Текст книги "Вирус бессмертия"

Тарас обернулся:

– Ну что еще?

– Пристрели-и-и-и! – завыл изуродованный Дроздов.

– Не, товарищ начальник, – бросил через плечо Сердюченко, – не могу. Уж больно грехов на тебе много. Прибью я тебя, а ты вспомнить все не успеешь? И Богу тогда нечего будет сказать? Да и недолго тебе. Часочка не будет, смерзнешь. А то волки на кровь прибегут. Помогут тебе. Прости меня, Господи!

Сердюченко перекрестился и неожиданно резво прыгнул в машину. Он с трудом удерживал себя от того, чтобы погнать в Кусково выручать Пашку Стаднюка.

– Нет, Тарас, – стиснув зубы, прошептал сам себе Сердюченко. – Павка хороший парень, но…

И, глубоко вздохнув, погнал «эмку» в обратную сторону.

Незамысловатый план шофера заключался в том, что в следственный отдел его по удостоверению пропустят беспрепятственно, а дальше под угрозой оружия можно заставить следователя выдать жену. От страха он и пропуск выпишет. А потом останется только забить багажник бензином и гнать на Кавказ, там у Дроздова есть окошко в границе. Где лежат подготовленные проездные документы, Сердюченко знал прекрасно – он не раз видел содержимое начальского сейфа. Фальшивых паспортов с визами там было припасено достаточно, наверняка есть и такие, что подойдут и Сердюченко, и его жене.

– От же ж страна поганая, не хочешь, а дерьмом сделают! – бормотал сердитый Тарас. – Жди меня, Веронька моя! Я уже гоню к тебе на подмогу! Я ж их всех порешу, гадов!

Шофер наступил на педаль и, набирая скорость, погнал к штабу в Сокольниках.

Дроздов в это время окончательно замерзал в снегу. Он, по-прежнему корчась всем телом, выл, выплескивая в морозный воздух боль, ненависть, отчаяние и досаду. Но связки Максима Георгиевича скоро осипли: и у него выходило только тоскливое волчье: «Ху-у-у-у-у-у-у! Ху-у-у-у!»

Тело постепенно онемело, хотя боль в простреленных ногах по-прежнему была невыносимой. Холод пробирался в тело все глубже и глубже, пока не превратил сердце энкавэдэшника в неподвижный, холодный, безнадежно мертвый кусок черного льда.

ГЛАВА 25

31 декабря 1938 года, суббота.

Москва. Сокольники

Ли, одетый в калмыцкую шапку и теплый халат, протиснулся к выходу и соскочил с подножки трамвая. Он, как и положено представителю кочевого народа, ошалело пялился по сторонам и семенил ногами. В руках китаец нес небольшой, но туго набитый мешок, что делало его похожим на узкоглазого Деда Мороза.

В преддверии Нового года народу на улицах было довольно много – ходили толпами, орали песни под гармонь. Отовсюду доносились смех, шутки, игривые взвизги девушек.

Углубившись в проулки, где точно не встретишь постового милиционера, китаец перестал семенить и разогнул спину.

«Как бы не вышло прокола с адресом, – думал он на ходу. – Профессор, конечно, ошибается редко, но это уж чересчур. Видно было, что Дроздов чрезмерно возбужден и в гипноз не впадет. Но Варшавский и допустить не мог, что способен ошибиться».

Одного Ли не мог взять в толк – почему энкавэдэшник, поняв, что его пытаются загипнотизировать, всех не перестрелял. Точнее, перестрелять бы у него не вышло, именно на этот случай Ли и вышел из кухни, но почему Дроздов даже не попробовал сделать это? Почему он прикинулся загипнотизированным? Кстати, бездарно прикинулся, ничего он не соображает в гипнозе.

Профессор же все выставил в таком свете, будто неудача с гипнозом изначально входила в его план. Он был уверен, что Дроздов выдал правильный адрес, в чем Ли сомневался. Зачем зверю открывать свое логово? Хотя, с другой стороны, перестреляв всех, Дроздов не узнал бы, что замышляется в доме профессора. Наверняка энкавэдэшник решил, что заговорщики, имея информацию тибетского первоисточника, решили в собственных целях использовать подготовленного реципиента. Тогда, дождавшись лазутчика, Дроздов мог узнать, как именно применить Голос Бога. Если ход его мысли был именно таким, то он выдал правильный адрес, тут профессор был безусловно прав.

«А если бы он думал по-другому, – мелькнуло в гололве у Ли, – он бы попытался убить нас всех на месте».

Успокоив себя таким образом, китаец съехал на ногах по обледенелому склону и хотел повернуть в нужный проулок, но шагнувший из тени незнакомец преградил ему дорогу. Покосившись, Ли заметил еще одного с поднятым пистолетом в руке.

– Давай мешок, узкоглазый! – рявкнул верзила, сверкнув лезвием выкидного ножа. – И деньги, какие есть.

– Да там ничего нет, однако! – попятился Ли, снова превратившись в сына кочевого народа.

– А ну стой!

Грабитель крепко ухватил китайца за ворот халата. Ли едва заметно качнулся и приподнял свободную руку, отчего верзила, коротко вскрикнув, подлетел в воздух всем телом, словно почти ничего не весил. То, что он все-таки тяжел, стало понятно только в момент его падения – удар был настолько мощным, что звучно хрустнули разлетевшиеся позвонки грабителя. Правда, владелец пистолета услышать его не успел – он медленно сползал по забору с ножом верзилы во лбу.

Перешагнув через дергающееся в предсмертных конвульсиях тело, китаец поправил задравшийся рукав халата и продолжил прерванный путь. Через перекресток промчалась «эмка».

Пройдя еще четыре квартала, Ли наконец увидел нужный дом. Сразу было понятно, что адрес верный – обученная армейская собака, живущая в питомнике, пахнет не так мерзко, как обычная дворовая псина, а едва слышное посвистывание ветра в винтовочном стволе за стеной выдавало присутствие во дворе вооруженного красноармейца. Дому обычного гражданина Страны Советов такая охрана не была положена.

Взяв горловину мешка в зубы, Ли подтянулся на обледеневшей ветке ближайшей липы и бесшумно вскарабкался поближе к верхушке. Оттуда было видно крыльцо, около которого топтался изрядно замерзший красноармеец с собакой, а дальше, в глубине двора и левее дома, свет в окошке караульного помещения. Судя по тому, как переминался с ноги на ногу боец, ему оставалось стоять на часах недолго. С одной стороны, с замершим и уставшим легче было справиться, но Ли решил подождать смены, чтобы она не нагрянула неожиданно.

Через пять минут скрипнула дверь караулки, выпустив с облаком пара командира в кожанке и фуражке, за которым следовал еще один красноармеец с собакой. Произведя смену, командир отвел замерзшего бойца в караулку. По опыту Ли знал, что охрана происходит в три смены – один красноармеец стоит на часах, другой бодрствует, а третий спит. То есть в караулке должны быть три человека, включая командира, и две собаки. На таком морозе смена могла происходить через час, а не через два, как обычно.

Не теряя времени, китаец развязал мешок и достал оттуда все необходимое. На ноги он надел толстые, сшитые из шинельного сукна носки. Их подошвы были густо намазаны резиновым клеем, а затем обсыпаны песком, чтобы не скользили на льду и мягко ступали по полу. На левой руке широким кожаным браслетом он укрепил двойной стальной крюк, а в зубы взял обмотанную веревкой медную трубку длиной сантиметров сорок. Затем он достал обычный серебряный портсигар, в котором оказались сделанные из цыганских иголок стрелы, оперенные бумажными лепестками и обмотанные посередине нитяным бандажом по калибру трубки. Стрелы он одну за другой воткнул себе в косу, после чего укрепил на поясе несколько сделанных из папье-маше шариков величиной с мандарин. Шарики были наполнены смесью в равной пропорции двух красок из хозяйственного магазина – порошком свинцового сурика, которым покрывают железо от ржавчины, и порошком алюминиевой пудры, которой красят титаны. Вместо запального шнура к каждому шарику черной изолентой были примотаны головка к головке по четыре спички. Закончив навешивать на себя это кустарное снаряжение, китаец сунул в трубку одну из стрел и, зажав конец во рту, плюнул иглой в собаку. Та коротко взвизгнула, а потом зачесалась, словно ее укусила блоха. Красноармеец наклонился и потеребил животное за ухом.

Дальше ждать было нечего. Как обезьяна, Ли соскользнул с дерева, оставив на ветвях мешок, и метнулся к калитке. Он дернул на себя ручку и быстрой тенью скользнул во двор. Красноармеец, увидев незнакомца, сорвал с плеча винтовку, но даже не успел схватиться за затвор. Китаец по-кошачьи прыгнул на него и повалил в снег, зажав ему рот рукой. Боец попытался его укусить, но Ли сгибом локтя придавил ему шею и держал до тех пор, пока мозг караульного не впал в забытье от кислородного голодания. Собака тоже лежала на боку неподвижно – подействовал парализующий сироп из пестиков хризантем.

Осторожно взбежав на крыльцо, китаец присел возле двери на корточки, внимательно прислушиваясь к происходящему внутри. Не услышав ничего опасного, он приоткрыл дверь и скользнул внутрь. В коридоре было тихо. В ванной комнате чуть слышно шумела вода в трубе. Пахло свеженарезанной рыбой, салатом и разлитым шампанским. На грани слышимости гудел ток в проводах. Ли приложил ладонь к уху, пытаясь уловить малейшие признаки присутствия человека, но на первом этаже людей не было. Заложив в трубку еще одну стрелу, китаец взбежал по лестнице на второй этаж. Едва он поднялся, запах шампанского забил все остальные. Кроме того, до слуха донесся еле слышный стон. Ли присел на корточки и, кувыркнувшись, оказался напротив открытой двери. В полный рост к дверному проему он подходить опасался, поскольку люди, вооруженные пистолетами и револьверами, стреляют в первую очередь на уровне груди.

В комнате, на полу возле кровати, раскинув руки, лежала женщина. Беглого осмотра было достаточно для того, чтобы понять, что сознания ее лишил жестокий удар в челюсть. Весь пол был залит шампанским, возле стола валялось горлышко разбитой бутылки.

«Умеют большевики встречать свой Новый год», – подумал Ли.

Он склонился над женщиной и пальцем помассировал ей несколько точек сначала на руках, потом на лбу и на мочках ушей. Щеки пострадавшей порозовели, дыхание выровнялось, и она открыла глаза. В них сразу мелькнул испуг.

– Это штаб Дроздова? – спросил китаец. – Где он сам?

– Дроздов приказал Дементьеву утопить Стаднюка в полынье. В Кусково, – торопливо проговорила Марья Степановна. – А меня так ударил, что я чувств лишилась!

– Дроздов уехал на своей машине? – спросил Ли. – Или с Дементьевым?

– Ой, не знаю! – вздохнула Машенька. – Если внизу нет Сердюченки и машины нет, то, наверное, Дроздов уехал на ней.

– Тихо! – Ли прислушался. – У него «эмка»?

– Да, – кивнула Машенька.

– Спускайтесь вниз, – тихо скомандовал китаец.

– У него револьвер! – предупредила женщина.

Ли молниеносно преодолел лестницу, спеша оказаться на крыльце раньше, чем приехавший выберется из машины и откроет калитку. Кто бы это ни был, ему не стоило видеть усыпленного красноармейца и парализованную собаку.

Готовый в любой момент выплюнуть иглу из трубки, китаец приоткрыл входную дверь. За забором хлопнула автомобильная дверца. Ли, как кошка, скользнул к калитке, дождался, когда она откроется, и напал на вошедшего сзади, закрыв ему рот ладонью. После этого он выглянул и убедился, что в машине больше никого нет. Это удивило китайца – он ни разу не видел, чтобы кто-то из начальства НКВД сам сидел за баранкой автомобиля.

Китаец стукнул захваченного локтем в солнечное сплетение, а когда тело обмякло, втащил его в прихожую.

– Лежать! – приказал он, направив жерло трубки противнику в глаз. – Ты кто?

– Сердюченко, – продышавшись, выдавил тот. – Водитель Дроздова. Тарасом звать. А ты кто?

– Подданный его величества императора Поднебесной. Годится?

На лестнице показалась Машенька. Увидев лежащего Сердюченко, она испуганно остановилась.

– Кто это? – спросил у нее китаец для контроля.

– Водитель Дроздова, – ответила женщина. – Сердюченко.

– Тогда где сам Дроздов? – обернулся Ли к отдувающемуся Тарасу.

– Был Дроздов, да весь вышел, – криво усмехнулся тот. – Прикончил я его. Все. Нету.

– Это уже интересно. Оружие есть?

– Револьвер Дроздова.

– Давай. – Китаец протянул руку.

Сердюченко посмотрел на китайца исподлобья и, что-то мысленно взвесив, нехотя расстался с оружием.

– Поехали, – приказал Ли, сунув «наган» под халат. – Только шевелись быстрее.

– Куда?

– Спасать Стаднюка. Знаешь, где он?

– Дементьев повез его топить в Кусково, – буркнул хохол. – Я собирался туда, но мне кое-что еще надо сделать здесь.

– Барышня! – Ли оглянулся на Машеньку. – Давайте в машину!

Машенька кивнула и начала торопливо одеваться. Сердюченко наконец поднялся на ноги.

– Погоди! – обратился он к китайцу. – В сейфе Дроздова полно паспортов и других полезных бумаг. Надо взять! Чего добру пропадать-то?

– Давай, – кивнул Ли. – Только быстро.

Он позволил шоферу быстро забрать все нужное из сейфа, присматривая, чтобы в его руках не оказалось оружия.

– От так! – удовлетворенно крякнул Сердюченко, распихав бумаги по карманам.

Они покинули особняк. Машенька, съежившись от холода, уже сидела на заднем сиденье. Прическа ее растрепалась, но, потрясенная случившимся, девушка не обращала внимания ни на свой внешний вид, ни на неудобство. Ей казалось, что все ее внешние чувства – осязание, зрение, слух – отключились, осталось только внезапное безысходное недоумение. У Марьи Степановны не хватало ни решительности, ни ума, ни цинизма разделить жизнь надвое – и принять эту раздвоенность. Поэтому она никак не могла соединить яркие плакаты, статных начальников, красивые слова о светлом будущем, и реальность, которая обходилась с ней, Машенькой, беспощадно и безрадостно.

Ли занял место рядом с шофером. Когда «эмка» тронулась и набрала скорость, китаец спросил у Сердюченко:

– Как ты осмелился убить Дроздова?

– Он, шельма, жинку мою сдал. По расстрельной статье, – мрачно поведал Тарас. – Ну, я подумал, взвесил все и прикончил его.

– А дальше что собирался делать?

– Жинку хочу вызволить из подвала. А потом пойду за границу по документам Дроздова.

– Достойное намерение, – одобрил китаец. – Однако сначала придется спасти Стаднюка. Вы все приложили руку к тому, чтобы он оказался в опасности, теперь надо исправлять ошибку. А потом подумаем, что делать с твоей женщиной.

– Я за жинку кого хочешь на тот свет отправлю, – сурово пообещал Тарас.

«Эмка» мчалась на предельной скорости, поднимая вихри снежной пыли и рассекая темноту желтым светом фар. На поворотах машину заносило, но Сердюченко ловко ее выправлял. На одном из перекрестков женщина-регулировщик выскочила из будки и бросилась наперерез машине, дуя в свисток и размахивая полосатым жезлом. Сердюченко нажал на клаксон и вильнул вправо, уходя от столкновения. Машина мотнулась и чуть не врезалась в фонарный столб. Машенька взвизгнула на заднем сиденье и зажмурилась. Выровняв руль, Сердюченко еще прибавил газу.

В это время неподалеку от штаба Дроздова мягко остановился «Мерседес» Шуленбурга. Два мощных луча белого света вырывались из его фар и убегали во тьму.

– Штаб Дроздова в двух кварталах отсюда, – сказал Хильгер. – Надо свернуть налево и пройти по проулку.

– Неприятное место. Самое подходящее для того, чтобы получить удар ножом под ребра, – вздохнул Богдан.

– Вы сами попросили доставить вас сюда! – усмехнулся советник. – Но теперь я сгораю от нетерпения получить подробные инструкции по использованию Знака Бога.

Богдан окинул немца глубоким, задумчивым взглядом и вздохнул:

– Записывайте. Каждому Знаку Бога соответствует имя Бога и мантра. Мантра – это несколько слогов, которые необходимо пропеть один за другим. Семенем мантры называется главный слог, на котором необходимо сделать акцент. Имя Бога для вашего знака – Энки. Мантра, которую необходимо произносить при запоминании и воспроизведении Знака звучит так: записывайте по слогам: Ду-Ша-Тах-Ха-Па-Рат-Та-Хо-Ма-Ти.

– Сколько раз ее необходимо повторять?

– Важен ритм. Вы его ощутите. Необходимо произносить сначала имя Бога, а затем мантру, делая акцент на слоге «Па». Это семя мантры. Больше мне нечего сказать.

– Тогда успеха вам, – произнес немец.

– Спасибо, – ответил Богдан по-немецки и добавил на шумерском: – Пусть твой вьючный осел догонит мула.

– Что?

– Доброе пожелание на моем родном языке, – усмехнулся Богдан. – Сегодня ведь Новый год.

Он выбрался из машины, захлопнул дверь и направился к штабу Дроздова. «Мерседес» заурчал мотором, тронулся с места и скрылся за поворотом. Вскоре звук автомобиля совсем пропал, только ветер шумел в промерзших ветвях деревьев. Богдан поднял воротник пальто и прибавил шаг.

Штаб Дроздова он узнал сразу – это был единственный дом, обнесенный каменной стеной. На взгляд Богдана, он так разительно отличался от окружающих халуп, что никаких больше примет не требовалось. Богдан спокойно направился к калитке, распахнул ее и шагнул во двор, где постепенно приходил в себя придушенный красноармеец. Собака тоже начала подергивать лапами.

«Кажется, здесь уже побывали до меня», – бессмертный наклонился и поднял со снега иглу с бумажным оперением.

Понюхав ее, он задумался, а потом взбежал по крыльцу и вошел в прихожую. В доме было тихо. Но ни слуха, ни обоняния Богдану не требовалось, чтобы понять, что он тут один. Он ощущал это главным из своих чувств – опытом в пять тысяч лет. Богдан столько раз входил в чужие дома, врывался в них, проникал в них, спасался в них, убивал в них, сжигал их, не оставлял от них камня на камне, что знал и понимал саму сущность чужих домов. Он даже не осознавал тех многих и многих примет, которые говорили ему, пуст дом или нет.

Не таясь, Богдан осмотрел гостиную и разоренный сейф, выдвинул ящик стола, в котором валялось десятка два револьверных патронов. Это его не интересовало. Он прошел на кухню и, увидев свежую рыбу, с наслаждением начал ее поедать, отрывая зубами куски сырой нежной плоти. Ему так надоела диетическая овсянка, которой его потчевали врачи в резиденции немецкого посла, что он не мог отказать себе в удовольствии. Потратив на это скромное пиршество полминуты, Богдан поднялся на второй этаж.

Бегло оглядев комнату, в которой держали Павла, он внимательно просмотрел все рисунки. И хотя на них не был изображен цветок бессмертия, манера проводить штрихи была знакомой. Пропорции фигур – вот что выдавало того, кто услышал Голос Шамаша.

Перебрав все листы, Богдан заметил еще один – на полу. На нем был изображен не цветок бессмертия, а только его каркас, скелет, на который постепенно, раз за разом будет нанесена плоть из наложенных один на один треугольников. Но этот лист говорил о том, что вскоре реципиент обретет весь жар Шамаша, заключенный в фигуре.

Фигура, которую добыл Хильгер, была во сто крат совершеннее. Она была почти закончена. Почти. Не хватало всего нескольких штрихов, может быть, одного. Но проблема заключалась в том, что Карл Шнайдер уже никогда не сможет ее закончить, а человек, начертивший рисунок в этой комнате, возможно, еще жив. Хильгеру досталась пустышка. Бесполезный рисунок, на завершение которого не хватило секунды, и бесполезная «мантра». Богдан представил, как советник Хильгер ползает по исчерченному ватману, произнося данную ему шумерскую фразу, и невольно улыбнулся.

Он снова понюхал иглу. Запах был ему знаком, но в него с трудом верилось, настолько противоестественным казалось найти в заснеженной Москве стрелу, смоченную в сиропе из пестиков хризантем.

«Не один я знал об этом месте. Не один…»

Со двора послышались возбужденные голоса, клацнул винтовочный затвор – видимо, караульная смена оказалась недовольна тем, что проделал китаец с их товарищем.

Сложив рисунок и сунув его в карман, Богдан медленно спустился по лестнице в прихожую и дождался, когда распахнется дверь. Сейчас было не время получать пули, поэтому он прикинул, куда направлен показавшийся в темном проеме ствол, и отшатнулся в сторону перед самым спуском курка. В него уже столько раз стреляли – из кулеврин, пищалей, мушкетов, седельных пистолетов, фитильных, кремневых, колесцовых и капсюльных ружей, что он загодя и без особых усилий распознавал момент выстрела.

Пока красноармеец возился с затвором, Богдан подтянул его за ствол винтовки к себе и прикрылся его телом от пуль, торопливо выпущенных из командирского «нагана». Боец дернулся несколько раз и затих. Дозарядив винтовку и не отпуская раненого, Богдан поднял ствол и с руки поразил метнувшегося к дереву командира. Тот раскинул руки и растянулся в снегу лицом вниз. Собака сменного караульного, ошалев от стрельбы, с визгом протиснулась в приоткрытую калитку и скрылась во тьме. Еще раз клацнув затвором, Богдан направил ствол на придушенного красноармейца, который к этому времени окончательно пришел в себя, но продолжал лежать на снегу.

– Лучше тебе не вставать.

Красноармеец кивнул, демонстрируя полное понимание ситуации.

Богдан спустился по крыльцу, перешагнул через парализованную собаку, которая уже могла грозно рычать, но все еще не могла подняться на лапы.

– Помнишь, кто на тебя напал? – спросил он у бойца, прежде чем шагнуть за калитку.

– Калмык какой-то.

– Понятно.

Богдан отшвырнул винтовку и направился в сторону остановки трамвая.

Он не знал, что делать дальше, где искать реципиента, но тысячелетний опыт подсказывал ему, что случайность – самая мощная сила, вращающая колесо мироздания. Человеку не дано просчитать и предусмотреть все. Зато в его силах не упустить своего шанса.

«С утра, не откладывая, пойду на фабрику, – твердо решил Богдан. – Даже в первый день Нового года должен там быть кто-нибудь трезвый. А без Шамхат пусть огнем горит это бессмертие».

Он представил встречу с любимой, и его лицо посветлело.