Текст книги "Белое танго"

ГЛАВА ВТОРАЯ
Пробоина
(1995)

I

– Спасибо, Таня, – со вздохом проговорил Иван, перебросив через руку плащ.

– Пора мне. Спасибо за все. Будьте счастливы и нас не забывайте.

– И тебе всяческого счастья, – сказала Таня и подставила щеку для поцелуя.

Иван приложился сухими губами, тут же отвел побитую сединой голову.

– Лучше пожелай мне покоя и довольства, – еле слышно пробормотал он. – А счастье свое я упустил. Давно уже.

– Ну что ты! – поспешно возразила Таня, но при этом совсем непроизвольно кивнула головой: упустил, годы протранжирил.

Он отвернулся, сгорбился, вышел, не оглядываясь. А Таня воротилась в гостиную. Павел сидел у окна и курил. Она подошла, опустилась в соседнее кресло.

Павел поднял голову.

– Ну что?

– Устала… Ты оказался прав. Ни к чему все это было затевать. Такие все чужие, и нам, и друг другу. А уж как старались, себе и другим внушали, будто по-настоящему рады встрече. Даже когда тебя увидели, живого и здорового, обалдели, конечно, но так ли уж обрадовались?.. Знаешь, такое чувство, будто захотела второй раз войти в ту же реку, а реки уже нет, одна старица застойная.

Окунулась – и вся в грязи, в ряске, не отмоешься…

– Ты действительно устала. Слишком много впечатлений навалилось разом, а теперь отхлынуло. Я бы на твоем месте прилег немного.

– А ты?

– Не хочется.

– Думы одолели?

– Одолели. Не помню, рассказывал тебе или нет, только в этот самый день ровно двадцать четыре года назад мы начало новой жизни отмечали.

– Как это – новой жизни?

– Окончание школы. Их класс только-только выпускные сдал.

– Их класс? – недоуменно переспросила Таня.

– Ну да. Они ведь все в одном классе учились – и Ванька, и Леня, и Ник… и Елка тоже… Таким составом на озера и рванули, на велосипедах. Молодые были, у каждого все впереди. А теперь вот встретились… те же, но без Елки…

– Прости, я не знала…

– Не извиняйся. Ты правильно поступила. Нужно было взглянуть в глаза друг другу еще раз – наверное, последний. Я за сегодня много пережил и, кажется, многое понял.

– Что ты понял?

– Пока не знаю. Точнее, знаю, только в слова не ложится. Что ничего не бывает случайно, что ли.

Павел замолчал. Таня подошла к его креслу, обняла мужа сзади, прижалась лбом к затылку.

– Люблю тебя, – прошептала она. – Так люблю тебя…

– Моя единственная… – Павел внезапно вздрогнул.

От этого неожиданного движения вздрогнула и Таня.

– Что? – встревоженно спросила она. – Что это было?

– Так, ничего… Почудилось. – Он помолчал. – Ты иди. Я докурю и тоже поднимусь. Надо бы вздремнуть немного перед ночной Прогулкой. Не передумала еще белыми ночами полюбоваться?

– Нет, что ты…

Она расцеловала его и отправилась в спальню.. Павел потушил сигарету, встал, в окно поглядел на залив.

И вновь из пустоты отчетливо шепнул голос, который он не мог не узнать:

– А как же я?

(1976-1979)

II

Таксист помог донести чемоданы до самых дверей, за что был одарен ослепительной улыбкой и пятеркой сверх счетчика, и отчалил, премного благодарный. Таня вынула из кармана заранее приготовленные ключи – домой она позвонила прямо из порта, и никто трубку не взял – и открыла дверь.

В прихожей на нее пахнуло ароматным, сладким дымом трубочного табака.

Странно, Ада трубку не курит, дядя Кока не курит вообще. Может быть, погостить приехал кто-нибудь?

Таня занесла в квартиру чемоданы и отправилась на розыски. В гостиной никого, в кухне тоже, только в раковине полно грязной посуды, на столе ополовиненный «Ленинградский набор» – коробочка с крохотными пирожными, – початая бутылка горького «кампари», стакан, на плите исходит последним паром раскаленный чайник. Она выключила газ, открыла форточку.

– Эй, есть кто живой? – громко позвала она. – Чайник чуть не загубили!

Ноль эмоций. В лавку, что ли, выскочили, раззявы?

– Ну и фиг с вами! – сказала Таня и полезла под холодный душ, скинув одежду прямо в ванной. Остальное подождет. Жарко!

Душ здорово взбодрил ее. Напевая и пританцовывая, Таня промчалась в свою комнату и принялась рыться в ящиках комода – подыскивала бельишко посимпатичнее.

Вдруг отчего-то захотелось принарядиться, пусть даже никто и не видит…

За спиной раздалось нарочитое покашливание и два-три хлопка в ладоши. Таня резко выпрямилась, развернулась, инстинктивно прикрывшись какой-то тряпочкой.

На ее тахте лежал совершенно голый Никита и гнусно ухмылялся.

– Мне повизжать для порядку? – ангельским голоском осведомилась Таня.

– Ты не пой, – с грузинским акцентом проговорил Никита. – Ты так ходы, ходы…

– Нашел Людмилу Зыкину! – Таня хмыкнула, нащупала в ящике другую тряпочку, кинула ему. – Прикройся, охальник. Смотреть противно!

– Ой, цветет калина в поле у ручья. Тело молодое отрастила я… – заголосил он ей в затылок.

Надо же, вот уж кого не ожидала! За пять лет студенческой жизни братец, впрочем, как и она сама, не шибко баловал родной дом своими посещениями. На первых порах еще наезжал – на зимние каникулы, на майские, а потом разругался с Адой и дядей Кокой, и как отрезало. Вещички с вокзала закинет, буркнет что-то взамен разговора и отчалит по друзьям или еще куда. Главное, размолвка вышла из-за сущей ерунды. Точнее, из-за того, что старшие отважились наконец на то, что давно уже следовало бы сделать – с концами сдали папашу-маразматика в богадельню.

Еще учась в школе, она недоумевала, как может Никита, такой эстет и чистюля, ходить за старым идиотом, как нянька, выносить за ним горшки, менять вонючие подштанники, мокрые или обкаканные – старик, садясь на горшок, нередко забывал стаскивать перед этим трусы, а то и штаны. Дошло до того, что братец милый надумал вообще не поступать в свой распрекрасный институт – видите ли, матери одной будет со стариком не справиться. И соизволил отъехать в столицу только после многократных Адочкиных заверений.

В институт он поступил, а в конце ноября, вернувшись с затянувшегося допоздна свидания с Генералом, Таня застала в доме большую перестановку. В гостиной на месте пожилого дивана образовалось антикварное бюро красного дерева с креслом, в бывшей Никитиной комнате вырос роскошный двуспальный гарнитур. Вещи брата перекочевали в полутемную людскую, откуда начали уже потихоньку выветриваться ароматы академика. Ада, опустив глазки, поведала не особо любопытствующей дочери, что папе опять стало хуже и его пришлось срочно положить в больницу. Ненадолго… Дядя Кока с Адой всю зиму сочиняли какие-то бумаги касательно Всеволода Ивановича, ездили по инстанциям. Таню они ни во что не посвящали, но очень скоро ей стало ясно, что Захаржевский В. И. едва ли вновь переступит порог своего дома. Кто бы возражал? А вот Никитушка отчего-то надулся. Даже с ней общаться перестал, хотя она тут ни с какого боку. Так только, здрасьте – до свиданья. Один раз, правда, по делу позвонил, прямо на ранчо, вскоре после того, как она с Павлом, считай, познакомилась. Денег попросил – другу на кольца, впопыхах забыли, перед самой свадьбой спохватились, а всю капусту уже на торжество выложили. Сначала она давать не хотела, перетопчутся как-нибудь, но, узнав, что речь идет о Ванечке Ларине, согласилась и даже решила про себя, что про долг этот якобы забудет. Не ради Ванечки, естественно. Ради Павла, принимавшего в этой свадьбе большое участие. Насколько она понимала этого человека, он непременно в голове отложит, какая она щедрая.

Да и сумма довольно смешная – четыреста рваных. Можно и не вспоминать про отдачу.

Вскоре на кухню притащился Никита, сел напротив, закурил, плеснул себе аперитива. Трусы напялил – и на том спасибо.

– Хлебнешь?

– Не-а. Горькое, теплое…

– Есть и сладенькое, и прохладненькое. Он извлек из холодильника литруху итальянского вермута, откупорил, посмотрел на Таню. Она кивнула.

– Наливай… А по какому поводу гуляешь, да еще в одиночку, если не ошибаюсь?

– Не ошибаешься. Еле вырвался, приехал, понимаешь, с дружками оттянуться напоследок, да в городе нет никого.

– Напоследок?

– Свободу пропиваю, сестренка. Женюсь.

– Поздравляю. Таня сдобрила кислую интонацию лучезарной улыбкой и подняла стакан с вермутом. – Sei brav und gesund!

Никитка залпом выпил полстакана неразбавленного кампари и поморщился.

– Спасибо, сестренка, одна ты меня правильно понимаешь и пожелала самое то.

Именно отвага и здоровье в ближайшее время понадобятся мне больше всего.

Таня вопросительно посмотрела на него.

– Сейчас сама увидишь, – сказал он, вышел, через минуту вернулся со стопочкой фотографий и положил перед ней.

С верхней фотографии на Таню гестаповскими глазами смотрела молодая дама весьма своеобразной наружности – мощные челюсти, безгубый рот стянут в куриную гузку, нос тяжелой каплей свисает с узкой переносицы, жидковатые волосы строго расчесаны на косой пробор. Таня даже присвистнула.

– На редкость удачное фото!

– Ты не поверишь, но это действительно так. Ты остальные посмотри.

Таня посмотрела и убедилась в правоте его слов. Никитина невеста была сфотографирована в разных позах и в разной обстановке – за письменным столом с книжкой, на диванчике с бокалом шампанского в тощей руке, на Гоголевском бульваре, целомудренно держась за руки с Никитой, на пляже. И краше, чем на первой фотографии, не выглядела нигде.

– Она у тебя пловчиха? – спросила Таня, показывая на пляжную фотографию.

– Пловец, – серьезно ответил он.

– Это как понимать? Уж не на сексуальную ли ориентацию намекаешь?

– Если бы… Пловец – это фамилия такая. Ольга Владимировна Пловец.

– А что, ей идет.

– Бежит!.. Ладно, не сыпь мне соль на раны. Давай лучше еще по одной.

Таня прикрыла стакан рукой. Никита пожал плечами и налил себе.

– Ты лучше расскажи, где ты такое сокровище откопал.

– Где-где! В стольном граде, где ж еще. В самом что ни на есть бомонде, в «хуй сосаети», извините за английский.

Таня фыркнула.

– Мерси, сосайте сами. Мне-то можешь про бомонд не заливать. Девочки там упакованные, как принцессы. Особенно те, на которых природа отдохнула. – Она еще раз посмотрела на фотопортрет Никитиной невесты. А тут «человек работы Москвошвея». И микроскопа не надо.

– В министерских кругах принято считать, что скромность полезна для здоровья.

– Хочешь сказать, что вот это – из мидовских кругов? Не поверю.

– Количество министерств в нашем государстве рабочих и крестьян прямо пропорционально росту благосостояния народа.

– Эк залудил, политинформатор хренов! Ну, и в каком же ведомстве такие пловцы произрастают?

– Папочка наш, Пловец Владимир Ильич, имеет четверть века беспорочной службы в Минтопэнерго.

– В Мин кого?

– В Минтопэнерго, Министерстве топлива и энергетики СССР.

– Министром? .

– Заместителем начальника канцелярии третьего отдела одиннадцатого управления третьего Главка.

– Погоди, что-то я не догоняю… Бенефис-то в чем?

– Элементарно, Ватсон. Все наши внешние ведомства – организации кастовые, закрытые. Человеку со стороны, если он не высокий партийный назначенец, в этой системе координат мало что светит. В лучшем случае выйдешь на пенсию советником посланника. Который всем советует, а его все посылают.

– А если не со стороны?

– В смысле?.. А, ты вот о чем… Пробовал, не вышло ничего. Невесты у них считанные, на свой круг запрограммированные… Да и в корень зрить надо, как Козьма Прутков советовал.

– Поясни.

– Видишь ли, так уж получилось, что реально все благосостояние обожаемого фатерлянда строится на природных ресурсах, в первую очередь топливных. Только ими мы торгуем без балды, только они приносят в казну настоящие денежки, которые и дают нам возможность худо-бедно поддерживать штаны и еще прикармливать разных макак, назвавшихся марксистами-ленинцами. Надежней этой кормушки не отыскать, как ни крути… А Владимир свет Ильич винтик в машине вроде бы и маленький, зато на самом нужном месте. Через его канцелярию все проводки по экспортным операциям проходят… В общем, мне уже намекнули, что через годик ждет меня одно весьма хлебное местечко в очень цивильном зарубеже. Оленька как раз Академию народного хозяйства закончит, я на венском островке ООН отстажируюсь… Sounds good, isn't it?

– Abso-fucking-lutely. Зашибись! Гудее некуда. То-то я смотрю, ты счастлив без меры.

– Ну, матушка, за все платить приходится.

– И когда же грядет радостное событие?

– Послезавтра. Билет у меня на завтрашнюю «Стрелу». Гуманные Пловцы аж на неделю гульнуть отпустили. Но в час «икс» при полном параде явиться на эшафот…

Никита налил себе еще полстакана, выпил, судорожно заглотил пару крошечных бисквитов. Таня смотрела на него с легкой улыбкой.

– Ада с дядей Кокой?.. Уже там?

– Там-там. Контакты наводят со сватьями будущими, к свадьбе готовятся, вопросы всякие утрясают. – Он горько усмехнулся.

– Выходит, у тебя теперь с ними мир?

– Полный. Слияние в экстазе. Что было, то было, прошлого не воротишь. Да и не надо… Слушай, ты как хочешь, а я курну.

– Так и я не против. «Мальборо» будешь?

– Тут другое требуется… У меня табачок. «Клан», женатый, между прочим.

– Кто женатый?

– Табачок. Я в него черненького немного всыпал. Утоли мои печали…

Таня недоуменно посмотрела на брата.

– Ну, подкурочка, – пояснил Никита. – Неужели не пробовала ни разу?

– Да как-то и не тянуло особо.

– Надо же! А мне говорили, что в избранных кругах питерского студенчества сей пагубный порок в большом почете.

– Возможно. В этих избранных кругах я не вращаюсь.

– А зря. Перспективно мыслить надо, дружбу культивировать. Это сегодня они томные оболтусы, а завтра сядут в начальственные кресла…

– Спасибо, не интересуюсь.

– Но карьеру без связей не…

– А кто тебе сказал, что я хочу делать карьеру?

– Тогда чего же ты хочешь?

– Не знаю. Жить.

– Просто жить?

– Не просто, а на всю катушку. Брать от жизни все, чего пожелаю, а не то, что сочтет нужным дать начальство.

– Как? Обнося богатенькие хатки? Помогая делягам половинить закрома Родины?

– Никита криво усмехнулся. – Этак, знаешь ли, тебя скоренько научат скромности в желаниях.

– То есть?

– То есть загремишь так, что никакие дяди Коки не отмажут.

– Что это ты, братец, вдруг так забеспокоился? Боишься, как бы сестра тебе анкетку не попортила? А ты не боись – в мои планы такие варианты не входят.

Только вот желательно, чтобы ты свои умозаключения о моей деятельности держал при себе.

– Не дурак, тебе одной и говорю.

– А раз не дурак, то и ладно. – Таня плеснула себе и Никите не успевшего потеплеть вермута. – Чтоб все у нас хорошо было… Слушай, у тебя там по случаю моего приезда ничего пожевать не заготовлено?

Оказалось, что заготовлено. Нашлась и жареная курица в духовке, и грибной салат, и баночка икры – и еще штоф «Фрателли Герчи». Под это-то хозяйство Таня и изложила братцу свое предложение, ради которого собиралась сегодня же специально выехать к нему в Москву. Но вот не понадобилось.

А предложение это было следствием очередного Таниного экспромта, сыгранного непосредственно в круизе. Еще на паспортном контроле в одесском пассажирском порту Таня заметила одно знакомое лицо. Этот кряжистый чернокудрый мужичок с гордым именем Архимед несколько раз приезжал на ранчо вместе с Шеровым и относился к числу людей, наиболее приближенных к Вадиму Ахметовичу. Своего рода телохранитель, но и не только – Шеров нередко уединялся с ним в кабинете и обсуждал, судя по всему, вопросы довольно важные. Она тогда направилась было к Архимеду через весь зал, но тот как бы между делом отсигналил ей: мы пока незнакомы.

Не успел скрыться за бортом родной берег, как к Тане начал клеиться довольно странный субъект – круглый, розовый, лысый дядечка лет сорока в темных очках и шикарном белом костюме. Дядечка благоухал коньячком, но кобелировал относительно интеллигентно, и Таня не стала посылать его куда подальше, а от нечего делать приняла его приглашение выпить по коктейлю в баре «Александра Пушкина». За коктейлем они разговорились. Таня узнала, что зовут этого мурзика Максимилианом, что его покойный папа был выдающимся архитектором, лауреатом множества премий, а сам Максимилиан работает в одном серьезном учреждении, из тех, чьи названия не произносят вслух. Последним словам, произнесенным театральным шепотом и с многозначительной оглядкой, Таня позволила себе не поверить – с работниками подобных учреждений она сталкивалась по работе в «Интуристе» и неплохо изучила их повадки. Максимилиан просто набивал себе цену.

За вторым коктейлем последовал третий, а потом Максимилиан заказал целую бутылку экспортной водки и шампанского для отказавшейся от водки Тани. Закончились эти посиделки тем, что Максимилиана еще за час до ужина пришлось отволочь в каюту, и в этот вечер он был уже не боец.

Таня сама не сумела бы сказать, что побудило ее продолжить это малоинтересное знакомство, но когда на второй день зеленый и дрожащий всем телом Максимилиан выполз к обеду и начал бубнить что-то невразумительное насчет морской болезни, она ответила неотразимой улыбкой, предложила ему место за ее столиком и угостила джином с грейпфрутовым соком. К вечеру он опять накачался в лежку. На следующее утро, загорая в шезлонге около бассейна, Таня услышала, как Максимилиан противно канючит выпивку у красавца бармена, коротавшего нерабочие часы под ласковым черноморским солнышком. Бармен лениво и презрительно отбрехивался, а потом пожал загорелыми плечами и молча нырнул в бассейн. Таня выждала, когда Максимилиан, помаявшись вволю и так и не заметив ее, сокрушенно вздохнул и отправился несолоно хлебавши вниз. Таня, не особо спеша, догнала его, увлекла в свою каюту и налила стаканчик из своих запасов. Благодарность Максимилиана не знала границ, однако вскорости он запросил еще. Таня ласково и твердо отказала, смягчив отказ напоминанием, что бар открывается через каких-то полчаса. По Варне они путешествовали под руку и заглянули не в один кабачок…

Только через неделю Таня поняла, почему ее: безошибочная интуиция подвигла ее возжахаться с этим деятелем. После дневной экскурсии по Неаполю их отвезли полюбоваться на шикарное, переливающееся неоном казино, подарили по красивой фишке и провели по игорному залу. Туристы блуждали между столами с изумленно открытыми ртами. Кое-кто набрался смелости и сделал ставку на рулетке. Впрочем, выиграла только одна толстая тетя, ненароком поставившая на «нечет». Максимилиан же замер у стола с «трант-э-карант» и, напряженно шевеля губами, следил за картами, веером вылетающими из ловких рук крупье. Лицо его сказало Тане все, что нужно было знать.

На теплоходе она не дала Максимилиану наклюкаться в баре, а, прихватив его вместе с бутылкой, отправилась на палубу. В умело направляемой Таней неспешной беседе под звездами он поведал ей о своей роковой страсти, стоившей ему семьи, карьеры (с папиной протекции он начал трудовой путь заместителем директора Дома архитектора, ныне же является многолетним безработным, не подпадающим под статью о тунеядстве только благодаря корочкам творческого союза), друзей, здоровья. От богатого наследства осталась только двухэтажная родительская дача в «боярской слободе», что в сорока километpax от Москвы на Можайском направлении – все остальное давно проиграно в карты или пропито c горя, обусловленного проигрышами. За карточные долги ушла и шикарная папина квартира на Воробьевых горах, а в круиз Максимилиан отправился ни самый остаточек денег, полученных за обмен этой квартиры на блочную одиночку в Кузьминках.

Этот жалостный рассказ настолько растрогал самого рассказчика, что он закончил его рыданиями на Танином плече. Нашептывая ему что-то ласковое, Таня отвела его в каюту и уложила баиньки, а сама вернулась на палубу, чтобы подумать на свежем воздухе… Около полуночи она постучала в каюту Архимеда.

Туристам из СССР повезло: первые капли по-южному основательного летнего дождика застали их уже у трапа теплохода, так что прогулка по Ла-Валетте, главному средиземноморскому оплоту тамплиеров, не омрачилась ничем. Усталые туристы с большим аппетитом пообедали, а потом кто разбрелся по каютам подремать под музыку дождя, кто перешел в салон – почитать, поболтать, покатать шары на бильярде. Максимилиан радостно занялся лечением абстинентного синдрома – утром Таня не позволила ему ни капли. Таня сидела напротив, потягивая через соломинку лимонад. Когда Максимилиан вернулся с четвертой порцией, он увидел в ее руках карты: Таня раскладывала пасьянс. Стакан в его руках задрожал, и он поспешно поставил коктейль на столик.

– Это у тебя что? – задал он поразительно умный вопрос.

– Картишки. Пасьянс раскладываю от не фиг делать… На палубу не выйдешь, читать неохота, кино только в шесть… Может, в дурачка перекинемся? Я, правда, в дурака не очень люблю.

– А во что любишь? – сдавленным голосом спросил он.

– Где хоть немного головой работать надо. Преферанс, на худой конец кинг. В бридж давно научиться мечтаю. Поучишь?

– Я… я не играю в бридж.

– Какой же ты картежник после этого? В глазах Максимилиана проступило страдание.

«Только бы не расплакался, как вчера», – подумала Таня.

– Ну… я… у нас больше в азартные играют. Банчок там, три листика, девятка…

– Это без меня, – сказала Таня и начала складывать карты.

– Погоди, погоди, в преферанс-то я играю…

– Что ж, тогда неси бумагу. Ручка у меня есть.

– Как, «гусарика»? – разочарованно спросил Максимилиан. – Давай пригласим кого-нибудь.

– Клич что ли кинуть? – с усмешкой спросила Таня. – Начнем вдвоем, а там желающие найдутся… Ну что, «ленинградку»? По сколько? Только я на крутые деньги не играю, но и бесплатно не хочу: оба зарываться будем и игра некрасивая пойдет.

– По гривенничку за вист? – с надеждой спросил он.

– По пятачку, но с темными.

– Сдавай…

Первым к ним подошел Саша, знакомый стюард.

– Вообще-то в салоне в азартные игры не полагается, – сказал он, убирая со столика пустые бокалы.

– Так то азартные, а у нас коммерческая, – сказала Таня, показывая на пульку, нарисованную на листочке. – Тогда уж скорее бильярд надо бы убрать.

Лучше присаживайся, третьим будешь.

– Я на работе, – с явным сожалением сказал он. – Но вы играйте, пока моя смена.

За картами Максимилиан совершенно преобразился – глаза заблестели, движения сделались проворными и точными. Колоду он тасовал и внахлест, и ленточкой, и веером, лишь немного уступая в ловкости крупье из неапольского казино. Таня довольно быстро выпала в минус и внутренне приуныла – катает парнишка умело, как бы ее затея боком не вышла.

– А, Танечка, Максимилиан, никак пульку пишете?

Это спросил Архимед, неспешно подошедший к ним с чашкой кофе в руке. С ними он, как и было условлено ночью, «познакомился» во время выхода на мальтийский берег.

– Продуваюсь в пух, – шутливо посетовала Таня.

– А что, может и мне стариной тряхнуть, пока погода нелетная. Приглашаете?

Максимилиан энергично кивнул, почуяв настоящего партнера. Таня пожала плечами.

– Ну, если деньги карман жгут. Это настоящий монстр, предупреждаю.

– Однова живем. – Архимед махнул рукой и сел на свободное место.

Максимилиан перевернул листочек и начал чертить пульку на троих. Таня остановила его.

– Ты посчитай. Раз уж проигралась, надо платить. Я настаиваю.

Максимилиан послушно посчитал. Танин проигрыш составил пять рублей восемьдесят копеек. Она достала кошелек, подошла к бару и вернулась с тремя «флипами» – легкими пенными коктейлями.

– Я правильно распорядилась проигрышем? – обратилась она к Максимилиану.

– А? Да-да, идеально… – рассеянно произнес он, тасуя карты, и обратился к Архимеду:

– Мы до вас по пятачку играли. Вы как?

– Однако! – Архимед почесал в затылке. – Ну ладно, сдавайте.

К ужину они с Архимедом проиграли на пару тридцать три рубля. По ходу игры они сидели и в большем минусе, порядка полусотни, но Максимилиан постепенно ослабил внимание, сделался благодушным и рассеянным и все чаще отлучался к стойке за очередной порцией допинга. После ужина Таня решительно заявила Максимилиану:

– Баста! С тобой играть – без штанов останешься…

– Что было бы весьма увлекательно, – игриво вставил Максимилиан, после выигрыша пребывавший в мажорном настроении. – А может быть, все-таки как-нибудь, а? Ну пожалуйста, уж больно поиграть хочется.

– «Гусарика» с Архимедом распиши. Он вроде не против.

– Не против, – подтвердил Архимед. – Не люблю проигрывать. Жажду реванша.

– Скучно вдвоем-то, – заметил Максимилиан. – Надо третьего искать… О, вон как раз тот парень идет, который больше других возле нашего стола отирался…

Молодой человек, можно вас?

Тщедушный круглолицый паренек в джинсовом костюме «Ли» обернул на него лицо былинного пастушка, озадаченно моргнул и подошел к их столику.

– Вы мне?

– Да, вам. Я заметил давеча, что вы преферансом интересуетесь, – начальственно рокотнул Максимилиан.

Паренек моргнул еще раз, покраснел и с трудом выговорил:

– Ага…

– Не откажетесь ли быть третьим? А то наша дама что-то притомилась.

– Ну, можно вообще-то…

– Только предупреждаю, господа картежники, что в салоне через десять минут начнется «Блеф» с Челентано, – вмешалась Таня. – Так что ищите себе другое пристанище, а я пошла место занимать.

– Может, и правда лучше кино посмотрим? – обратился к Максимилиану Архимед.

– Ну, Архимед, вы же обещали. Только мы с молодым человеком… Кстати, как вас?

– Гоша.

– Максимилиан Аркадьевич… Только мы с Гошей поиграть настроились…

– Ладно, – вздохнул Архимед. – У меня каюта одноместная. Там удобно будет.

Мужчины отправились на картеж, а Таня, с удовольствием посмотрев замечательную итальянскую комедию, сходила на танцы, прогулялась по палубе, прошлась пару раз по коридору мимо каюты Архимеда. За дверью было тихо.

На завтраке не было ни Максимилиана, ни Архимеда, ни Гоши.

В двенадцатом часу Архимед показался на верхней палубе, где Таня принимала солнечные ванны, и устало плюхнулся в соседний шезлонг. Его смуглое лицо было пергаментно желтым, под глазами чернели круги.

– Как оно? – осведомилась Таня.

– На полторы сотни опустил меня, сучара. А Гошу на все три.

– Это ж надо умудриться столько в преф сдуть. Вы что, по рублю за вист играли?

– Под утро на «очко» перешли. Везунчик он, твой Максимилиан.

– Кому везет в карты… – Не договорив, Таня наклонила голову и поцеловала Архимеда в висок.

– Ох, стиляга-динамистка… – Архимед вздохнул. – Пошли что ли по «хайнекену» вмажем с горя. Я угощаю.

Последние десять дней круиза азартная троица резалась в карты едва ли не каждую ночь. Архимед с Гошей рвались отыграться, но все больше проигрывали, хотя и не так крупно, как в первый раз. Максимилиан ходил бледным, но весьма довольным собой и почти трезвым.

– Ну вот, – похвастался он Тане уже после Стокгольма. – Круиз, считай, уже окупил. То ли еще будет, ой-ей-ей! – Он понизил голос. – В Хельсинки я устрою им тихую Варфоломеевскую ночь, а дома мы с тобой гульнем от души, эх, и гульнем же!

– Ты, Максимилиан, особенно-то не зарывайся. Он махнул рукой и самодовольно хохотнул.

– Да ну, чего там! Это ж лохи, караси, кость совсем не рюхают. Тыщи на три обую, чует мое сердце.

В Хельсинки, где «Пушкин» стоял последнюю ночь круиза, чтобы утром взять курс на Ленинград, Гоша с Архимедом обули Максимилиана на двадцать шесть тысяч.

Момент был загодя выбран Таней: она посчитала, что раньше этого делать не стоит – слабак Максимилиан мог в расстроенных чувствах сигануть за борт или рвануть на берегу в ближайший участок и попросить политического убежища. А так он до самого Ленинграда находился под неусыпным контролем Архимеда, который поддерживал его смертельно раненную душу в нужном тонусе, перемежая водочку с убедительными рассказами о том, что такое «счетчик» и как среди солидных людей принято поступать со злостными должниками. В последний час дошедший до полной кондиции Максимилиан был передан под опеку Тани, которая всячески утешала его и дала слово, что поможет ему расплатиться с долгом в течение тех четырех дней, которые дали Максимилиану победители.

– Дай Бог, если сумею тысяч двадцать пять набрать. Это же такие сумасшедшие деньги. Ума не приложу, как отдавать буду… У меня на книжке всего три четыреста, остальное придется в темпе одалживать у друзей, родственников. Под покупку дачи.

– Какой дачи?

– Твоей, разумеется.

– Но… но она стоит сорок тысяч как минимум…

Таня печально улыбнулась.

– Максик, милый, ну хоть режь, больше не наберу так быстро. Есть у меня, правда, один очень состоятельный знакомый, но он в отъезде, увижусь я с ним через месяц самое раннее.

Максимилиан обхватил голову руками и застонал.

– Через месяц уже пятьдесят набежит! Эти гниды мне счетчик включили – по куску в день! Таня вздохнула.

– Ох, Максик, предупреждала я тебя – не послушался… Эй, а может кто из твоих подороже купит?

– Какое там? У кого такие бабки есть, так те сейчас на курортах пузо греют!

Мертвый сезон.

«Так я тебе и позволила по друзьям твоим бегать! Посидишь пока на дачке, Гоша за коньячком тебе бегать будет, а Арик пылинки сдувать. Хотел гульнуть – вот и гульнешь напоследок», – подумала Таня, а вслух сказала:

– Вот видишь. Соглашайся на мой вариант. Лучше не найдешь.

На самом-то деле ей нужно было не двадцать пять тысяч, а двенадцать – по шесть на брата. Во столько оценили свои услуги Архимед и Гоша, потомственный московский катала, пока малоизвестный в игроцком кругу, ибо еще только начал набирать стартовый капитал – вещь архиважную для всякого солидного игрока. Одних шеровских «отпускных» на это хватало с избытком.

От лишних подробностей этой истории она Никиту избавила, рассказав только, что познакомилась в круизе с одним богатым наследничком-пропойцей, который по дружбе предлагает выгодно купить дачу в престижном подмосковном поселке. Брат слушал ее, не перебивая, склонив набок голову и попыхивая трубочкой, а когда она замолчала, спросил:

– При чем же здесь я?

– Официально оформить покупку на себя может только москвич. У тебя же прописка есть?

– Есть. Тестюшка будущий заблаговременно подсуетился, чтобы мне, значит, без затруднений на дунайский островок отбыть. После свадьбы будет у нас с Пловцом собственная малогабаритка в Бибиреве.

– Негусто.

– Чем богаты. И то спасибо, что двухкомнатная – на каждого по индивидуальной камере, хоть глаза друг другу мозолить не будем.

– Совет да любовь! – Таня усмехнулась.

– Ладно, хорош лыбиться. Ты лучше скажи, сестрица разлюбезная, я-то что с твоей покупки буду иметь?

– Мое доброе расположение. Мало?

– Маловато будет. Еще? – А еще прощу тебе четыре сотни, что Ваньке на кольца зимой занимал.

– И только-то? Да что для такой лихой герлы-урлы четыре сотни?! Мелочевка.

Подмосковная-то чай подороже станет. Бывал я в тех палестинах, каждый домик там тянет не меньше полста тысяч.

– Сколько тянет – не твоего ума дело. Говори, что тебе надобно? Деньжат подкинуть, что ли?