Текст книги "Вирус бессмертия"

Дрожащий свет керосинового пламени заполнил пространство подвала, почти полностью вычищенное еще в те времена, когда грабили церковь. Потом местные жители вынесли остальное, оставив лишь несколько обгорелых досок.

В потолочной балке Дроздов нашел торчащий согнутый гвоздь и повесил на него лампу. Она закачалась, оживив тени на стенах и заставив Максима Георгиевича вздрогнуть – ему показалось, что тень пленника напоминает огромного паука. Но стоило фонарю замереть в неподвижности, наваждение тут же пропало.

«Что-то у меня фантазия разыгралась сегодня не в меру», – подумал энкавэдэшник.

Незнакомец смотрел на него в упор, но зыбкое освещение не позволяло понять, какие чувства он при этом испытывает.

– А теперь говори, кто ты есть? – Дроздов наконец задал первый вопрос.

– Человек, – ответил пленник.

Что-то у него было с дикцией. Не с акцентом, нет, а именно с дикцией. Так могла бы говорить большая собака, если бы ее выучили говорить.

– Имя?

– Богдан. Богдан Громов. Бывший сотрудник ЧК.

От неожиданности Дроздов чуть не выронил револьвер. Это лохматое чудище служило в ЧК? Этот дикарь, который говорит, словно лает? Но, овладев собой, он понял, что Богдан, возможно, и не врет. По крайней мере на оружие он глядел без должного трепета, что выдавало в нем человека незаурядного и понюхавшего пороху.

– Что с речью? – поинтересовался энкавэдэшник.

– Люди не ходят. Не говорил давно.

– В каком состоял отделе?

– В четырнадцатом, – заплетаясь языком, как глухонемой, выговорил цифру Богдан. – В том же, что и ты.

– А откуда ты знаешь, в каком я отделе? – спросил Дроздов и тут же осекся.

Это был дурацкий вопрос. Если сам Богдан был когда-то приписан к четырнадцатому отделу, то он знал прекрасно, чем отдел занимается. Кого же еще, кроме сотрудника четырнадцатого отдела, могли отправить в тверскую глушь, чтобы обследовать таинственные знаки в лесу?

– Ты специально выложил знаки, чтобы приехал кто-нибудь из своих? – догадался Максим Георгиевич.

– Нет, – глухо ответил пленник. – Они мне были нужны для другого.

– Сколько времени ты тут живешь?

– Неважно.

– Будь любезен отвечать на мои вопросы!

– Не буду, – гавкнул Богдан.

Это прозвучало увесисто, как выстрел. И Дроздов вдруг понял, что он с револьвером не имеет никакого преимущества перед безоружным Богданом. Может быть, даже наоборот, или они с пленным как минимум на равных. И это настолько напугало его, что ему захотелось немедленно пристрелить незнакомца.

«Черт… – подумал Максим Георгиевич. – Что же это за тип?»

– Не стреляй! – пролаял незнакомец, заметив движение Дроздова. – Это ты всегда успеешь. Послушай лучше, что я тебе скажу. Когда закончу, у тебя не останется вопросов.

– Ну, валяй! – все еще нервничая, велел Дроздов.

Человек, назвавшийся Богданом Громовым, бывшим сотрудником НКВД, уселся прямо на землю и, раскачиваясь, начал длинный однообразный рассказ. Бубнил он без эмоций, будто пономарь тянул надоевшую молитву. Но эта монотонность и заворожила энкавэдэшника. Слова, отрывистые и ровные, как кирпичи, неожиданно взбудоражили фантазию Дроздова. Он живо представил горы, через которые шла тайная экспедиция двадцать четвертого года, цветущую долину, в которой расположился древний тибетский монастырь, и обратную дорогу через Заалайский хребет, когда погибли почти все люди Богдана.

– До Ферганы оставалось немного, когда я попал под лавину, – закончил пленник. – Меня сильно контузило. Два дня ничего не слышал. Потом долго не мог говорить. Меня подобрали горцы-киргизы, и я семь лет провел в их кишлаке. Так что по-русски забыл немного.

Он закашлялся хриплым смехом.

– Почему же ты сразу, как смог, не явился в ЧК? – подозрительно сощурился Максим Георгиевич.

Неожиданно смех Богдана превратился в хохот, и хохот этот был похож на раскаты грома. Дроздов почувствовал, что выглядит дураком, держа пленника на прицеле. Кто смеется в зрачок револьверного дула, того пугать оружием бесполезно. Его можно только убить, но убивать Богдана Дроздов почему-то не хотел. Он поверил каждому слову из услышанного рассказа. Не мог не поверить – слишком уж невероятно было все, о чем шла речь. И теперь он судорожно соображал, как использовать шанс, который подкинула ему судьба. Шанс изменить судьбу. Исправить дурацкую ошибку глупой юности.

Богдан умолк так же неожиданно, как и расхохотался.

– Четырнадцатый отдел стал другим, – произнес он. – Раньше туда брали умных людей. Неужели ты сам не понимаешь, что было бы с бывшим чекистом, заявись он после столь долгого отсутствия? Шпионаж в пользу Ашгарии – самое малое, что мне вменили бы.

Пленник был прав, и Дроздов ничего не ответил. Он только заметил, что чем больше Богдан говорит, тем легче ему даются слова.

«Возможно, нарушение дикции явилось не следствием контузии, – отметил про себя энкавэдэшник, – а действительно результатом длительного молчания. Может, и не было никакой контузии. Все может быть. Ладненько».

Дроздов все еще старался смотреть на ситуацию со стороны.

– Все случится этой зимой, – резко наклонившись вперед, пророкотал Богдан. – В конце декабря. Можно будет услышать Голос Бога. Я знаю как!

– Но ты так и не сказал, что этот Голос Бога собой представляет, – недовольно скривил тонкие губы Дроздов.

– Вот в этих руках, – Богдан протянул к нему свои жилистые скрюченные пальцы, – я держал документы, при помощи которых можно изменить мир. Эти знания способны устроить не то что мировую революцию, а революцию межпланетного масштаба. Записи, сделанные тибетскими монахами больше тысячи лет назад, говорят о том, как услышать Голос Бога. Услышать и получить из него знания, не доступные более никому из смертных. Отдельные фрагменты текста мне удалось прочесть и запомнить, но подлинники и конспекты были утеряны под обвалом. Все осталось только здесь. – Богдан резким движением приложил указательный палец ко лбу. – Я знаю, как и когда надо слушать Голос. У меня нет ни малейшего желания рассказывать об этом, а потом получить пулю в лоб. Но это может стать нашим общим делом!

– Ну хорошо. Положим, ты заинтересовал меня своей легендой. Чем докажешь?

– Ничем, – пожал плечами Богдан. – Придется поверить. Здесь ведь не Тибет. Чтобы обустроить все так, как надо, нужны… средства… э-э-э… весьма особые средства.

– Понятненько! Тебе нужна власть НКВД, – обрадовался Дроздов.

Богдан не ответил, но было ясно, что так и есть.

Это уже многое объясняло. Но как общаться с человеком, которому начхать на смерть? Или не начхать? Надо проверить.

– Нет! Мне этот бред не интересен! – сказал небрежно Дроздов, поигрывая оружием. – Я, пожалуй, разряжу тебе в лоб револьвер, а чтоб хлопот не было, керосином оболью и подожгу. Не зря ж комсомольцы бутыль принесли!

Богдан не ответил, но по лицу его пробежала тень, похожая на страх.

Дроздов обрадовался и успокоился. Боится. Все-таки боится. И если он не псих, если он не выдумал все, если Голос Бога действительно может дать какие-то особенные знания, то эти знания можно сосредоточить в одних руках.

«Нет, в одних не получится, – с досадой подумал Дроздов. – Без Свержина у меня нет никакой власти. Придется делиться».

– Ладно! Попробуем услышать этот твой Голос Бога. Но если ты врешь…

– Я в ЧК и сам служил, – усмехнулся Богдан.

– Кажется, мы с тобой сварим кашку, – улыбнулся Дроздов пленнику и спрятал револьвер в карман плаща. – Жрать хочешь? Не жрал, поди, по-людски несколько лет? Водочки не пил, девчоночек не тискал. В баньку небось не ходил?

Богдан молча поднялся с земли.

– Значит, так, – объявил Дроздов. – План такой. Сегодня переночуем у Тарасенки, а завтра я тебя отвезу поближе к Москве, на свою дачу. Там хорошо, и там тебя никто не найдет. И поесть будет, и всего, чего захочется. Но тебе и правда повезло. В ямке-то своей не перезимовал бы.

– Я в ней уже зимовал, – ответил Богдан спокойно.

– За это расскажешь, как услышать Голос Бога.

– Ты узнаешь, как услышать Голос Бога, – пообещал Громов. – Но не сразу, а постепенно. Одно за другим.

– Ладно. Идет. – Дроздов первым взбежал по лестнице. – Эй, Тарасенко! Давай сюда! Банька у тебя дома есть?

ГЛАВА 17

30 декабря 1938 года, пятница.

Резиденция германского посла.

Москва, Чистый переулок

В небольшом кабинете, за круглым столом из черного дуба, неподвижно сидел в кресле советник Густав Хильгер. Он никак не мог привыкнуть к тому, что в резиденции Шуленбурга на стенах вместо картин иногда попадаются восточные эротические гравюры. Эротические – еще мягко сказано. На взгляд Хильгера – это была самая настоящая порнография, чуждая нормальному европейцу. Так, например, на гравюре, висевшей сейчас перед ним, два самурая фехтовали непомерно огромными пенисами.

«Зачем посол эпатирует окружающих? – подумал Густав Хильгер. – Сюда ведь ходят люди, в том числе русские. Может быть, Шуленбург нарочно показывает таким образом, что не принадлежит целиком к западной культуре? Или же за время жизни в Тегеране у него и впрямь изменились представления о морали?»

Дверь в кабинет приоткрылась, впустив доктора Коха.

– Как раненый? – обернулся к вошедшему Хильгер. – Присаживайтесь, господин Кох.

– Если вы не против, я бы закурил, – сказал Кох.

– Курите, – разрешил Хильгер.

Взяв с каминной полки пепельницу, доктор устроился в кресле напротив Хильгера и достал из кармана жилетки сигару, гильотинку-брелок и шведские спички. Все это он разложил перед собой на столе и прерывисто вздохнул. Хильгер терпеливо наблюдал, как доктор обрезал кончик сигары и, сломав несколько шведских спичек, наконец прикурил.

– Вы чем-то взволнованы? – спросил советник, встретившись взглядом с Кохом. – Проблемы?

– Я не знаю, как это назвать, – кашлянув, произнес доктор. – Это может быть и проблемой. Но не для раненого. Для нас.

– Вот как? – Хильгер положил ладони на гладкую поверхность стола. – Могу я узнать подробнее, какая нас ожидает проблема?

– Разумеется, – кивнул доктор и, взглянув на часы, начал рассказывать: – Дело вот в чем. Прошло чуть более суток с того момента, как вы привезли этого странного русского. Двадцать шесть часов, если быть точным. В этом не было бы ничего удивительного, если бы не одна вещь.

Доктор вынул изо рта сигару и пристально посмотрел на Хильгера.

– Не тяните, Кох!

– У него уже началось восстановление тканей, – продолжил доктор, сдерживая волнение в голосе. – Вы только подумайте! На ноге пациента, где рана менее тяжелая, уже полностью сошел отек и началось активное рубцевание. Только что, при осмотре, я отчетливо видел вокруг входного пулевого отверстия розовую окантовку склеротической ткани!

– Разве это плохо? – поднял брови Густав, не очень понимая, что привело доктора в такое замешательство.

– Вы когда-нибудь разбивали колено? Резали палец перочинным ножом? – Кох подался вперед всем корпусом. – Сколько дней у вас заживали эти царапины? – Он сделал паузу и, подняв палец, воскликнул: – Неделю, а то и две!

– Верно, – кивнул Хильгер.

– Но не двадцать шесть часов! – продолжал доктор. – Этого просто не может быть! Восстановление тканей не может идти так быстро. Даже у саламандры, рекордсмена по части регенерации, эти процессы идут медленнее. То же самое и с рукой этого русского, там рана тяжелее, поэтому отек еще не сошел, но на месте разрыва от открытого перелома кожа полностью затянулась.

– Успокойтесь, – остановил его Хильгер властным жестом и сложил руки у подбородка. – Вы докладывали послу?

– Нет, – покачал головой доктор. – Пока нет.

– Ошибки не может быть?

– Я – врач!

– Да успокойтесь вы, Кох!

Хильгер поднялся из-за стола и прошел несколько раз туда и обратно по кабинету.

– Насколько я понимаю, самостоятельно раненый пока передвигаться не может? – спросил он, остановившись возле кресла Коха.

– Нет. – Доктор трясущейся рукой стряхнул пепел с сигары. – Но я бы рекомендовал приставить к нему охрану.

– Какие у вас соображения по этому поводу?

– Пока никаких, – доктор развел руками. – Хотя… Можно предположить, что русские изобрели некую методику, многократно ускоряющую заживление. А потом опробовали ее на некоторых агентах НКВД.

– Сомнительно. – Хильгер скользнул взглядом по стене и, остановившись на неприличной гравюре, усмехнулся. – Но, возможно, и вашу версию стоит взять на заметку, хотя у меня есть другое мнение на этот счет.

– Вы имеете в виду тот бред, которым вас вчера пичкал русский? Он был ранен! У него была горячка!

– И от этой горячки у него затягиваются раны? – насмешливо оскалился Густав. – Мне надо переговорить с ним. Как его? Богдан? Это ведь означает «данный Богом». Я вижу в этом глубокий символ! История Германии полна мистики и божественных символов. Я не хочу упускать этот шанс. Вчера я тоже принял его слова за бред, но только отчасти. А теперь, после того, что вы сообщили… – Хильгер потер лоб и резко спросил: – Он не спит?

– Нет.

– Тогда идемте! – немец кинулся к дверям.

Доктор погасил сигару и поспешил за ним.

В гостевой спальне на широкой немецкой кровати, на крахмальном чистом белье лежал помытый и побритый Богдан. Теперь ему на вид можно было дать не сорок лет с лишним, а едва ли тридцать пять. Его лицо по-прежнему выглядело лицом покойника: бледное, с черными глазницами и впавшими от долгого голода щеками – казалось, в теле русского уже не может быть жизни.

И Хильгер недоверчиво замер на пороге, усомнившись в рассказе Коха.

Сестра милосердия в белом халате и косынке с красным крестом, сидевшая у изголовья раненого, вопросительно посмотрела на вошедших.

Русский, видимо, почувствовав, что в комнату вошли, медленно открыл глаза и уставился на Хильгера внимательным изучающим взглядом, от которого немца пробрало. Но тут же потрескавшиеся губы раненого дрогнули в слабой улыбке, и, шевельнув пальцами руки, он сказал на хорошем немецком:

– У вас растерянный вид, господин советник. Доктор сообщил вам нечто неожиданное?

Густав не ответил, раздумывая, как поступить в такой ситуации.

Он уже понял, что разговор с Богданом на этот раз будет серьезным. Одно дело – бред раненого, и совсем другое, когда у этого бреда появляется не менее бредовое подтверждение. Вряд ли для сегодняшнего разговора нужны свидетели. С другой стороны, без чужих ушей все равно не получится – уж что-что, а гостевая спальня должна быть просто напичкана микрофонами. Кто, интересно, будет прослушивать записи? Сам Шуленбург, или его тоже контролируют? Но однозначно этот разговор не для ушей прислуги.

– Скажите, господин Кох, раненый может в течение получаса обойтись без сиделки? – спросил Густав, оборачиваясь к Коху.

– Вполне, – кивнул доктор.

– Тогда я попросил бы оставить нас с ним наедине, – вежливо улыбнулся немец.

Сиделка послушно поднялась и засеменила к выходу. Но Хильгер сохранил на лице выжидающий вид.

– Мне тоже выйти? – обиженно спросил доктор.

– Да. Вам тоже.

Кох неловкими шагами покинул комнату.

Хильгер придвинул стул сиделки и, устроившись на нем, вопросительно посмотрел на Богдана.

– Вы готовы говорить серьезно? – спросил раненый.

– Да. Готов, – кивнул немец. – Желаете беседовать по-русски?

– Мне все равно. Могу говорить с вами на русском, могу на немецком, на испанском. Хотите на французском?

– И насколько велик этот список? – невольно усмехнулся советник, понимая, что проверить честность собеседника в данном вопросе не сможет.

– Два десятка живых и мертвых языков, – серьезно ответил Богдан. – У меня было время их выучить.

Хильгер шумно вдохнул.

– Говорят, вам сегодня гораздо лучше, – обратился он к Богдану, выбрав немецкий.

– Да. Сегодня хороший день.

– Я бы чувствовал себя значительно хуже, если бы получил две пули и обгорел, – попробовал сострить Густав.

Главную неловкость этого разговора составляло то, что немец никак не мог приноровиться к собеседнику и угадать следующую фразу, хотя обычно ему удавалось с двух-трех попыток установить полный контроль над развитием беседы.

– Вчера я был в затруднительном положении, – тихо проговорил русский. – Я не знал, что делать. Не все, что произошло со мной, было запланировано. Но, как говорят на Востоке, иногда и обезьяна падает с дерева.

– Вы не рассчитывали попасть под пули?

– Нет. Это чепуха. Пару дней, и все заживет, – небрежно заметил Богдан, и немец понял, что это – правда. – Без расстрела я бы не смог выбраться из плена.

– А в чем же тогда дело?

– У меня есть план, – сказал русский. – Грандиозный план вселенского, божественного масштаба. К сожалению, я пока не готов полностью вас в него посвятить. Простите мне такую невежливость! – Богдан снова изобразил подобие улыбки.

– А у меня есть выбор? – усмехнулся Хильгер.

– Нет, – выдохнул Богдан и, помолчав минуту, произнес: – Вы верите сегодня в то, что я сказал вам вчера?

– Ваши успехи в заживлении ран впечатляют, – неторопливо произнес Хильгер. – Но, честно говоря, пока не вижу прямой связи. Тем более, поймите меня правильно, я просто обязан предположить некий фокус, обман с целью провокации.

Богдан бросил на него странный взгляд, и Густаву стало немного неловко.

– Ну хорошо, – сказал советник. – Вчера вы говорили о каких-то важных для Германии сведениях военного характера. Но тот способ, которым вы предложили добыть эти сведения, показался мне довольно бредовым. Признаюсь, я не воспринял ваши слова всерьез. Однако сегодня мне доложили, что раны у вас затягиваются быстрее, чем у саламандры. Это действительно может иметь военное значение.

– Это мелочь, – улыбнулся Богдан. – Если вы поверите мне и выполните все, как нужно, сможете устраивать взрывы почти любой мощности на любом удалении с ювелирной точностью. Кроме того, вас может заинтересовать возможность делать технику полностью невидимой для противника.

– Подобные возможности и впрямь могут быть интересными для Германии. Если это не бред сумасшедшего и не интрига авантюриста, – сдержанно кивнул Хильгер. – Но нужны доказательства. Никто не поверит вам на слово. Могу я увидеть то, о чем вы говорите?

– Пока нет. Я веду речь о методике. Именно о методике, благодаря которой можно обрести абсолютно любые возможности.

– И ваши молниеносно заживающие раны должны стать подтверждением ваших слов?

– Вы все правильно поняли, Густав. В свое время я мог бы пожелать не сверхбыстрое заживление ран, а все, что пришло бы мне в голову. И это было бы дано мне с такой же легкостью.

– Вы… – Хильгер побледнел и потер виски пальцами. – Вы говорите о… Сатане?

Ему самому стало смешно, что он осмелился произнести это слово вслух в эпоху бурного развития науки. Но оно само соскочило с губ.

Богдан беззвучно рассмеялся.

– Сатана, Дьявол, Вельзевул, Бафомет… Как упорно люди пытаются обезопасить себя от неизвестного пустыми словами! – усмехнулся раненый. – Все проще, Хильгер. Чистый материализм, никакой мистики. Мистика рождается из недостатка информации. У меня была информация. Мало того, у меня был доступ к… Для удобства скажем так: к энергии особого рода.

– Значит, при помощи этой энергии вы могли бы сделать невидимым любой предмет? Или устраивать взрывы на расстоянии?

– Да. Но я пожелал то, что нужно было именно мне. А взрывы в те времена не имели никакого значения. Никто не догадывался, что ими можно управлять и использовать их.

– Вы сказали «в те времена». Какие именно, можно узнать?

– Это было пять тысяч лет назад, – спокойно ответил Богдан.

– Сколько-сколько? – Хильгер подумал, что русский перепутал слова или оговорился.

– Пять тысяч лет, – повторил Богдан по-немецки и еще раз по-русски: – Пять тысяч лет.

– Вы сможете написать цифру на бумаге? – спросил осторожно Хильгер, собираясь достать из внутреннего кармана блокнот и золоченый карандаш, подаренный Шуленбургом на день рождения.

Богдан показал Хильгеру поврежденную руку, и Густав остановился.

– Вы хотите сказать, что ваш возраст… – шепнул он.

– Не смотрите на меня, как на обезьяну в зоопарке, Хильгер, – поморщился раненый. – Да, мой личный биологический возраст действительно равен той цифре, которую я только что назвал.

– Допустим, я приму на веру ваши слова. Иначе у нас просто не получится разговора. Допустим, вам пять тысяч лет. Но на вид вам не дашь больше сорока. Значит ли это, что сорокалетним вы сможете быть вечно? Значит ли это, что вы бессмертны?

– В каком-то смысле да, – едва заметно кивнул Богдан. – При определенных условиях я буду жить неограниченно долго. При определенных, – подчеркнул он. – К несчастью, сейчас эти условия не выполняются, и это меня беспокоит.

– Пять тысяч лет, – Хильгер вытянул шею и затаил дыхание.

Он слушал Богдана, смотрел на него и думал, что если бы кто-то рассказал ему о беседе с ожившей египетской мумией, это выглядело бы более достоверно. Нет, скорее всего прав господин Кох, считающий быструю регенерацию новой военной методикой большевиков. Тогда надо понять, какую провокацию они приготовили

– Как ни странно, но я начинаю вам верить, – улыбнулся советник. – Условия не выполняются, говорите? А я-то думаю, зачем русскому, бывшему чекисту, помогать рейху обрести военное превосходство? Могу предположить, что восстановление этих ваших условий является для вас главной целью, а военное преимущество Германии будет неким…

– Побочным эффектом, – подсказал Богдан. – Мне не важно, каким будет этот побочный эффект и кому достанется военное превосходство. Кстати, превосходство может быть и невоенным, но в нашем мире лучше всего продаются две вещи – смерть и бессмертие.

– Жестокая философия, – усмехнулся Хильгер и подыграл русскому: – Но, учитывая ваш заявленный возраст, вполне объяснимая.

Богдан отметил про себя иронию советника, но продолжил, словно не замечая ее:

– Первоначально я сделал ставку на большевиков и НКВД, предложив им то же самое, что и вам.

– Вы хотите сказать, что они отказались? – Хильгер готов был рассмеяться. – Или не поверили вам?

– Оба предположения неверны, – ответил Богдан настолько серьезно, что у Хильгера пробежали мурашки по коже. – Сотрудники НКВД поверили мне и согласились. Однако их не устроила роль, которую я им отвел.

– Однако! – Хильгер все же позволил себе усмехнуться.

– По выражению вашего лица я понял, что вы подумали, – сказал Богдан. – Вы подумали, что я слишком высокомерен для раненого перебежчика из НКВД. Не так ли? Но, поверьте мне, если бы вы прожили пять тысяч лет, вы чувствовали бы то же самое. На моих глазах сменилась не одна сотня поколений. За пять тысяч лет я научился многое понимать и предвидеть. Но не все. Я не использовал энергию особого рода для обретения этой способности. Хотя мог. Зная большевиков, я ожидал сложностей, но у меня не было выбора. И вот результат – они решили воспользоваться информацией, а меня отстранить от дел привычным способом. Один из них пристрелил меня и пытался сжечь. Его зовут Максим Георгиевич Дроздов. Можете навести справки.

«Вот уже, как бы случайно, всплыло имя, – отметил про себя Хильгер. – Зачем-то он наводит меня на этого Дроздова».

– Погодите-погодите, – нахмурившись, произнес он вслух. – Что-то у вас концы с концами не сходятся. Я не поверю, что они могли пристрелить вас раньше, чем получили исчерпывающую информацию. Большевики должны были выпотрошить вас, как селедку.

– Конечно. Они получили информацию. Не исчерпывающую, но вполне достаточную для того, чтобы обрести возможности, о которых мы говорили.

– И? – насторожился Густав.

Теперь он не думал о том, сколько лет Богдану и сумасшедший ли он. Советника теперь волновало одно – опередят их большевики или не успеют.

– У них были все шансы получить эти возможности. Но я не уверен в том, что они использовали информацию должным образом. Впрочем, теперь это не имеет значения. Хотя бы потому, что их путем вы пройти не сможете, у вас просто не хватит на это времени.

– А можно ли узнать, в чем состоит сама методика? – осторожно поинтересовался Хильгер.

– Теперь да, – снова шевельнул головой Богдан. – Объясню коротко. В отдаленной точке космического пространства находится небесное тело с особыми свойствами. Оно испускает лучи, которые, достигнув Земли, оказывают на мозг человека вполне определенное действие, формируя в нем образ некой геометрической фигуры. Этот процесс родственен тому действию, которое оказывает на человеческую психику музыка. Ведь музыка – это не более чем разночастотные колебания. С точки зрения, допустим, животных, музыка не более чем обычный шум. Но мозг человека организован более сложно, поэтому он воспринимает музыку иначе – она формирует в нем некие образы, порой не менее яркие, чем прочитанный текст. Это всего лишь аналогия, но она весьма точно передает суть воздействия.

– Понятно, – кивнул советник.

– То же и с лучами, исходящими от того небесного тела. Они представляют собой сложную смесь из колебаний разной частоты. В широком смысле это тоже музыка, и она формирует в мозгу человека яркий образ.

– Но почему именно геометрическая фигура? – поинтересовался Хильгер.

– А почему минорный аккорд воспринимается как грустный, а мажорный – как радостный? Ответ прост – таков результат совокупного взаимодействия музыкального интервала и нашей психики.

– Согласен, – кивнул Густав. – Но что дает нам полученный геометрический образ?

– Это и есть самое главное. Любая геометрия обусловливает свойства пространства, в котором находится и которое находится вокруг нее.

– Постойте, – возразил советник. – Это утверждение кажется мне сомнительным.

– Напрасно. Когда пространство и геометрическая фигура в нем неподвижны относительно друг друга, воздействие геометрии на пространство действительно не проявляется явно. Но стоит возникнуть динамике… Простейшие примеры – как влияет на окружающее пространство форма вращающегося гребного винта или форма движущегося самолетного крыла?

– Там мы имеем дело с плотной средой, – возразил советник.

– А что есть плотная среда, вы не задумывались? Металл, на наш взгляд, очень плотный, вода менее, воздух еще менее плотен…

– Но ведь есть предел! Если мы говорим о Пространстве с прописной буквы, то оно есть ничто. Вакуум!

– Я не могу вам сейчас доказать этого, так что придется поверить мне на слово. Но смею вас уверить, что вакуум очень плотен и очень упруг.

– Абсурд! Как же мы сквозь него продираемся?

– Мы не продираемся через него, для нас его плотность немного смещена по шкале скоростей. Я не могу вам этого объяснить на пальцах, но проявлением плотности вакуума являются хотя бы радиоволны. Любая волна может распространяться только в упругой среде. Гравитация – тоже проявление упругости вакуума. Ученые явно поспешили отказаться от идеи мирового эфира.

– Ладно, я приму на веру это утверждение.

– Замечательно. Относительно привычных нам материальных предметов вакуум течет с огромной скоростью, поэтому любая физическая геометрия колоссальным образом воздействует на его свойства, создавая завихрения и прочие динамические изменения, проявляющиеся в нашем мире как гравитация и различные излучения. Теоретически можно представить себе некую форму самого вакуума, некое его искривление, подобное гравитационному, которое выделит из текущего вакуума огромное количество энергии.

– Допустим, да, – кивнул Хильгер.

– Такая форма существует не только теоретически, – продолжил Богдан. – Образ именно этой формы и несет в себе луч небесного тела. На Востоке такие формы, способные выделить из пространства энергию, называют янтрами.

– Я кое-что слышал об этом. Но вы сказали «формы» во множественном числе.

– Да. Она не одна. Сигнал от небесного тела достигает Земли периодически, причем через неравные промежутки времени. Иногда между этими событиями проходят сотни или тысячи лет, иногда лишь десятки. Каждый раз, достигая Земли, луч несет разную форму. Каждая янтра немного иначе воздействует на пространство, чем предыдущая, но суть одна и та же – все янтры выделяют из пространства энергию, структурируя таким образом пространство. Когда же геометрия янтры соединяется с геометрией человеческого мозга, структурирование пространства становится осмысленным. То есть человек, услышавший Голос Бога и создавший в своем мозгу янтру, начинает лепить из пространства, как из глины, все, что захочет. Точнее, этот процесс может управляться как сознанием, так и подсознанием.

– Звучит поразительно, – проговорил Хильгер, чувствуя, что у него кружится голова. – Трудно поверить, но… Ладно, допустим. А чем, по-вашему, является этот источник в космосе? Это… э-э-э… разумное существо?

– Боитесь наткнуться на Господа? – Богдан растянул рот в улыбке. – На этот вопрос у меня нет ответа. Возможно, сигнал посылают нам существа из других миров, а возможно, и нет. Лично мне даже кажется, что источник может быть нематериальным. Представьте себе некую область пространства, структурированную таким образом, что она является идеальной формой для извлечения энергии из вакуума. Некий Пуп Мира, рождающий огонь созидания для Вселенной. Собранная в луч, эта энергия несет в себе отпечаток формы. При определенных условиях человек может воспринять ее.

– Довольно логично, – Хильгер хмыкнул. – Но и бред шизофреников бывает в высшей степени логичным. Однако я не собираюсь сейчас ставить ваши слова под сомнение. Мне интересно, любой ли человек может услышать этот, как вы называете, Голос Бога?

– Любой. Но при определенных условиях, – произнес Богдан. – Эти условия и являются тем секретом, за который я получил пару пуль.

– Теперь методика мне понятна. Некий субъект…

– Реципиент, – подсказал Богдан.

– Да, реципиент, – подхватил Густав удачное слово. – В определенных условиях реципиент способен уловить луч от неизвестного нам объекта и воспринять образ, который в него включен. Так?

Богдан кивнул.

– И большевикам удалось выведать у вас описание этих условий?

– Да.

– Почему же вы тогда сомневаетесь в их успехе?

– Потому что условия эти трудновыполнимы. Почти невыполнимы.

– Вы собираетесь предложить информацию об этих условиях мне?

Богдан задумался.

– Сейчас они вам ничего не дадут. Луч воздействует на Землю короткое время, и оно уже истекло. Следующий раз это случится в конце декабря 2008 года. Вряд ли вы доживете до этого дня.

– Вряд ли, – согласился немец. – А жаль. Особенно если учесть, что энергию можно направить на собственное бессмертие, как это сделали вы. Личное бессмертие чертовски заманчиво. И хочется верить в его возможность. До того хочется, что любой намек на возможность его получения принимается как откровение. Как божественная истина. Узнав от доктора о вашем чудесном исцелении, я поднялся сюда именно за тем, чтобы получить от вас откровение, божественную тайну. Но, услышав ваши слова, не решаюсь в них поверить. Слишком много проходимцев торгуют бессмертием. Это волнующая тема.