукоизоляции в этом неприспособленном жилище была использована вся ветошь, которая только оказалась под рукой.

Но не это было главным. На небольшом столике возле подоконника стояло чудо, от которого захватило дух. Сверкающий хромированными деталями, большой магнитофон «Sony»! Такую аппаратуру в Советском Союзе трудно было найти даже изображенной на картинке. А тут магнитофон стоял живой, настоящий, мерцая огоньками маленьких лампочек и индикаторов!

Я моментально оказался возле этого технического шедевра. Две большие круглые пластиковые бобины: одна с пленкой, другая – пустая, уже были заряжены. Магнитофон гудел еле слышно, готовый начать запись в любой момент. Со всех сторон к нему стекались многочисленные электрические шнуры. Его хотелось нежно погладить по полированным бокам, словно послушного и сильного диковинного зверя! И я искренно пожалел, что сейчас здесь нет моего чудаковатого дружка Витьки Зяблицкого, чтобы он хоть раз живьем посмотрел, как выглядит то, к чему он должен стремиться, когда паяет «Sony» у себя на кухне.

– Интересуетесь, молодой человек? – спросил Василич. Он тоже, не без нежности, любовался фантастической японской техникой. – Великолепный аппарат. В Питере таких всего два экземпляра. У меня и у Муслима Магомаева. Месяц назад удалось достать. Как сказано у классиков «доставлено с таможни, контрабандный товар»… Десять тысяч рублей. Стоит, как «Волга», на которой мы сюда приехали…

– Студийный? – спросил я.

– Полупрофессиональный, – с легким сожалением признался Василич. – Но, что особенно важно для качественной записи – многоканальный. Воспроизводит частоты от 20 герц до 18 тысяч – весь звуковой диапазон, который способно улавливать человеческое ухо… – авторитетно заметил подпольный предприниматель. – А вы разбираетесь?..

Я хотел возразить, что диапазон, который слышит человек – на самом деле шире, но не стал. В конце концов, я сюда пришел не спорить, а смотреть и слушать. А обстановка здесь, что не говори – поражала.

Целый таз винегрета стоял на полу в углу комнаты. Огромная эмалированная посудина, в таких хозяйки обычно стирают белье. Впрочем, тут же находился и ящик водки, что многое объясняло.

На продавленном и засаленном диванчике сидело несколько плохо выбритых, и длинноволосых людей. Одеты они были сплошь в какие-то фирменные джинсы, свитера с картинками и иностранными надписями на груди. Но только вся эта совсем не дешевая одежда была или не стирана, или помята крайне небрежно. Нарочитым пренебрежением к дорогим шмоткам эта братия подчеркивала свое отличие от модных фарцовщиков – королей Невского проспекта.

Это собрались музыканты. На что недвусмысленно указывали инструменты, горой сваленные при входе. Мне показалось знакомым только одно лицо – клавишника, которого я уже видел вчера в «Поганке». В квартире было настолько накурено, что перехватывало дыхание. А пепел они стряхивали в пустые трехлитровые стеклянные банки.

Но, что было совсем удивительно: не взирая на внешнее убожество импровизированной студии и подчеркнутую неформальность отношений, здесь непостижимо присутствовал дух серьезных денег. Я ощутил это с первых же секунд и насторожился.

Между тем, Алеша уже успел поздороваться, похлопать по плечу всех музыкантов, которые яростно обсуждали чемпионат мира по футболу – вчерашний матч Италия-Аргентина.

– И что все носятся с этим молодым аргентинским нападающим? – недоумевал кудрявый и длинный тип, которого все звали Ёсиф. – Вчера этого хваленого Марадону намертво прикрыли, Аргентина и проиграла! – при этом Ёсиф разливал водку в подставленные граненые стаканы.

– Стоп! Стоп! – заметил маневр музыкантов Василич. – Вы что бухать сюда пришли?! Ну-ка завязывайте! Я вам не за это плачу, – грозно объявил он. – Пока первую сторону не запишем – никакой выпивки. Наш солист, после вчерашнего, и так еле на ногах держится…

– Я в ажуре! – возразил Алеша, не выпуская стакана из рук. – Лучше Василич, ты нам объясни: ты часом не еврей?.. Хватка у тебя такая деловая… А вот Ёська Шмеерзон – чистокровный еврей, но у него никой хватки. Только как скрипку хватать знает, да водку глушит похлеще иных русских!..

Музыканты рассмеялись.

– Уж хлеще тебя никто не пьет, Алеша, – разъярился Василич. – Ну-ка все по местам! Живо инструменты настраивать!.. А ты, голуба моя, иди сюда, определимся, что исполнять будем, – он забрал стакан из рук разочарованного Алеши и увел его в угол комнаты, показывать какие-то исписанные листочки.

Музыканты покорно разобрали инструменты, и разошлись по своим местам. Басист подсоединил электрический шнур к гитаре и подошел к крайнему висящему микрофону. Ударник встал за два небольших плоских барабана. Клавишник так и остался на диване, но подтянул ближе стойку с небольшой электроорганолой.

Между тем, Василич и Алеша вдруг громко заспорили.

– Не буду я это петь! – горячо возражал Алеша, от возмущения наивно и нелепо выпучив глаза. – Ну, что это: «А на вышке маячит, распроклятый чекист»!.. Это же чистая антисоветчина. На наши концерты смотрели сквозь пальцы, пока мы воровской романтикой занимались. А если в антисоветчики запишут – это конкретным сроком пахнет! Я потом в зоновской самодеятельности выступать не желаю!..

– Ну, какая же это антисоветчина, Алеша?! – возражал Василич. – Просто классическая лагерная песня: «По тундре, по железной дороге, где мчал товарный «Воркута-Ленинград»… Ее столько поколений пело. Ну и потом, у нас же с репертуаром – швах! Одно и то же перепеваем. В одной аранжировке, в другой, в третьей… Вот я и подобрал старые народные песни. Уверен, людям они понравятся, и новый альбом разойдется на ура. Артисту нельзя надоедать публике, иначе потом никому не будешь нужен…

Алеша перестал возражать и как-то сник. Только смотрел в окно на строящийся микрорайон с высоты девятого этажа, и словно ребенок, скреб ногтем по стеклу. Его белый костюм даже как-то осунулся на сутулых плечах.

– А мне, думаешь, не надоело? Столько лет петь «взял я фрайера на гоп»?.. Я уже ненавижу этот блат! Я ведь что угодно могу спеть: романсы, народные песни, эстраду, что хочешь!… Я ведь артист. А никто не верит. Вот даже ты не веришь в меня…

Мне показалось, что последние слова Алеши умудрились кольнуть непрошибаемого Василича. В маленьких глазах мясистого крепыша дрогнуло мгновенное сомнение.

– Алешка! Если все можешь – спой «Яростный стройотряд»?! «И Ленин такой молодой и юный октябрь впереди»!.. – съязвил Ёсиф и еще пропилил смычком по скрипке, издав настолько гнусный звук, что все в комнате сморщились.

– Все тебе хохмить, Ёська! – повернулся Алеша.

– Ну, и кто же у нас тут король блатной песни?.. – заискивая, подбодрил Василич.

Певец снял белый пиджак, и повесил его на спинку стула. Оставшись в жилетке, сильно ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Подошел к центральному микрофону и громко пошкрябал его ногтем. Убедившись, что техника работает, певец обернулся к Василичу и спросил.

– С чего начинаем? – он уже опять улыбался до ушей. – Чтобы я ушел из шоу-бизнеса? Не дождетесь!.. – Эти Алешины мгновенные перепады настроения были поразительны.

Дальше в комнате началась оглушительная какофония настройки инструментов. А я обратил внимание, что нигде нет Евы. Она оказалось на кухне, где в одиночестве тоже смотрела в окно на микрорайон с высоты и водила пальцем по стеклу. Неожиданно я обнаружил, что и ее глаза полны слез.

– И что, вот на этом люди деньги зарабатывают? – поинтересовался я, как будто невзначай. – На таких вот куплетах? «Раз пошли на дело, выпить захотелось»?.. И много за это платят?

– Много, – кивнула Ева. – Алеше за удачный концерт могут несколько тысяч сразу заплатить. Хоть «Жигули» покупай, только он пропивает все моментально. Василич себе наваривает в несколько раз больше. А сколько зарабатывают те, кто пленки тиражирует и по стране рассылает, я вообще не знаю, – отрывисто пробормотала она.

Это не укладывалось в голове. Неужели за два часа песен в прокуренной комнате с завешанными одеялами стенами, кто-то может заплатить несколько тысяч только певцу?.. Такого способа заработать кучу быстрых и легких денег, я не мог себе даже представить.

Впрочем, на кухне я оказался не только для решения вопросов коммерции. Я положил руки Еве на плечи. Они слегка вздрагивали. А потом не удержался и провел руками ниже – по бедрам. В ответ, Томашевская зло дернулась, отстранилась, сунула мне в руки все ту же охапку роз и холодно велела:

– Налей воды в ванну и брось туда, чтобы не завяли!..

А сама ринулась в комнату. И я поразился, как грубо искажается ее лицо, когда Ева в ярости. Кое-как свалив дурацкие цветы в ванну, и включив холодную воду, я устремился за ней.

Ева стояла, уперев руки в бока, загораживая Василичу музыкантов, и пыталась перекричать музыку. Потом она с силой дернула за шнуры, которые торчали из драгоценного магнитофона. С пронзительным звуковым глюком микрофоны обесточились. Запись прервалась. Только бас-гитара по инерции ритмично пульсировала на всю комнату. Василич подскочил со своего режиссерского места, в отчаянии всплеснув руками.

– Ты меня обещал начать записывать! – без обиняков заявила Томашевская. – А стоило Алешке появиться – меня словно и нету?..

– Евочка, звезда моя! Ну, тебя же мало просто слушать, тебя же видеть обязательно надо, – урезонивал растерянный Василич. – Ты же красавица…

– Я тоже могу спеть, и «Мурку», и «Постой, паровоз», я весь репертуар знаю! – истерично выкрикивала она.

Василич, ласково воркуя, обнял Еву за вздрагивающие плечи и увел в уголок. Где явно врал ей какие-то новые обещания. Скрипач Ёсиф тайком кивнул Алеше головой в сторону кухни. И оба потихоньку выскользнули из комнаты. Клавишник, шепотом выматерившись, подошел к магнитофону и начал разбираться со шнурами, подключая их обратно.

– Все, перекур закончен! – объявил Василич, громко хлопая в ладоши. – Ева согласилась исполнить две свои лучшие песни. Она ими будет завершать наш концерт. Чую – это будет великолепная запись, настоящая сенсация!.. Руки чешутся поработать! Алеша, ты где?! Запись пошла!

Из кухни вернулся сияющий улыбкой Алеша.

– Итак!.. – с лихой интонацией выпалил он, едва успев оказаться перед микрофоном. – Выступает артист ленинградской филармонии – Алексей Козырный! С ансамблем из четырех братьев, – Алеша окинул многозначительным взором приготовившихся музыкантов. А Ёсиф, к его словам взял несколько нот на скрипке, нежно и зазывающе. – И одной пикантной сестренки! – продолжил представление Алеша, посылая Томашевской шутливый воздушный поцелуй. – Мне, как всегда неожиданно, принесли новый текст!.. И вот в таком боевом составе мы его сейчас для вас приделаем!.. И-и, начали!

Василич, не отрывая взгляд от индикаторов магнитофона, в восторге ткнул меня локтем в бок.

– Вот оно, начинается! Алешка поймал кураж! Сейчас он устроит представление! Тебе повезло, нигде больше такого не увидишь…

Запел Алеша, действительно классно. С напором, с интонацией, с каким-то скрытым весельем. Так, что даже мне, не любителю блатного жанра, вдруг захотелось, то ли подыграть ему на гитаре, то ли выбить каблуками чечетку. Но, сильнее меня интересовало другое.

– И что, такие записи хорошо покупают? – потихоньку спросил я Василича, наклонившись к самому его уху, чтобы тот меня услышал через грохот музыки.

Содержатель подпольной студии в ответ только неопределенно мотнул голосовой, подкручивая тумблеры магнитофона.

– Получается – вы продюсер? Как Фрэнк Фариан у «Бони М»? – польстил я и попал в точку.

– Типа того, – благосклонно отозвался Василич. – Только Фариан за свою работу имеет миллионы и виллу на Лазурном берегу. А мы в «совке» трудовую копейку зарабатываем вечно под страхом, что посадят за предпринимательство и все нажитое конфискуют…

– А много пленок удается продать? – не унимался я. – Получается в стране много любителей блатной песни?

– Все слушают! – словно укоряя меня за «темноту» разгорячился Василич. – Да и не могут такие песни не иметь спроса в стране, где каждый второй или сидел, или будет сидеть. Вообще – это самая подлинная народная песня. Ей спасались в неволе, чтобы душу сохранить… Возьми «Мурку»? Это же классическое аргентинское танго! Кровь, любовь, измена, и мелодия соответствующая… Или «Очи черные»? Это же старинная кабацкая песня!.. А по телевизору у нас только Брежнев Леонид Ильич, а из народного – хор имени Пятницкого – сотня откормленных бугаев и девах в сарафанах! А души в них ни на грош. Мы просто заняли свою нишу. Нас тайком слушать будут всегда! А сколько пленок продается – даже не знаю. Я делаю оригинал – первую запись, самую ценную. А потом с нее уже другие люди запишут «первую копию» – качество будет чуть-чуть похуже. С нее – запишут еще несколько копий. А дальше – на продажу. И там уже без счета. Мне говорили, что наш лучший концерт – чуть ли не миллион копий разошлось! – прихвастнул разгоряченный Василич. – Точно, как у «Бони М»… Нам бы «золотой диск» полагался.

Музыканты, завершая, смачно ударили по струнам. А барабанщик последний раз легонько взбрыкнул палочками по медной тарелочке.

– Ну, за первую песню надо выпить! – заявил довольный Алеша.

– Никакой водки! – запротестовал продюсер.

Но теперь уже музыканты не собирались его слушать. Компания сгрудилась над тазиком с винегретом. Смирившийся Василич тоже подставил стакан.

– Ну, чтобы когда-нибудь и наши записи слушали, как Козина или Утесова Леонида Осиповича… – произносил внушительный тост клавишник.

– Не станет никто нас слушать, – рука Алеши дрогнула, и певец перелил себе водки через край. – А и ладно! Лишь бы лавэ платили за нашу халтуру, – скептически сморщился он, поднося рюмку ко рту.

Я чокнулся вместе со всеми, проглотил свою порцию теплой водки и зачерпнул винегрет. В этой компании со странными подпольными музыкантами я уже считался своим.

– Потоп! – неожиданно взвизгнула Ева из коридора. – Заливает!

Это розы, брошенные мною в ванну, забили сток и вода действительно уже переливалась через край.

– Быстро убирай этот бардак! – заорал, что есть силы Василич. – Не дай бог, соседей снизу затопим, потом проблем не оберемся.

Я бросился искать тряпку и вытирать пол. Лихорадочно отжимая тряпку в ведро, я прикидывал – успела ли вода просочиться и к соседям снизу? Вероятность была примерно пятьдесят на пятьдесят. Впрочем, Василич обещал, что нижних соседей не должно быть весь день. А вечером или завтра их ждет сюрприз!

Тем временем запись продолжалась. Ансамбль лихо прогремел очередную разухабистую песенку. Потом еще одну. В нагретой июньским солнцем комнате стало уже невыносимо душно. Окна не открывали из-за шума. Музыканты попросили перекур, и вышли на кухню. И я увидел, как Ёсиф, спрятавший в шкафчик бутылку, тайком подлил внеочередную стопку водки жутко бледному Алеше. Тот неловким движением поднял рюмку, подавился, и часть водки, пополам со слюнями, выплеснулась обратно из уголка его рта, на белую жилетку. Пошатываясь, певец направился в комнату.

– Совсем исчерпался Алешка, – философски произнес вслед клавишник. – Когда в 75-м лучшие первые концерты записывали, у него язык начинал заплетаться только на последней четверти записи. Еще год назад – он половину пленки мог нормально записать. А теперь вот – уже двух песен не тянет, срубается…

– Не интересно ему, – посетовал Есиф.

Когда все вернулись в комнату, за пультом сидел в одиночестве безутешный Василич.

– Спит Алеша! В соседней комнате за шкафом, – пояснил он и грубо выматерился. – Сморило его, говорит. От жары говорит!… С самого утра квасить начал, алкоголик, сволочь.

– Он теперь часа два или три проспит, как убитый, – оценил клавишник. – Что делать будем, Василич? Можно подождать, пока он проспится, но до вечера мы тогда записаться не успеем точно.

Музыканты были не довольны, но отнеслись к происходящему, как к какому-то неизбежному злу.

– Никого не будем ждать! – отрезал Василич. – Вот уже где стоят его закидоны, – он чиркнул ладонью себе поперек шеи. – У нас новая звезда есть. Вырастили, можно сказать, в своем коллективе… Евочка, давай тебя писать, как договаривались, – предложил он.

Однако, Томашевская никак не отреагировала, даже не посмотрела в его сторону. Она сидела в уголке дивана и внимательно рассматривала накрашенные алым лаком ноготки своих изящных пальцев.

– Евочка, душа моя, давай? – заискивающе попросил Василич.

– И не подумаю! – вскинула она на продюсера кинжальный взгляд. – Ты предложил только две песни – я согласилась. А на весь полуторачасовой концерт – я не подписывалась!.. Если теперь я единственная солистка – плати по другой цене!

Василич побагровел. Они с Евой принялись громко шептаться. До нас доносились обрывки нервного шепота: «Да где видано такие гонорары, даже Алеша столько не получал никогда».

– Сейчас Евка его… – один из музыкантов с кривой ухмылкой изобразил неприличный жест, означающий полное сексуальное доминирование.

– Деваться некуда. Алеша срубился, заново все организовать ему дороже будет. Попал наш Василич. Зря он с Евкой того – потискался… – резюмировал язвительный Ёсиф, с тоской поглядывая в сторону кухни, где в спрятанной бутылке, видимо, еще что-то оставалось на донышке.

Капитулировавший, красный от гнева, Василич вернулся за свой пульт. Ева деловито подлетела к микрофону с тем удивительным достоинством и изяществом, которые так поразили меня вчера. Музыканты, молча, потянулись к инструментам.

– Сейчас начнем запись, – пообещал Василич. – Только сначала надо свести счеты с одной гадюкой, которая нам все испортила.

Набычившись, он двинулся в сторону заволновавшегося Ёсифа. Казалось, что на побагровевшей лысине подпольного продюсера даже мясистые желваки ходуном заходили от бешенства.

– Тайком споил Алешку! – прорычал Василич, продолжая наступать. – А сам дальше преспокойно музицировать собрался?

– Василич, ты это, хоть сколько-нибудь заплати!.. – мгновенно оценив ситуацию, Ёсиф начал быстро-быстро убирать в футляр свою скрипку.

– Сейчас ты у меня получишь расчет! – заорал продюсер, хватая скрипача за шиворот. – Сейчас!

То, что при этом Василич был гораздо ниже длинного Ёсифа, и чтобы удержать его за шкирку должен был вытягивать руку до предела вверх, никому из присутствующих не показалось комичным. Такую ярость источал мясистый продюсер. Он выволок покорного Ёсифа в прихожую, видимо, намереваясь дать ему там пинка под зад и выгнать без копейки. Но в дверь кто-то принялся неистово звонить.

– Откройте, милиция! – Раздались крики снаружи.

Замерли все, и даже Василич. Музыканты в панике переглядывались. Ева небрежно пожала плечами.

– Доигрались! – зло бросил Василичу клавишник. – Новое место! Вот оно твое новое место! Теперь еще инструменты конфискуют.

Продюсер, наконец, выпустил из рук воротник провинившегося скрипача и с нескрываемой тоской перевел взгляд на дорогущий магнитофон.

– Немедленно открывайте, иначе двери ломаем! – раздавались властные крики с лестничной клетки. – Это сопротивление работникам милиции!..

– Вы же хотели уходить по крышам, как Анжела Дэвис с американскими коммунистами? – съехидничал я, не удержавшись.

Василич только махнул рукой с горькой неопределенностью. Но тут я сам спохватился. Мало того, что в двенадцать часов пропустил важнейшую деловую встречу с Асланом. Но сейчас-то было вообще уже около трех! А значит, через пару часов Валет и тот – потерпевший инструктор обкома – будут стоять под дверями моей квартиры в ожидании денег. И мало того, что я до сих пор не придумал, где взять две тысячи. Если я вовремя не появлюсь – другой возможности договориться уже не представится. Дальше уголовное дело об угоне – и кончено! А ведь сейчас меня заберут в милицию со всей этой компанией.

Я осознал ужас своего положения. Сейчас ведь никто не станет разбираться, что я тут посторонний. В записи не участвовал, а только зашел на полчаса из любопытства. Но кому это теперь докажешь?

– Ну, чего стоите? – спросила Томашевская. – Открывайте! Или мне самой?

И через пару секунд в комнату ворвалось много людей. Чтобы столько милиционеров сразу набилось в одну квартиру, я не видел никогда в жизни. Еще почему-то они все оказались щуплые и невзрачные. Худые руки торчат из коротких рукавов летней формы… А между ними шныряли люди в обычных семейных майках, неприлично растянутых и провисших подмышками. По злорадному блеску глаз в них угадывались соседи. Измученные шумом и готовые стать понятыми по первому зову социалистической законности. А то, что соседка, громогласнее всех требовавшей справедливости в руках держала ведро, из которого свешивалась грязная мокрая тряпка – не оставляло никаких шансов. Похоже, Василич ошибся, рассчитывая, что нижние соседи уедут на дачу. Впрочем, теперь уже было все равно.

Последним в комнату зашел милицейский начальник изрядных габаритов. Он один был размером больше пары заморышей-сержантов. Отдуваясь, начальник снял фуражку и окинул странное помещение подробным взглядом. При этом он, не торопясь, вытирал платком пот со лба, мастерски держал паузу, не выдавая удивления.

– Концерт окончен! – Наконец, объявил этот капитан. – Ну, и попали же вы граждане! Только чистосердечное признание может облегчить вашу участь… – а голос у огромного мента неожиданно оказался тонким, пронзительным фальцетом.