Текст книги "Знаменитость"

5 Талант взаперти

Маленький настольный вентилятор тужился изо всех сил. Он гнал струйку спертого воздуха прямо на дежурного милиционера. Который сидел за столом в расстегнутой на две пуговицы серой форменной рубашке, весь заваленный папками и бумагами. Остальное пространство дежурной части отделения милиции, куда нас доставили всем скопом, было погружено в жаркую духоту.

– Оформляй всех! – велел дежурному необъятный милицейский начальник. Задержанные музыканты столпились хмурой кучкой перед столом.

– Сейчас составят протокол задержания – и все! Бумага есть – дальше не вырубишь топором, – мрачным шепотом предрек скрипач Ёсиф. – Доигрались! Теперь волчий билет – ни в один ансамбль не возьмут. На похоронах и в подземных переходах играть – за счастье будет. А некоторым знаменитостям – реальный срок светит…

Он многозначительно кивнул в сторону певца Алеши. Тот еле стоял на ногах.

– И никакой надежды? – тоже шепотом спросил я.

Ёсиф пожал плечами, давая понять, что надежда умирает последней.

– Может Василич как-нибудь извернется? Недаром же его сразу в районное отделение повезли. Только мы должны молчать, как партизаны! Продержаться, чтобы он успел там договориться, подмазать кого следует. Нам тут надо в полную «несознанку» уйти – домашний концерт, репетировали ко дню рожденья мамочки… – шепотом наставлял меня бывалый скрипач.

Алеша тем временем озирался по сторонам, силясь понять, где находится и что происходит. Обеими руками певец опирался на угол стола, но все равно пошатывался, непроизвольно сдвигая стопку папок дальше к краю.

– Товарищ капитан! – взмолился дежурный. – Ну, как я вот этого алкаша оформлять буду? Он же на ногах не держится, его в вытрезвитель надо, пусть там с ним работают…

Этот милиционер не представлял, как быстро на самом деле Алеша приходит в себя. Всего полчаса назад, несколько стражей порядка выволокли из подъезда, и с размаху кинули в «черный воронок» худое тело, с неловко болтающимися длинными руками. Но даже в момент экзекуции певец, только завозился на железном полу УАЗика, так и не проснувшись.

– Фамилия, имя, отчество? – как можно отчетливее спросил его дежурный, оформляя протокол.

– Козырев он, Алексей Даниилович, – торопливо пояснил скрипач Ёсиф, стараясь не усугублять неприятностей. – Вы извините его, товарищ милиционер, перебрал человек на жаре, с кем не бывает.

Но милицейский начальник вдруг передумал уходить в свой кабинет. Он сделал шаг к столу дежурного, в упор оглядывая компанию, с высоты своего немалого роста.

– Я спрашиваю: фамилия, имя и отчество?! – угрюмо прикрикнул дежурный на шатавшегося Алешу, явно бравируя в присутствии начальства, что шутить он сам не собирается и другим не даст.

– Я Алеша Козырный! – вдруг во всеуслышание заявил певец с нотками апломба. Все милиционеры, присутствовавшие в дежурке, захохотали.

Музыканты замерли. На лице Ёсифа застыл неподдельный ужас. Видимо, каждый раз, когда эти ребята записывали очередной подпольный концерт, дамоклов меч разоблачения висел над всеми. Каждый удар по струнам сопровождался этим глубинным страхом, накопленным годами. И вот главный певец блатных песен с первых же слов разоблачил себя сам, безо всяких хитроумных допросов.

– Это который воровские песни поет? – сообразил дежурный. – Ну, товарищ капитан, всему отделению, считай, пофартило! В прокуратуру докладывать? Такое дело раскрыть не каждый год удается – оно даже по министерскому отчету может пройти! – не скрывал радости активный дежурный.

Еще бы ему не радоваться, когда на столе неопровержимым вещдоком лежала бобина с пятьюстами метрами импортной магнитофонной пленки «BASF». И каждый ее метр содержал неопровержимые доказательства преступления. И сколько продлится разбирательство – одному богу известно. Перспектива, что не отпустят до конца дня, или того хуже – посадят на ночь в камеру стала совершенно реальной.

Не задавшийся с самого утра день теперь уже грозил навсегда сломать мою судьбу. И это если потерпевший инструктор сдержал слово и все еще не подал заявление об угоне. А если уже подал? И на меня разослана ориентировка? В этом случае – меня могут отсюда вообще не выпустить. А здешние менты с восторгом отчитаются о задержании организованной банды автоугонщиков и подпольных певцов!

Во что бы то ни стало вырваться отсюда до пяти вечера – так стоял вопрос жизни и смерти.

– Может сказать, что меня невеста ждет? Собирались сегодня заявление в ЗАГС подавать, – тихо спросил я у музыкантов. – Если до пяти часов не появлюсь – ЗАГСы закроются, а она решит, что я сбежал…

– Дождется! Лет через пять… – многозначительно успокоил жестокий клавишник. – Если шибко верная – обязательно дождется!

Музыканты тихо прыснули, задавленным смешком. В этот миг могло показаться, что в отделении царит счастье и гармония. Милиционеры сияли от сознания профессиональной удачи, задержанные ухмылялись своему тайному веселью.

Только милицейский начальник не поддался общему настроению, оставаясь напряженно серьезным. Своими могучими ручищами, резко встряхнув за плечи тщедушного Алешу, он пристально уставился в глаза певцу с недобрым прищуром.

– А доказать можешь, что ты Алеша Козырный? – заявил мент своим противным тонким голоском.

Но в ответ певец вдруг начал захлебываться приступом булькающего, сдавленного смеха, прямо в лицо суровому капитану. Он был все еще невменяемо пьян и лишен даже намека на инстинкт самосохранения.

– А-а, его поймали, арестова-али, велели паспорт показать! – вдруг взревел во всю глотку Алеша и уцепился руками за край стола. Гора картонных папок соскользнула на пол, наделав шуму. Часть папок рассыпалась и листы протоколов, заявлений и других документов в беспорядке разлетелись по полу.

Дежурный вскочил, предвкушая хорошую взбучку, даже воротник на его рубашке агрессивно наклонился. Ёсиф инстинктивно зажмурился, чтобы не видеть неизбежного жестокого избиения. Он отшатнулся и замер в тоске.

– Цыпленки тоже хочут жить!!! – теперь уже любому, кто хоть раз где-то слышал записи Алеши, было очевидно, что это тот самый голос с цыганскими интонациями. Он не унимался, продолжая оглашать воплями дежурку и сопротивляться.

Капитан еще сильнее встряхнул тощее тело и пальцы певца, наконец, отцепились от края стола.

– Погоди оформлять! – скомандовал капитан. Одной рукой он сгреб со стола магнитную ленту, другой ухватил за шкирку певца и поволок в свой кабинет.

– Ну, пипец, Алеше! – тайком перекрестился клавишник.

Что меня подтолкнуло в этот момент – не знаю. Может быть потому, что я еще не был пропитан этим вечным страхом неотвратимости возмездия, характерным для подпольных музыкантов. А может быть наоборот – потому что мое положение было гораздо хуже и отчаяннее, чем у них. Но я действовал инстинктивно. Уж точно не успев подумать о возможных последствиях.

– Товарищ полковник! – ринулся я за офицером и проскочил следом в его кабинет, пока никто из милиционеров не успел среагировать. – Я вообще не музыкант, меня невеста ждет! – выпалил я, врываясь в комнату.

Капитан подтолкнул Алешу, руки и ноги которого болтались как у манекена на шарнирах, в сторону дивана, стоящего возле стены в кабинете. А меня настиг дежурный, свирепо завернувший руку за спину.

– Отставить! – скомандовал офицер. – Кто такой? – спросил он почему-то не меня, и не дежурного, а Алешу.

– Это Сережка, я ему сто рублей должен, – отрекомендовал меня певец.

Мент подошел к несгораемому шкафу, стоящему в углу кабинета и загремел связкой больших ключей. Не без усилий, со скрипом открыл металлическую дверцу и извлек оттуда обычный бытовой магнитофон «Маяк». Водрузив его на стол, милицейский начальник достал из того же несгораемого шкафа еще и початую бутылку коньяку «Три звездочки», критически осмотрел ее и тоже поставил на стол. Он делал это с какой-то молчаливой торжественностью.

– Вот ведь жизнь, – пробормотал он, наконец, сам себе под нос. – Сам Алеша Козырный пожаловал в мою ментуру. Господи, боже мой! А я твои песни столько лет слушаю, всегда мечтал живьем пообщаться…

Однако, присмотревшись к состоянию певца, капитан только скептически крякнул.

– Вот, что, подозреваемый, – обратился он ко мне. – Сейчас поведешь своего друга в сортир, и будешь полоскать его дурную голову под краном, пока не протрезвеет. Или нет, – он засомневался и повернулся к дежурному. – Лучше ты Никитенко веди его на отрезвляющие процедуры, у тебя практика большая. И чтобы через пятнадцать минут Алеша Козырный был у меня, как огурчик!

– Так, в прокуратуру докладывать? – спросил обескураженный дежурный. Его бодрое настроение улетучивалось прямо на глазах. – Пал Палыч, у нас же раскрываемость низкая. А так, мы бы считай, план за второй квартал выполнили, – попытался увещевать он своего начальника.

Но тот был непреклонен.

– Сначала разберемся. Кру-гом, марш, – на каменном лице дородного капитана не дрогнул ни один мускул. – А ты, подозреваемый, – это он уже повернулся ко мне. – Вот тебе пять рублей. Мухой лети в ближайший гастроном и принеси какой-нибудь закуски. И еще флакон. Этого никак не хватит. Только учти, твой статус – подозреваемый – паспорт у дежурного останется – вздумаешь с деньгами слинять – махом станешь обвиняемым. Ну, живо вставай на путь исправления, чтобы одна нога здесь, другая там!

Я заметался по окрестным улицам. Было уже почти пять часов. У ближайшего уличного телефона-автомата, какие-то хулиганы с корнем вырвали трубку. Телефон в следующем квартале отказался срабатывать. Когда я набрал свой домашний номер, и трубку поднял отец, он не услышал, что я тут кричу, а только вежливо повторял:

– Але? Але? Ну, говорите же!..

Вдобавок ублюдочный телефон проглотил последнюю двухкопеечную монетку. А я так и не объяснил отцу, что сейчас к нам домой явится потерпевший, у которого я взял машину покататься и по ошибке – не вернул. И что его надо задержать как можно дольше. До тех пор, пока сам не появлюсь дома, чтобы договориться насчет денег.

Потом, в магазине, где удалось купить водки – не было колбасы. И пришлось искать другой гастроном, где колбасу давали, но в очередь. После всех этих задержек, возвращаясь к милицейскому участку, я был уверен, что уже объявлен во всесоюзный розыск.

Но вышло наоборот. Перед дверями 70-го отделения милиции стояли две «Волги» с распахнутыми багажниками. Музыканты ансамбля грузили туда громоздкие инструменты и уже рассаживались по машинам. Похоже, их отпускали. Я заметил, как клавишник, забившись в уголок на заднем сиденье, бережно держит «Стратакастер» – заветную темную гитару Алеши Козырного.

И вид этой странной гитары вдруг натолкнул меня на мысль – откуда взять две тысячи, или даже гораздо больше. Я так поразился – насколько просто все можно сделать, что даже встал, как вкопанный, не сводя глаз со странного инструмента и лихорадочно соображая.

Надо записать самому концерт этого Алеши, как делает Василич – и проблема денег решена! Плюс никаких рискованных продаж «паленой» техники «хачикам»! И никакого Валета! Так почему бы не попробовать?!.. Я даже удивлялся, как раньше не додумался до такого простого решения? Наверное, потому, что не был знаком с таким Алешей. Так что все проблемы, которые мне доставило знакомство с Алешей, могли разом окупиться.

Надо только договориться с самим певцом, с аппаратурой что-нибудь изобретет Зяблик, музыканты… Впрочем, продумывать идею в деталях предстояло позже. Главное сейчас поскорее вырваться из милиции и через Валета договориться с его инструктором о небольшой отсрочке платежа.

Клавишник призывно махнул мне рукой.

– Уезжаем! Василич всех выкупил, – сообщил он скороговоркой. – У него связи в районном отделении – оттуда дали приказ всех отпустить. Вот, такси прислал нас увезти. Садись…

– А где этот… Алеша?.. – опешил я.

– Хрен с ним, – зло нахмурился клавишник. – Тоже мне – знаменитость нашлась! Он там с ментом коньяк распивал, пока нас всех в обезьяннике держали. Вот пусть дальше один и звездит. Без ансам-бля! Сам-бля! Ну, ты едешь?..

– Секунду подождите! Мне паспорт надо забрать и вот, продукты начальнику отдать, – сорвался я с места, демонстрируя авоську с водкой и колбасой.

На ступенях отделения за погрузкой музыкантов в такси хмуро наблюдали несколько рядовых ментов. Даже той секунды, когда я взбегал мимо по ступеням, хватило, чтобы почувствовать их злое разочарование. Один сказал другому, что все отделение уже второй квартал без премии остается. А тот в ответ угрюмо намекнул, что еще непонятно, кому хуже будет, когда «Никита до прокуратуры дозвонится».

В опустевшей милицейской дежурке замерла нелогичная тишина. Поэтому было отчетливо слышно – как дежурный говорит по телефону.

– Прокуратура? Докладывает дежурный 70-го участка прапорщик Никитенко. Тут у нас история такая приключилась…

«Вот оно что!» – подумал я. Требовалось мгновенно сматываться отсюда, пока этот стукач не успел все испортить.

В кабинете начальника все сильно изменилось за время моего отсутствия. Капитан сидел за столом, ослабив галстук и закатав рукава форменной рубашки до локтей. Короткими, похожими на сардельки пальцами, он перебирал струны, невесть откуда взявшейся гитары. Самой типичной и пошловатой: на желтой деке была приляпана ободранная переводная картинка с ГДРовской красоткой в алом купальнике.

– Я ведь под Соликамском зону охранял. В звании майора системы исправительно-трудовых учреждений. Там к этим песням и пристрастился, – вспоминал милицейский капитан, безуспешно пытаясь настраивать дешевый инструмент. – Уже готовился стать начальником зоны – «хозяином», но вышла история нехорошая. В общем, понизили в звании и сюда перевели отделением милиции командовать…

Алеша сидел за столом, значительно взбодрившийся. И последний коньяк эта парочка как раз доливала в стаканы.

– Не покидай меня, мой друг Серега! – обрадовано пропел Алеша при виде меня.

Этот чудак как будто и не представлял, что все уезжают. Он чувствовал себя прекрасно, и готов был сидеть хоть до утра, пока есть выпивка и гитара. Алеша поднимал свой стакан, не подозревая, что задерживается на свою погибель – как только прокуратура отреагирует на звонок, его закроют в камеру уже по-настоящему. Точно сказал клавишник – дождется он здесь, пока не посадят! Мне захотелось его предупредить, но как-то язык не повернулся – очень важно было самому смыться поскорее.

– Вот, – продемонстрировал я капитану авоську с продуктами. – Можно паспорт забрать?

Он только небрежно махнул рукой в сторону двери. Уже делая шаг за порог, я спохватился – если певца сейчас, и правда, посадят – с кем же мне записывать альбом, и откуда же взять все эти деньги?

Дежурный, тем временем, заканчивал разговор с прокуратурой.

– Разрешите выполнять? – в голосе у прапорщика звенело счастливое подобострастие. – Да, ансамбль только что уехал, мы вынуждены были отпустить – подчинились приказу. Но главный певец еще у нас…

Не прерывая разговора, дежурный небрежно бросил мне паспорт на стол. Он уже не замечал меня, захваченный своей целью.

– Есть! – отчеканил он, и положил трубку. – Чего тебе?

– Можно от вас домой позвонить? – попросил я.

– Что тебе здесь будка телефонная что ли? – смилостивился прапорщик, поворачивая телефон диском ко мне. – Только коротко! – Он был явно удовлетворен состоявшимся разговором.

Торопливо набирая свой домашний номер, я дважды сбивался. А потом в трубке раздались короткие гудки – занято. «Как будто не судьба!» – еще поразился я в тот момент.

– Ну что прокуратура?! – окликнули дежурного милиционеры, стоявшие на крыльце.

– Сейчас расскажу, – пообещал тот, поднимаясь из-за стола.

Прапорщик Никитенко торопился похвастать сослуживцам – какую свинью он подложил ненавистному начальнику. И меня в помещении милицейского участка тоже уже ничто не удерживало. Более того, надо было немедленно исчезнуть отсюда, чтобы попытаться застать дома Валета и потерпевшего. И скорее придумать какой-нибудь более надежный способ быстро заработать денег, чем запись певца Алеши.

Но где-то в душе мне вдруг стало стыдно уходить. Этот Алеша был порядочный говнюк. Но его все здесь бросили одного, разбежавшись как крысы. И я представил, как тоже начну сейчас вжимать голову в плечи, торопясь поскорее удалиться от участка, и стараясь забыть, как оставил этого чудака на растерзание?

И вот тут ко мне, как это иногда случается в неравной драке, вдруг пришло озарение. На столе, в пустой дежурке прямо сверху, лежал раскрытый телефонный справочник. И там был крупно выведен номер прокуратуры. Со странным удивлением на самого себя, я встал у стола боком – чтобы сразу заметить, если менты вернутся. И начал быстро накручивать диск, набирая этот номер. Ко всему прочему, от меня номер был написан вверх ногами, так что все время приходилось косить глаза. Помню, даже мерещилось, что это какой-то сон и происходит не со мной. Зато, как и пьяный в стельку певец, я не чувствовал страха.

– Прокуратура! – отчеканил голос в трубке.

– Извините, это из 70-го отделения милиции вас опять беспокоят, – проговорил я, тоже копируя «командирский голос». – Тут у нашего прапорщика Никитенко сегодня свадьба. Парень выпил крепко, и вам позвонил, наплел с три короба. Вы, пожалуйста, не принимайте всерьез. Мы тут с ним разберемся, как только в себя придет. Сами диву даемся – что ему вдруг взбрело в голову дежурного изображать. Обычно очень дисциплинированный сотрудник.

– А кто у вас дежурный сегодня? – с ноткой недоверия спросил голос.

Прямо передо мной на столе лежала куча картонных папок, в беспорядке поднятых с пола.

– Лейтенант милиции Фролов! – отчеканил я фамилию, которая бросилась в глаза на верхней папке, и лихорадочно соображая – что бы такое еще сказать, чтобы поверили. – Вы уж извините, но с тех пор как у нас этот новый капитан командует, дисциплина сильно хромать начала… – ляпнул я первое, что пришло в голову.

– Да уж, распустил вас этот бывший тюремщик, – выговорил мне голос из прокуратуры. – А если бы я успел уже по начальству доложить?.. Хорошо я сразу не поверил, про каких-то дурацких певцов подпольных? А то бы вы прославились – стали посмешищем среди всех питерских отделений милиции…

Двери хлопнули. Возвращались прапорщик и остальные менты. Я избавился от трубки, моментально бросив ее на рычаги, и перевел дух.

– Дозвонился? – спросил меня дежурный.

– Спасибо, – кивнул я, понимая, что сделал еще только полдела. Надо было срочно увести от начальника Алешу, пока этот Никитенко не перезвонит в прокуратуру, и обман не вскроется. Телефон на столе снова оглушительно зазвенел. Я уставился на него, как парализованный. Я ведь прервал разговор с прокуратурой на полуслове. Если это снова оттуда звонят переспросить?

– Дежурный прапорщик Никитенко! – поднял трубку милиционер. Он долго, молча, вслушивался. Лицо его меняло выражение. Я был не в силах сделать шаг.

– По порядку, давай – наконец, отозвался он. – Сначала точный адрес квартиры, которую обокрали? Записываю…

Я перевел дух и шагнул обратно в кабинет начальника участка. Обитатели этого «песенного уголка» совершенно не обратили внимания ни на мое возвращение, ни на искаженное волнением лицо. Только сразу плеснули водки в стакан. Я подсел ближе к Алеше. Требовалось незаметно растолковать ему, что надо немедленно уходить. Но Алеша был увлечен беседой.

– Так за что, говоришь, Палыч, тебя из майоров в капитаны разжаловали? – бестактно интересовался Алеша, успевая попутно наполнять стаканы. Водка в принесенной мною бутылке убывала с угрожающей скоростью.

– Да, все через эту мою несчастную любовь к песне, – пожаловался мент. – Областной смотр-конкурс самодеятельных талантов проводили среди сотрудников ИТУ. Я подготовился отлично. Спел здорово. А в результате скандал на всю область, аж до министерства докатилось. Мне выговор в приказе, понижение в звании и перевод…

– Я думал, в вашем ведомстве только за побеги так наказывают, – поразился Алеша. – А в чем тебя обвинили?

– Так в неправильном репертуаре! – воскликнул мент. – Я же спел «По тундре, по железной дороге, мы бежали с тобою, замочив вертухая!..» А там, в первом ряду сидело наше областное начальство. И по партийной линии, куратор из обкома… Свои же стукачи в министерство доложили, – вздохнул капитан. Ему было слишком неприятно вспоминать. И начальник поспешил вытянуть вперед могучую ручищу со стаканом, чтобы чокнуться.

Напоминание про стукачей подстегнуло меня.

– Нам пора уже. Там музыканты все уехали… – начал я, незаметно ткнув Алешу в бок. Но певец ничего не понял, равнодушно отвернувшись. Меня охватила такая досада, что впору было хватать его за шиворот и силой тащить наружу.

А Пал Палыч, тем временем, уже завладел гитарой.

– Вот, послушай, Алеша! – попросил капитан. – Мне надо, чтобы кто-то знающий оценил – правда у меня есть талант? Или это мне только подхалимы разные твердят?..

Алеша не реагировал, сосредоточенно доливая в стаканы остатки водки. А милиционер приготовился петь. Он сначала закатил глаза вверх, потом придал им какое-то чуть выпученное состояние, пытаясь изобразить сосредоточенную грусть. Широкое лицо Пал Палыча сморщилось от старания. И он заголосил. Причем не просто тоненьким, надтреснутым фальцетом. А с каким-то даже восточным акцентом, смягчая звуки, как это, наверное, делают казахские акыны, воспевающие степи и горы.

– Ябля-ки на снегу! Ябля-ки на снегу….

Выдав громкий бренчащий аккорд на гитаре, он уставился на нас.

– А дальше? – спросил ошарашенный Алеша.

– Дальше пока не придумал, – вздохнул милиционер. – Только первая строчка припева пока есть. Красиво сочинил, правда?.. Когда-нибудь вся страна распевать будет?

Я сдержался только каким-то чудовищным напряжением воли, так что на глазах даже выступили слезы. Мы с Алешей, не сговариваясь, инстинктивно уставились в разные углы комнаты, понимая, что стоит нам глянуть друг на друга – расхохочемся так, что впору будет улепетывать из кабинета и в помещении дежурки стекать по стене, икая от смеха.

– Ну, знаешь, Палыч, – перевел дух Алеша. – Тебе еще надо работать над собой…

– Вот и я говорю! – возликовал капитан. – Работать еще есть над чем. А жена упорно не понимает. Говорит – не прекратишь дома репетировать – разведусь! Все боится – стану я звездой эстрады, сразу женщины вокруг виться станут. Ей же не объяснишь! А талант в землю зарыть, от людей спрятать – это преступление, я считаю. Особо тяжкое! Вообще, думаю, из ментуры уйти, песни сочинять и петь! Ну, давай за талант! – предложил воодушевленный капитан.

А Алеша уже снова был вдребезги пьян. Он едва сидел на стуле, поводя по сторонам мутнеющими зрачками. Но, к счастью, водка в наших стаканах была последней. И это сулило шанс наконец-то вырваться из отделения.

– Ну, мы пойдем, Пал Палыч? – попросил я. – Алеша уже никакой. Я его провожу.

Не встречая сопротивления, я поднял певца подмышки. Он вяло потянул на плечи белый пиджак.

– Эх, жалко расставаться! – посетовал мент. – И с вещдоком этим надо что-то делать, – продолжал он, держа в руках коробку с пленкой подпольного концерта, неудачно начавшегося сегодня, а затем и вовсе прерванного на середине. Похоже, они тут слушали запись, пока я бегал за водкой.

– Эх, неплохо ты сегодня первую песню исполнил! – похвалил капитан. – На должностное преступление иду, между прочим, ради нашей дружбы, – он озирался, что-то потеряв у себя в кабинете. – А что делать? Талантливый человек, должен выручать талантливого человека…

Оказывается, он разыскивал обыкновенные ножницы. Здоровенными ручищами капитан сперва разодрал на части картонную коробочку, потом с громким треском надломил пластиковую бобину, на которую была намотана пленка.

– Был вещдок – и нет вещдока! – весело подмигнул он Алеше, начиная кромсать ножницами саму пленку на мелкие кусочки.

Певец сфокусировал взгляд на том, что делал сейчас капитан. Его только что улыбавшееся лицо как будто передернула судорога боли.

– Ты что делаешь, сука! – заорал Алеша Козырный. – Мент, поганый!

Не понимаю, откуда взялось резвости в этом теле, которое, только что еле стояло на ногах. Я не успел его схватить, когда певец ринулся с кулаками на капитана. Тот тоже не ожидал. Не сразу выпустил ножницы и искромсанную пленку, поэтому Алеша даже успел один раз ударить его по скуле. Потом уже только бестолково молотил руками по воздуху. Огромная ладонь капитана держала его за шею.

– Дежурный! – заорал капитан.

В дверях мгновенно возник прапорщик Никитенко. При взгляде на происходящий в кабинете бардак, его глазки злорадно блеснули.

– Надо их попридержать до утра, – пояснил капитан. – Отпустить хотел, но теперь вижу – пьяные еще совсем. Набедокурить могут. Оформлять не надо. Какая там у нас свободная камера? Пусть до утра перекантуются, в себя придут – тогда отпустишь…

При этом капитан избегал смотреть нам в глаза. По-моему, он испытывал чувство вины. А меня даже не сразу настигло осознание, что самое страшное, чего я пытался избежать весь день, все-таки случилось! А когда понял, от отчаяния мог только озираться по сторонам, не в силах изобрести уже никакой возможности спастись. Так и крутил головой энергично и жалобно, пока решетчатая дверь камеры не захлопнулась гулко за спиной.

Вся оставшаяся ночь должна была превратиться в ожидание беды и угрызения совести – как близко было спасение, и как глупо я его упустил. Но сложилось гораздо проще. Мерзкий железный скрежет открывающейся двери разбудил меня около двух часов ночи. В дверном проеме возникли трое ментов. Без кителей, в расстегнутых рубашках. Первым стоял прапорщик Никитенко. Он похлопывал себя по ладони резиновой милицейской дубинкой и переводил взгляд с меня на Алешу и обратно.

– Ну, и который из вас называется «лейтенант Фролов»? – его тихая интонация не сулила ничего хорошего. – Ты правильно рассудил сучонок, что второй раз я туда звонить не стану. Но только одно не учел…

Тут он сделал драматическую паузу, собираясь подольше насладиться тем страхом, который, как ему казалось, он внушал нам.

– Ваш придурошный капитан смену сдал и ушел. А мы – остались. И теперь отблагодарим вас по-своему… Как умеем!