Текст книги "Одиночество вместе"

Жена недавно рассказала возмутительный случай. У ее знакомых годовалый ребенок в течение недели испытывал приступы удушья. Несколько раз приезжала неотложка, но врачи не видели ничего страшного в состоянии младенца, фиксировали ложные вызовы, грозили штрафами. А через неделю девочка-крошка, любимица родителей и бабушки, умерла. Ай да врачи! Зато гудеть-заливаться на всю улицу, особенно когда затор на дороге – в этом им нет равных! Двадцать лет назад, в Архангельске, мать Петра Ивановича умерла от рака. Бюджетный медработник из районной поликлиники в течение нескольких лет в упор не видел на снимках (или не хотел видеть, или попросту не понимал, что он видит), как рак сантиметр за сантиметром пожирает ее печень. Зато потом, когда не увидеть огромную опухоль было уже невозможно, бюджетный медработник добродушно развел руками: так ей сколько лет-то? Чуть меньше семидесяти. Ну а что вы хотели! Пожила уже! Точно он был поставлен высшими силами распределять, кто «пожил уже», а кто еще нет.

С серьезной медициной в России тоже дела обстояли, в понимании Петра Ивановича, не очень. Один его приятель, дипломированный хирург-уролог, с которым лет десять назад Петра Ивановича свела небольшая урологическая проблема, уехал по приглашению в Израиль, работать в клинике. Он писал оттуда восторженные отзывы: технологии и подходы совсем другие! Болезни рассматриваются на молекулярно-биохимическом уровне! Петр Иванович с горькой иронией шутил в ответ: вот-вот, а наши делают на опытно-познавательном уровне, по принципу разрезал – посмотрел, если есть что знакомое, то отрезал, если нет – зашил обратно. Приятель отвечал: ну, примерно так. Жаль, выпал тот приятель из поля зрения, а то можно было бы к нему обратиться за советом… но только не к нашим. Нет, никогда Петр Иванович не пойдет к ним за помощью. Уж лучше как-нибудь так, народными средствами, или русским авосем. Или верными ста граммами – вот уж поистине незаменимое лекарство.

А каковы наши больницы – от одного их внешнего вида бросает в дрожь, на спине проступает холодный пот. Отдыхая в позапрошлом году с женой под Барселоной, они выехали на прогулку в город, и там, где-то недалеко от Парка Гуэля, прошли мимо клиники. Тогда, еще совершенно здоровый, Петр Иванович подумал с восхищением – какая чистота, красота, вот в такой больнице и полежать-подлечиться не страшно. «Страшно… страшно, – думал теперь Петр Иванович, – страшно оказаться в кабинете врача с настоящей болью, как нынешняя, которая не сулит ничего хорошего, и не важно, в Барселоне ли или в нашей совдепии». Как ребенок, не зная, что его ждет за белыми врачебными дверями, какая боль и какие страдания, кричит и плачет, и упирается, так и Петру Ивановичу было страшно. «Но я не ребенок, – думал он, – и сам выбираю, что мне делать, и мое решение таково: никуда не иду, спокойно жду, пока пройдет само». Пройдет, обязательно пройдет, надо лишь немножко обождать.

Но само не проходило. Боль не спеша, месяц за месяцем зрела, росла, набиралась сил, капля за каплей отнимая силы у своего хозяина. Петр Иванович стал выглядеть каким-то замученным: осунувшееся бледное лицо, неизвестно откуда появившиеся старческие пигментные пятна в уголках глаз. Его природная подтянутая стройность приняла одряхлевший вид, который он пытался скрыть за деловыми свитерами и пиджаками. Поначалу он изо всех сил старался придать себе вид беззаботный, изображал энтузиазм и нарочитую активность. Этим он хотел обмануть и себя, заглушить внутреннее волнение, и жену, чтобы та не догадалась об истинных причинах его плохого самочувствия и не принялась надоедать ему требованиями немедленно что-то предпринять. Но все его попытки улыбаться, непринужденно общаться выглядели неестественно, он быстро уставал от лицедейства, сдавался и погружался в себя, как бы отстраняясь от окружающего мира и делаясь напряженно задумчивым.

Лидия Сергеевна, не зная о том, что в действительности происходит с мужем, и видя его усугубляющуюся отчужденность, принимала это на свой счет. Она была недовольна, наблюдая, как, приезжая из магазина, Петр Иванович молча съедал ужин, выпивал водки и немедленно пропадал в спальне, зарываясь под одеяло и в полудреме выглядывая оттуда в сторону телевизора. Нет, она не устраивала скандалов, не требовала что-то объяснять или менять, но с горечью думала: и это все жизненные интересы? Вот так и будет дальше? Год за годом, пока старость окончательно не… что не? Не сведет в могилу. Неужели будет только так, и ничего больше в жизни не ждет, не произойдет! Редкие вылазки куда-нибудь за границу, чтобы хоть как-то обозначить семейное единство, вернее то, что от него осталось, и назад в серость; все дни, все вечера порознь: она в одной комнате, он в другой. Не общаясь, не разговаривая. Заманчивая перспектива, нечего сказать. О какой-либо интимной жизни уже давно позабыто. Платоническая любовь, не более. Вот только духовного влечения также не наблюдалось. Вялость, дряблость, отсутствие интереса к чему бы то ни было, к самой жизни. Лидия Сергеевна откровенно перечисляла резкие, краткие, отрывистые, полные обиды на мужа и протеста фразы и слова, характеризующие, по ее мнению, как нельзя более четко ее личную жизнь. Пустота – вот самое подходящее слово. Она видела в их совместной жизни явный кризис. В голове не единожды промелькнула мысль: а не пожить ли некоторое время раздельно… попробовать.

Петр же Иванович уже ни о чем не думал, ничего не замечал, кроме боли. Боль, боль, боль… везде только она. О визите к врачу не могло быть и речи, Петр Иванович боялся услышать нечто ужасное. Не могло быть и речи даже о том, чтобы просто подсесть к компьютеру и полистать, посмотреть в интернете, что могут означать такие тревожные симптомы. Смакуя сам с собой свое страдание, Петр Иванович все больше загонял себя в ловушку. Внимательно наблюдая за внутренними ощущениями, он уже различал мельчайшие нюансы, переливы боли. С некоторыми он справлялся шутя, ждал их с нетерпением, как самый низкий болевой порог, когда, подобно отливу, боль отступала, принимая лишь общие очертания мерно колышущегося океана внизу живота, в паху, в спине. Но приливов он ждал с большим страхом: тогда боль накатывала, превращаясь в дикий шторм, и начинала бичевать тело Петра Ивановича. Он даже знал, в какой час дня или ночи придет тот или иной вид – отлив или прилив. Подавленность преследовала его повсюду – дома, на работе. Ничто больше не могло его заставить расслабиться. Только двести граммов любимой водки заглушали его страдания, поэтому Петр Иванович, приезжая домой из душного, начавшего раздражать его магазина, непременно выпивал. Расслабившись алкоголем, полностью подчинив боль этим наркозом, он поскорее уходил в спальню, и тихо проводил остаток вечера на большой кровати с ортопедическим матрацем. Чудное успокоительное действие водки абсолютно уверило Петра Ивановича в ее лечебных свойствах, и останавливаться он не собирался, избрав единственным надежным средством.

Вадим Александрович, партнер Петра Ивановича, был полон смелых замыслов, рвался, как гончая, продолжать начатое, расширяться, хотел открыть еще один магазин, сеть магазинов. Петр Иванович не чувствовал воодушевления по этому поводу и отказался, несмотря на то что именно он первоначально был инициатором идеи о нескольких магазинах. Более того, он и к этому-то магазину заметно охладел, той радости, что прежде, больше не было.

– Вадик, зачем ты целыми днями сидишь там? – нервно говорил он. – Пойми, что мы открыли магазин не для того, чтобы торчать в нем с утра до вечера, а чтобы освободить время, чтобы он работал на нас.

Вадим Александрович не хотел понимать, и упорно сидел в магазине, как сыч, контролируя рабочий процесс, присматривая за продавцами, а частенько и сам становясь за прилавок, чтобы обслужить иного покупателя. Он не настаивал, чтобы Петр Иванович тоже приезжал и сидел, но совесть заставляла Петра Ивановича вставать с кровати и тащиться в опостылевший магазин. Там он скрывался за директорским столом, маясь в маленькой подсобке, заменявшей кабинет, до потолка забитой товаром, заваривал крепчайший чай и чифирил до самого вечера, надеясь, что эта бурда придаст ему тонуса и избавит от общего упадка сил – точно вот-вот свалишься с гриппом – когда в голове непонятный сумбур, туман, мешающий сконцентрироваться, и будто капля за каплей капает внутри ядовитое вещество, желчью и лихорадкой разливающееся по всему организму. Есть не хотелось, аппетит совершенно пропал. Пища казалась Петру Ивановичу безвкусной, точно промокашка, во рту было не свежо, язык был неприятно сухой и обнесенный беловатым налетом с неприятным тухлым привкусом. Он съедал за день одну-единственную сушку, и ехал домой, чтобы глушить боль водкой. Однажды, подвозя по пути до дома женщину, которая работала у него продавщицей, он в разговоре с ней обмолвился – очень спина стала болеть, нет сил больше терпеть.

Наконец забеспокоилась и Лидия Сергеевна. Она давно уже заподозрила неладное, связанное не просто с охлаждением чувств или общими интересами, но со здоровьем. Если раньше они могли подолгу гулять, ходили в парк, выезжали за город, в лес, то теперь Петр Иванович все реже и реже выходил за порог. Боли в пояснице превращали любую самую короткую прогулку в пытку. Выйдя с женой выгуливать собаку, Петр Иванович тут же, практически не отходя от дома, искал ближайший завалинок, на который усаживался и долго, морщась, сидел, потирая низ спины.

– Ну что, опять не можешь идти? – серьезно, с вызовом в голосе спрашивала Лидия Сергеевна. – Петя! Не пора уже показать спину врачу?

– Да нет, нормально, сейчас пройдет, – спешил оправдаться Петр Иванович, виновато щурясь, но с места так и не вставал. И так и сидел все время, пока Лидия Сергеевна ходила со своим маленьким йорком вдоль дома по аллее. Петр Иванович досадовал, что болезнь так и не удалось скрыть от жены, и теперь она начнет допекать его своими переживаниями. Он просто хотел спокойствия, чтобы его не трогали.

Особенно раздражала ее суета по ночам. Да, Петр Иванович практически перестал спать ночами. Вечером, находясь под действием очередной порции алкоголя, он клевал носом и быстро отключался. Когда же анестезия ослабевала, а это случалось за полночь, как только жизнь вокруг окончательно замирала и цепенела, спина опять начинала ныть. В темноте и глухой тишине, да к тому же на мутную, спросонья голову, боль казалась особенно нестерпимой.

Стараясь не разбудить жену, он некоторое время изнывал и мок, словно моченое яблоко, под жарким одеялом, ворочаясь с боку на бок; потом, с отчаянием понимая, что сна больше не будет, скалясь от злости, тихо вставал и шел в коридор. Он ходил туда-обратно по коридору, включал свет на кухне, шел туда, потом возвращался обратно в коридор, кряхтя и шепча проклятия, потом трещал ручкой уборной. Когда он выходил из уборной, перед ним, точно приведение, возникала из полумрака Лидия Сергеевна. Она не спала, вслушивалась в его брожения, потом подслушивала у туалета его долгие кряхтения и редкое прерывистое журчание.

– Петя, ты еле ходишь в туалет, мне это совсем не нравится!

– Следи лучше за тем, как ты ходишь в туалет, – огрызался измученный бессонницей Петр Иванович.

– Петя… – строго повторяла она. – Как ты себя чувствуешь? Петя, ты слышишь меня?

– Ну что Петя, Петя! Плохо Пете. Настолько плохо, что жаль, что нельзя эвтаназию…

Лидия Сергеевна холодела от таких слов.

Она рассказала обо всем знакомой – врачу.

– Срочно проверяться! – сказала та и не откладывая договорилась о приеме со знакомым урологом. Сначала Петр Иванович изобразил готовность непременно идти, но в последний момент все отменил, сославшись на занятость в магазине. Лидии Сергеевне пришлось объясняться по поводу поведения мужа. Подруга отнеслась с пониманием:

– Если он не хочет идти сам, боится, то пусть сдаст на анализ мочу. Только мочу. Забери в баночку, и сама принеси нам, его не трогай. Мы посмотрим, если ничего страшного нет, то даже и говорить не будем больше о проверках.

Но Петр Иванович никому ничего не сдал.

В магазин он почти перестал ездить, взвалив все дела на плечи Вадима Александровича. Целыми днями он лежал на кровати в спальне или на диване в гостиной, дремля перед телевизором. Так он пытался хоть ненадолго отвоевать крупицы сна, забыться, сбежать от реальности, восстановить силы перед очередной бессонной ночью. Когда же начиналась ночь, Лидия Сергеевна уходила спать одна в гостиную. Но она не спала, а слушала и слушала, как муж бродит по коридору, возвращается в спальню, укладывается; как начинает скрежетать матрац, добротный, ортопедический, принимающий форму тела, скрипящий и визжащий, словно старая пружинная койка под яростно вертящимся Петром Ивановичем. «Пусть мучается, – злилась Лидия Сергеевна. – Не хочет лечиться – пусть мучается! Позорник! Стольких врачей упросила, кандидаты, доктора – никуда не пошел! Люди ждут, хотят помочь… А этот! Ладно, нравится корчиться от боли, пусть корчится! Все, хватит, никого больше не буду упрашивать, ни с кем договариваться, ни перед кем позориться. Даже слова лишнего не произнесу. Хочет так, пусть будет так. Трус, какой же трус!» Шел шестой час утра, а Петр Иванович все бродил и бродил.

В апреле этого года, по рассеянности, причиной которой были все та же боль и постоянный недосып, Петр Иванович попал в крупную аварию на КАДе. Под колесами фуры он похоронил свой «форд», и сам лишь чудом уцелел. Его отвезли в больницу, где просветили голову и шейный отдел позвоночника. В основание черепа нашли небольшую трещину, а в позвоночнике несколько межпозвоночных грыж. Ни то ни другое не представляло смертельной опасности. Лидия Сергеевна настаивала, чтобы Петр Иванович проверил заодно и весь позвоночник, но Петр Иванович решительно воспротивился – за каждый отдел позвоночника просили по сто долларов. Петр Иванович знал цену деньгам, и тратить их на что попало не собирался.

Врачи запретили ему пить. Алкогольная терапия прервалась, к большому сожалению Петра Ивановича, но теперь он знал, откуда ветер дует. Грыжи. Вот причина его страданий. У всех есть грыжи, и это совсем не опасно. Можно было начинать настоящее лечение. Преисполненный энтузиазма, Петр Иванович смело пошел к неврологу. Невралгия – заключил невролог сходу, прописал попить кое-какие таблеточки и отправил Петра Ивановича к остеопату. Остеопат обнаружил крайнюю зашлакованность организма, вплоть до сочащейся сквозь кожу лимфы. Он заламывал Петра Ивановича, как медведь, и тот с готовностью вскрикивал, одновременно с чувством глубокого удовлетворения осознавая, что вот оно – долгожданное спасение. Ему посоветовали сходить поставить пиявки, чтобы отсосать дурную кровь. Петр Иванович ставил пиявки, а потом ехал в общественном транспорте домой, старательно скрывая под ветровкой рубашку, покрытую пятнами крови, которая выступала на коже после пиявок. Петр Иванович не жалел рубашки. Все, что происходило с ним теперь (будь то испорченная рубашка или бесчисленные процедуры, которые хоть и стоили дороже какой-нибудь комплексной проверки позвоночника или томографии, но были намного важнее, по мнению Петра Ивановича, всех этих формальных диагностик, этого пустословия без каких-либо конкретных действий), имело своей целью окончательную победу над болезнью.

И действительно, он почувствовал себя лучше. Дополнительной радостью стала для него покупка хоть и подержанного, но в идеальном состоянии «форда» взамен разбитого старого.

– Жизнь потихоньку налаживается, кризис преодолен! – рассказывал Петр Иванович Андрею по телефону.

– Может, все-таки сделать операцию, удалить эти грыжи? – говорил Андрей. – Сколько надо денег? Тысяч двести? Давай скинемся, отремонтируем тебя, да забудешь об этом на всю оставшуюся жизнь. А?

– Знаешь, я думал об этом, – деловито щурился в трубку Петр Иванович. – Навел кое-какие справки. Отсоветовали. Во-первых, дорого, двумястами тысячами, боюсь, не обойдешься. А часть вырезать – часть оставлять – какой смысл? И потом, есть риск осложнений, вплоть до отказа конечностей. Говорят, в пятидесяти процентах случаев Так что не забивай голову. Зачем лезть внутрь и резать, если и так динамика положительная.

– Ну, смотри сам, – Андрея устраивало объяснение отца. Главное, что процесс шел, спина лечилась. На тревоги матери:

– Что-то отец стал худеть сильно… – Андрей отвечал:

– Так ведь он сказал, что ему значительно лучше после его костоправов и пиявок, разве нет?

– Ох, не знаю, – вздыхала Лидия Сергеевна. – Не доверяю я как-то всем этим народным целителям.

– Подожди! – не отставал от матери Андрей. – Я ведь сам видел, в сентябре, на дне рождения бати… мы так долго гуляли, он вообще не думал о спине, румяный, бодрый. В бассейн ходит?

– Сходил раз, порастягивал позвоночник, и на этом все.

– Шевели его, заставляй двигаться.

– Не заставишь особо.

– Ты скажи, я же из Москвы не вижу, что там у вас происходит на самом деле. Ничего не говорите конкретного, только все «динамика положительная»…

– Ну вот тебе конкретно: худеет! – вспылила Лидия Сергеевна. – Уже три килограмма скинул за два месяца.

– А сколько до этого весил?

– Восемьдесят два. Никогда не худел так сильно.

– Теперь, значит, семьдесят девять… при росте сто восемьдесят. Ну, знаешь, по-моему, это норма.

– Не знаю, – огорченно вздохнула Лидия Сергеевна.

– Ну а сам он что говорит по поводу веса?

– Сам-то отшучивается. Говорит: смотри, мол, я и без всех ваших диет и тренажерных залов худею.

– Ну вот и прекрасно! Ты не накручивай себя по пустякам, пожалуйста! Все хорошо, он всегда был удачливым, выходил отовсюду сухим из воды.

– Будем надеяться…

И вдруг боль обрушилась с новой силой. Это началось после очередного сеанса альтернативной медицины, когда Петр Иванович решил испробовать иглоукалывание. После процедуры произошло резкое ухудшение. Петр Иванович решил, что переусердствовал, слишком нагрузил спину, и что игла, вероятно, попала в мышцу, которая теперь не переставая болела, как будто кто-то ковырял ножом левее копчика, между ямочек. В последнюю неделю октября боли усилились до того, что Петр Иванович не мог ни сидеть, ни лежать, а стоял раком на кровати и еле ходил – ноги сделались ватными и непослушными. Лидия Сергеевна вызвала неотложку, но от госпитализации Петр Иванович наотрез отказался, ограничившись уколом обезболивающего. Укол помог, разогнул Петра Ивановича, Петр Иванович даже садился один раз за руль и ездил в магазин.

В ту ночь Лидия Сергеевна опять ночевала в гостиной, на неразложенном диване. Она не спала, напряженно вслушивалась, как за закрытыми дверями Петр Иванович шаркает тапками по линолеуму коридора. Туда-сюда, туда-сюда. Вот шорох тапок замолк и следом раздался грохот. Лидия Сергеевна как ошпаренная соскочила с дивана и метнулась к двери.

Шаркая по коридору, Петр Иванович вдруг разглядел на маленьком коврике перед входной дверью сюрприз, который с вечера оставил их любимец-йорк, и который до сих пор лежал незамеченным. Сходив за салфеткой и слегка нагнувшись за этим сюрпризом, Петр Иванович повалился на пол – ноги перестали слушаться его. Распахнувшая дверь Лидия Сергеевна увидела мужа, лежащего на полу в прихожей и держащего в вытянутой руке кусок собачьего говна. Она разрыдалась.

– Петя, Петя! – она боялась притронуться к нему, вдруг нельзя, вдруг сломан позвоночник.

– Лида, успокойся, успокойся, – испуганно смеялся Петр Иванович, показывая ей свою пикантную находку, словно это должно было все разъяснить, развеселить и успокоить жену. – Все нормально, это из-за резкого наклона, не рассчитал, потерял равновесие. Чувствую себя хорошо, успокойся.

Но Лидия Сергеевна больше не слушала его оправданий. Она то пыталась приподнять его, то, понимая, что это нереально, оставляла лежать. Ей вдруг ясно вспомнилось, как год назад, уговаривая его лечить спину, она в сердцах сказала:

– Я не собираюсь тебя потом всю жизнь на себе таскать, когда у тебя ноги откажут.

«Как в воду глядела, как в воду глядела», – твердила она про себя, не зная, что делать. Петр Иванович пытался опереться о стены, о тумбочку для обуви своими тощими руками, но ничего не выходило. Лидия Сергеевна прикатила из кухни кресло на колесиках. С огромным трудом ей удалось усадить Петра Ивановича. Затем она позвонила в скорую. Из небольшого числа возможных вариантов Петр Иванович выбрал себе больницу, куда его в срочном порядке доставили для оказания первой помощи и дальнейшего обследования.

Глава 5

«Совдепия!» – с презрением думал Петр Иванович, рассматривая больничную палату, в которой лежал. Теперь, когда неразбериха и суета, сопровождавшие весь путь его от дома до больницы, точнее до этой палаты, до этой койки, несколько поутихли, можно было собраться с мыслями. То, что Петр Иванович лицезрел, ему совсем не нравилось. Он предполагал нечто похожее, крайне неприятное и отвратительное, и все же столь точное воплощение его предположений повергло его в уныние.

Он не то чтобы страшился находиться здесь, но было как-то нечистоплотно, словно Петра Ивановича заставили надеть чужую поношенную и пропотевшую майку. Ему было неприятно прикосновение застиранного пододеяльника в ржавых пятнах то ли крови, то ли мочи, ему было неудобно лежать на бугристом матрасе. При первой же возможности нужно сваливать отсюда, решил Петр Иванович, осматриваясь.

Это была старая, крашеная розовой краской палата на четыре места, одно из которых пустовало. Койка Петра Ивановича находилась у окна справа. Было невыносимо душно и жарко.

– Лида, приоткрой, пожалуйста, окно, – хмурясь, попросил жену Петр Иванович.

Лидия Сергеевна, сидевшая тут же рядом на стуле, вскочила и потянулась через тумбочку к одной из деревянных рам огромного окна, ближней к кровати мужа, и приоткрыла ее, хрустнув задвижкой. В освобожденную узкую расщелину ворвался сырой плотный воздух улицы, прорубив спертый больничный воздух.

– Вам не холодно будет? – хрипло осведомился Петр Иванович у соседа, полусидевшего на своей койке по диагонали от койки Петра Ивановича, ближе к двери, толстого, веселого на вид парня лет сорока, с перевязанной головой и пунцовыми фингалами под глазами (еще один спал с другого конца окна, полностью накрывшись одеялом).

– Не, – весело хохотнул толстяк, – открывайте на здоровье, сколько хотите. Надолго к нам? Меня Андрюха зовут, если что.

– Петя, – негромко представился Петр Иванович и дружелюбно улыбнулся.

– С чем прибыли?

– Ноги плохо ходят… Провериться…

– А! А то у нас тут кто с чем. Вон меня как, – Андрюха показал на свои бинты. – Прям в подъезде отколошматили… чуть скальп не сняли. Пластину ставить будут. Теперь лежу, от работы отдыхаю. Целый месяц так буду, – действительно, на его тумбочке громоздились яблоки и виноград, лежали печенье и несколько плиток шоколада, как у курортника в пансионате. Сам Андрюха, одетый по-домашнему в треники и футболку, теребил пульт от телевизора, который стоял на небольшом холодильнике в изножье кровати Петра Ивановича. Андрюха получал видимое удовольствие от пребывания здесь, горланисто здоровался с входящими, охотно вступал в разговор.

«Неплохой мужик», – подумал Петр Иванович. Ему нравились такие работяги из народа, простые и добродушные. Веет от них каким-то могучим моральным здоровьем, что бы ни случилось.

– А вон – Игорь, – показал Андрюха на их общего соседа, накрытого с головой. – Авария. Не пристегнулся… водитель «газели»… и вот результат. Вроде не серьезный удар получился сам по себе, а грудью в руль вошел, и все – переломы ребер, разрыв чего-то там… легкого вроде. Так что пристегивайтесь за рулем, – заключил Андрюха. Видимо, он даже не задумался о том, что Игорь, может, вовсе и не хотел, чтобы о нем рассказывали; впрочем, Игорь спал, ни на что не реагируя. Такие рассказы были неприятны Петру Ивановичу. И без того с самого начала на него сыпались, как тараканы, одни отрицательные впечатления.

Когда он выбирал, в какую больницу ехать, эта показалась ему наилучшим вариантом, даже несмотря на то что находилась в другом конце города. И название у нее было солидное, даже какое-то благородное, дворянское, и фотографии в интернете ему понравились. Сначала он хотел в платную частную клинику, которую последнее время рекламировали на каждом углу, стал туда звонить прямо после ночного происшествия, но ему отказали, выслушав рассказ о том, как он свалился в коридоре: нет подходящих условий для такого случая, нет на месте врачей, не смогут сделать операцию, если потребуется, и прочие отговорки. Струсили. Ладно, хоть сразу же честно признались. А другой вариант – больничку недалеко от дома – забраковал сам Петр Иванович – слышал про нее краем уха когда-то что-то нехорошее. Поэтому оставалась только эта больница, этот многопрофильный стационар, куда его и привезли ранним утром.

Но как только санитары скорой перебросили его из машины на инвалидное кресло, и Лидия Сергеевна завезла его внутрь, в приемную, Петр Иванович пожалел, что не выбрал другую больницу, ту, что ближе к дому. Пока Лидия Сергеевна бегала по регистратурам, оформляя мужа, Петр Иванович вжался головой внутрь капюшона своего спортивного костюма так, что только заостренный нос выглядывал из полумрака этого ненадежного укрытия.

Сутра уже было полно народу. Свалка, суматоха, галдеж, возня, люди с перепуганными вытаращенными глазами пытались пристроить своих, а те с несчастным видом лежали на каталках вдоль стен, сидели, стояли, часто в верхней одежде; чуть поодаль, по стенам стояли каталки, застеленные лежалым постельным бельем, на них лежали и сидели те, кому определили лечиться прямо здесь, без церемоний, в полумраке коридора, – старухи в халатах или помятые мужики, по виду пьющие, может даже бездомные, кто их знает.

Петр Иванович не хотел их всех видеть, не хотел принадлежать к их числу. Воображение рисовало самые мерзкие картины. Ему представлялось, как некоторые из них, корчащиеся от боли, ждущие в общем скопище при въезде, где холодный уличный воздух плохо перемешивается с удушливым, теплым, идущим из глубины, образуя своеобразный коктейль, как эти люди, оставленные и забытые, возможно, умирают здесь, в агонии, при входе, в струях холодно-теплого воздуха.

Ему хотелось немедленно сбежать отсюда. Когда вернулась Лидия Сергеевна, испуганная и взвинченная, как и все здесь, он робко попросил:

– Лида, может, в другое место куда-нибудь? Что-то так народу много, не продохнуть.

– Сиди уж, доездился, – прошипела Лидия Сергеевна.

– А вдруг только в коридоре места? Я в коридоре лежать не стану!

– Никто тебя в коридоре не собирается оставлять. Есть места в палатах. Сейчас туда поедем.

– Только, Лида, пожалуйста, платную, поприличнее… – узнав, что в коридоре его класть не будут, Петр Иванович стал торговаться.

– Да, платную, куда же еще, – хмуро произнесла Лидия Сергеевна.

– Если не платную, то уезжаем!

– Хватит уже! – разозлилась Лидия Сергеевна. – Какая будет. Некогда по городу носиться. Ничего страшного не случится, если и здесь день-другой полежишь, для начала.

Петр Иванович притих. Было очевидно, что виноват во всем происходящем именно он – напортачил, дотянул резину, пока не лопнула.

– Тебя как экстренного взяли, так что сейчас поедем наверх, на седьмой этаж, – сказала Лидия Сергеевна. – Сиди, я схожу постоянный пропуск себе выпишу.

«Господи!– думал Петр Иванович. – Ну почему все так? Почему оказалась именно эта больница? Жуткое место. Даже районные поликлиники более обустроены, чем эта. А понаписали-то: старейшая больница, одна из лучших в городе… когда-то, может, и была, только не теперь. Безусловно – мизерное финансирование, безусловно – повальное воровство! Место, которое должно быть олицетворением чистоты, стерильности, здоровья, выглядит как… (Петр Иванович не смог подобрать сравнение). Каково – при общей подавленности больного человека видеть вдобавок всю эту разруху, неухоженность, эту махровую совдепию! Вот она – в очередной раз, пожалуйста, – сущность русской натуры, когда все сделано спустя рукава, тяп-ляп, без души, без желания, погаже, точно назло тем, кому станется всем этим пользоваться, с желанием унизить и тех, кто пришел сюда за помощью, и тех, которым в этих стенах приходится эту помощь оказывать… Пусть и те и другие знают, кто они есть на самом деле – дерьмо! Сидите и не вякайте, раз приперлись…»

Так обдумывал увиденное Петр Иванович, пока его везли наверх в отделение, и думы его не были беспочвенны. Когда грузовой огромный лифт, на котором они ехали, остановился на седьмом этаже и тяжело раскрыл двери, они (он в инвалидном кресле, с собранной впопыхах спортивной сумкой на коленях, жена сзади, толкая) очутились на широкой площадке нейрохирургического отделения, наполовину погруженной в тамбурный туман сигаретного дыма.

На раскрытом лестничном пролете, ведущем на эту площадку, толпился активно курящий люд – мужичье алкоголичного вида, перебинтованные, опухшие, с синяками и ссадинами. Двое из них вышли из установленного для курения места, и дымили у окна на площадке перед лифтами. Появившаяся из коридора женщина в тугом белом халате принялась орать на этих двух:

– Вы что здесь курите! Пошли вон отсюда! Я вас выкину щас из больницы! Быстро пошли брать швабры и убирать за собой! Я сказала, быстро пошли за швабрами!

Двое провинившихся, оба, словно однояйцевые близнецы, с одинаковыми опухшими физиономиями, оба с синими фингалами под раздувшимися волдырями век, глупо скалились и мялись на одном месте. Они не решались дальше курить, но и идти выполнять приказания сварливой бабы, или хотя бы отойти назад в положенную для курения зону, им не давала их примитивная гордыня.

Лидия Сергеевна спросила у ругающейся женщины, где кабинет заведующего отделением. Женщина неохотно показала за угол и продолжила распекать двух возмутителей порядка. Лидия Сергеевна поспешила за угол. Кабинет заведующего был здесь. Лидия Сергеевна постучала и вошла, оставив мужа дожидаться в коридоре. Через несколько минут она вышла с красивой полной дамой в белом докторском халате, слегка старомодной из-за вьющейся крупным локоном прически. Это была заведующая отделением.

– Идемте, – приветливо сказала она Лидии Сергеевне, и, угадав в Петре Ивановиче собственно больного, с улыбкой кивнула ему. Она повела их по недлинному коридору.

В этом тускло освещенном коридоре, выкрашенном темно-зеленой масляной краской, делающей его еще более темным, стоял тошнотворный смрад, сочащийся из открытых дверей двух палат – сладковатый густой запах давно не мытых человеческих тел и волос вперемешку с запахом больничной кухни.