Текст книги "Все байки старого психиатра"

Надежда на хороший прогноз не умирает

Эх, вот уж свезло так свезло мне с погодкой-то по пути на работу! Ветрище того и гляди, с ног собьет. Снежище такой, что не видно ничего. Ну а в результате врезался я в шедшую навстречу женщину. И на пару-тройку секунд сцепились мы с ней во взаимных объятиях, пытаясь удержаться и не упасть. Хм, а особа-то, оказывается, молодая и весьма приятная! Нет, не наощупь, а с лица.

– Девушка, – говорю, – после всего, что между нами было, я обязан на вас жениться!

– Ой, какой вы озорник, оказывается! – ответила она. – Ведь чуть не уронили!

– Старался! – довольно ответил я.

В общем, расстались мы с ней, друг другом довольные.

А двор скорой весь заметен. Днем сегодня плюсовую температуру обещали, а это значит, что мы дружно поплывем всем коллективом.

Объявили врачебно-фельдшерскую конференцию. Ладно, пойдем, послушаем, что нам сегодня вумного скажут. Вначале традиционный доклад старшего врача предыдущей смены. За него сегодня врач линейной бригады Анатолий Андреевич Левшин. Первый раз он в таком амплуа, а потому и немудрено, что немного подтормаживает и путается. Карточки принято заранее раскладывать по определенным разделам: «Смерти», «Инфаркты», «ОНМК», «Дети», «Травмы». Но, Анатолий Андреевич то ли заторопился, то ли никто не подсказал, но карточки по папкам он разложил кое-как.

– Ну, пожалуйста, Анатолий Андреевич, давайте уже будем начинать, не в наших с вами интересах здесь рассиживаться.

– Да, да, извините, инсультов за сегодня было шесть…

– Так, подождите, пожалуйста, доклад мы начинаем всегда со смертей. Давайте сначала по ним.

Бедный старший врач вначале застыл, как соляной столп.

– Сейчас, сейчас, минуточку, – засуетился он, разыскивая нужные карточки и перекладывая их в отдельную папку. – Уф, все! Всего за сутки было четыре смерти. Женщина семидесяти шести лет, повод к вызову боль в груди. Смерть до прибытия. Второй случай… так, где второй, вот, еп, ой, извините, пожалуйста! Нет, это не смерть, это инфаркт. А давайте я буду называть все случаи, а вы просто помечайте себе, что нужно? – попросил он.

– Ну уж нет, Анатолий Андреевич, иначе мы этак два часа прозаседаем. Вы же должны к своим коллегам сочувствие иметь: кто-то после суток здесь из последних сил высиживает, кто-то только на смену пришел и им к работе готовиться надо. Уже через двадцать минут начнут вызывать. Нет, значит, сделаем так: сейчас мы с администрацией и вы лично поднимаемся ко мне и там продолжим. Коллеги, вопросы есть?

– Одно объявленьице, Игорь Геннадьевич, – поднялся с места главный фельдшер Андрей Ильич. – Уважаемые фельдшеры и медицинские сестры! У нас как-то совсем тяжко идет процесс вступления в Ассоциацию медицинских сестер. Ну куда это годится, из всего огромного коллектива средних медработников членство имеют аж сорок шесть человек?! Объясните, чем причина-то? Вам что, ста рублей жалко?

– Да, представьте себе, жалко! – заявила фельдшер Демидова. Ради чего это нужно то? В год тысяча двести получается. Да я за эти деньги лучше ребенку что-нибудь куплю!

– Да что ж у вас все в деньги-то упираешься? – не сдавался Андрей Ильич. – На праздники детям подарки будут, потом они правовую помощь оказывают, аттестацию и аккредитацию будет легче пройти. Они даже финансово могут помочь!

– Ой, Андрей Ильич, да знаем мы, что они могут! – ответила фельдшер Никитенко. – Вы в прошлом году собирали данные наших детей, что якобы подарки будут дарить. И что? Дали только один билет на новогодний утренник. Мы на него даже и претендовать не стали! Ну а помощи от них вообще фиг дождешься! Уж не смешите вы, пожалуйста, своей заманухой!

– Так, подождите, Ассоциация проводит бесплатные образовательные мероприятия по системе НМО (непрерывного медицинского образования). И вам там начисляются баллы. Что в этот плохого-то?

– Плохое в том, что осенью вы с нас уже собирали наши электронные посты, чтоб туда поступили приглашения на бесплатные вебинары. Ну и где они? – спросил с места фельдшер Тюрин.

– Будут, обязательно будут! Ну а еще, практика показывает, что аттестацию и аккредитацию легче проходят члены Ассоциации.

– Ну, Андрей Ильич, я не член, но проходил аттестацию на высшую категорию. И что? Все прошло нормально, категорию мне спокойно присвоили, – сказал фельдшер Тимофеев. – Ну а потом, вы же говорите про Ассоциацию медсестер. Но мы-то – фельдшеры!

– Олег, она так называется для краткости, а полное название звучит «Общественная организация по защите прав и интересов специалистов со средним медицинским образованием».

– Не, я пока не буду, – твердо ответил Денис Тимофеев.

– Нет, ну слушайте, товарищи, с вами никак не договоришься! – раздосадовано махнул рукой Андрей Ильич и сел на место.

– Так, коллеги, не воспринимайте все в штыки! – обратился главный врач. – Все средние медицинские работники должны иметь членство в Ассоциации! Я подчеркиваю: все. Без исключения. Сто рублей – это не деньги. Так что оставляйте все свои возмущения, обиды и вперед, к Андрею Ильичу!

Когда все, возмущаясь, разошлись, подошел я к Андрею Ильичу.

– Ну чего, Ильич, совсем достали тебя, я смотрю?

– Ну так сам же видишь, Иваныч какое <распутство> творится. Этот деятель из Департамента ножкой топнул и приказал всеми способами наполнить Ассоциацию. Хотя, другие как-то справляются. Вон, зам по работе с сестринским персоналом областной больницы, так у нее больше тысячи, почти все охвачены. Но так ведь она и работает-то, как цербер. Весь коллектив ее проклинает. Настоящий внутренний враг. Ну а мне зачем такое отношение? Чтоб, когда уйду на пенсию, только дурную память о себе оставить? Что люди обо мне хорошего вспомнят? Только и будут плохим словом поминать. Нут уж нет, будь, что будет, а задницу рвать ради этого я не намерен. И вообще, по большому-то счету, эта работа с Ассоциацией является общественной. В моей должностной инструкции ничего про это не сказано.

– А слушай-ка, Ильич, на второй подстанции же работает Анна Емельяновна, кастелянша. Ведь она же из наших, бывших, она и старшим фельдшером была последнее время, если не ошибаюсь, лет пятнадцать. По ней ведь чувствуется, что хочется ей в серьезные дела окунуться, а не рухлядь всякую перебирать. Вот и поручи ты ей эту общественную нагрузку!

– А что, Иваныч, идея-то неплохая! Я думаю, Анна Емельяновна согласится!

– Вот видишь: одна голова хорошо, а две – патология!

И мгновенно повеселев, Андрей Ильич бодренько зашагал в сторону административного корпуса.

Ба-а-а, а в «телевизионке» – то чудо чудесное стоит. Телевизор. Новенький. Смарт ТВ. Панель огромная. А уж каналов-то, каналов, за всю жизнь не пересмотришь! Да я таких и не видывал никогда. В общем, порешили мы с коллегами, никакими политическими темами себя не накручивать, а включили замечательный познавательный канал. Как раз мою любимую передачу про растения. Потом какие-то химические опыты стали показывать. Молодежь, конечно, поскучнела, ведь им же драйва подавай, музыки побольше, вот только неискоренима у нас на скорой дедовщина.

Но недолго музыка играла. Всех, одним за другим, стали по вызовам разгонять. Одних нас только оставили. От телевизора я отвлекся разговором с дезинфектором Петровной, пожаловавшейся мне на головные боли. Ну а парни мои что-то уж подозрительно внимательно стали пялиться в экран. Толик даже бумажку с ручкой приготовил. Ну и ладно, хорошего понемножку, нам тоже рассиживаться больше нельзя. Вызов дали: на скамейке у подъезда отравление неизвестным веществом у молодого человека двадцати одного года.

На мокрой скамейке возле четвертого подъезда, сидел юноша и тихо сам с собой гримасничал, временами выбрасывая отдельные фразы: «Гоша-<гомосексуалист>! Телефон на хате… Светка вышла… А я всех <поимею>!.. Закладуху не ищи!».

– Здравствуй, уважаемый, ты откуда ж такой красивый взялся-то?

– Ы-ы-ы! – передразнил он меня, скорчив страшную рожу.

– И мне очень приятно. Ну так как тебя зовут-то, любезный?

– Серый!

– Очень приятно, а я – белый. Прям как два веселых гуся. Ну так чего ж ты употребил-то, Серый, отчего ты сегодня неотразим, как никогда?

– А че, все нормально! Вон Маринка ща придет, пойдем тусанем к Саньку! Э, а телефон мой где, а? – и стал неуклюже обшаривать себя.

– Вот это тебе лучше знать!

– Не, вот, нашел! – вынул он из кармана пачку сигарет. – Ща, ща, я пацанам позвоню. Ща, дядя мой сюда приедет! – сказал он, дергаясь всем телом. – Представляешь, нам сейчас сюда такое бабло привезут, вы ва-а-аще все <офигеете>! У меня дядя заместителем президента работает!

– Ты погоди, лучше скажи, что употреблял, с чего ты такой загадочный?

– Ниче, все нормально! Вы че, меня не знаете, что ли?! Да вы по району спросите Серегу Кубаря! Я весь район тут держу! Я все нычки долларов и золота знаю. У меня скоро свой самолет будет!

– Ой, сынки, да ну его в прорву дурака этакого! – подошла к нам пожилая женщина в вязанном берете. – Вон он в соседнем доме живет с бабушкой. Она и здоровья-то только через него лишилась! Наркоман он конченный!

– Эх, Сер-р-рега, ну пошли уже в машину-то, хватит колбаситься!

– Э-э-э, руки убрали от меня! Руки, я сказал, убрали!

Но худосочного Серегу мы без особых усилий спровадили в машину. А по пути в больницу он развлекал Геру с Толиком, увлекательной беседой по пачке сигарет. Ну а в стационаре он все-таки нехотя раскололся, рассказав, что уже несколько месяцев употребляет соли.

Что и говорить, зависимость от этой мерзости ужасная. Может возникнуть прямо с первого раза. И выходить из нее тяжеловато. Так еще и соблазн велик вновь испробовать эту пакость, ведь употребляться-то она может любыми способами, а не только инъекционно. В общем, зло остается непобежденным.

И вот еще вызов дали: женщина сорока трех лет, пила, плохо. Ну вот ведь зараза какая, кто ж ей мешал хорошо-то пить?

Подъехали к старому двухэтажному дому барачного типа. Грязюка вокруг просто сказочная. Кое-как, по кирпичикам, по дощечкам да по краешкам, добрели мы до нужного подъезда. Ну а то, что мы увидели, прибыв на место, квартирой назвать было нельзя даже с очень большой натяжкой. Этакая бомжацкая берлога, заваленная сплошняком пачками картона, большими тюками с каким-то тряпьем, клетчатые сумки со смятыми пивными банками, железяки какие-то. Из этих дебрей к нам вылез трясущийся джентльмен с грязной, опухшей рожей, маленьким носиком и толстыми, свежеотбитыми губами.

– Слышь, мужики, вон, смотрите, баба какая-то на кровать легла и не встает, говорит, что все болит у нее!

– Ну, кровать вижу, куртку на ней вижу. Теперь вопрос на засыпку: где баба?

– Да ты чего, старый, вот ты ее за руку сейчас дергал! Не понял, что ли?

– Нет уж, ты давай, сам иди показывай. А то я уж совсем тут запутался в твоих бабах.

– Ну вот, вот она лежит! Э, ты, падла, вставай, ты чего развалилась-то тут? Да чего не могу-то? Вставай, давай! – разозлился джентльмен.

– Ты спроси, чего у нее болит-то?

– Дык сам иди спроси, Старый, ты ж врач-то? А я фиг знает, что у нее спрашивать-то?

– Ну спроси, что у нее болит!

– Э, ты, <распутная женщина пользованная>, – спросил он, подняв рукав куртки, – фиг ли ты здесь разлеглась-то, чудище? Че у тебя болит, вон доктор спрашивает? Че, голова болит? А давай я тебе по башке-то как <вдарю>, и все пройдет сразу! Слышь, доктор, голова у нее болит!

– Так, тебя самого-то как зовут?

– Гена.

– Давно ли ты пил-то последний раз?

– Да вчера вечером. Мне бы похмелиться надо, а тут эта <самка собаки> приперлась!

– В общем так, Гена, поедем в больницу. Там тебя капельницей похмелят, оживят, в себя приведут, а заодно и баба эта гнусная пропадет. Которой и не было никогда.

– Да ладно, Старый, хорош прикалываться-то!

– Так, Гена, все, хватит выкамариваться, поехали в больницу, а с бабой мы уж потом сами разберемся. Если ты сейчас с нами не поедешь, загнешься на фиг!

– Да дайте мне похмелиться-то, ну налейте хоть мальца-то, я ж знаю, у вас спирт-то есть!

– Нет, уважаемый, у нас здесь не передвижной опохмелочный пункт. Давай, вставай и поехали! Там в больнице тебя капельницей похмелят.

– А-а-афигеть! Я вызвал к бабе, а они меня забирают! Не, ну что за беспредел-то, мужики?!

Гера с Толиком не стали церемониться и быстро спровадили Гену в машину. Свезли мы его в наркологию. И что-то мне подсказывало, что болезный стремительно подходил к закату собственной жизни. Уж не знаю, как и объяснить-то это предчувствие, видать, на некоторых из них какие-то метки стоят неуловимые. Так что, скорее всего, последние деньки доживает, страдалец…

В машине-то пригляделся, ба, а по нему вши стадами ходят, по-хозяйски так. Ну все, сейчас, как сдадим, сразу на Центр. Машину обрабатывать надо по любому. Ведь не дай бог эту заразу в дом принесешь! От греха подальше, надели одноразовые халаты и шапки. Из машины выгрузили все оборудование, носилки-каталку тоже долой. И начали мы все дружно драить с вонючим дезинсектантом. Потом начисто протерли. Одноразовую одежду с себя поснимали и выбросили в медотходы. Вот только беда, душ у нас не работает. А тут и обед разрешили. Опять, конечно, рановато, но это и не принципиально.

– Иваныч, мы с Толиком в аптеку сбегаем, ладно? – спросил Гера. – Просто матери надо <ноотроп> купить.

– Ну, сбегайте, – говорю, – тут делов-то, до аптеки десять метров.

Ладно, я пока обедик свой разогрел, чайку вскипятил. Сидим с коллегой Василием Никитичем, вкушаем с аппетитом. И вдруг, минут через пять раздается звон битой посуды и пронзительный женский мат. Понятное дело, что побросали мы нашу трапезу, выскочили как ошпаренные и видим, как Галина Петровна, которая наркотики нам выдает, выскочила из своего кабинета, орет и матерится, аки пьяный бомж. А на окошке тарелка стоит с чем-то непотребным, и из голубого огонька вроде змеи какие-то выползают. Сбегал на кухню, своим чаем недопитым залил это безобразие. Ничего не понимаю.

– Галина Петровна, что случилось-то? Что ж вы так материтесь-то? Напали на вас, что ли?

– Да вот, напали, ваши придурки, Герка с Толькой! Вы представляете, чего они начудили-то? На тарелке подожгли какую-то заразу, поставили мне ее на окно, через которое я наркотики выдаю, и убежали. А там змеи ка-а-ак полезут! Батюшки, как я перепугалась-то! Да ладно еще, окошко-то жестью обито, а то бы и загореться могло!

– А откуда вы узнали, что это именно Гера с Толей сделали?

– Ну а кто еще? Вас сейчас здесь две бригады: вы, Василий Никитич и Екатерина Леонидовна. Ну уж явно это не ваших рук дело. А значит, чьих?

– Та-а-ак, сейчас, разберемся.

Парни сидели в комнате отдыха, и на их смущенно-довольных лицах все было ясно написано.

– Гера, Толя, да меня из-за вас сейчас чуть кондрашка не хватила! Ведь это надо удумать, тарелку со змеями мне на окошко поставить! Паразиты вы после этого! – уже малость поостыв, сказала Галина Петровна.

– Ладно, извини, теть Галь, мы так больше не будем, мы вам шоколадку купим!

– Да на черта она мне нужна ваша шоколадка, нашли, понимаешь, девочку! «Рябину на коньяке» и расходимся с миром.

– Все, годится, ща все будет! – и моих парней, как ветром сдуло.

Ну а потом, когда они компенсировали Галине Петровне моральный вред, дознался я, в чем было дело. Оказывается, насмотрелись они на этом познавательном канале разных химических опытов. Ну и замыслили свой устроить. Купили в аптеке таблетки г-та кальция, а в магазине «Рыбачок» – сухое горючее. Положили все это на тарелку, подожгли, подождали, пока змеи потянутся, поставили на окошко Петровне, громко постучали и убежали. Но «Рябина на коньяке» все уладила». Вот только пообедать они не успели. Да и поделом им, засранцам великовозрастным. Дали новый вызов. Поедем на желудочно-кишечное кровотечение у мужчины шестидесяти одного года.

Встретила нас немолодая женщина со скорбным лицом и прямо с порога сказала:

– Все, кончается Константин Виталич. Попил свое… И рвет с кровью и стул, как деготь… Ему уж года три назад цирроз поставили, а вот так и не смог уняться.

Больной, маленький, желтый и иссохший, лежал на кровати поверх одеяла. Безобразной горой возвышался напряженный живот, на котором красовалась так называемая «голова медузы». Об этом симптоме упоминал я уже в какой-то из прежних публикаций. Расширенные вены расползлись по всему животу, как змеи на голове мифологической героини Медузы Горгоны.

– Здрааавствуйте! – поздоровался он слабым голосом. – Вот, помираю я…

– Что вас сейчас беспокоит?

– Живот очень сильно болит и в голове все помутилось. Тошнит, а боюсь. Если блевать начну, так сразу весь кровью и изойду.

Давление сто десять на семьдесят при привычном сто тридцать на девяносто. На кардиограмме выраженная миокардиопатия. Другими словами, весьма потрепанное сердчишко-то.

– Ну так что, Константин Виталич, в больничку надо ехать, а здесь-то мы вам чем поможем? Только укол кровоостанавливающий сделать да давленьице малость поднять. Вот и вся наша помощь.

– Эх, вот жил-не тужил, всю жизнь на административных должностях трудился, тяжелее ручки и стакана не поднимал. Жена прекрасная, дети взрослые, самостоятельные, двое внучат есть. И уж не пил я так-то сильно, под кустами не валялся. Вот откуда ко мне эта зараза привязалась? На роду, что ли, так написано?

– Ну это мне неведомо. А ты хоть лечился ли чем, Константин Виталич?

– Да, конечно, еще как лечился! И в поликлинику ходил, как на работу, и в гепатологии лежал раза три. Таблеток перепил целую гору. Сначала-то, как пролечат, все хорошо, аж жить хочется. Ну, думаю, уж теперь-то можно себе будет мальца позволить. А потом, опять все по новой. Но нет, чувствую, что в этот раз мне из больницы не выйти. Ладно, поехали, уж и так все к одному концу.

Ну что ж, свезли Виталича в терапию, а уж что там с ним будет, это нам неведомо.

Только освободился, как следующий вызов на подходе: отек мошонки у мужчины семидесяти четырех лет. Чудны дела твои, Господи: отечную мошонку психиатрам отдать.

Встретил нас сам больной, пожилой мужчина, шедший в раскоряку, еле передвигая ноги:

– Ой, как у меня тут все отекло-то! Да что это со мной, ведь никогда такого не бывало! Аж смотреть страшно! – задыхаясь, рассказал он слабым, причитающим голосом.

– Ну, давайте посмотрим.

Да-а-а, картина, прямо скажем, впечатляющая. Такое впечатление, что больному поместили между ног воздушный шар, наполненный водой.

– Опаньки! – сказал Гера. – Надо в урологию ехать.

– Нет, Гера, урология здесь ни при чем. У него – анасарка. Это скопление жидкости во всех тканях, в том числе и в мошонке. А виновницей этого безобразия является хроническая сердечная недостаточность. И повезем мы его в кардио или терапию. Все будет зависеть от того, что сейчас на пленке вылезет.

А на ЭКГ – гипертрофия правого желудочка, смещение электрической оси сердца вправо. Рубцовые изменения миокарда. Аускультативно: галопирующий ритм сердца. Этакий: «Ты-гы-дым, ты-гы-дым, ты-гы-дым». Архивных данных ЭКГ нет, больной ничего толкового по перенесенному в свое время инфаркту пояснить не смог.

Главная задача при оказании помощи таким больным: не заливать их. Никаких капельниц и никакого натрия. Внутривенно-струйно сделали инъекцию мочегонного и увезли в терапию.

Вы не представляете, как иногда хочется из последних сил уцепиться хоть за соломинку, чтоб на миллиметр приблизиться к хорошему прогнозу. Чтоб хоть намек на него увидеть, хотя бы общие очертания узреть. Но нет, не получается. Совсем. А иллюзии не в счет.

Все фамилии, имена, отчества изменены.

Слишком хорошая слышимость

Нет, не выдержал я четырнадцати дней безделья. Да и тем более, что операция-то не полостная была, а эндоскопическая. Отчикали этот полип без следа, в мгновение ока. Там уж зажило все давно. И ощущений нет никаких неприятных. Так за каким же лешим мне целых две недели дома-то отираться? В общем, пошел я к онкологу и настоял на выписке. Предупредила она, что мне тяжести пока поднимать нельзя. А какие у меня тяжести-то? Чемодан мои парни носят. В переноске больных я тоже не участвую. Последним ее аргументом была вибрация в машине. А у меня, говорю, подушка волшебная имеется, прям виброгаситель натуральный. Ну посомневалась она, как и положено, губки покривила, но все-таки, больничный мне закрыла. Ирина моя тоже, мягко говоря, недовольство проявила, но я остался стойким и непоколебимым.

А ведь в городе-то, веснища пришла настоящая! Уж второй день четырнадцать градусов тепла. Сегодняшним утром решил идти на работу без головного убора, чем вызвал бурю возмущения у супруги:

– Юра, а ну-ка, надень кепку! Ты одурел, что ли, голову простудишь!

– Не простужу, – говорю, – Ириш, я с детства отмороженный.

Снег почти весь стаял, только лежат еще кое-где его грязные островки. На улицах подсохло, но коммунальщики не спешат убирать город. Кругом все неопрятно, грязно, облезло. Ну ничего, будем надеяться на лучшее. Ближе к маю город обязательно должен захорошеть.

Двор скорой весь в песке, оставшимся от щедрого посыпания льда. Нет, сметать его бесполезно, надо только смывать из шланга. Вокруг броуновское движение: торопливо бегают водители с путевками, бригады выгружают-загружают медицинское оборудование. Несколько врачей и фельдшеров пускают в атмосферу клубы дыма.

– Здорова, Иваныч! – поприветствовал меня врач Нехлебов.

– Здраствуй, Евгений Василич, как смена-то?

– Да ну на фиг, не обошлось без приключений… ЧП у нас случилось. Фельдшер мой сегодня ночью из машины вывалился.

– Это как, прямо на ходу, что ли?

– Да нет, не на ходу. Привезли мы в «шестерку» бабулю с холециститом. Он первым выходить стал, задом, одновременно подавая ей руку. И видимо, забыл, что последняя ступенька автоматически не выдвигается. Ну и ухнул ногой в пустоту, не удержался, вывалился, а бабуленция на него сверху шлепнулась.

– И что ж она, убилась, что ли?

– Да какой убилась, живее всех живых, у нее даже боль прошла! А вот Владик затылком об асфальт от души приложился. Свезли его в пятую с сотрясом.

– Так зачем же он задом-то выходил? Вышел бы, как обычно, потом больную подстраховал и руку подал.

– Ну вот, спроси его, зачем. Теперь ждем специалиста по охране труда, сейчас разборки начнутся. Где бы в восемь часов домой ушел, а теперь еще часа два волыниться здесь, зар-р-раза!

Объявили врачебно-фельдшерскую конференцию. Народу много пришло, даже непривычно как-то. Как всегда, доклад старшего врача предыдущей смены. Затем, начмед Надежда Юрьевна взяла и отчитала двух молоденьких фельдшериц Лену Куропаткину и Настю Блинову за то, что они вызвали на себя битовскую бригаду к больному в кардиогенном шоке.

– Так, Лена и Настя, это что за новости? – запыхтела Надежда Юрьевна. – Вы прекрасно знаете, что у нас давно есть правило: больным занимается только та бригада, которая к нему приехала. Спецбригаду можно вызывать только для проведения реанимационных мероприятий. Ну так что скажете?

– Извините, Надежда Юрьевна, мы растерялись, это у нас первый такой вызов.

Тут уж я не выдержал, заступился за девчонок.

– Надежда Юрьевна, уважаемая, да ведь они работают-то всего ничего, без году неделя. Ну, действительно растерялись, случай-то серьезный. Ведь больной мог в любую минуту что угодно сотворить: фибрильнуть или асистолию выдать. Ну а кроме того, приказ № 388н прямо разрешает вызов специализированной бригады. В чем тут криминал-то?

– Юрий Иваныч, этот запрет был введен не от хорошей жизни. Просто одно время, большинство фельдшеров повадились вызывать спецбригады даже при малейшем подозрении на инфаркт. В том числе и к стабильным больным, когда не было явной угрозы для жизни. Ну куда это годится-то? И получалось, что фельдшерские бригады такие вызовы с себя просто стряхивали.

– Тут я с вами полностью согласен, вызывать спецов на всякий случай, конечно же, не дело. Но девчонки-то нарвались на кардиогенный шок.

– Юрий Иваныч, там поводом к вызову была боль в груди. Без малейшего намека на кардиогенный шок. Ну ладно, короче говоря, фельдшеры могут вызывать на себя спецбригады, но только в случаях, если есть угроза жизни больного.

Главный врач посмотрел на меня, как на врага народа, и недовольно поморщился, но возражать не стал. На этом конференция завершилась. «Да и морщись, бог с тобой! – подумал я. – Царек выискался».

Вызвали нас в начале девятого. Поедем дежурить на пожаре. Ну что ж, полетели со светомузыкой.

Деревянный частный дом полыхал вовсю. Пламя бушевало, вырываясь из окон и охватив крышу. Пожарные приступили к тушению, но до полной победы над огнем было еще очень далеко.

– Скорая, давайте быстрее, вон туда, в двадцать шестой дом, там пострадавшая! – крикнул один из пожарных и показал направление.

Пожилая женщина в ночной рубашке и больших мужских ботинках на голых ногах сидела у своих соседей на кухне и сквозь кашель причитала:

– Ой, да как же я теперь буду-то? Ой, да я же теперь голая осталась, ни денег у меня нет, ни документов! Да мне же еще вчера внучонка хотели привезти с ночевкой. И ведь как бог уберег, передумали они!

– Успокойтесь, теть Тань, главное, что вы живы, а все остальное будет, уж наверно, вам какую-то компенсацию дадут. – погладила ее по плечу молодая соседка. – Погодите, и одежду какую-нибудь вам подберем, и денежку соберем, чтоб уж не совсем тяжко-то было.

– Спасибо, Настенька, спасибо, милая!

– Что вас сейчас беспокоит?

– Да кашель сильный, а еще трясет всю, зуб на зуб не попадает, тошнит. Я, видать, надышалась гари-то, пока спала. Вчера поздно легла, уже во втором часу, взялась кино смотреть. А утром-то проснулась от жара и от того, что дышать нечем. Смотрю, а кругом пламя, да дымище страшный. Куда бежать-то, к двери никак не подойдешь. Только в окно. Хорошо, что открылось легко, вот я в него и нырнула. Ногу подвернула, теперь даже и не ступить, как больно. Да вон и обе коленки содрала. – и вновь она залилась слезами.

Ну что мы имеем. Ожог верхних дыхательных путей и отравление продуктами горения. Под вопросом закрытый перелом внутренней лодыжки правой нижней конечности. Ушибы коленных суставов. А вот артериальное давление, как ни странно, оказалось нормальным. В общем, увезли мы ее куда следует. Вот и не верь после этого в провидение: не привезли ей внучонка-то, будто спас его кто-то!

Теперь, на следующий вызов поедем: психоз у паренька восемнадцати лет.

Встретила нас молодая мама больного.

– Здравствуйте! Опять с ним все чего-то не то происходит. Ничего не ест, не спит, весь испуганный-перепуганный. Его в сентябре прошлого года в школе избили. Тогда так все ужасно было. Даже по местному телевидению показывали. И из-за этого у него психоз случился. Сказали, вроде как реактивная депрессия. Тогда он почти два месяца в больнице лежал, а теперь у психиатра наблюдается. Ой, я все жду, когда же лучше будет, а все только хуже получается…

Больной, очень худой молодой человек лежал на кровати поверх одеяла, свернувшись калачиком. При нашем появлении он вздрогнул.

– Здравствуй, Никита, как дела? Что случилось?

Он сел и дрожащим, испуганным голосом сказал:

– Все вокруг меняется, страшным становится. Я боюсь даже в окно посмотреть.

– Это как понять? О каких изменениях ты говоришь?

– Ну не знаю, страшно и все. Как будто новые фотки появляются. На счет раз, два, три и вот, новая картинка, еще ужаснее, чем была.

– А в чем конкретно этот ужас выражается?

– Ну это не только видеть, но и почувствовать надо. Люди ненастоящие, это монстры на самом деле, а не люди. Деревья тоже монстры. Кругом зло. День – это на самом деле ночь. Да вообще все ненастоящее. Я так боюсь всего этого, что, наверное, сознание потеряю.

– Ладно, Никита, давай, поедем в больницу, там тебе полегче будет.

– Я боюсь на улицу выходить.

– Ничего, ты пойдешь под нашей охраной, ничего с тобой не случится.

Отвезли мы Никиту в психиатрический стационар, где его и приняли без проблем. Да, вот и еще одна жертва школьного насилия с напрочь изломанной судьбой. А пошло это все это с тех времен, когда школу лишили воспитательных функций и был провозглашен принцип «разрешено все, что не запрещено законом». И получилось, что морально-нравственные нормы оказались выброшенными на свалку. Но ведь наше общество традиционно держалось именно на них. Подавляющее большинство из нас не творит всякие безобразия не из-за страха перед уголовным наказанием, а лишь по той причине, что не позволяют это сделать наши внутренние запреты, называемые совестью. Но, к великому сожалению, у части современных людей напрочь отсутствуют совесть, скромность, чувство сострадания, стыда, коллективистский дух, стремление к созиданию. Но эта ниша не пустует. Она мгновенно заполняется всякими гадостями: культом примитивных биологических потребностей, силы, наживы, стремлением урвать побольше любой ценой и абсолютным потребительством.

Вот и еще вызовок: психоз у мужчины пятидесяти четырех лет.

Встретил нас брат больного:

– Так, слушайте, давайте уже что-то предпринимайте, в конце концов! Он же всех измучил! В окна орет, всех материт, угрожает, в квартире все разбрасывает. Сегодня с утра хотел на улицу выбежать, да я не дал, а то мало ли чего натворил бы! Но ведь мне уже невозможно с ним рядом находиться.

– Он у психиатра наблюдается?

– Дык он инвалид детства, конечно, на учете стоит. Но раньше он таким не был. Мы с матерью с ним справлялись, он слушался, что ему скажешь, то и делает. А вот как мать померла в марте, так совсем беда стала. Нет, надо его в интернат сдавать. Если вы его увезете, то, пока он лежит, я все бумаги подготовлю и отправлю его.

Больной сидел за обеденным столом и высунув язык, усердно курочил старенький радиоприемник.

– Здравствуй, Жень, чем занимаешься?

– Да вот приемник ремонтирую, что-то совсем изломался.

– Ну и как, получается?

– Да, хорошо! А я из него вообще телевизор сделаю, будем с Димкой кино смотреть! Я в него стекло вставлю и тогда он показывать будет!

– Молодец! Ну а зачем ты в окна кричишь и ругаешься?

– А зачем они там все ходят? Я им и кричу: «Уходите все отсюда, козлы и <гомосексуалисты>»! А иногда я даже кидаюсь в них чем-нибудь, но мне Димка не разрешает! А я все равно буду и вообще, убью их всех!

– Жень, а к психиатру-то ходишь?

– Да, я вчера у него был, вон он таблетки мне выписал. Вот, посмотрите.

– Ой, да не слушайте вы его! Никуда он не ходил, а это аспирин обычный! – пояснил брат.

– А я в армии служил, в десантуре! – с гордостью сообщил Женя. – У меня медали есть! Десять медалей!

– Евгений, я горжусь тобой! Давай-ка, друг любезный, одевайся и поедем в больницу!

– Ну-у-у! – по-детски заканючил он. – Там скучно! Там лежать очень долго!

– Ничего, ничего, Жень, потерпишь, а если будешь себя хорошо вести, то тебя опять в десантуру возьмут!