Текст книги "Одиночество вместе"

– Сделать всегда можно что-то, – сказал Печужкин. – А это что? – он взял в руки снимок с метастазами.

– У него обнаружили помимо опухоли в позвоночнике еще и метастазы в печени, – озвучила Лидия Сергеевна самое рисковое, за что больше всего переживала.

– Ой-ой-ой, – вскинул брови Печужкин, – так это у вас онкология, получается, злокачественная. Позвоночник?

– Нет.

– А где?

– Пока не определили. Сегодня делают последние обследования… станет ясно. А завтра выписывают.

– Ой-ой-ой, – повторил Печужкин. – Это значительно усложняет дело.

– Я говорила там с врачами, они сказали, что если муж встанет на ноги, то можно еще пробовать онкологию лечить…

– Я извиняюсь, а зачем ее лечить? То есть, я хочу сказать, есть ли уже смысл ее лечить?

Лидия Сергеевна пожала плечами и не ответила. Этот вопрос был жестоким и откровенным.

– И какой срок ему дали? – спросил Печужкин.

– Два месяца, – соврала Лидия Сергеевна.

Печужкин глубоко вздохнул.

– Понимаете, в чем тут дело… Раз вы все знаете, то я буду говорить, как есть, ни запугивать, ни обнадеживать. Гм… Наличие метастазов делает любое лечение бессмысленным. Вопрос в том, сколько можно подарить ему времени помимо того, что положили врачи. И какими средствами это сделать. И оправданны ли будут эти средства. Мы, конечно, никому не отказываем в лечении, в операции, если видим, что человеку это нужно. Особенно когда срочно нужно. Я могу взять вашего мужа на операцию. Но только в том случае, если я увижу, лично, сам, своими глазами, и пойму, что после этой операции он проживет еще хотя бы полгода. Если нет, если эта операция ничего не даст, кроме дополнительных мучений и осложнений, то я делать ее не стану. Ни за какие деньги, ни за какие мольбы. Ни один хирург не пойдет на такое… если почти точно, что пациент не встанет с операционного стола, или, еще хуже, превратится в овощ, парализованный от головы до пят, то никто не станет рисковать. Это даже не вопрос этики или репутации врача. Это вопрос, если хотите, его свободы. Вы же первые и обвините меня, чуть что не так. Никому не хочется под суд. Вы понимаете, о чем я?

– Но как же быть? – сказал Вадим Александрович. – Ведь онкологи сказали, что согласны лечить, если только на ноги поднимем. Разве нет никакого шанса хоть как-то заставить его ходить?

– Сделаем так. В любом случае, чтобы вы не теряли время, я выпишу вам направление на госпитализацию. С ней вы пойдете за квотой в департамент здравоохранения… адрес не помню, посмотрите в интернете, где-то на Балтийской. Перечень документов у них же спросите. Идите туда сразу же, как только получите в той больнице остатки документов, не затягивайте, раз такое срочное дело. Как только будет квота, мы будем обязаны взять на операцию. В этом для вас выход, поэтому не затягивайте…

– А в той больнице тоже нужно брать направление на квоту?

– Нет, только там, где будет делаться операция. И, поскольку я заведующий отделением, то вот я и выписываю вам направление. Пока это все, чем я могу помочь. Получите квоту, и будем заниматься дальше…

– А нельзя сделать в таком случае срочную операцию, если вопрос только в деньгах, в обход квоты? Мы сами заплатим, – сказал Вадим Александрович.

Печужкин закачал головой:

– Во-первых, это очень дорого…

– А если фирма гарантирует оплату? Берет все расходы… у него есть свое дело, своя фирма…

– Невозможно… Теперь это невозможно абсолютно. По закону, такие операции делают только по государственной квоте. Были случаи – люди тоже приходили и сами оплачивали операцию, отдавали последние деньги. Только они не учитывали, что после самой операции требуется восстановительный период, часто довольно длительный. А это тоже стоит денег, и немалых, иногда намного больше, чем сама операция. А если нужно восстанавливаться полгода-год? А у людей нет больше средств самим оплачивать. Создавалась масса проблем. Поэтому теперь все подобные операции делаются только по квоте. Иначе никак. Мы просто не имеем права. Держите, – он протянул им заполненный бланк.

– Что… Все тогда… – нерешительно сказала Лидия Сергеевна.

– Ладно, спасибо, – сказал Вадим Александрович. – Будем выбивать квоту. Спасибо, извините еще раз за беспокойство.

– Надеюсь, смогу вам в будущем помочь, – улыбнулся Печужкин, не вставая из-за стола.

Они попрощались и вышли.

– Ну что, Лидок? – спросил Вадим Александрович.

– Буду просить квоту, – сказала Лидия Сергеевна с трагичным напряженным лицом. Было видно, как мысли ее сконцентрировались в сплошной комок нервов, в середине лба прочертилась глубокая вертикальная морщина. Она говорила сама для себя. – Сколько ждать? Сколько придется, столько и будем ждать, что поделаешь.

– Думаешь, он не станет оперировать? Отмазался бумажкой в надежде, что не понадобится? – спросил Вадим Александрович.

– Думаю, что Институт позвоночника отошел на далекий задний план, – задумчиво сказала Лидия Сергеевна.

– Какие мысли? Что делать?

– Что делать… Придется забирать домой, а там куда возьмут. Пока, получается, не берут никуда… – Лидия Сергеевна вздохнула. – Когда врачи хотели его лечить, он не хотел лечиться. Теперь все наоборот. Что ж… вот так вот.

– Поехали, Лидок, довезу тебя до метро, да в магазин поеду.

– Езжай, Вадик, сам. Я пройдусь, голову надо проветрить, обдумать. Спасибо, что съездил со мной.

– Ты как, Лидок, в порядке?

– Замечательно. Все в порядке, езжай.

Они попрощались, и Лидия Сергеевна пошла к метро. До метро было около получаса. Пока она шла мимо неизменных пустырей и длинных блочных пеналов, она ни о чем не думала. В голове стоял все тот же комок напряжения, словно замершая шаровая молния. Жутко болело в висках, отдаваясь в глаза. Серость и пасмурная влажность были приятны ей, они освежали и соответствовали ее душевному состоянию, угрюмой сосредоточенности. Она шла быстро, активно. Она ждала новостей от Людмилы.

Глава 18.

Петр Иванович очень уважал сестру, но расспрашивать ее о том, что же такое особенное она разведала у врачей, не собирался. Она вернулась в палату несколько смущенная. Петр Иванович объяснил это тем, что ничего нового она не узнала, зря только гоношилась.

– Ну что, сестра, что разузнала-то хоть, скажи? – ехидно спросил он.

– Ой, Петенька, – вздрогнула Людмила Ивановна. – Все нормально, все хорошо, – заторопилась она и принялась раскладывать в холодильнике еду, которую привезла для брата. – Звонила Лидочка – взяла квоту у этого профессора. Все нормально, все слава богу…

Петр Иванович с умилением улыбнулся. Это была хорошая новость. Как ни крути, все шло по его плану. Петра Ивановича неимоверно клонило в сон. Наркоз незаметно отходил, сменяясь усталостью. Ему хотелось как-нибудь ненавязчиво спровадить Андрея и сестру по домам, чтобы уснуть.

– Поезжайте, дорогие, домой, – сказал он. – А то с самого утра здесь. Вон, Андрей, забегался, еле сидишь, смотрю. Да и я покемарю. Сил что-то нет…

Андрей согласился:

– Да, батя, поедем. Тоже с ног валюсь.

Они наскоро распрощались, и двое из трех вышли, оставив третьего отдыхать.

Андрея удивило отвлеченное, рассеянное состояние тети Людмилы после того, как она вернулась от врачей, и сейчас, пока они молча спускались вниз. Ни тени беспокойства, какое-то странное затишье. Неужели врачи все-таки ошиблись. Ведь, раз не могли найти очаг, то, может, его и вовсе нет. Если раньше такое положение вызывало скептическое отторжение, то теперь оно пульсировало, полноводно разливалось по сердцу надеждой на то, что это правда, что все обошлось, они победили.

Внизу, в вестибюле, забрав из гардероба вещи, они отошли к окну, где потише, и стали одеваться. Только здесь Людмила Ивановна сменила рассеянность на лихорадочное возбуждение.

– У него рак сигмовидной кишки, – скороговоркой, тихо, но надрывно, словно собираясь разрыдаться, проговорила она. – Показала колоноскопия. Кишка практически разрушена, проходимость менее сантиметра, опухоль огромная… Метастазы в печень и лимфоузлы. Прогноз – меньше месяца… Ох, Господи… я уже позвонила Лиде, рассказала.

У Андрея похолодело внутри. Чем больше он лелеял глупую надежду на благополучный исход, тем сильнее хлестнуло его известие о том, что все кончено. У него нервически задергалось правое веко. Он понятия не имел, где находится и как выглядит эта проклятая кишка, и отчего она сгнила, разнеся заразу вместе с кровью по всему организму Петра Ивановича и лишив сына отца в самом расцвете лет последнего.

Они вышли на улицу и пошли к метро. Людмила Ивановна шла сгорбившись, то и дело кутаясь в отворот своего тоненького пальто. Один раз она собралась было заплакать, но сдержалась.

– Братик мой, – наконец заговорила она. – Меньшенький наш, самый долгожданный. Все его оберегали, лелеяли. И вот самый первый уходит…

Андрей слушал. Он знал, что отец, младший из троих детей, поздний, был любимцем в семье. Андреев дед, отец Петра Ивановича, невероятно толстый, лысый Иван Валентинович, капитан архангельской милиции, которого Андрей никогда не видел, но который, по рассказам, был самодур и эгоист, не просто хотел сына, он его требовал. Когда после старшей, Людмилы, родился второй ребенок, и тоже девочка, Таня, Иван Валентинович пришел в бешенство. Он даже не приехал за женой в роддом. Людмила Ивановна ненавидела своего отца за то, что тот безобразно вел себя с их горячо любимой матерью, которая терпела его выходки ради детей (в итоге они развелись).

– Петенька, братик! Господи, за что ему такое! – причитала Людмила Ивановна. – Вот и мамочка наша… святой человек, а тоже прошла все тяготы рака. А отец наш, сволочь… изменял мамочке, терзал ее, унижал… Раз, и в один момент упал и помер, сердце отказало, у сволочи. А мамочка… и вот Петя теперь…

– Я тогда маленький был, – сказал Андрей. – Помню только, как батя несколько раз ездил в Архангельск, а потом приехал и сказал, что бабушка умерла. Очень мучилась? Больно было?

– Нет. Она приняла свою болезнь, смирилась. Лежала на бочку все… но ее закалывали, поэтому не больно. Петя тогда сильно испугался, отсиживался у Тани, пил много. А потом, когда мы с Петей в последний раз-то уезжали в аэропорт, мамочка повернулась к нам ко всем, к троим деткам, и сказала так спокойно: «Живите дружно»… ох… живите дружно… знала, что в последний раз видимся. А на остановке Таня догнала и сказала, что мамочка умерла… как мы ушли, повернулась к стенке, вздохнула глубоко и умерла.

Людмила Ивановна тихо заплакала, сильнее укутавшись в воротник. Андрей молча смотрел под ноги. Растрескавшийся асфальт, влажный от дождя, не закрепленный по краям бордюрами… он вдруг разглядел в мельчайших подробностях каждое зерно этого серого асфальта. Как бывало с ним в детстве, зрение его резко обострилось, до рези в глазах. Он жадно глотнул сырого воздуха, и почувствовал всю структуру его: прохладу, свежесть, влажность, движение по трахеям, легким. Ему страстно захотелось жить. Жить долго, интересно, правильно. Не размениваться на пустяки. Какой же он был расточитель, ханжа, готовый ни за грош разбазаривать свое драгоценное время, с презрением отрывать от него, как от каравая, огромные куски и вышвыривать прочь! Он явно путал стремительность локомотива с неторопливостью вагонетки, ему казалось, что он обладает неисчерпаемым запасом времени. О, отец раскрыл ему глаза! Все, хватит! С чистого листа! Ценить каждое мгновение, наслаждаться каждым мигом. Лицезреть красоту жизни во всех ее проявлениях: радость так радость, горе так горе… все есть благо! Познать, впитать все, что может дать тот мизерный кусочек времени от первого вздоха до последнего. Как же все важно – и этот асфальт в трещинах, и эта улица, и спускающийся на землю ранний послеобеденный сумрак. Как же это прекрасно, потому что это мир, это жизнь, это нерукотворный дар! Спасибо, Господи! И защити, Господи! Будь в сердце, поддержи нуждающегося в милости и жаждущего благости Твоей, выведи из тьмы заблудшего, не дай оступиться!

Приехав домой, он обнаружил мать, сидящую за компьютером и что-то скрупулезно вычитывающую.

– Смотри! – сходу сказала Лидия Сергеевна, как только Андрей вошел. – Вот, читаю про сигмовидку… Неплохие прогнозы… один из самых щадящих видов рака. Смотри.

Андрей был голоден и без интереса взглянул на экран. Мать выискивала какие-то обнадеживающие фразы, выхваченные из общего мрачного контекста, цепляясь за них, как за соломинку. Она принялась зачитывать Андрею отрывки из статей, посвященных этому виду рака.

– Незаметный убийца. Почти нет симптомов. Так, это не важно… в сигмовидной кишке наибольшее скопление каловых масс, поэтому концентрация токсинов. Впитываются в кровь… так… Из-за неправильного питания, алкоголь… перитонит. Да, мне сказали, что возможен перитонит… УЗИ, томография, колоноскопия. Все это мы сделали. А, вот, главное! Смотри, вот пишут (Лидия Сергеевна стала читать медленно, проговаривая каждое слово): наименее агрессивная форма рака. Видишь? Везде пишут. Выживаемость даже на четвертой стадии в течение пяти лет – сорок процентов. Это же очень большой процент, Андрей. Может, еще удастся вытянуть отца? А, как думаешь?

Первая мысль, бросившаяся Андрею в голову, была: пять лет… значит, пять лет придется жить здесь, с родителями. Бросить все там, в Москве, положить на закланье свои цели, свою жену, отказаться от всего… Родители наверняка потребуют от него этой жертвы. Мать не сможет одна. Поэтому – жить на чемоданах, метаться из города в город… его мозг уперся в глухую стену.

– А? Андрей? Может, и вправду удастся? – спрашивала Лидия Сергеевна у сына.

– Будем пробовать, – сказал Андрей. – Что там с Печужкиным?

Лидия Сергеевна стала рассказывать о своей поездке в Институт, потом обстоятельно расспросила у Андрея о том, как они справились в больнице. Незаметно они переместились на кухню и уселись за скромный обед: наскоро отваренная куриная грудка и отварной картофель. Чтобы наесться наверняка, голодный Андрей подналег на хлеб. После обеда он отпросился всхрапнуть на часок-другой, и с удовольствием завернулся в огромный верблюжий плед на родительской кровати в спальне. Лидия Сергеевна же снова засела за компьютер в гостиной, на этот раз выискивая информацию об особенностях получения квоты.

Вечером за ужином, ничем не отличавшимся от обеда, они позволили себе выпить немного коньяку из запасов Петра Ивановича. Лидия Сергеевна была сосредоточена, у Андрея в голове после дневного сна было сумбурно. Маленький пес Лидии Сергеевны лежал под столом, положив голову на ступни своей хозяйки, и дремал. В кухне горел тусклый свет. Квартира казалась пустынной, нежилой. «Странно, – подумал Андрей, – как удивительно быстро она приобрела старый, обветшалый вид». Может, за те два месяца, в которые он не приезжал сюда, а может, за эти несколько дней. Еще в сентябре все жило здесь активной жизнью, теперь же это жилище, так старательно обустраиваемое годами, напоминало город, из которого только-только, внезапно, наскоро ушли его обитатели, еще теплый, еще эхом гудящий былой бурной деятельностью, и все же уже опустевший и застывший. Андрею чудилось, как отовсюду, через все поры этого жилища, через вентиляционные отверстия, через щели, розетки, замочные скважины, водопроводные краны, с опаской, осторожно, но настойчиво проникала старость, иссохшая, костлявая, седая, со специфическим, пока еще едва-едва уловимым запахом. Неужели с уходом отца квартира превратится в неухоженную хижину, юдоль скорби? Нет. Конечно нет. Мама не допустит. Это лишь временный беспорядок.

В темноте за окном шел редкий дождь, постукивая по подоконнику.

– Ну, что делать-то будем? – тревожно спросила Лидия Сергеевна. – Завтра выписывают. Надо решать.

– Что решать?

– Как ему говорить, признаваться. Ума не приложу, как это сделать.

– А я и подавно!

– Пытаюсь представить его реакцию… страшно. Мне кажется, я не смогу.

– Давай вместе.

– Как думаешь, что будет, если сказать?

– Все что угодно. Это же крах всего. Тем более в таком возрасте, когда даже и мысли нет…

– А вдруг истерика, вдруг проклятия всех и вся… а, Андрей? А потом все эти этапы, про которые пишут: отрицание, обвинение, смирение.

Андрей задумался.

– Я вот думаю: а если бы мне сказали, что у меня рак… – сказал он. – Как бы я воспринял? Уж точно не смирился бы. Мне кажется, предпочел бы не знать до самого конца. Чтобы не мучиться морально, не грызть себя. Даже если догадывался бы, даже если корчился бы от боли, все равно чтобы никто ничего мне не говорил. Чтоб оставалась хоть капля надежды.

– Вот это с отцом и случилось. Тянул до последнего, лишь бы ничего не знать.

– Как бы там ни было, узнавать такое про других, пусть даже и близких, и про себя любимого – это две разные вещи, согласись.

– Может, заказать психиатра? – спросила Лидия Сергеевна.

Андрей усмехнулся:

– Да брось ты… Эти психологические этюды… полная чушь! Только испортим… я, конечно, увлекался НЛП и прочей ерундой, но совершенно убежден, что невозможно так сразу, поговорив по душам, принять случившееся как должное и созерцательно начать собирать, извини за выражение, чемоданы на тот свет.

– В том-то и дело. Помню, отец моей школьной подруги… – Лидия Сергеевна поведала Андрею одну из своих зловещих историй: отец ее школьной подруги, когда врач сообщил ему о диагнозе рак, тут же упал замертво, сраженный инфарктом.

– Поэтому это тупик, – сказала Лидия Сергеевна. – А если он потом узнает, что мы все время знали и молчали? Это же будет скандал. Станем врагами номер один. И сказать нельзя, и скрывать нельзя. Скрывать – значит сидеть дома целый месяц и врать. А ведь он будет требовать что-то с ним делать, везти лечить, как только начнется ухудшение. Уже сейчас он только и говорит об Институте позвоночника – когда, когда… и что ему отвечать? Что перед нами маячит совсем другое заведение, а не Институт позвоночника? Хоспис… Одно это слово убьет его.

Лидия Сергеевна замолчала, глядя в одну точку. Андрей подлил немного коньяка себе и ей. Лидия Сергеевна чуть пригубила из кружки.

– Последние годы мы были с ним словно чужие люди, – сказала она. – Он сам по себе, я сама. Жили в одной квартире, будто в разных местах. Никуда не ходили… даже не разговаривали толком, так, несколько фраз за день. Привычка… ну да, есть человек, вроде под боком, и ладно. Вроде ничего. Но пустота… пустота беспросветная… он приходил с работы, вечно – залудит полбутылки водки и сидит, таращится в телевизор. А в воскресенье, как по звонку, как какой-то отвратительный ритуал: сорваться в супермаркет и накупить гору еды! Целую гору, которая потом пропадает. Сам он ничего не ел. Последнее время даже на улицу не вытащишь. Знаешь, это было невыносимо. Каторга. Я уже думала о разводе, пусть бы жил себе, как хочет, в этой рутине. Если бы не собака, то я совсем чокнулась бы. Может, поэтому так все произошло. Потому что жизнь не ценилась, просачивалась между пальцев. Наказание за бесполезное существование. Не хочешь пользоваться – верни назад. Ох! Я так устала с ним в эти последние месяцы. Эти боли, эти бессонные ночи, эти разговоры про эвтаназию. Господи, зачем все это вообще нужно! Живешь, чего-то добиваешься, к чему-то стремишься. Хочешь быть рядом с близкими людьми. Общаться, путешествовать с ними по интересным местам, узнавать что-то новое. А для чего? Чтобы потом смотреть, как они умирают? Хоронить…Может, тогда и не нужно совсем этих близких людей? Чтобы потом не было так больно терять их, тех, кто должен дарить счастье, а, уходя, оставляют только горечь… только горечь…

Лидия Сергеевна желчно усмехнулась:

– Знаешь, пару раз проскользнула мысль… А может, плюнуть на все. Загулять, пуститься во все тяжкие. Упразднить все ценности. Жить для себя, одним днем. Вон, – она кивнула на стакан с алкоголем. – Начать расслабляться этим, как многие бабы делают. А что, замутить рассудок, обмануть саму себя. Будет ли так легче? Нет! Это не выход… Я так не смогу.

Андрей слушал, не перебивая. То, что он слышал, ему совсем не нравилось. Слова матери скребли, раздирали когтями. Он никогда не знал, как отвечать на подобные материнские откровения, когда они прорывались наружу, редко, но наотмашь, беспощадно, пощечиной. Он цепенел, мысли совершенно путались, и он не мог выдавить из себя ни слова. Такие рассказы и не требовали комментариев, она просто вбивала их, фразу за фразой, как осиновые колья, в самое сердце. Марише он сказал бы запросто: что за бред ты несешь, ну-ка хватит страдать херней. Сказать такое матери он не имел права.

То, что говорила Лидия Сергеевна про мужа, было неправдой. Вернее, это была правда, но перевернутая с ног на голову, какая-то дикая искаженная абстракция, выкрашенная черными красками. Словно из всего, что было – хорошего и не очень, – извлекли только самые негативные моменты, из которых составили уродливую аппликацию, параллельную реальной, настоящей картине, злую карикатуру, гротеск.

Андрей мог бы как дважды два доказать матери ее неправоту. Помимо того, что отец был настоящий красавец, почти арамисовой изысканности черт, стройный, элегантный, острого ума, он был к тому же, что называется, настоящий мужик с крепким стержнем, добытчик, сделавший со своей стороны все, чтобы им было хорошо, чтобы они никогда ни в чем не нуждались. Можно было перечислять до бесконечности те личные качества, которые делали его примером для подражания, идеальным мужем, превосходным отцом… И именно в последние годы, на которые так неистово ополчилась Лидия Сергеевна, были самыми счастливыми и спокойными. Именно теперь начало все получаться, а отношения в семье, во всяком случае какими видел их Андрей, стали прямо-таки трепетными, идиллическими. Андрей ни секунды не сомневался, что родители любили друг друга все тридцать лет, несмотря на терпкость отношений, на сложность характеров. Мать вытащила отца за уши из ряда передряг, позволила избежать некоторых серьезных жизненных ошибок (за исключением последней, фатальной – болезни), и, в свою очередь, была за ним как за каменной стеной. Что бы она ни говорила, они все всегда делали сообща. И теперь, без сомнений, она не бросит его, не отступится.

Да, она была из той удивительной породы русских женщин, заносчивых, злословящих, но самоотверженных, которые бранясь на своих близких, домочадцев, детей, супругов, понося их на чем свет стоит, готовы в то же время отдать за них жизнь. А отца к тому же, признаться, было за что побранить. Андрей и сам винил его за вопиющую халатность и легкомысленность, с которой этот въедливый твердолобый прагматик пустил на самотек свою жизнь, поставив попутно под угрозу благополучие всей семьи, здоровье жены.

Андрей мог бы, но не собирался ничего доказывать. Он боялся. Боялся, что мама поверит ему и уйдет в себя, замкнется в своем горе, сдастся. Лучше пусть она злится, пусть обвиняет отца во всех смертных грехах. Ничего, отец перетерпит. Смерть любимого человека это то же предательство, разрыв, измена… отпустить можно, только обвинив, возненавидев, разочаровавшись. Если это придаст ей решимости бороться, сгладит неизбежность и горечь расставания, то пусть так и будет. Ей нужно было найти причину, которая объяснила бы катастрофу, разрушившую ее жизнь. Которая выставила бы дело так, что Петр Иванович сам выбрал свой путь, сам, по собственному желанию отказался от жизни (а ведь так оно и было). Нужна была зацепка. Алкоголь!

– Знаешь, – начал Андрей. – Узнав сегодня, что рак в кишке, я сразу же задался вопросом: от чего? Откуда скопище токсинов? Ладно бы отец вел какой-то необузданный образ жизни, ел всякую дрянь, одно мясо или фастфуд, был бы жирным расхлябанным мужланом. Но я никак не могу сопоставить рак пищеварительной системы с твоими ультраздоровыми блюдами, с тем, как он не спеша ел, тщательно пережевывал каждый кусок. Да и вообще с его образом, внешним видом – подтянутый, идеальный вес, некурящий. Но я быстро нашел ответ. Алкоголь. Он постоянно пил свою водку.

– Да что ты! Он обожал ее, жить без нее не мог! – воскликнула Лидия Сергеевна. – Каждый день шлифовал организм, как он говорил. Дошлифовался! Даже из спортзала, когда мы еще туда ходили, возвращался, и первый вопрос: мы поедем сегодня куда-нибудь на машине? Можно пить начинать или нет? И каждый вечер – рюмка за рюмкой! – Лидия Сергеевна выпучила глаза, округлила рот и изобразила, как опрокидывает стопку. – Вот и весь интерес в жизни… куда ни поедем – в Египет, в Турцию – это «все включено», и он как с цепи…бесконечно, у каждого бара, пиво заказывает, тут же водкой запивает, тут же опять за добавкой! Жара, сопля течет, а он знай себе наяривает, причмокивает. Потом, тогда, в Египте, потерял сознание на стуле. Египтянин подошел, трясет его, потом понял, в чем дело, что отец перебрал… После той поездки он и начал сдавать. А потом спину сорвал.

– А помнишь, в Париже, – продолжала Лидия Сергеевна. – Все пьют вино, а он со своей водкой приехал…

Андрей немедленно погрузился, как в теплую ванну, в воспоминания о Париже. Да, он помнил. Это выглядело странно: в страну, изобилующую лучшим в мире вином, на любой вкус, на любой кошелек, тащить в багаже бутылку водки. Отец пил водку под сыры, под устрицы, разве что не под вино… одним вечером после ужина Петр Иванович, добивший свою литрушку, и Андрей, ушатавший целую бутылку сухого вина, решили продолжить. Под предлогом, что мужчинам нужно серьезно поговорить с глазу на глаз, они оставили Маришу и Лидию Сергеевну дома и отправились на поиски приключений. Отец и сын, подумать только! Как два закадычных друга-пьянчуги!

О, это был задушевный разговор! Сначала они ввалились в крохотный ирландский паб попить «настоящего» Гиннесса, из-за тесноты чуть не перевернув там все. Хозяйка испуганно охала. Горький Гиннесс пришелся им не по вкусу, а тем паче подозрительные взгляды хозяйки, слышавшей иностранную речь и распознавшей в своих поздних гостях изрядное подпитие. Они ушли оттуда после первой же кружки, и купили в магазине целую коробку из шести бутылок местного крепленого пива. Спустившись к Сене, позади Нотр-Дам, в том месте, где открывается изумительный романтичный вид, который любят изображать художники, они выпили все шесть бутылок. Попойка сопровождалась бурными рассуждениями о бизнесе, а более всего о Марише, которой восторгались и Андрей, собравшийся жениться, что было для него явлением из ряда вон выходящим, и Петр Иванович, всецело одобрявший решение сына и осыпавший его подробными инструкциями к семейной жизни. Потом, вернувшись в свой узкий переулочек, к парадной, запиравшейся старинной узорчатой решеткой, они еще долго стояли и жарко, со слезами на глазах, упоенные беседой и спиртным, говорили и говорили, не в силах наговориться, позабыв об оставленных этажом выше любимых женщинах, которые не преминули задать им небольшую, для галочки, взбучку за то, что те вернулись за полночь и вдобавок мертвецки пьяными. Ах, развеселые были деньки!

Но они не всегда были такими развеселыми.

В начале девяностых, когда Андрей только-только переступил свое первое десятилетие, а его отец был в том возрасте, что сейчас Андрей, отец, поменявший работу, стал постоянно пропадать на этой новой работе с коллегами, и приходил домой ночью и на рогах. Это приносило напряжение и раздор в их семью, делало их чужими друг другу. Лидия Сергеевна нервничала и уходила спать в темноту родительской комнаты, говоря Андрею: «Откроешь этому, когда припрется…» Андрей со страхом ждал того момента, когда около часа ночи задребезжит дверной звонок, и он снова увидит осовевшее, бездумное, и каждый раз по-идиотски улыбающееся лицо отца. Ему делалось противно от этой улыбки. Он не узнавал отца, который всегда был таким правильным, рассудительным, пока не устроился на проклятую новую работу. Это продолжалось несколько лет подряд, дело между родителями шло к разводу.

Но в какой-то момент все закончилось. Отец вдруг вернулся, как говорится, в лоно семьи. Андрей не знал причин столь внезапного радостного исхода; казалось, отцу просто надоело продолжать вести такой образ жизни. Андрей вздохнул с огромным облегчением, что все обошлось, и старался не вспоминать о тех временах.

Отныне Петр Иванович пил культурно, дома. Выпивая по вечерам, после трудового дня, на виду у жены, под ее полезнейшую стряпню, он никогда не бывал пьяным, и, расслабившись, мирно, тихо уходил в комнату, где его не было ни слышно, ни видно. Нет, Петр Иванович не был алкоголиком. Он и близко не собирался переходить ту грань, за которой человек превращается в падшее ничтожество, встречающее и провожающее каждый день в мутном угаре. Но он принадлежал к числу тех тихонь, тех пожилых рассудительных семьянинов с посеребренными височками, которые, не попирая мораль, а, наоборот, будучи ярыми защитниками этой морали, все же поставили на особый пьедестал почета успевшую стать для них священной рюмку русской водки.

Что ж, расплата не заставила себя долго ждать.

Глава 19

«Уплотнение в сигмовидном отделе кишечника с кровотечением… большое количество плохо удаленных каловых масс (господи, это-то зачем писать?!)… просвет менее 1 см. Диагноз – рак сигмовидной кишки, T4N1M1. Рекомендовано обследование в онкологическом диспансере, наблюдение у районного онколога, соблюдение диеты», и проч. и проч.

– М-да, ему такое показывать нельзя, – сказала Лидия Сергеевна, внимательно просматривая первый лист эпикриза. Они с Андреем находились в кабинете заведующей, где выслушали последние перед выпиской напутствия врачей. Заведующая сидела за своим столом у окна. Минуту назад вышел онколог, сумбурный тип, бледный, длинный, с большим лысым лбом и темными кругами под глазами. Толком он ничего не сказал – что делать, куда теперь – начал нести какой-то вздор о правильном питании, гречневой каше, свекле, куриной грудке. Сложилось впечатление, что это был не онколог, а диетолог, обозначавший диету для пациента. Тем не менее, как только он вышел, заведующая невзначай намекнула:

– Надо бы его отблагодарить… это он определил, где рак.

– Сходи, Андрей, – сказала Лидия Сергеевна.

– А куда? – спросил Андрей.

– Это этажом выше, – оживилась заведующая, – там онкологическое отделение. Сейчас еще догоните его…

Андрей ушел догонять. Лидия Сергеевна тем временем подошла к заведующей и украдкой протянула ей сложенные пополам пять тысяч рублей.

– Это вам, за заботу. Что не отказались, не бросили, – с натянутой улыбкой сказала она.

– Ой, да что вы! – отмахнулась было заведующая. Но деньги уже исчезли в глубоком кармане ее голубого врачебного халата, оставалось только похлопать сверху пухленькой ладошкой, чтобы немного попримять бумажку. Столь крупная купюра не только улучшила и без того замечательное настроение заведующей, но и пробудила в этой красивой женщине почти материнскую заботу.