Текст книги "Северная сторона сердца"

Глава 17
Перед тем как умереть

Элисондо

Единственным спасением было побыстрее заснуть. Амайя любила спать. Во сне она была в безопасности; если б она явилась во время сна, Амайя не узнала бы об этом, а то, о чем она не знает, не может причинить ей боли. Как-то ночью она случайно заснула – просто заснула, и все; возможно, потому, что почти не спала накануне. Заснула и, проснувшись утром, поверить не могла, как же это здорово – спать, не чувствуя страха. С тех пор ей это не удавалось, но она старалась, старалась изо всех сил. Она всегда ложилась спать первой; чистила зубы, чтобы из-за забывчивости не пришлось снова вставать, шла в туалет, чтобы желание облегчить мочевой пузырь не разбудило ее посреди ночи. Готовила вещи к школе, приводила в порядок одежду, ложилась и закрывала глаза, стараясь вызвать сон, желая, чтобы сон поскорее пришел, а вместе с ним – тишина и забвение…

«Засыпай!»

Отвернувшись к стене, Амайя закрывала глаза, стараясь не обращать внимания на болтовню сестер, которые перешептывались, лежа под одеялом и рассказывая друг другу секреты. Сквозь плотно сжатые веки она видела, словно на оранжеватом экране кинотеатра, как меняется интенсивность света – это гас светильник на потолке и включался ночник на столике Флоры, которая перед сном еще некоторое время читала.

«Спи!»

Амайя слышала, как входит в комнату отец, как он целует сестер и желает им доброй ночи. Потом подходит к ее кровати, неуверенно склоняется над ней. Иногда он нежно гладил ее волосы на затылке; но чаще всего не прикасался к ней из страха, что она проснется; просто поправлял одеяло и осторожно ее укутывал.

«Спи!»

Это была величайшая жертва. Амайя отказывалась от теплого отцовского поцелуя, чтобы не спугнуть сон, который вот-вот должен была прийти, прийти в любой момент.

«Спи, это твой последний шанс!»

В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь резким шелестом страниц в книге Флоры, пока через двадцать минут из коридора не доносился голос матери, приказывающий сестре гасить свет.

Если перед этим Амайя не засыпала, то знала, что дальше этого сделать уже не удастся.

«Ты не справилась, и теперь она придет».

С этого момента минуты и часы сменяли друг друга, а она все ждала.

«Ни в коем случае не ложись на спину!»

Если Амайя лежала на спине, – помимо жара ее дыхания, она чувствовала близость ее губ, волосы, скользящие по ее лицу, капельки горячей слюны, увлажнявшие ее щеку, а этого она вынести не могла.

«Ни в коем случае не ложись на спину!»

А еще нельзя было смотреть в сторону двери; если она ложилась к ней лицом, невозможно было не открыть глаза и не следить. При виде ее силуэта, четко обозначившегося в прямоугольнике двери, Амайю начинала бить дрожь, которую она не могла унять. Да, она закрывала глаза, крепко сжимала веки и притворялась спящей, но было поздно; обе они знали, что Амайя не спит, обе знали, что она все видит, и почему-то у нее было чувство, что это увеличивает чужое садистическое удовольствие, что она питается ее страхом, когда наклоняется над ней, чтобы сказать:

– Спи спокойно, маленькая сучка, сегодня хозяйка тебя не съест.

Амайя отчетливо слышала звук, с которым стекала ее слюна. Костяной скрежет зубов. Чувствовала кожей чужое улыбающееся лицо. И умирала от страха.

«Нет, не смотри на дверь».

Теперь она всегда ложилась лицом к стене; услышав, как хозяйка крадется по коридору, она закрывала глаза, замирала и молилась.

«Отче наш отче наш отче наш отче наш отче наш…»

Лежа на спине или лицом к двери, Амайя была так же беззащитна, как и повернувшись лицом к стене, однако в этой ее позе был вызов, который оскорблял ее, смущал и беспокоил в равной степени. Это демонстративное презрение приводило ее в ярость, но в первую очередь сбивало с толку. Хозяйка знала свою силу и ужас, который вызывала в ней, но когда Амайя впервые поджидала ее, отвернувшись к стене, произошла перемена. Она слышала, как мать вошла в комнату и подошла к ее кровати. Она чувствовала, как чужие глаза пристально смотрят на нее, так старательно сжимающую веки, что сразу становилось понятно, что она только притворяется спящей. Амайя чувствовала ее дыхание на своем ухе, на щеке, чувствовала жар, горевший у нее на губах. Приоткрытый рот Росарии был совсем рядом, когда она глубоко вдохнула, собираясь заговорить: несколько волос Амайи прилипли к ее зубам. Время шло, но она так ничего и не сказала, лишь промычала что-то, дрожа от бессилия. Затем вдруг отстранилась – волосы Амайи выскользнули у нее изо рта – и ушла. Словно на прокрученной в обратную сторону кинопленке, она попятилась к двери спальни и остановилась там, наблюдая за дочерью, а Амайя молилась, теперь уже с широко открытыми глазами, обращаясь во тьму:

«Отче наш отче наш отче наш…»

Глава 18
Смычок

Новый Орлеан, штат Луизиана

Вечер субботы, 27 августа 2005 года

Амайя открыла глаза. Неужели она уснула?

– Саласар, – тихо позвал ее Джонсон, – агент Дюпри на связи.

В машине действительно раздавался голос Дюпри. Голова кружилась. Амайя сосредоточилась, чтобы понять, о чем он говорит.

– Целая семья была найдена мертвой у себя в доме в Тампе, штат Флорида. Эмерсон и Такер сейчас на месте преступления. Они у нас на громкой связи… Агент Такер, мы вас слышим.

Голос Такер звучал едва разборчиво, когда агент перечисляла совпадения. Амайя все еще чувствовала себя увязшей в сетях сна. Помехи на линии и сильный акцент Такер мешали понять ее, и Амайе пришлось приложить усилие, чтобы разобрать сказанное.

– Речь идет о Сэмюелсах, но это могла быть любая семья из нашего списка. Я как будто снова в Техасе: все то же самое, один в один. Родители, трое детей, два мальчика и девочка, и бабушка. Следы от связывания, выстрелы в голову из револьвера двадцать второго калибра, принадлежащего отцу. Головы направлены на север, возраст тот же.

– Мы ошиблись, это не Новый Орлеан; на этот раз его занесло во Флориду, – пробормотал Джонсон.

– Мы не ошиблись, у нас там половина команды, – возразил Дюпри.

«Ага, половина», – смиренно подумал Джонсон.

– Агенты Эмерсон и Такер продолжат расследование, будут охранять тела жертв, изучат место преступления и все улики, которые удастся обнаружить. Как только тела позволят перевезти, они будут присутствовать на вскрытии. Мы остаемся здесь. С момента убийства Алленов прошло всего четыре дня. Очевидно, что он ускорился. Что-то заставляет его быстрее расправляться с семьями, и вряд ли он сейчас остановится. Думаю, он придет сюда, – сказал Дюпри. – Так что вы ничего не потеряете.

– Агент Такер, – перебила его Амайя, – это заместитель инспектора Саласар. Вы сейчас там?

Расстояние придало голосу Такер металлический оттенок.

– Да, мы тут с коронером.

– Проверьте, нет ли рядом с телами скрипки. Если стоять у убитых в ногах, то она наверняка окажется где-то над их головами. Скорее всего, выглядит как любой другой предмет, сбитый ураганом.

Прошло всего две секунды, прежде чем Такер ответила:

– Да, я вижу скрипку. Лежит на полу между головами матери и старшего сына, слегка под уклоном вправо, придавлена сверху опрокинутым стулом. Как вы узнали, что она тут будет?

– Саласар, объясните мне, что происходит, – потребовал Дюпри.

Вместо ответа Амайя жестом указала на Джонсона и, устало закрыв глаза, снова склонила голову к окну.

Неожиданно для себя Джонсон нисколько не разозлился на это и просто ответил:

– Агент Дюпри, мы приехали. Детектив Булл паркуется во дворе отеля. Увидимся через минуту. Агент Такер, попробуйте найти смычок от скрипки. Если это Композитор, его не будет.

* * *

Дюпри выслушал показание Эндрюса, тщательно изучая фотографии с места преступлений. Он согласился с тем, что на одной из фотографий, сделанных в доме Мейсонов, имелось нечто похожее на подбородник и скрипичную деку. Они попали на снимок случайно, когда фотограф снимал трупы. Несмотря на то что место преступления было тщательно отснято, обилие разбросанных вещей, смешанных с грязью, пылью, ветками и прочим мусором, а также попытки очистить тела от прикрывавших их стульев не позволяли точно реконструировать изначальный вид сцены. В убийствах в Кейп-Мей, Бруксвилле и Киллине места преступления рассматривались как результат стихийных бедствий, и основное внимание было направлено на спасение возможных выживших. На других фотографиях ничего похожего на скрипку видно не было.

Джонсон посмотрел на Амайю.

– Заместитель инспектора Саласар разговаривала в Техасе с местной женщиной-полицейским, которая сообщила, что они составят подробный перечень найденных в доме вещей, а затем поместят их на государственный склад, пока их не потребуют потенциальные наследники.

– Хорошо, – сказал Дюпри, взглянув на часы, – мы займемся этим, как только закончим с детективом Нельсоном. Капитан обещал, что перезвонит через две минуты. Агенты Эмерсон и Такер присоединятся к нашему разговору из Тампы.

Капитан был человеком слова и в назначенное время соединил их с агентом Брэдом Нельсоном. Дюпри быстро обрисовал ему ситуацию:

– Дело об убийстве семьи Эндрюс имеет много общего с серией семейных убийств, которые мы расследуем. С этого момента оно переходит к ФБР. Ваш бывший капитан из Галвестона прислал нам все материалы следствия и предложил сотрудничество; мы надеемся, что вы тоже присоединитесь… Само собой разумеется, вы ни с кем не должны обсуждать содержание этого разговора.

– А с кем я, по-вашему, собирался его обсуждать? Ладно, делайте что хотите, – ответил Нельсон пренебрежительно, – это уже не мое дело. Вот уже как несколько месяцев. И не забудьте сообщить об этом Джозефу Эндрюсу, пусть он теперь вас достает.

– Детектив, говорит заместитель инспектора Амайя Саласар.

Детектив Брэд Нельсон смиренно выслушал ее версию. И да, они видели проклятую скрипку, устало ответил он. Скорее всего, это был элемент декора, не используемый по назначению. Скрипка – не та улика, которую убойный отдел может рассматривать как доказательство чьего-то присутствия на месте убийства и самоубийства. Они не нашли ничего постороннего; ни волос, ни отпечатков пальцев, ни следов какого-либо другого рода. Ничего, указывающего на то, что там побывал посторонний. Скорее всего, скрипка была частью реквизита для спектакля, в котором играла мать, или их младший сын начал брать уроки музыки.

– Детектив Нельсон, это агент Джонсон. Вы знали, что миссис Эндрюс была дизайнером интерьера и что она лично занималась оформлением нового дома?

– Приятно познакомиться, агент Джонсон. Да, Джозеф говорил нам, что его мать не потерпела бы, чтобы какая-то скрипка нарушила «эстетическое единство» ее творения, а младший брат был равнодушен к музыке, и последнее, чего от него можно было ожидать, – это уроки игры на скрипке… Но есть и другие причины, по которым инструмент мог оказаться в их доме. Вспомните, что сам Джозеф с ними тогда не жил. Любой член семьи мог принести скрипку домой, и он не знал бы об этом. Тем более что мать играла в театральной труппе.

– Уверения одного из членов семьи в том, что предмет не из его дома, должны были заставить вас усомниться. Даже если он там не жил, он знал своих родных лучше, чем кто-либо из присутствующих, – заметил Джонсон.

– Согласен. На следующий день я отправил техника взять отпечатки со скрипки… Но там ничего не было.

– После того, как вы разрешили бригаде чистильщиков навести в доме порядок, – подчеркнул Дюпри.

Амайя посмотрела на своего шефа. Его кажущаяся мягкость легко могла ввести в заблуждение.

Детектив Нельсон презрительно фыркнул – звук прозвучал в динамике телефона подобно грому.

– Послушайте, я знаю, что вы пытаетесь помочь парню. Мне тоже его жаль; я понимаю, что ему пришлось пережить, и по-прежнему отвечаю на его звонки. К сожалению, я видел много похожих случаев. Он, единственный выживший из всей семьи, чувствует на себе гнет двойной вины: с одной стороны, его с ними не было, с другой – он отрицает случившееся. Он хватается за соломинку, и я знаю, чем это кончится: если он не примет того, что случилось, в конечном итоге сам разобьет себе голову. Поэтому я отправил команду повторно – не потому, что мы что-то не сделали, а чтобы раз и навсегда покончить с его сомнениями. Мы уже обработали место преступления: взяли образцы волос, слюны, крови, мочи. Изучили следы выстрелов и пули. Я отправил команду повторно, чтобы снять отпечатки со скрипки и успокоить парня. Но ничего не изменилось: мы не нашли ни единого доказательства того, что в доме кто-то был, помимо членов семьи. Револьвер лежал рядом с рукой отца. На его коже остался след от выстрелов. Найденные пули выпущены из этого револьвера. Все ясно как день.

– Вы можете сказать, что именно это была за скрипка? – спросила Амайя.

В голосе Нельсона прозвучало облегчение:

– Это я выяснил, да. После сцены, которую парень устроил из-за нее, мне стало недостаточно отпечатков пальцев, и я попросил полный отчет. Обычная учебная скрипка, какую обычно покупают подростку, которому приспичило учиться играть. Изготовлена в Соединенных Штатах, продается во всех магазинах музыкальных инструментов, стоит примерно семьдесят долларов. Мы проверили кредитные истории семьи, чтобы узнать, не была ли она куплена в последнее время. Ничего нет, но это небольшие деньги, и за скрипку могли заплатить наличными.

– А смычок вы нашли, детектив? – спросила Амайя.

– Смычок? – В голосе Нельсона звучало недоумение.

– Это такая тонкая, слегка изогнутая палочка, концы которой соединены пучком конских волос; те касаются скрипичных струн и извлекают звук.

– Я знаю, что такое смычок, – раздраженно ответил он.

– Ну и что? Вы нашли его?

Нельсон снова фыркнул, прежде чем ответить:

– Нет, не нашли, но я не понимаю, какое это может иметь значение…

– Расскажите мне, как исчезла скрипка, – попросила Амайя.

– Она не исчезала, ее украли, – сердито ответил детектив. – И это случилось уже после того, как лаборатория обследовала ее повторно, так что если вы пытаетесь связать одно с другим, то заблуждаетесь. Как я уже говорил, после урагана окна были забиты досками, и, боюсь, не слишком умело. В последующие дни патруль обнаружил, что одна из досок частично снята со скобы; все указывает на то, что под ее тяжестью забитые кое-как гвозди выскочили. В доме было фото– и компьютерное оборудование, однако ничего не пропало. На кухне нашли открытую пачку печенья; исчезли хрустальный кубок, чаша для ключей, тоже хрустальная, и скрипка. Любой местный мальчишка, взволнованный известием о преступлении, увидев открытое окно, мог поддаться искушению и залезть в дом. Такой мальчишка наверняка и забрал эти несчастные четыре безделушки, среди которых не было ничего ценного. Так что не пытайтесь ничего усложнять…

– Детектив Нельсон, – перебил его Джонсон, – молодой Джозеф Эндрюс настаивал на том, чтобы увидеть тела членов своей семьи; мы знаем, что вы пытались заставить его отказаться от этой идеи. Джозеф сказал, что его отец ежедневно тренировался, а характер у него был таков, что он непременно дал бы отпор преступнику. А еще он сказал, что на лице отца были многочисленные следы, соответствующие ушибам, полученным в результате драки. Упоминает он и сломанный ноготь. Судя по отчету коронера, который я сейчас держу в руках, никаких повреждений, соответствующих нападению или самообороне, у других членов семьи найдено не было. Как вы объясните ссадины на лице мистера Эндрюса?

– Вы имеете в виду агрессора извне? Возможно, тщательно изучая отчет, вы упустили из виду, что входная дверь не была взломана и никаких других признаков борьбы не имелось. Бедняга сошел с ума, он сам мог нанести себе эти травмы. На рукоятке револьвера его отпечатки пальцев. Я видел такое и раньше: прежде чем выстрелить, человек достигает наивысшей степени отчаяния. Люди бьют себя в наказание или пытаясь привести себя в чувства. Физическая боль помогает сконцентрироваться.

– Детектив, в отчете баллистов есть пара вещей, которые я не понимаю, – сказала Амайя. – Пулю, специально выпущенную в лаборатории, сравнили с пулей, извлеченной из головы одной из жертв, а именно – младшего сына.

– Верно, – согласился Нельсон.

– Почему сравнивали только одну пулю? – уточнил Джонсон.

Вместо детектива ответила Амайя:

– Я вижу, что пытались сравнить и с пулями, выпущенными в жену и дочь, но при выстреле в череп пуля часто деформируется. Пулю, попавшую в ребенка, извлекли целой, потому что детский череп не такой твердый.

– Все так, как вы говорите, – подтвердил Нельсон. – Сравнить отпечаток ствола не удалось, однако было установлено, что он того же калибра и марки.

– А тот, что у отца? – спросила Амайя.

– Ну… – замялся Нельсон.

– Не сделали, – подытожила Амайя.

– Известно, что это был двадцать второй калибр, его след дефлаграции гораздо меньше, чем у других револьверов, но мы сделали тщательную проверку. Был проведен тест на наличие свинца, бария и сурьмы в порохе. Он показал аналогичный результат во всех трех случаях и совпадает со следами на руке отца. Кстати, стреляли левой рукой; напомню вам, что отец был левшой. Откуда злоумышленник мог знать об этом? Очевидно, что стрелял отец.

– А его пуля? – продолжала Амайя.

– Ее не достали.

– Вы хотите сказать, что ее не было на месте преступления? – уточнил Дюпри.

– Она все еще в голове мистера Эндрюса, – пробормотала Амайя.

Им показалось, что Нельсон вот-вот взорвется.

– Ради всего святого! – воскликнул он. – В этом не было необходимости. У нас есть следы выстрелов, пули, которые мы извлекли из головы ребенка, жены и дочери. Наверняка та пуля тоже деформирована.

– Нет, – возразила Амайя. – Мы только что получили отчет коронера: на рентгеновском снимке черепа пуля выглядит недеформированной.

Все смолкли, ожидая ответа Нельсона. Несколько секунд он молчал, а затем сказал:

– Во-первых, я не думаю, что это что-то изменило бы. Отец убил семью, все улики указывают на это. Во-вторых, ответственность за это дело лежит не только на мне. Я – детектив, часть следственной группы. И мы расследовали это дело так же тщательно, как и любое другое.

– Детектив Нельсон, не могли бы вы ответить на последний вопрос? – спросила Амайя.

– Последний?.. Если последний, то пожалуйста.

Джонсон и Дюпри посмотрели на Амайю с улыбкой. Они практически видели, как детектив Нельсон облегченно вытирает пот со лба.

– На месте преступления была обнаружена еще одна пуля…

– Да, она попала в стену. И была целой. Двадцать второго калибра, выстрел из того же револьвера.

– Передо мной фотография, она сделана с очень близкого расстояния, и я, к сожалению, не могу определить, на какой высоте стены находится след от пули, но держу пари, что это на уровне пола.

– Точно… Откуда вы знаете?

Замешательство Нельсона передалось Джонсону и Дюпри.

Амайя нажала клавишу и перевела Нельсона в режим ожидания, прежде чем ответить:

– Похоже, в тот раз у Композитора все пошло наперекосяк; недостаточно разрушительный ураган, отсутствие некоторых членов семьи, отец, который оказал сопротивление… И все-таки он решил продолжать, или по какой-то причине не мог остановиться. Думаю, в каждом из случаев он в первую очередь убивал семью, и в последнюю – отца. Но Эндрюс сопротивлялся, и ему пришлось убить его раньше, а для этого он должен был иметь при себе другое оружие. Агент Такер уже указала на эту теорию; возможно, этот другой револьвер не пригождался убийце раньше, но тот все равно должен был предусмотреть такой сценарий. Застрелив Эндрюса из своего револьвера, он занялся семьей, женой и детьми, убив их уже из отцовского оружия.

– А пуля в стене? Думаете, это стрелял Эндрюс?

– Пуля выпущена из пистолета Эндрюса, но, думаю, выстрел был сделан уже после его смерти. Самоубийцы обычно стреляют себе в голову или, в исключительных случаях, – в сердце. Никто из тех, кто намерен убить себя, не стреляет сначала в ногу, а затем в голову. И было бы странно, если б в черепе обнаружились две пули. Так что убийца вложил револьвер в руки убитого и должен был сделать выстрел, дабы убедиться, что остались следы пороха. Но Эндрюс был уже мертв и лежал на полу, поэтому убийце пришлось выстрелить в нижнюю часть стены.

Джонсон медленно вдохнул и так же медленно выдохнул.

Дюпри снова взял телефон.

– Я запрошу ордер на эксгумацию тела Эндрюса. Если мне удастся убедить судью в том, что это следует сделать побыстрее, мы, возможно, получим его уже сегодня вечером.

– Мы должны предупредить Джозефа Эндрюса-младшего, – с сомнением произнесла Амайя.

– Если судья даст ордер, нам не понадобится его разрешение. – Дюпри покачал головой. – Иногда лучше сообщать о таких вещах родственникам задним числом, это избавляет их от дополнительных страданий.

– Тут я согласен с Саласар, – сказал Джонсон. – В данном случае эта боль будет самым близким к победе чувством, которое Джозеф Эндрюс испытает за очень долгое время.