Текст книги "Последний викинг. Сага о великом завоевателе Харальде III Суровом"

VII
Приказ

 
В землях сарацинов
Взято восемьдесят городов.
Рисковал собою щедрый юный лорд
Именем короля.[32]32
  Подстрочник. Существует художественный перевод отрывка, см. ниже. Источник: http://worldmyth.flybb.ru/topic91.html. (Прим. перев.)
  Восемьдесят – сеял / Смерть в Серкланде недруг / Красных перстней – в играх / Ратных взял ты градов, / Прежде чем – нарушен / Мир опять – обидчик / Серков – с тарчем к долам / Сикилей пустился. / Недруг красных перстней – воин.


[Закрыть]
 

Тьодольв Арнорсон

«Тем летом [1035 года], – говорит нам Снорри, – все [византийские] силы единым фронтом начали военную кампанию».

Харальд наверняка сильно загорел на пути из сверкающего Эгейского моря на засушливое анатолийское плато, его волосы стали цвета светлого золота, а руки были забрызганы кровью, пока он маршировал с императорской армией по Малой Азии, направляясь к границам империи. Орды бедуинских налетчиков-гази на верблюдах и гордых турецких всадников на арабских скакунах спасались бегством, подчинялись или гибли, встретившись с захватчиками. Увидев приближающуюся армию, города или распахивали ворота, или их вынуждали это сделать ценой страданий. Повсюду во главе императорских войск шли облаченные в кольчуги и владеющие топорами северные варвары под предводительством своего юного светловолосого принца.

«Харальд держал своих людей в одном подразделении, – написал Снорри. – Он был в армии совсем недолго до того, как варяги объединились и последовали за ним, и в битве они сражались все как один. Вскоре Харальда назначили начальником варягов». Однако нельзя утверждать, что он был возведен в аколуфы, поскольку эту должность занимали только византийцы. Скандинавы, находясь вдали от дома, естественным образом последовали бы за кем-то из своих, а в феодальные времена молодость не препятствовала лидерству. Юношей королевских кровей подобно Харальду, которому было всего девятнадцать или двадцать лет, растили, чтобы они правили, поэтому молодые правители были в порядке вещей.

К тому времени как они подошли к стенам Беркри (современный Мурадие), расположенного на озере Ван в восточной Анатолии – на пороге исламских земель, им пришлось воевать самым неприятным для викингов способом, а именно вести долгую осаду, неся медленную смерть. Вокруг стен, напротив и под ними византийцы кишели, будто муравьи в грязи. Осадные машины, от огненных стрел укрытые шкурами, подносили к городским глинобитным стенам тараны и буры. Баллисты, метательные машины и требушеты (управляемые людьми; требушеты с противовесом на Ближнем Востоке появятся только через сотню лет) метали в город болты размером с копье, камни, глиняные горшки с горящим маслом и трупы животных. В то же время доносился лязг и стук – это остервенело копали туннели, начинающиеся от рядов императорского войска и заканчивающиеся где-то далеко впереди, под городскими валами, где полураздетые, потные люди при свете свечей вынимали землю из-под города, чтобы обрушить его стены.

Харальд наверняка на всё это смотрел с презрением. Вокруг Беркри было слишком мало славы и слишком много тяжелой работы. Ни один из этих людей, от поставленных на катапульты до орудующих лопатами, никогда не окажется на расстоянии досягаемости вражеского меча. Сын короля Сигурда на это не соглашался. Он надеялся, что будет сражаться с врагами греческого императора.

К счастью, в «Тактике», руководстве императора Льва VI с советами стратигу насчет простейшего психологического противостояния, было описание его обязанностей:

Выбрав среди бойцов и офицеров наиболее внушительных людей в расцвете сил, крупного телосложения, облаченных в яркие сияющие доспехи, вы вызовете среди врагов смятение. [Опять же, это хорошее описание Харальда на данном этапе карьеры. Варяги были известны своими яркими одеяниями, а также воронеными и золочеными доспехами тонкой работы.] Пусть прошагают перед крепостными стенами и покажутся обороняющейся стороне. Менее внушительные войска вместе со снаряжением держите подальше от зоны видимости, чтобы враг не смог их оценить – ни людей, ни коней. Таким образом, враг вскоре поверит в то, что все ваши воины столь же великолепны, как и те, кого он увидел.

В то время как менее крупные мужчины выполняли трудную работу, Харальд с лейтенантами Халльдором и Ульвом и своими скандинавами могли попросту стоять неподалеку и устрашать врага телосложением и амуницией. Защитники Беркри видели их, как видели и осадные машины, подползающие к городским стенам, знали, что под ногами копают туннели, и представляли, как в самом ближайшем будущем лицом к лицу столкнутся с этими зловещими датскими топорами.

Крепость Беркри контролировала проход в долину реки Арсаниас (современное название – Мурат), которая течет с горы Арарат на запад, в Анатолию, прежде чем снова повернуть на восток и стать верховьем реки Евфрат. Захватив эту крепость, византийцы могли преградить сарацинам доступ в Малую Азию и обеспечить себе безопасный путь в Сирию. В итоге город часто переходил из рук в руки, а его мусульманский правитель Алим натравливал одну сторону на другую. В 1033 году он встал на сторону византийцев, однако, когда не получил ожидаемой награды, отправил Каирскому фатимидскому халифату предложение забрать город обратно. В последующем году Беркри на рассвете атаковала армия сарацинов. Скилица пишет, что вырезали целый гарнизон из шести тысяч византийцев, однако, по словам Аристакеса, в нем состояло двадцать четыре тысячи человек – такое множество, что Алим «приказал выкопать траншею глубиной с рост человека для того, чтобы казнить пленных прямо над ней до тех пор, пока она не заполнится. Потом он забрался внутрь и купался в крови убитых, чтобы успокоить разъяренное сердце».

Всё это произошло за несколько десятков лет до Первого крестового похода, но спустя несколько веков после того, как последователи Христа и Мохаммеда начали орошать пустыню кровью друг друга. Во время своего правления (976–1025) император Василий II оттеснил сарацинов на восток до самой Антиохии и Эдессы, но его соправителя и последователя Константина VIII (который правил в 962–1028 годы) военные операции не интересовали, и никудышный Роман III (правил в 1028–1034 годы), мягко говоря, не был сторонником боевых действий. Роман потерял десять тысяч человек, с позором отступив из Алеппо в 1030 году (а по словам армянского историка XII века Матфея Эдесского, двадцать тысяч человек), и сам едва не попал в плен. Сарацины дошли до Доличе, который сейчас называется Дюлюком и не представляет собой ничего примечательного – в наше время это небольшая деревня на юго-востоке Турции, которая раньше была важным городом, столицей фемы. Ее командир Георгий Маниак был более крутого нрава, чем его император. Скилица написал: «Одержав победу, к нему явилось восемь тысяч зазнавшихся арабов, приказывая ему тотчас же сдать оружие и оставить город, поскольку римский император свергнут и вся римская армия перерезана, а ему не следует подвергать себя такой опасности. В противном случае он и все, кто останется с ним, будут окружены и безжалостно убиты, как только встанет солнце».

Маниак приказал отправить завоевателям еды и вина с уверениями, что утром гарнизон непременно объявит о капитуляции и передаст новым хозяевам городскую казну. «Но в полночь, – вспоминает Скилица, – когда они напились до бесчувствия и беззаботно уснули, Георгий вышел и убил их всех. Он захватил 280 доверху груженных различными римскими товарами верблюдов. Отрезал убитым носы и уши и отправил императору».

Роман повысил его до катепана (предводителя войска, капитана) Нижней Мидии, расположенной на юго-востоке Анатолии. В октябре 1031 года Маниак снова продемонстрировал свое коварство, подкупив мусульманского правителя Эдессы, чтобы тот передал город в его руки, и с войском всего в четыреста человек даже смог сдержать контратаку сарацинов. Одной из находок было письмо, предположительно отправленное (и подписанное!) королю Абгару V Эдесскому не кем иным, как самим Иисусом за тысячу лет до этих событий. Маниак доставил это письмо Роману в качестве трофея вместе с ежегодным подношением в пятьдесят фунтов золота.

«Я сам его [Маниака] видел и был поражен тем, что природа наградила его всеми качествами человека, рожденного повелевать», – написал Пселл, описывая Маниака практически в мифологических выражениях: десяти футов ростом; голос, подобный грому; силищей своей опрокидывающий стены и разрушающий латунные ворота; быстр как лев; с внушающим ужас хмурым прищуром. «Все варвары трепетали перед ним, некоторые потому, что видели его во плоти, а другие потому, что слышали чудовищные истории о его способностях».

Маниак, которого варяги по непонятным причинам прозвали Гиргир (Gyrgir), начинал строить свою выдающуюся, но изменчивую военную карьеру, которая будет сильно связана с карьерой Харальда. Он будет влиять на Харальда и сталкиваться с ним. Попав под командование Маниака, варяг нисколько не смутился. По словам Снорри, вскоре два лидера столкнулись лбами.

Как он нам говорит, однажды ночью варяги ставили палатки вдоль того берега или озера, который Маниак выбрал себе для лагеря, и он приказал вынуть колья. Харальд ему сказал: «Если ты приходишь первым, то и место для привала выбираешь сам, а мы встаем там, где придется. Но на этот раз иди и найди себе место. На земле греческого императора и свободных людей мы, варяги, служим только императору и императрице, и нам дано право самим выбирать себе командиров».

«Страсти накалялись, – сообщает Снорри, – до тех пор, пока они не схватились за оружие и не были готовы подраться».

Пока всё не зашло слишком далеко, более хладнокровные головы убедили лидеров уладить вопрос с помощью жеребьевки, и не только на этот раз, но и в будущем при возникновении подобных конфликтов. Оба согласились. Маниак поставил метку на своем жребии, и Харальд сказал: «Дай посмотреть, какую метку ты поставил у себя, чтобы я не поставил такую же».

Оба жребия поместили в короб. «Судья» наудачу вынул один и поднял его: «Владелец этого жребия будет вести людей в походе и на море и займет почетное место в гавани и в лагере». Харальд схватил его руку, вырвал жребий и бросил в воду. «Это, – сказал он варягам, – был наш жребий!» Маниак спросил: «Почему ты не дал всем на него посмотреть?» Харальд ответил: «Зачем? В коробе остался жребий с твоей отметкой».

Действительно, на оставшемся жребии была отметка Маниака. Поскольку на первом жребии, который вытянули, была отметка Харальда, варяги всюду получили право выбирать первыми.

Разумеется, Харальд поставил на своем жребии такую же отметку, как Маниак, и все это поняли, но никто не мог доказать. Победа, достигнутая обманом, засчитывалась так же, как и победа, доставшаяся случайно. Именно таким умом восхищались скандинавы, и даже Маниак его уважал. Однако это было не последним случаем, когда пути обоих лидеров пересеклись. «У них было много стычек, – записал Снорри, – но Харальд всегда добивался своего».

В сагах подтверждается, что Харальд отказался давать стратигу полную поддержку в бою под предлогом, что хотел избежать потерь среди варягов, вступая лишь тогда, когда мог добиться почестей. Таким образом, победы ставились ему в заслугу, а за поражения отвечал Маниак. По словам Снорри, очевидно дошло до того, что варяги потребовали поставить Харальда главнокомандующим, пока Маниак не велел ему самому и его людям убираться прочь. «И Харальд ушел из основной армии, забрав с собой варягов».

Византийские источники указывают на другую причину этого раскола. Умения на поле боя имели меньшее значение, чем кровная близость к императору Михаилу и его брату-евнуху Иоанну. Те назначили другого своего брата, Константина Каталлакоса, дуксом (doux) Антиохии – управляющим несколькими фемами. Происхождением он был, пожалуй, еще ниже, чем остальные члены семьи. «Профессиональный попрошайка, – презрительно написал о нем историк XII века Михаил Глика, – который благодаря своему брату Иоанну сблизился с императором [Романом]».

Это не помешало Константину извлечь выгоду из убийства императора, поскольку Орфанотроф даровал ему владения, конфискованные у знатных людей после преследований при смене власти. Современник Глики, византийский летописец Константин Манассия делает вывод, что Каталлакос был «невежественным, подлым, раздражительным и злым человеком». Тем не менее, будучи евнухом, подобно Иоанну, Константин был единственным из братьев императора, который испытывал к Орфанотрофу ядовитую зависть, поскольку, как выразился Пселл, Иоанн «был им больше господином, нежели братом». Поэтому, возможно, он сблизился с Романом, и по этой же причине Иоанн отослал его в далекую Антиохию. В любом случае Константин, безусловно, не хотел соперничать с такими людьми, как Маниак, который в византийской военной иерархии всё еще занимал более высокое положение, чем Харальд.

Маниака перевели из Эдессы. Его губернаторское место занял некто Лео Лепендренос, который, по словам Матфея Эдесского, прежде был армянским палаточным караульным; слухи о его арабском коварстве и боевом мастерстве так испугали Романа, что он сбежал в Константинополь.

Всё это было на руку Харальду. Бывший часовой Лепендренос не был гениальным военным, больше нуждался в варягах и меньше имел над ними власти, официальной или моральной, нежели над их лидером Маниак. А отношения Харальда с императрицей Зоей, неважно, как далеко они зашли, делали его более ценным в глазах Константина.

С Беркри надо было что-то решать. Ни Константин, ни Лепендренос желания действовать не изъявляли, и эту задачу передали патрицию и стратигу-ветерану Никетасу Пегонитасу. В 1018 году, когда у власти еще находился Василий II, Пегонитас выдержал болгарскую осаду Дурреса, главного оплота западной империи на адриатическом побережье, убил короля болгар в контратаке и положил конец той войне. Теперь он мог доказать, что способен не только выдержать осаду, но и успешно ее провести, поскольку, когда все приготовления были завершены, для византийцев настало время наступать. По словам Аристакеса, «перемещая осадные орудия куда требовалось, они начали разрушать городскую стену».

В 1976 году в результате землетрясения магнитудой 7,3 балла с эпицентром в Мурадие погибло почти 160 человек, практически все здания города были разрушены до основания. Тяжелые глинобитные крыши на тонких деревянных подпорках и стены из бутовой кладки и глиняного раствора оказались слишком уязвимыми для землетрясения. Техника строительства и материалы анатолийцев мало изменились за прошедшее тысячелетие, и стены Беркри немногим лучше реагировали на запущенные из катапульт булыжники и огненные шары. Пегонитас с удовольствием обратил в пыль оборонительные сооружения города, а потом отправил войска в город. Скилица обобщил его стратегию словами: «Он провел длительную осаду при помощи варягов и других римских подразделений, в конечном счете штурмом взяв город».

Брать города штурмом было больше в стиле Харальда. Пока пыль еще клубилась перед сломанными воротами и павшими стенами, варяги проталкивались сквозь обломки и обрушивали на язычников гнев Божий и императорский. Если жители Беркри когда-либо слышали истории о Северянине, императорском великане, теперь они узнали о нем правду. Датские топоры рубили размахивающих ятаганами бойцов. Улицы Беркри снова залило кровью. И Алим, и его сын были убиты. Оставшиеся защитники заперлись внутри цитадели, но взмолились о пощаде, не видя другого выхода.

Император Лев в своем труде «Тактика» поощряет великодушие как военную уловку – если бы враги не надеялись на него, то сражались бы насмерть, – а Пегонитас следовал советам из этого руководства. По словам Аристакеса, гарнизону позволили уйти на свои земли, и «с того дня владычеству сарацинов над городом был положен конец».

Таким образом, Беркри вновь стал византийским, оставшиеся территории по верхнему течению Евфрата ждали хозяина. В декабре 1036 года, когда Маниака на их пути не было, сарацины вернулись, как записал Матфей Эдесский:

На Эдессу огромной армией наступали арабы. Они пересекли великую реку Евфрат и, с мечом пройдя по землям, обратили их в рабство. Много христиан пленниками увели в сарацинские земли. Арабы разрушили Алар и Севавераг [современный Сиверек] и заполнили кровью все фонтаны и оросительные каналы. Разорение было настолько велико, что вся земля была залита кровью христиан.

Сарацины начали осаду Эдессы, загнав Лепендреноса со своим византийским гарнизоном в цитадель, и до взятия города оставалось совсем немного, когда дукс Константин привел на подмогу войска из Антиохии, хоть и не в полном составе. Матфей записал: «С мощной кавалерией он достиг города Мелитены [современная Малатья]. Однако он дрогнул и не захотел ввязываться в битву с сарацинами».

К счастью, судьба повернулась иначе. Прежде чем Константина принудили определиться, будет ли он бороться до конца или сдастся, сарацины сняли осаду и ушли. «Византийские войска сделали то же самое. Они не осмелились войти в земли сарацинов. Вместо этого они без боя вернулись домой. На обратном пути они награбили у христиан богатств еще больше, чем сарацины».

Ни в одном источнике четко не указывается, что варяги и тем более Харальд принимали участие в этом освободительном походе, однако варяги представляли собой элитное подразделение, к тому же сражение проходило в Мелитене, а слова о византийских отрядах, грабящих свой же собственный народ, очень напоминают рассказы о варягах. «Харальд добивался победы и грабил везде, где сражался, – говорится в “Саге о Харальде Суровом”. – Он сформировал свою армию и захватил восемьдесят городов: некоторые из них капитулировали, остальные же взял штурмом».

Осталось прояснить вопрос, почему сарацины решили не испытывать Константина на поле боя в Эдессе. Ответ кроется в событиях, происходивших в далеком Каире, которые внезапно стали более важными, чем мелкие стычки на границе с Анатолией, – события, которые повлияют на Харальда и в конечном счете приведут его к славе и власти.

Собор Святой Софии, Стамбул (Emad Aljumah / Moment / Getty Images)

Али аз-Захир, седьмой халиф из династии Фатимидов, в июне 1036 года умер от чумы, не дожив до своего дня рождения – тридцати шести лет. Халифат перешел в руки его сына, аль-Мустансира Биллаха, которому едва исполнилось семь лет. От его имени страной управлял круг советников под руководством визиря Али ибн Ахмад аль-Джарджараи. Можно было бы сказать, что вся власть над халифатом была в руках этого визиря, если бы не тот факт, что в 1013 году прадед аль-Мустансиры, Бешеный халиф аль-Хаким Биамриллах, в приступе гнева отрубил ему обе руки. Берберы, турецкие и африканские работорговцы из армии Фатимидов, слуги (ghoulam; среди которых также было небольшое число свободных русов и скандинавов), всё еще были готовы воевать между собой, и западные провинции империи – Сицилия и Тунис – были на грани отделения. Пока халифат находился в переходном периоде, со стороны аль-Джарджараи было разумно вызвать все войска домой и иметь их под рукой в случае, если кто-нибудь поднимет восстание.

Поскольку сарацинская угроза хотя бы временно отступила, Харальда тоже вызвали обратно. По словам Снорри, «он вернулся в Константинополь со своими людьми и какое-то время оставался там». Его прибытие в столицу подтверждает то, что за год с небольшим он высоко поднялся в иерархии варягов. Подвиги, совершенные в борьбе с сарацинами, доказали его преданность империи. Маниак хотел от него избавиться, а стратиг Константин мог его порекомендовать своим братьям Михаилу и Иоанну, находящимся в поиске предводителя, за которым пошли бы варяги. В столице угрозы восстания не было, но аристократы вновь стали вести игры со смертельными ставками. Подобно аль-Джарджараи, некоторые из них хотели располагать надежными боевыми отрядами, находящимися неподалеку, и Зоя не в последнюю очередь.

Во дворце дела у императрицы не ладились. Орфанотроф в погоне за властью был недоволен кабинетом премьер-министра. Его увечье было препятствием на пути к трону, но не к патриаршему трону Церкви Константинополя. Став патриархом, он мог быть первым из равных ему архиепископов империи. Если церковь возглавит Иоанн, а Михаил – страну, то власть пафлагонцев будет непревзойденной. Патриарх Алексий, который первоначально отказался председательствовать на фиктивной свадьбе Зои и Михаила, также рассорился с землевладельцами, которые скупали недооцененную церковную собственность под видом ее восстановления в полном объеме, но на самом деле просто увеличивали свои владения. Иоанн вступил в тайный сговор с некоторыми нижестоящими архиепископами и митрополитами для того, чтобы сместить Алексия на том основании, что тот был избран не епископами, а назначен императором Василием II – и это было правдой. Однако Алексий указал на то, что если бы его рукоположение было недействительным, таковым бы оказалось и восхождение на трон трех императоров, которых он короновал, а также половина епископов и митрополитов, включая большинство тех, кто пошел за орфанотрофом, должны были бы оставить свои посты. Иоанн был вынужден отступить.

Поняв наконец, что этот евнух был ее препятствием не только на пути к Михаилу, но и к самой империи, Зоя сама организовала заговор, чтобы его убить. Зоя знала, что он принимал слабительное – в те времена это было достаточно распространенным, хоть и неверным и неэффективным средством для лечения целого ряда заболеваний. Она воспользовалась одним из немногих оставшихся в ее руках орудий – своим колоссальным богатством. Она подкупила одного из своих евнухов, чтобы тот, в свою очередь, дал взятку лекарю Иоанна, и он подсыпал орфанотрофу в лекарство яд. Однако слуга доктора предупредил Иоанна о заговоре до того, как он был выполнен. Доктора выставили из города, а поскольку прямого доказательства вины Зои не было, как написал Скилица, «императрица попала под еще большее подозрение».

Харальд не имел с этим инцидентом ничего общего (по крайней мере, его имя никогда не упоминалось в связи с этим), однако в дворцовых играх он понемногу начинал играть некую роль. Если бы дошло до битвы с пафлагонцами, Зое пришлось бы переманить некоторые войска на свою сторону. Близилось время, когда Харальду придется выбирать между преданностью императору или императрице, но прежде чем его верность подверглась испытаниям, события на земле сарацинов снова вышли на первый план.

Статус-кво нарушал мир, а не война. Безрукий фатимидский визирь аль-Джарджараи не собирался вести войну с Византией. В 1027 году, будучи визирем Аз-Захира, он заключил мир с Константином VIII, а в 1037 году, будучи визирем у аль-Мустансира, добился подписания с Михаилом IV тридцатилетнего мирного договора. Договор помимо обмена пленниками (освобождено 5000 мусульман и 50 000 христиан) заключал в себе разрешение византийцам заново возвести храм Гроба Господня в Иерусалиме, который Бешеный халиф разрушил в 1009 году, – что десятилетия спустя послужит главным предлогом для Первого крестового похода.

В связи с этим знаменательным событием для совершения визита в Священный город была собрана целая делегация архитекторов, плотников, каменотесов и других мастеров, в сопровождении священников, епископов и аристократов, стремящихся совершить паломничество. Их должна была охранять варяжская стража.

По крайней мере некоторые делегаты носили королевский статус, поскольку менее знатные члены делегации не могли пользоваться услугами императорской стражи. Если император Михаил принимал участие в этой поездке, то это был бы официальный визит, историческое событие, должным образом освещенное в летописях. Но делегация таковой не была. Никто из византийцев, входивших в состав делегации, даже не был назван по имени (а если и был, то записи утеряны). Но во всей империи было всего три человека, которые были достойны иметь варяжских защитников. В это время обе сестры Зои, и старшая Евдокия, и младшая Феодора, были монахинями и могли претендовать на участие в паломничестве, которое частично было политической миссией, но ни одна из них не была в хороших отношениях с дворцом. Евдокия не могла похвастать таким политическим весом, как Зоя, а Феодора, попросту сосланная в монастырь, совсем не была другом трону. Поэтому представляется вполне правдоподобным, что в путешествие в составе делегации отправилась сама императрица как представительница государства. Кровь Багрянородной в конце концов была более королевской, чем кровь любого мужчины. Более того, у Зои были все причины на то, чтобы уехать из Константинополя, а император Михаил со своим братом-интриганом имели все основания желать ее отъезда. Выжив при несостоявшемся покушении, Иоанн был слишком умен, чтобы полагать, что может изгнать императрицу, даже в монастырь. Любовь народа всё еще была на ее стороне, и в ее отсутствие обожание толпы может быстро поменяться на месть. Однако совсем другое дело, если бы она ушла добровольно…

Поездка в Священный город не вызвала бы никаких подозрений к Зое. При всех ее недостатках у августейшей особы была репутация – истинная или нет – набожного человека. «В этом отношении она превзошла многих мужчин и женщин, – отметил Пселл. – Ее горячее благоговение перед всем, что имеет отношение к Богу, привело ее, так сказать, к соприкосновению с первым и чистейшим светом. Не было и часа, когда она не произносила имени Божьего».

Циники заметят, что у Зои было много грехов для покаяния и что видимая набожность часто отличает лицемеров. В любом случае поездка на Священную землю – не та возможность, которую упустила бы императрица, хотя бы для того, чтобы избежать заточения во дворце. Михаил и Иоанн были только рады ее отъезду, вероятно, надеясь, что она чем-нибудь заболеет в дороге и не вернется. А в подарок почему бы не приставить к охране ее любимого варяга?

Саги прямо говорят, что Харальд лично отправился в путешествие, хотя это занимает всего одну-две страницы – ровно столько, чтобы создать прецедент и продолжить повествование о поздних скандинавских королях вроде Кнуда IV датского или Сигурда I норвежского.

Писцы при этом путаются в датировках, помещая эту поездку после более поздних подвигов Харальда, что идет вразрез с подлинными историческими записями. Вероятно, ранние скальды записали всё неверно, а у поздних писателей, включая Снорри, не было возможности выявить ошибку, и они передавали ее дальше. Однако боевые способности Харальда и его недавнее знакомство с обычаями сарацинов, помноженное на большое уважение со стороны варягов и самой императрицы, сделали его вполне подходящей фигурой для назначения в личную императорскую охрану, особенно для сопровождения в Иерусалим. Орфанотроф, который никогда не пропускал ни одной уловки, увидел в нем идеальную приманку для Зои, чтобы она уехала.

А у Харальда были свои причины посетить Левант. Как говорится в «Гнилой коже», он «желал искупить свои проступки против Господа».