Текст книги "Невский проспект"

Эпилог

– Взгляните, Симочка! – профессор Варенберг, седоватый, с благородным профилем, показывал ей ее же собственный магнитофон. – Принесли на лекцию! Никакой дисциплины!

Серафима покачала головой, словно разделяя негодование профессора по поводу падения нравов. Чувствовала, что краснеет, и поспешила пройти мимо, пока он не заметил.

– Духовной жаждою томим, в пустыне мрачной я влачился. И шестикрылый серафим на перепутье мне явился,… – цитировал Губкин.

Вся компания собралась на лестнице. Лица были мрачные.

Саша Ратнер развела руками:

– Это просто произвол какой-то! Мы и не заметили, как он подкрался!

Иванцова затрясла головой.

– Говорите, что хотите, – сказала она, пытаясь придать голосу больше злости, – а он мне нужен!

– Кто? Варенберг?! – изумилась Света Короленко. – Он же старый!

– К тому же немец! – добавил Губкин. – Спросите, что он делал во время войны, – снаряды, наверное, подносил. Зер гут, Вольдемар!

– Я про магнитофон говорю! – сказала Сима.

– Да не переживай так! – успокоила ее Саша. – Спасем технику – не побежит же он ее продавать!

– Я бы не был так уверен! – продолжал Губкин. – Зарплата у него невеликая, а тут легкий способ поправить положение.

– Ну вы и… – Сима запнулась – ругаться по-настоящему она так и не научилась, хотя даже Саня Ратнер могла при желании пробормотать что-нибудь из лексикона портовых грузчиков. – Свиньи вы! – нашла она наконец нужное слово. – Сами же просили принести музыку!

– Твой вклад в общее дело! – сказал Губкин. – Мы с товарищем Раевским отвечаем за горячительные напитки.

– Тамбовский волк тебе товарищ! – сказал Павел Раевский. – По-моему, напитки все были куплены за мой счет. Где ваше бабло, геноссе Губкин?

– Что ты нервничаешь?! Я все отдам! – Губкин почесал шею. – Мамой клянусь!

Сима вздохнула – ей с самого начала затея с вечеринкой казалась неуместной. Приближалась та самая дата – годовщина дня, когда в далекой Америке погиб Володя. Ее Володя.

Сима не чувствовала ненависти к Нине, прельстившей его грандиозными перспективами, заставившими бросить все и уехать туда, навстречу смерти. Даже тех безумных арабов, что направили самолеты на башни Торгового центра, она не могла ненавидеть. Какой смысл ненавидеть мертвых или Нину, ставшую вдовой?! Все, что она чувствовала, – это тоска и боль, и веселиться не хотелось. Она просто уступила Саше, которая всерьез беспокоилась за ее душевное состояние.

– Ну, кто пойдет к фашисту на поклон? – спросила строго подруга.

– Не называйте его так! – попросила Иванцова. – Он нормальный человек.

– Он препод, а не человек! – назидательно поднял палец Раевский. – Препод не может быть человеком по определению. Чего только эти письма в будущее стоят! Разве человеку такое в голову может прийти?! Во всяком случае – нормальному?

– Это старый прием в культурологии! – возразила Саша. – Верно, Сима?

Иванцова пожала плечами, затея с письмами в будущее казалась ей и правда немного странной. Письмо самой себе должно быть предельно искренним – но ведь неизвестно, где оно окажется в конце концов?!

Да и зачем все это? Сегодня ты не тот, кто был вчера. Кто это сказал? Кто-то из умных древних греков, кажется. Какой смысл напоминать себе через пять, десять, двадцать лет о собственных заблуждениях или несбывшихся надеждах. И что она, перенеся утрату, тяжелее которой и представить невозможно, напишет себе в будущее? Детские игры, вот что это такое, и ничего больше.

– Как вы думаете, – спросил Губкин, – он в самом деле будет хранить все эти письма под семью замками или прочтет уже этой ночью?

– Твое письмо в качестве снотворного наверняка вне конкуренции, – сказала Саша. – Ладно, трусы несчастные, я сама схожу! Если не вернусь, прошу считать меня коммунисткой!

Варенберг с типично немецкой пунктуальностью перечислил все писаные и неписаные правила, которые нарушили его студенты, принеся на занятия магнитофон. Саша, забавно пародируя его привычку вскидывать голову, пересказала беседу друзьям до последнего слова.

– Я сказала, что мы хотели записать лекцию, но не получилось – пленку заело.

– И он поверил?! – изумилась Света Короленко.

– Он сделал вид, что поверил. Он же интеллигентный человек!

Вечеринку решили устроить у одного из сокурсников – Паши Раевского, который располагал приличной, в плане площади, квартирой, а главное – демократичными родителями.

– Твои родаки не будут с нами сидеть? – обеспокоено спрашивал Губкин. – А то, блин, я комсомольские песни петь не собираюсь про костер, как в прошлый раз.

Паша покраснел.

– Нет, они вообще-то на дачу поехали! Убирают последний урожай яблок!

– Да что ты перед ним оправдываешься?! – возмутилась Саня. – Его в гости приглашают, а он еще условия выдвигает! Где твоя культура, дома забыл?

– При слове «культура» моя рука тянется к пистолету! – сообщил Губкин.

– Нет у тебя ни пистолета, ни культуры, так что не выпендривайся! Сима?

– Я не знаю, – сказала Иванцова, она все еще не решила, стоит ли ей идти на эту вечеринку.

– Да брось! – громко зашептала Саня – такая у нее была привычка, вроде и остальным не обидно и в то же время получалось доверительно. – Будет весело! Ребята музон разный притащат! Будешь у нас диджеем!

– Айрон Мейден! – выставил «козу» прислушавшийся к ее шепоту Гарик Скворцов.

– Отвали, дитя, и не тычь в меня своими пальцами! Бандит нашелся – они у тебя немытые, ты мне конъюнктивит обеспечишь! Никто про твою Айрон Мейден уже сто лет не помнит!

– Как это не помнит?! – всерьез стал спорить он. – Ты мне, меломану со стажем, мозги паришь?! Да я принесу новый альбом – вы же настоящей музыки и не слышали.

– Не надо! – попросила она. – Это же для детишек малолетних.

– Кто бы говорил, твой Эминем вообще для десятилетних пишет!

– Слушайте, давайте забьем на эти домашние посиделки, – завел свою собственную музыку Губкин. – Пойдем в клуб!

Предложение было отвергнуто по причине финансовой несостоятельности большинства присутствующих.

– Да, денег нет! – Губкин цитировал Остапа Бендера. – Нет этих маленьких бумажек, кои я так люблю! А может, мадам Ратнер нас спонсирует?

– Я тебе что – миллионерша?! – возмутилась Саша. – Я понимаю, тебе очень хочется посмотреть стриптиз!

– Нет там никакого стриптиза! – запротестовал он.

– Да у тебя все написано на твоей прыщавой физиономии!

– Попрошу прыщики мои не обижать! Сначала свои заведи, а потом и критикуй. И вообще, какая связь между моей физиономией и стриптизом?

– Я бы объяснила, да ты не поймешь – маленький еще!

Этой ночью Симе снился Володя Вертлиб, который читал стихи под сенью какого-то здания, может быть, даже построенного по его, Володиному, проекту где-то в другой реальности. Здание отбрасывало четкую тень, и все было вокруг ровного цвета, как на картинах Кирико.

Сима проснулась в слезах. Хорошо, что мать не услышала. А ведь бывало – она спешила к ней среди ночи, чтобы разбудить и успокоить.

– А он тебя не звал? – обеспокоилась Саня – они ехали вместе к ней на Петроградскую. Сане нужно было перед вечеринкой погулять с собакой.

– Знаешь, – продолжала она, – очень плохо, когда мертвые тебя зовут за собой. У меня бабушка, перед тем как скончалась, рассказывала, что видела дедушку, а он еще в войну погиб. Он позвал ее, и она пошла…

Серафима едва слушала ее, занятая своими мыслями.

– Говорят, души бродят по земле, если были привязаны к кому-то. Они не могут успокоиться. Если человек погиб насильственной смертью, он тоже может бродить по земле неприкаянной тенью, не понимая, что с ним случилось. И с ним можно связаться!

Как все это глупо – крутящиеся тарелочки, стучащие столики…

– Нет, ты послушай! – говорила Саша. – Мне бабушка рассказывала, что во время войны так многие гадали – хотели узнать, как их родные на фронте.

И всегда верно узнавали.

Сима ей верила, но заниматься спиритизмом не собиралась. Ей нужно было другое, совсем другое. Оставалось ощущение, что Володя где-то есть, в каком-то другом слое реальности. Как тот перстень, который она видела, а остальные нет. Правда, Саня тоже его видела, хотя и называет себя материалисткой. Какой тут материализм, к черту?! Чертовщина какая-то, наваждение! Если бы не Саня, она решила бы, что у нее галлюцинации – опухоль мозга или еще бог знает какая ужасная болезнь.

Сима, словно заколдованная, приходила в парк снова и снова. Один раз кольца не оказалось, словно кто-то позаимствовал его на время. Потом оно снова появилось, когда Сима уже решила, что никогда больше его не увидит.

– Что же ты такое?! – спрашивала она кольцо.

Кольцо, разумеется, молчало. Каким бы ни было оно чудесным, но даром речи явно не обладало. Какой, интересно, должен быть голос у такой маленькой вещички?! Наверное, писклявый, как у колобка. «Я здесь, Сима! Тебе не померещилось!»

Камень сверкал в лучах солнца. Металл нисколько не потускнел, хотя столько времени перстень должен был провести на открытом воздухе.

Свободное от занятий время Иванцова проводила в библиотеке, пытаясь найти хоть что-нибудь, что могло подсказать ей ответ. Она знала теперь наизусть имя скульптора – Бенвенуто Альдоджи, но биографические сведения о нем были крайне скудны, да и могла ли жизнь итальянского мастера восемнадцатого века пролить свет на секрет перстня?

Там, в библиотеке, время от времени она видела пожилую печальную женщину с каким-то просветленным лицом, похожим на лица, которые Сима видела на картинах эпохи Ренессанса. Лица святых мучениц. Симу Иванцову поневоле заинтересовала эта женщина. За этими глазами таилась боль, она это почувствовала с такой странной, невероятной ясностью, что хотелось подойти к ней и обнять.

«И я стану такой же», – подумала однажды Сима и испугалась собственных мыслей.

Как-то раз они стояли близко-близко возле одной из книжных полок.

– Флора Алексеевна, – позвал кто-то, и женщина медленно повернулась, словно вырванная из какого-то волшебного сна.

Флора? Странное имя. Странная женщина.

– Вы верите в спасителя? – в переходе метро уже на обратном пути их задержали молодые люди, раздававшие самопальные листовки. – Вы думаете о тех, кого любите? Что с ними будет, когда они предстанут перед лицом Всевышнего?

Серафима остановилась, и тут же молодой человек с одухотворенным лицом протянул ей листовку, которую она машинально взяла.

– Что вы думаете о Библии? – спросил он, за-глядывая ей в глаза.

– Ничего не думаем! Мы очень глупые! – ответила за подругу Саня и, взяв ее решительно под локоть, потащила дальше. – Пошли, опоздаем! Все вкусное съедят!

По дороге она выбросила листовку в первую попавшуюся урну.

– Фи! – рассматривала свою ладонь. – Перепачкалась!

Вытащила из сумочки платок и, послюнявив, стала стирать с пальцев типографскую краску.

– Религия – опиум для народа! – сказал серьезно Губкин, выслушав рассказ Саши, как они вдвоем долго бились с сектантами, пытавшимися распылить газ в метро. – А секты нужно запретить под страхом смертной казни!

Сима оглядывалась с тоской. Собралось не так уж много народу – вполне можно было и отказаться. Она была бы не одна такая.

– Что это у тебя за коврик на стене висит, азиатчина? – спрашивала Саша у хозяина квартиры. – Да еще с какими-то кисками!

– Да ладно, ладно… – говорил голосом киношного оболтуса из детской классики Павел, – у самих такие же, небось!

И было заметно, что ему это замечание из уст самой Саши весьма неприятно.

– Родаки дизайном помещений занимались! – объяснил он. – У меня времени нет!

– Да я уж поняла! – сказала Саша. – А этот изъеденный молью и временем гобелен не обрушится на наши головы?

– Непременно обрушится! – пообещал Губкин. – И ты тогда наконец замолчишь!

– И не надейтесь! – сказала Саша. – Что у нас в программе?

– Для дам ликер! – сказал Павел.

Саша скривилась.

– А что вам персонально желается, моя прекрасная леди?

Раевский, добровольно взяв на себя роль рыцаря при Саше, отрабатывал эту роль на все сто. При этом ни о каких серьезных притязаниях речи пока не шло.

– Сухого шабли! – сказала она.

– На виноградниках Шабли два пажа… – начал Скворцов и получил подушкой по голове.

– Никаких пошлостей! – потребовала Света.

– Думаю, коньяк вполне заменит шабли! А ты, Сима? – Павел повернулся к Иванцовой, задумчиво рассматривавшей книги за стеклом. Книжный шкаф был почему-то заперт – в этом она убедилась, когда попыталась его открыть. – Нет, я серьезно – какие напитки вы предпочитаете, госпожа Иванцова?

– Непендес, – сказала Сима, оборачиваясь к нему. – Знаешь, что такое непендес? Напиток забвения. Пьешь и все забываешь!

– Непендеса не было, – Павел развел руками. – Не завезли, понимаешь!

– Где ты это вообще брал? – поинтересовалась Саша, с критическим видом рассматривая бутылки.

– Да есть один магазинчик – проверенное место. Жидкостями для чистки раковин там не торгуют, так что не бойтесь, мадам, – мы стоим на страже вашего желудка!

– Мучаете себя, как при царском режиме, – вздохнул Губкин. – А вот мы люди простые, мы и бражке завсегда рады!

– Так мы, выходит, напрасно деньги потратили! – покачал головой Гарик. – У нас же есть потомственный самогонщик! Табуретку в студию!

– Чего ты? – спросила тихо Саня Серафиму. – Не рада, что пришли?

Сима не могла объяснить, как неинтересно ей будет сидеть с ними за столом, выслушивая обычные глупости. Саня бы наверняка не поняла. Сима со вздохом подумала о том, что человек вынужден пребывать в обществе себе подобных или уйти в пустыню. А главная беда в том, что на самом деле и такой альтернативы нет – нет никакой пустыни, куда можно было бы удалиться. Только разве что перешагнуть через порог, который отделяет живых от мертвых, а жизнь, какой бы ни была она странной и часто горькой, – от небытия, пустоты.

Уснуть, и умереть, и видеть сны…

Мысль о самоубийстве приходила к ней уже раньше. Тогда, сразу после того, как все случилось. Она чувствовала за собой вину, напрасно внутренний голос убеждал ее, что она ничего не могла сделать. Он выбрал Нину, выбрал свою судьбу. Судьбу… Но она не была фаталисткой. Не может быть все предопределено, у человека есть воля, иначе все теряет смысл. И тогда… Тогда она виновата, потому что не сумела удержать его, не сумела спасти. Она чувствовала себя маленькой и слабой.

– Серафима, за компанию! – скомандовала Светка, протягивая к ней рюмку, чтобы чокнуться. – Давай, не кобенься. Или ты нас не уважаешь?! Ты у нас такая, все бочком, бочком, отделяешься от коллектива…

– Успокойся! – попросила за Симу Саша Ратнер. – Сим, чокнемся?

Спустя пятнадцать минут компания распалась. Паша запустил какую-то новую стрелялку на своем компьютере, чтобы продемонстрировать его возможности.

– Графу, графу зацените! – Скворцов прилип к монитору. – На куски гада! Джойстика у тебя нету, что ли?!

– Да тебя уже сшибли, Скворец, поздняк чирикать!

– Потому что вы меня отвлекли!

Сима подошла к окну, за которым сгущались сумерки. Уж небо осенью дышало… Она загодя чувствовала приближение осени и тосковала, зная, что ей не будет покоя. «Словно перелетная птица», – подумала она. Иногда она видела во сне, будто летит над лесами, над полосами тумана, и нигде нет ни огней, ни звезд, только ветер свистит. Ветер или, может, – тот страшный самолет, который перечеркнул вместе с жизнями сотен американцев и Вовы Вертлиба ее собственную жизнь.

И страшно тоскливо, и отчего-то хорошо, словно знает она, что за туманом и тьмой ждет ее что-то очень важное. И может быть – Володя?!

Ей не нужны были ответы. Патриот Губкин объяснял ей пять минут назад, что подлые «америкосы» замучили бедных арабов своей помощью сионистам, так что с Торговым центром все честно. Серафима была готова плюнуть ему в глаза. Но сдержалась. Не ее стиль.

Саша Ратнер осведомилась, каким образом арабам сумела досадить Россия, помогавшая многим восточным странам. На это у Губкина был наготове ответ – то были другие арабы, их спонсировали американцы.

– Все очень просто! – сказал он.

– У простаков вообще все просто! – Саша покрутила пальцем у виска. – Сима, ты не слушай его, он же убогий. Тяжелое детство, деревянные игрушки…

На самом деле Иванцова уже забыла, что сказал убогий Губкин. Она знала, что правда лежит где-то за пределами бытия. И все, что может быть сказано здесь и сейчас, не имеет никакого значения.

– Иванцова, ты что, обиделась на меня?! – подошел он снова. – Эх ты, нюня! Ну прости! Дай я тебя чмокну! По-братски, в щеку! – во хмелю Губкин стал миролюбивее любого хиппи.

– Не надо меня чмокать! Это лишнее! – Серафима огляделась в поисках защитницы Саши. – Иди лучше поешь что-нибудь.

Однако, как это всегда бывает, в самый нужный момент Саши рядом не оказалось. Как и Паши.

– Паша гуляет с Сашей! – пояснил Губкин. – А я вот сейчас обижусь! Нельзя так с людями, Иванцова. Я от огорчения могу даже пойти на какой-нибудь безумный поступок! Хочешь, я выйду на улицу голым?!

– Ты простудишься, – сказала она, мысленно представляя себе эту картину.

– Нет, я тебя все-таки чмокну!

– Отстань, ради всего святого!

Он неожиданно ловко схватил ее за шею и, притянув к себе, прилип к губам со слюнявым мальчишеским поцелуем. Серафима взвизгнула и дала ему пощечину.

– Ты что, дура?! – изумился он. – Шуток не понимаешь!

Серафима огляделась. Остальные смотрели на нее, как на ненормальную. Может, ей это только казалось, но Сима, не задумываясь больше ни на секунду, выбежала из комнаты, понеслась вниз по лестнице, выбивая каблуками гулкую дробь.

– Иванцова, ты что?! – крикнул сверху Губкин. – Ну прости дурака! Я же правда пошутил, блин!

И голос Светы уже совсем глухо подтвердил ему, что он совершенно прав – дурак и есть.

Сима быстро шагала прочь из двора, под освещенную арку, где еще раз вытерла губы, словно на них могло что-то остаться после этого поцелуя. Рассмеялась нервно, и звук отскочил от выщербленных сводов, украшенных какими-то символами, – наверное, специально лестницу приносили, чтобы написать. Она и сама не могла сказать, что с ней происходит. Постояла немного, потом ускорила шаг, опасаясь, что ее примут за «ночную бабочку».

Она была уже в двух кварталах от дома Раевского, когда во двор выбежала, на ходу закалывая непослушные волосы, Саша Ратнер.

– Сима! – крик разнесся эхом, но ответа не было.

Она шла, сторонясь темных арок. Как говорила мама – лучше ходить дворами, потому что на пустынной улице тебя легко заметить издалека. Ей этот совет казался странным – да, конечно, легче, но ведь и ты заметишь постороннего издалека. Впрочем, сейчас ей было все равно.

Почему она не может спокойно пройти по своему городу?! Наверное, это было наивно, но правда часто бывает наивной. Ничто не звучит так солидно и внушительно, как ложь. И сейчас она хотела быть правдивой хотя бы по отношению к себе самой. Не нужны ей никакие вечеринки, никто ей не нужен, и даже город с его огнями и спешащими по домам прохожими был совершенно чужим.

На ходу она говорила с Володей. Она сказала ему, что ей грустно, что она хочет быть рядом с ним, где бы он ни был. И казалось, что он совсем рядом, за плечом – там, где должен стоять ангел.

Она хотела пойти домой, до него было всего ничего. Можно было срезать дворами, но так идти было боязно да и можно влипнуть, если где-то ворота закрыты. Пошла по безопасным улицам, и через десять минут обнаружила, что стоит перед решеткой Летнего сада.

Сад был уже закрыт, но Сима помнила место, где легко можно перебраться через ограду. «И считайте меня ненормальной», – сообщила она тихо, почти про себя, городу, оставшемуся за решеткой. Сейчас она чувствовала себя свободной. Это город был в заключении, а Сима Иванцова и весь Летний сад, пустынный и мрачный, были свободны, как ветер в поле.

Говорили, что здесь ночью иногда собираются какие-то странные люди – не то панки, не то рокеры, не то сатанисты. Мама, которая не видела различия между всеми этими, как она старомодно выражалась, «неформалами», пришла бы в ужас, узнав, где сейчас бродит ее дочь. Впрочем, никаких сатанистов не было видно – зато по улице, вдоль ограды, не спеша шел человек в форме. Сима застыла на месте. Милиционер прошел мимо. Она выдохнула осторожно, стараясь не смотреть ему в спину – вдруг почувствует. Сердце билось, как безумное. Девушка ощущала себя матерой преступницей. Служитель закона продолжил свой путь. Кажется, он тоже был немного пьян и без кобуры. Наверное, не при исполнении.

Она выбралась на аллею. Над ухом противно гудел комар, Сима наугад хлопнула себя по щеке. Почувствовала на руке кровь. Деревья над ее головой тревожно шумели. Сима пыталась вспомнить, как сад выглядит днем. Это оказалось не так просто. Словно это были два совсем разных места. К тому же небо затянуло темными низкими облаками, как перед грозой, и стало совсем мрачно. Под ногами похрустывал песок.

Она ускорила шаг, уверенно выбирая дорогу в темноте. Словно кто-то подсказывал ей правильный путь. Статуя белела во мраке, поджидая ее – старую знакомую. Серафима обрадовалась, словно изваяния могло не оказаться на месте. Что-то зашуршало в траве рядом, а потом шмыгнуло через дорожку, задев ее ноги. Мохнатое. Сима подпрыгнула и едва сдержала крик. Обернулась и увидела, как в темноте мерцают глаза.

Кошка. Это, наверное, кошка. Ей тоже, должно быть, страшно из-за надвигающейся грозы. Наверху, за тучами, глухо пророкотало. Серафима поежилась и подошла ближе к статуе, чувствуя спиной, что кошка по-прежнему следит за ней. Она прикоснулась к руке статуи и ощутила под пальцами выпуклость камня. Огранка была старой, теперь так не гранят. Сима провела много времени за книгами и в теории ювелирного искусства могла дать фору многим его знатокам.

Она шмыгнула носом и сама устыдилась. Удивительное все-таки существо человек – в такой момент думать о манерах! Или это только она такая дурочка?

Сима посмотрела в мраморное лицо.

– Отдай! – попросила она. – Оно мое. Я знаю!

Кольцо едва заметно поддалось. Сима тихо вскрикнула от радости и, стараясь не смотреть больше в лицо статуи, потянула сильнее. Через мгновение перстень оказался в ее ладони. Она сжала кулак, закрыла глаза и снова открыла ладонь, не веря в то, что случилось.

Снова что-то прошуршало за спиной. Кошка, если только это была кошка, подобралась поближе. В стороне за кустами замерцала еще одна пара глаз. Зато огни, прежде видневшиеся вдали за деревьями, огни города исчезли совсем. Может быть, электричество отключили? Сад неуловимо менялся, она почувствовала, что она здесь не одна, что из темноты на нее смотрят…

Что теперь?! Сима хотела повернуться и побежать прочь из этого места, ставшего не только странным, но и очень страшным. Сжала перстень в кулаке и нетвердыми шагами стала отступать. Она боялась повернуться к статуе спиной, боялась взглянуть ей в лицо. Почему-то она была уверена, что та сердится. Но ведь она сама, сама отдала!

Снова взглянула на перстень и увидела, что он теперь мерцает в ее ладони, словно жук-светляк, которых она видела когда-то в Крыму. Сима торопливо стала надевать перстень, он был тяжелым – не сравнить с теми колечками, которые ей доводилось носить. Но на руке – а пришелся он странно впору на ее худом пальце – перстень оказался легким, почти невесомым. И стоило надеть его, как появилось чувство уверенности, что ничто и никто теперь не сможет, просто не посмеет ей угрожать.

Шорохи вокруг стихли, она оглянулась победно – никаких мерцающих глаз, никаких шмыгающих теней. Не верилось, что она сделала это – может быть, она просто спит? Задремала в квартире у Раевского и сопит сейчас в две дырки, упиваясь волшебным сном?! Она хотела ущипнуть себя за руку, но в этот момент в конце аллеи показался яркий свет. Это был солнечный свет, она чувствовала дыхание ветра – теплого, ласкового ветра. В центре светлого круга находилась человеческая фигура, и чем ближе она подходила, тем светлее становилось вокруг.

Серафима вглядывалась напряженно, боясь сделать шаг навстречу, боясь спугнуть видение. На ее глазах выступили слезы, Сима смахнула их, пытаясь разглядеть этого человека. Нет, это был не Володя, но почему-то она испытала облегчение.

Незнакомец вел в поводу коня, к седлу которого были приторочены походные сумы, тяжелый меч и доспехи. Странно было видеть, как он проходит мимо, не обращая на нее внимания. Словно не видя. Но ночная тьма вокруг Симы совсем рассеялась, уступая место полуденному свету. Летний сад растворился без следа в воздухе, пронизанном теплыми солнечными лучами и напоенном запахом травы и полевых цветов. Сима стояла в трех шагах от дороги, рядом с кустом дикого шиповника, над цветами которого сновали деловитые шмели.

– Подождите! – крикнула она. – Постойте!

Человек бросил взгляд через плечо и замер. Конь переступал с ноги на ногу, отгоняя назойливых насекомых. Вокруг расстилались зеленые луга, вдали, на горизонте, за низкими холмами темнел лес, к которому вела эта дорога. И больше вокруг не было ничего – только луга, холмы и лес. И человек, одетый в стиле раннего средневековья, однако при этом совершенно не похожий на актера.

Незнакомец оставил поводья и подошел к ней по траве, вспугивая кузнечиков. Он был молод, но глаза его были глазами старика. Симе стало страшно, словно она повстречала одного из тех сказочных колдунов, что могли притворяться молодыми красавцами. «Здесь все может быть, – подумала она. – И я все-таки, наверное, сплю».

Человек цепко оглядел ее наряд, вероятно, столь же неуместный в этом мире, сколь неуместно и театрально выглядел бы его костюм в Петербурге Симы Иванцовой. Но он почему-то не удивился. Взгляд его изменился, только когда он заметил перстень на ее руке.

– Ты нашла его?! – спросил он.

В его речи слышался легкий акцент, который обычно бывает у людей, долгое время проживших вдали от родины.

– Да, – сказала Сима.

Она опять испугалась, решив, что он может за-брать перстень, и чувствуя в то же время, что странный человек имеет на это право.

– А оно ваше? – спросила она. – Кольцо?

Человек посмотрел ей в глаза и вдруг улыбнулся.

– Это неважно! – он кивнул головой в сторону коня. – Идем!

– Куда?! – спросила Сима, торопясь за ним.

Она все еще боялась его и одновременно боялась, что он исчезнет, оставив ее одну здесь.

– Это тоже, в общем-то, неважно! – сказал человек, отвечая на ее вопрос. – Дорога одна!

«Где-то это уже было, – подумала Серафима. – Алиса и Чеширский кот. Примерно столь же продуктивный диалог». Она медленно и осторожно, но все-таки забралась в седло – это оказалось не сложнее, чем перебраться через ограду Летнего сада. «Теперь главное не свалиться», – решила девушка. Она почувствовала, что становится жарко, и сняла куртку, оставшись в веселеньком свитере с котенком.

– У тебя, наверное, много вопросов. Я расскажу тебе свою историю, – пообещал незнакомец, – но только после того, как услышу твою.

– Кви про кво? – спросила она. – А почему я должна что-то рассказывать?!

Он пожал плечами, не оборачиваясь.

– Дорога длинная!

Серафима помолчала.

– Я даже не знаю, как вас зовут! – сказала она.

– Юджин… Евгений – поправился он. – Евгений Невский, граф Ддейл, к вашим услугам.