Текст книги "Полынь и порох"

Осоловевший от выпитого спирта Бугай тупо раскачивался в такт движению подводы. Штыковая рана в боку кровоточила. Казалось, что боцман вот-вот свалится под колеса.

Пока есть возможность – надо разговаривать, подумал Валерьян и, догнав первую из трех упряжек, которой правил Васька, глухо спросил:

– С чего ты взял, что в ящиках драгоценности?

– Вес не тот, – хитро улыбнулся Компот, сплюнув кровью – одного верхнего зуба в улыбке недоставало. – Хоть короб внутри и из железа, а набей ты его книгами – столько не потянет. Да лошадки, чуть склон – вон как стараются.

Оба немного помолчали, видимо, ожидая друг от друга следующей реплики.

– Пломбу я назад прилепил, – угадав мысли Ступичева, вдруг сказал Компот, – а замок с цифирью, если постараться, и часа не продержится.

«Вот сволочь ушлая!» – подумал подъесаул, но вслух спросил:

– А как же мандат Совнаркома?

– Совнарком в Москве, а вот Сиверс поближе будет. Только и он не бог, а бог – не фраер.

Несмотря на примитивность формулировки, звучала она убедительно. Но даже если бы Ступичев передумал становиться капиталистом, то все равно ехать дальше в таком составе через взбудораженные станицы и ростовские пригороды, да еще ночью, было бы безумием. Нужно, как говорят моряки, бросить якорь в тихой бухте.

Занятый такими рассуждениями, подъесаул не сразу сообразил, о чем толкует Васька.

– …Этой же дорогой ехали. А перед Новочеркасском дали галс вправо… Тут за селом дом стоял заколоченный, малость в стороне, в балке. Большой дом…

В ответ Ступичев обронил:

– Хорошо. Покажешь.

Дорога к дому вела плохая и была давно не езжена. В темноте чуть не сверзились в овраг – лошадь передней пары оступилась, припав на колени. Но обошлось. Бугая тряхнуло, и он громко заматерился.

– Тише! – шикнул Компот. – Со шляху свалить надо – хотя бы ночь переждать. Ты дрыхни – кровищи потерял много. На вот, глотни еще.

Бугай что-то невнятно прохрипел, но фляжку взял. Сделав несколько судорожных глотков, со стоном повалился на ящики.

– Подыхать будет, а лакать не перестанет, – довольно усмехнулся Васька.

Дом был каменный и очень просторный. Запущенное состояние усадьбы, дряхлая, местами поваленная изгородь – все говорило о том, что жилище давно заброшено.

– Пришлые строили, – заключил Валерьян, оглядывая массивное строение с заколоченными большими окнами без ставен.

Из дворовых построек были только овин и вход в дворовой погреб – ледник, предназначавшийся для хранения припасов.

Сбив с погреба ржавый замок, Васька сунул голову в лаз и чиркнул спичкой.

– Тут лестница.

– Пошли, дом осмотрим, – позвал Ступичев, – надо из чего-то факелы сделать.

Тяжелую дверь подпирала снаружи доска.

– Никак «гости» заходили, – подъесаул заметил развороченный пулями врезной замок. – Незваные.

Переступая порог, Васька на всякий случай перекрестился.

Сухая пыльная темнота комнат источала еле уловимый пряный дух, а в коридоре пахло мышами и керосином. Запах керосина шел откуда-то из кухни. Войдя в помещение, Валерьян услышал под ногами хруст разбитого стекла и, осветив пол, обнаружил разбитую банку. На столе валялись засохшие объедки, посуда была разбросана и частично побита. В шкафу с висящей на одной петле дверцей неожиданно обнаружилось несколько толстых восковых свечей.

Массивная мебель – комоды, шкафы, кровати – говорила об основательности хозяев и, вероятно, могла бы прослужить еще лет сто. Многочисленные цветочные горшки на подоконниках, затянутые густой паутиной, напоминали о женских руках, некогда лелеявших фикусы и бегонии, а деревянная лошадка – о маленьком ребенке.

Все было развалено и разорено: ящики выдвинуты, занавески сорваны, а матрацы с выпущенными наружу внутренностями валялись под ногами. Даже половицы в некоторых местах – и те приподнимали.

– Мародеры прошли, – Васька произнес эту фразу с видом знатока.

– Не успели, спугнул кто-то.

– У вас, господин подъесаул, вид встревоженный…

– Иронизируете, товарищ Компот? Зря. Хотя… Вы мне подходите. Только не говорите в ответ банального: «Это еще не известно, кто кому…» Я своим делом давно занимаюсь. Здесь что-то искали, и весьма упорно. А теперь надо осмотреть погреб.

Широкие ступени вели в обширное подземелье, выложенное ракушечником. Внутри стоял запах плесени и сгнивших овощей. В колышущихся отсветах возникали кадки, горшки и садовый инструмент. Все стояло на своих местах.

– На камбузе полный порядок! – бодрясь, пошутил Васька.

Груз перетаскивали долго. Нужно было снять его с телег и переволочь к лазу. Дальше тащили ящики вниз по ступенькам, а потом переносили вглубь.

Бугай так больше и не вставал.

Разрушив вход в подземелье и завалив лаз камнями, бревнами и ржавым кровельным железом, остатки постройки подожгли вместе с усадьбой. Пустые подводы подогнали под стены дома, а лишних лошадей отпустили на все четыре стороны.

– Так вернее. В наше время на пепелище мало охотников, – Валерьян с трудом оторвал взор от набирающего силу пламени. – Теперь народ хочет все сразу: и дворцы, и власть.

– …И буржуйские побрякушки, – подхватил Василий.

Он подошел к лежащему на попонах Бугаю.

– Эй, смотри, а Иваныч-то, кажись, преставился. Сам собой. Жаль…

– А ты его что, в долю собирался взять? – Ступичев смерил Ваську взглядом. – Оттащишь труп в огонь!

«Как-то все спонтанно вышло, неаккуратно… – размышлял Ступичев, седлая лошадь. – Да еще этот флибустьер на мою голову. Хотя парень не трус, сообразительный и ушлый, даже чересчур. Нет, пока не хочется его убивать. С этим успеется. Хорошие помощники теперь ой как нужны. Лучше шустрый вор, чем тупой мясник. Тем более когда за тобой начнут охотиться все кому не лень: и красные, и белые, и фон Бельке… Черт бы их всех побрал!»

Пожар удался на славу. Бушующее пламя пожирало усадьбу с треском и воем, хороня под рушащимися перекрытиями сразу две тайны – судьбу пропавшего груза и загадку хозяев особняка. Пришпорив лошадей, Валерьян и Васька направились в Берданосовку.

Глава 7

«Первый офицерский полк генерала Маркова, представлявший вместе с нежинцами основную ударную силу Добрармии, был сформирован из трех офицерских батальонов, кавказского дивизиона и морской роты. Особенно удивляли своей выправкой и боевой стойкостью морские офицеры. Осколки державного величия, славы и гордости российской – Императорского флота, они были непритязательны в полевых условиях и впечатляюще спокойны перед лицом собственной смерти».

Из дневников очевидца

Станицу Ольгинскую мутило от влитого в нее грандиозного коктейля из военных и гражданских лиц.

По нескольку раз в день разношерстные людские массы, подобно приливу и отливу, появлялись, а потом покидали станицу, в соответствии с собственными взглядами на происходящее.

«Деньгоноши»-интенданты в поисках припасов и сапог для добровольцев, студенты на конфискованных экипажах, мужчины и женщины, за любую плату согласные стать на постой, – все это была отступившая из Ростова Добровольческая армия.

Для связи с «братьями по оружию» отправлялся в Заволжье полковник Лебедев, состоящий при генерале Алексееве. Уехали, и вовсе по личным побуждениям, несколько высших офицеров. Прибыл еле выбравшийся из Новочеркасска генерал Лукомский, привезя страшную весть об убийстве недавно избранного атамана Назарова и измене Войскового Круга. С разных сторон, на сытых лошадях, весело гуторя и бряцая амуницией, входили и отправлялись далее отдельные казачьи отряды. Партиями прибывали переодетые офицеры из Ростова. Ехали на телегах раненые, бежавшие из новочеркасских лазаретов. Кто-то стремился к Корнилову, кто-то уходил от него.

Лиходедов и Мельников, выйдя из хаты на залитую ярким, почти весенним солнцем улицу, отправились искать «резиденцию» генерала Алексеева. По словам встреченных ими партизан из отряда полковника Глазенапа, генерала в станице сейчас не было. Но ротмистра Сорокина они знали: этого офицера лучше всего было искать у марковцев в 1-м полку: там его видели с утра.

– Кстати, рядом с марковцами и бывшие чернецовцы стоят, – сказал полный усатый студент из Ростова, – у них теперь главный – однофамилец главнокомандующего, подполковник Корнилов.

– А Курочкина не знаем, не встречались, – пожал плечами на Серегин вопрос товарищ толстяка, – мы бы отвели, но нас к Деникину с бумагами послали.

– А это кто? – поинтересовался Алексей.

– Как кто? – удивился толстый и, важно подняв над головой палец, по слогам произнес: – Помощник командующего армией. Во как!

Потом, почесав щеку, сам удивился:

– Вроде генерал, а в штатском ходит…

Повеселев, гимназеры-партизаны отправились в указанном направлении.

– Интересно, кто из наших там? Вот удивятся, в тряпки их душу! – Мельников озорно толкнул Алешку плечом так, что тот чуть не вспахал носом землю.

– Ну ты, герой-отечественник! – Лиходедов со смехом двинул в Серегину спину кулаком, отпрыгивая, на всякий случай, в сторону.

Веселое, легкомысленное настроение, несмотря на царящие вокруг неразбериху и сумятицу, лезло наружу, вопреки всему: невзгодам, страху перед будущим, жалости к раненым, голодному бурчанию в желудке. Солнце упивалось вырванной у зимы свободой, приплясывая рябью в лужах и бликами на штыках, а степной ветер напоминал, что весна неминуема. Еще недавно выброшенный жизнью, как котенок на проезжую улицу, лишенный дома, родительской опеки, понимания своей роли в круговороте происходящего, Алексей вновь ощущал себя частью общего движения, пусть пока и хаотичного, но ищущего твердую опору для своего продолжения.

Наконец-то он видел вокруг людей, убежденных в своих действиях, верящих своим командирам. Глаза проходящих мимо добровольцев смотрели на мир спокойно, без болезненного напряжения и страха.

– Гляди, Серега, они же совсем другие! – Выразительные брови Лиходедова взлетели вверх. Он вдруг сделал неожиданное для себя открытие. – Теперь я, кажется, понял, почему добровольцы ушли из Новочеркасска!

Мельников спрятал улыбку, остановился и недоверчиво спросил:

– Почему?

– Они не ищут выгоды. Им не нужны переговоры с большевиками. Они уже согласились умереть. Они – смертники!

– Ух ты, так-разэтак! А я-то думал, отчего у них со званиями такая чехарда… А они их больше не интересуют!

– Наверное. У них на всех одно звание – офицер.

– Громко, но гордо, так-разэтак.

Дружно замолчав, гимназисты больше не разговаривали. Повернув на соседнюю улицу и отсчитав, как было сказано, девять хат, ребята увидели у десятой бричку с двумя лошадьми и дымящих около нее штабных.

Пройдя в распахнутую настежь калитку импровизированного штаба марковцев, у высокого крыльца партизаны наткнулись на двух черкесов. Суровые часовые молча преградили им дорогу.

– Мы ищем ротмистра Сорокина, – с ходу выпалил Алексей, в надежде уставившись на длинные, украшенные серебряной вязью кинжалы кавказцев.

– Нэлзя туда! – хрипло произнес один из них, окинув Алешку холодным взглядом.

– Но у нас пакет, – важно подбоченился Мельников, – секретный!

– Мнэ отдавай, дэ? – протянул руку старший абрек.

– Приказано лично в руки Сорокину! – настаивал Серега.

Покачав головой, черкес что-то на своем языке сказал товарищу, и тот скрылся за дверью.

Вскоре дверь распахнулась, и порог вслед за черкесом перешагнул высокий, лет тридцати пяти офицер в накинутой на плечи новенькой шинели. Ветер трепанул вьющиеся золотистые волосы. Увидев гимназеров, Сорокин широко улыбнулся:

– Здорово, птенцы гнезда!… Вы по мою душу? Выкладывайте!

– Николай Григорьевич, – начал Алексей, – мы к вам от Смолякова…

– А где сам Иван Александрович? – оборвал ротмистр.

– Он в Новочеркасске остался. Организовывает подполье. Мы письмо от него привезли.

– Ай-яй-яй! Ну как же это? – неподдельно огорчился Сорокин. – Давай, давай, голубчик, не тяни!

Лиходедов достал конверт.

Ротмистр отошел в сторону и впился глазами в строчки.

– Ч-черт! – ругнулся он, прочтя до середины. Брови над его переносицей сползлись. Подняв потемневшие карие глаза на ребят, он сурово бросил:

– Никуда не ходить, ждать меня.

Примерно через час, сидя в хате, где вместе с делегацией стариков из Старочеркасска квартировали партизаны, Сорокин, Лиходедов, Мельников, Пичугин и все остальные участники вышеописанных событий обсуждали, как сказал ротмистр, диспозицию.

Выслушав внимательно каждого из присутствующих, офицер по особым поручениям объявил:

– Ну вот что, завтра в Ольгинскую прибывают Походный атаман Попов и его начальник штаба полковник Федорин. Поэтому сидите все время в хате и носа на улицу не показывайте. Едут они к Корнилову, на переговоры, решать: кто с кем и куда пойдет дальше. В зависимости от этого будем думать, как действовать. Я тем временем один на один переговорю с Алексеевым. Он Смолякова помнит. Знаю одно: честь Ивана Александровича должна быть спасена. Эх, если б вы знали, какой души это человек! Мы с ним столько пережили, пока на Дон пробирались…

– Мы отправимся на поиски груза? – не утерпел Алешка. – Наш Шурка дедуктивный метод знает.

– Вот доложу Алексееву – тогда увидим. Возможно, будем готовить тайную операцию.

Выходя из хаты, Сорокин обернулся на сидящих с сосредоточенными лицами партизан:

– Ч-черт! Ну прямо детектив какой-то!

Делегаты от станицы Старочеркасской вернулись только к вечеру. Их в этот день у Корнилова побывало еще с десяток. Хозяин куреня, дядька Макар – родственник одного из пожилых казаков-старочеркассцев, встречал ходоков во дворе. Возбужденные деды громко обсуждали известного на всю Россию командующего армией и свою с ним встречу.

– Ну, доклал вам Корнилов, куды полки свои двинет, али нет? – ехидно спросил Макар своего родича.

– А ты, Макарушка, не щерься, главнокомандующий – это тебе не баба твойная, так, с кондачка, не выложит стратегию, разуметь надо! – увещевал его Фома Егорыч, уважаемый у себя в станице казак.

– Ты б слыхал, как у станичного правления генерал Корнилов нас с казаками срамил, – с тоской произнес другой ветеран, у которого недавно с фронта вернулись двое сыновей. – Прав-то он прав, Корнилов, да мои орлы с «кадетами» все одно не пойдуть – навоевались от пуза. Та и как же уйтить? Завтра нагрянут в станицу большаки, а там хозяйство, жена…

Гутаря так, зашли в хату. Хозяин достал припасы, четверть прозрачной как слеза самогонки и позвал всех вечерять.

– Давайте и вы, хлопчики, с нами, – пригласил партизан дядька Макар, – воинам сила нужна. Та вы не тушуйтесь, небось не объедите старика.

За столом полемика только усилилась. Казаки разошлись во мнениях – куда дальше должна идти Добровольческая армия.

Ветеран Семилетов и еще двое склонялись к походу в Зимовники.

– Степь – она казака не выдаст. У Корнилова нашего брата сразу прибудет, коли он с Дона не пойдеть. Ты, Фома Егорыч, как хош понимай, а на Кубань надежа слабая. Тама хоть, баят, и побогаче нашего живут, а казаки те же. Тем паче не оставят куреней своих.

– А где ты в Зимовниках на пять тыщ ртов провианту возьмешь? Там ведь, окромя зерна немолотого да сена, ни хрена нетути. А скота нынче везде мало, порезали скотину-то! А обмундирование? «Кадеты» голы да босы, патронов у них, опять же, нема. Им город нужен, Екатеринодар, стало быть!

С разрешения стариков, в спор вмешался Барашков. Высокий, немного грузный молодой человек с вьющейся мелкими кучеряшками смоляной шапкой волос и почти римским профилем имел свое четкое суждение почти по каждому поводу.

– Степной район, – с важным видом заявил студент-химик, – пригоден только для мелких партизанских отрядов и представляет большие затруднения для жизни целой армии. Зимовники значительно удалены друг от друга, и располагаться в них можно лишь мелкими частями. А такая разбросанность требует наличия полевой связи.

– Ну, прямо граф Суворов, стратег! – с уважением посмотрел на Барашкова Фома Егорыч. – Что, съел, Семилетов? Попомни меня: на Кубань Корнилов пойдет.

– Ой ли, Егорыч. Погоди, Походный атаман прибудет, вот тоды решится. У него одних пулеметов штук сорок, а еще, казаки гутарили, орудия имеются.

* * *

«На военном совете, собранном в связи с приездом Походного атамана Всевеликого Войска Донского, мнения разделились. Одни, во главе с генералами Алексеевым и Деникиным, настаивали на движении к Екатеринодару, другие, в том числе Попов и его начальник штаба Федорин, наоборот, уговаривали Корнилова идти в Зимовники. В этом случае к добровольцам присоединялся Степной отряд, насчитывающий 1500 бойцов, 5 орудий и 40 пулеметов. В конце концов доводы последних перевесили, и конный авангард Добровольческой армии, стоящий у Кагальницкой, получил распоряжение свернуть на восток.

По настоятельной просьбе генерала Деникина сделано это было с оговоркой: собрать дополнительные сведения о районе».

Из дневников очевидца

Наутро Ольгинскую взбудоражило сразу два известия. Первое касалось прибытия в станицу Походного атамана Попова со штабом, во втором говорилось о бое за какой-то обоз, который якобы привезли партизаны полковника Глазенапа, посланные в Аксайскую за остатками казенного имущества.

Неизвестно, было ли первое каким-то образом связано со вторым, но станичный сбор в Аксайской, по словам партизан, проходивший с необыкновенным подъемом, постановил сформировать две пешие и одну конную сотню для борьбы с большевиками. Молва принесла: у Большого Лога станичники порубили карательный отряд красных, состоявший из латышей и матросов.

* * *

«В общей своей массе настроения казачества мало чем отличались от настроений российского крестьянства. Не испытав еще на своей шее „прелестей” большевистского управления и не получив ничего от „корниловщины”, казаки больше всего боялись ввязываться в междоусобную распрю.

Как правило, слушая агитаторов с обеих сторон и соглашаясь с ними, станичники применяли тактику депутаций.

Депутаты часто были навеселе и в чрезвычайно воинственном настроении. После долгих заверений в лояльности и изложения различных стратегических соображений, как правило, следовали просьбы о помощи финансовой, боеприпасами и амуницией. Когда же на другой день в станицу приезжали представители какого-нибудь командования, то оказывалось, что никого собрать нельзя, и сами депутаты беспомощно разводили руками и ругали мифический Круг, который их посылал. На том дело и кончалось, пока большевикам это не надоело. А, как известно, налетевший шквал суров и беспощаден: в его стихии гибнут или властвуют, а иное он обращает в человеческую пыль…»

Из дневников очевидца

На вопросы дядьки Макара, казака, принявшего их на постой: «Куды вы, хлопцы, тепереча приписаны?» или «А кто у вас атаманит?» Лиходедов отвечал, что ротмистр Сорокин велел им пока отсыпаться, а после того как в штабе разберутся со стратегией, обещал поставить их на довольствие в команду связных.

– Значится, вы при штабе будете, – с видом знатока подытожил дядька Макар.

Слышавший это Фома Егорыч одобрительно кивнул:

– Оно и правильно, нехай хлопчики под присмотром ходют – под пули завсегда успеют. Да и сытнее там.

Сорокин пришел только на следующий день, в обед. Ротмистр был необычайно серьезен. Поздоровавшись со стариками, он на их вопросы ответил, что пока приговорили двигаться к Зимовникам. Затем сухо бросил партизанам:

– Одевайтесь. Собираться по-походному.

Ребята молча собрали нехитрые пожитки, взяли винтовки и, попрощавшись с казаками-ветеранами, вышли на улицу. Старик Семилетов всех важно перекрестил, а Фома Егорыч с напускной строгостью погрозил клюкой:

– Смотрите, Шурку вашего не забижайте, а не то я вас!…

И улыбнулся беззубым ртом.

Отойдя немного от Макаровой хаты, Сорокин заметно подобрел.

Оказалось, что ротмистр уже успел доложить генералу Алексееву о произошедшем в Новочеркасске. Сразу после отбытия Походного атамана из Ольгинской Алексеев приказал привести гимназистов к нему.

В просторной, беленной известью комнате станичного правления за столом, слоями забросанном картами, сидел шестидесятилетний человек, имя которого знала вся Россия. «Родитель» Добровольческой армии, генерал от инфантерии, бывший Верховный Главнокомандующий Русской армии, начинавший еще ординарцем у генерала Скобелева, Алексеев был мрачен.

Показав вошедшим партизанам, вытянувшимся во фрунт, на лавки, Михаил Васильевич приказал Сорокину предупредить караул, чтобы никого не пускали.

– Ну-с, молодые люди, – наклонив голову и подвигав пышными усами, произнес он, – ситуация, в которую вы угодили по воле случая и, надеюсь, из-за преступной халатности казачьих начальников, очень тяжелая. Та часть груза, которая в результате предательства оказалась в руках красных, вряд ли может быть возвращена. А та, которую, опять же, по вашему и Смолякова утверждению, вывез полковник Федорин, неминуемо вызовет распри в нашем стане при любой постановке вопроса. Если Федорин вор, он будет все отрицать. А Походный атаман обвинит нас в посягательстве на свою честь. Его полторы тысячи казаков нам сегодня вот как нужны! В конце концов, после того как мы передали груз покойному Каледину, он нас не должен интересовать.

– Так что же нам теперь делать, ваше высокопревосходительство? – огорченно сказал Лиходедов. – Поверьте, ведь ни мы, ни Иван Александрович ничего не знали!

– В том-то и дело, молодой человек, что я вам верю. И очень жаль, что жертвой оговора может стать такой безупречный офицер, как полковник Смоляков.

Михаил Васильевич немного помолчал, пригладил усы и внимательно посмотрел на Сорокина:

– Не скрою, мне было бы небезынтересно найти связь между похищением первой части и вывозом второй. Если она, конечно, имеется. Что же касается вас, господа чернецовцы, – на последнем слове Алексеев сделал ударение, – вы в это дело впутались, вам его и распутывать. С моей помощью, разумеется. Но тайно. Никого не неволю: кто не уверен, может попробовать затеряться в полках. Но если что, спасти не смогу. Прошу понять правильно. Все. За остальным – к ротмистру.

Непосредственных участников тайной операции оказалось семь: Лиходедов, Мельников, Пичугин, студенты Барашков, Журавлев, полковник Смоляков в Новочеркасске и ротмистр Сорокин в Добрармии. Солдат-телефонистов накануне, взяв подписку о молчании, отправили с разъездом в Заволжье.

Ротмистр решил спланировать операцию следующим образом. Один пробирается обратно в Новочеркасск, в помощь к Смолякову, а четверо следуют к Ростову. Двое из них ищут следы Ступичева и груза между двумя городами, а другие с подложными документами поступают на службу к большевикам, желательно поближе к штабу. Для подобных целей в Ростове оставлены связники.

«Есть наши люди и у Сиверса, – загадочно сказал Сорокин. – Но об этом после».

В результате бурных обсуждений решили так: в Новочеркасск направляется Пичугин, а Алексей, Мельников и студенты – в район Ростова. Всем участникам были выданы деньги, соответствующая одежда, другое оружие. Винтовки сдали и получили небольшие браунинги.

– Признанное оружие шпиона, – пошутил ротмистр, – хорошая штука.

– Ну вот, это ж другая музыка! – через некоторое время весело воскликнул он, осматривая переодетых партизан.

Алешкиных товарищей трудно было узнать. Теперь они походили на рабочих парней из ростовских предместий.

– Картузы заломите, вон как у Мельникова, – поучал ротмистр, – воротники поднимите для фасону, да сапоги дегтем натрите. Журавлев, не укладывайте вы шарф, а на шею намотайте! Семечки умеете плевать? А ругаться? И еще, смотрите за руками: найдите мазут или еще какую-нибудь дрянь и испачкайте. Да чтоб въелся, чтоб под ногтями осталось… Эх, «пролетарии»!

После инструктажа и разъяснения основных тезисов большевистской политики всем были розданы новые документы.

– Вы теперь из Батайска, рабочие по ремонту железнодорожных путей, – Сорокин вручил «липу» Алешке, Мельникову и студентам, – а Пичугин по-прежнему новочеркасец, но из низкого сословия. Вам, – ротмистр посмотрел на Шурку, – «липа» нужна только в крайнем случае, если патруль остановит, или еще что. То есть если будете иметь дело с представителями большевистской власти. А так придется обретаться дома под собственным именем. Спрячьте «липу» подальше. Лучше побрить голову: когда появитесь дома, скажите соседям, что у вас был тиф. В Новочеркасске все полномочия у Смолякова. А вы, Лиходедов, координируйте остальных. Потом, по ходу, решите, как разделиться. Действуйте по обстоятельствам, но помните: если можно не предпринимать активных действий, лучше их не предпринимать. Главное – сбор информации. Помните, сейчас для Добровольческой армии важен не столько сам груз, сколько причина его исчезновения. Даже если мы уйдем на Кубань, все равно вернемся. Ибо, как говорили у нас в полку: «Вера есть – победа будет». А теперь, товарищи рабочие-путейцы, и вы, Пичугин, поизучаем методы и способы ремонта железнодорожного полотна. Для этого я инженерного подполковника пригласил.

– Эпохально! – вдохновенно прокомментировал студент Барашков. – Надеюсь, как лучше разрушать, господин подполковник тоже знает? Мне бы чуток на минера поучиться.

– Знает, и более чем, – довольно улыбнулся ротмистр. – Поучитесь. Эх, птенцы гнезда!… Где же наша слава…