Текст книги "Усмирители"

Глава 12

Приготовление ко сну грядущему отняло у Гейл не менее часа. Лампочка, ввинченная в крышу кабины, продолжала гореть, и я, расположившись на постели в фургоне, с любопытством наблюдал сквозь окошко за происходящим. Когда новичок зеленый впервые в жизни пытается влезть в спальный мешок, это крепко смахивает на цирковую борьбу человека с удавом.

Свет, наконец, потух, и дверь кабины отворилась, и с грохотом захлопнулась, возвращенная на место ураганным ветром. Несколько мгновений спустя Гейл уже колотила в дверцу моего скромного обиталища. Я выдержал приличествующую паузу. Дабы не подумала, будто покорный слуга лишь этого со скрежетом зубовным и дожидался...

Старательно произведя громкий зевающий звук, я с избыточным шумом добрался до двери, поднял ее: петли располагались наверху.

– Держи! – заорала Гейл, кидая мне в руки целую охапку постельных принадлежностей. Перебросив скомканный ворох через плечо, я втянул в машину самое пришелицу.

– Голову-то пригни! Здесь не вестибюль "Paso del Norte". Что стряслось?

– Да там ведь окоченеть впору! – проныла женщина, пробираясь по фургону бок о бок со мною. – И страшно, брр-р-р!

– Предлагались шерстяные носки. Также предлагалось напялить меховой жакет.

– Попробуй, протиснись в мешок, если жакет надела! И попробуй побеседовать с меховым жакетом, если делается жутко в темноте!

Я захлопнул и замкнул дверь, преградив доступ ветру и снегу. Зажег переносной электрический фонарь. Потянул змейку спального мешка, распахнул последний, словно обычное одеяло, набросил на плечи Гейл. Женщину трясло неподдельно. Я принялся отыскивать початую бутыль текилы и пару чашек.

– Мы здесь пропадем! – трагически простонала Гейл, принимая выпивку и осушая вместилище оной одним глотком: – Нам уже не выбраться из этой поганой дыры живыми!

Я засмеялся.

– Побереги дыхание. Из поганой-то дыры как раз и выберемся в добром здравии. Чего не могу сказать о роскошных придорожных мотелях: оттуда нас, по всей видимости, вынесли бы наутро ногами вперед.

– Ноги! – сказала Гейл. – Я себе ноги отморозила! Я произвел короткое исследование и многозначительно закивал:

– О, дело плохо! Гангрена разовьется ровно через полминуты, не позже!

Дабы не изгадить блужданием в снегах свои дивные туфли, Гейл прошлепала по сугробам едва ли не босиком, ибо нейлоновые чулки обувью назвать невозможно.

– Снимай эту мокрую пакость! – распорядился я. Гейл начала было сбрасывать спальный мешок, в который куталась изо всех сил, но тот же час опять затряслась и начала заворачиваться еще плотнее, чем прежде. Верю, ее и впрямь колотило. Не хотел бы я шляться по снегу в чулках, сотканных из паутины.

– С-сним-ми с-сам-м!

Я поднял взгляд. У Гейл достало воспитанности порозоветь. Что выглядело слащаво. Или попросту приторно. До этой самой минуты я еще сомневался – отчасти сомневался – в истинной цели ночного визита. На если партнер – точнее, партнерша – предлагает гамбит, общеизвестный как "помоги-мне-пожалуйста-снять-чулки", следующие десять ходов можно играть по учебнику, и даже не глядя на доску. Взрослая женщина, запертая штормовой ночью в тесном пикапе, наедине со взрослым мужчиной, не изрекает подобной просьбы, не намереваясь немедленно и основательно заняться совокуплениями.

– Разумеется, – ответствовал я. – К вашим услугам, сударыня.

Преклонив колени подле замерзающей бедняги, я расположил фонарь поближе, обеспечил себе достаточное освещение. Приготовил страдалицу к операции. Начал совлекать чулки. Некоторое время спустя Гейл развеселилась:

– Неужто, раздевая женщину" ты способен хранить невозмутимое спокойствие, а, Мэтт?

Похоже, она перестала дрожать. Во всяком случае" осиновым листом уже не казалась.

– А-а-а, понимаю! Ты – железный человек. Бесчувственный зверь, который раздевает, обыскивает, ощупывает, а размышляет при этом лишь об отечестве и долге.

Неторопливо скомкав оба чулка" я швырнул их в дальний угол.

– Следовало изнасиловать? Но это не в моем вкусе.

– Это было бы в моем вкусе, – хихикнула Гейл. – По крайней мере, значило бы: меня воспринимают как женщину, а не просто подозреваемую особь.

Голос ее зазвучал иначе" гораздо мягче и ласковее, нежели прежде.

– Сняв чулки, останавливаться вовсе не обязательно, дорогой. Знаешь сам.

– Ага, – ответил я. – Как не знать.

Наступило краткое безмолвие. Только буря выла и свистела снаружи за стенками фургона. Я глубоко вздохнул и посмотрел на циферблат.

– В чем дело? – резко спросила Гейл. – Чем ты занимаешься?

– Только время уточняю, – промурлыкал я. – Мы с командиром бились об заклад. Порукой – мое честное слово.

Ни о какие заклады я, разумеется, не бился, но фраза прозвучала недурно. А кроме того, я не поклонник соитий по расчету. Иногда идешь на это – если служебные интересы требуют, но именно сейчас они даже не требовали, а вымогали обратного...

– Пять долларов, – произнес покорный слуга. Воспоследовало новое безмолвие, чуть затянувшееся по сравнению с прежним. Гейл заговорила полминуты спустя совершенно бесцветным голосом:

– Пять долларов? – молвила она. – И каков же предмет спора между Макдональдом и Хелмом?

– Соблазнишь ли ты меня до девяти вечера. Это было новой ложью. Конечно, мы с Маком обсуждали подобный оборот затеи, но время" в расчет не принимали, а уж об заклады и подавно биться не собирались.

– Пока выигрываю, – жизнерадостно уведомил я. – Остается меньше сорока минут...

Воцарилось очередное безмолвие. Краткое до чрезвычайности. Я ожидал прыжка, подготовился и успел поймать оба женских запястья. Ногти, ухоженные и острые, остановились в нескольких дюймах о? моей физиономии. Весьма сильная для женщины, Гейл все же понятия не имела, как освобождаться от захвата.

– Полегче, – попросил я умильно, – полегче, ваша неотразимость, будьте столь добры! Иначе сделаю больно...

– Сволочь? – прошипела Гейл. – Скотина! Тварь безмозглая!

– Угу, – согласился я. – Ты не обижайся, Гейл. На самом деле никакого пари не заключалось. Я пошутил.

Женщина тяжело дышала, не отвечая. Следовало продолжить. Оскорбить посильнее.

– Знаешь, этот прием с мокрыми чулками – такой затасканный фокус! А я люблю красавиц, наделенных выдумкой. Изощренных.

– Поганая. Вонючая. Пас-куд-ная ско-ти-на!

Внезапно оборвав эту филиппику, спутница моя совершенно спокойно закончила:

– Не понимаю.

– Перемирие? – предусмотрительно осведомился я. Мгновение спустя Гейл кивнула. Я отпустил ее и дозволил присесть, растирая пострадавшие места, потупя взгляд. Сухой колючий снег, увлекаемый ураганом, стрекотал об алюминий. Пожалуй, подумал я, наутро погода улучшится. Снег, лупящий подобно зарядам заячьей дроби, всегда идет перед самым концом бури.

– Не понимаю, – повторила Гейл.

– В моем возрасте мужчина уже не клюет на дешевые приманки, – назидательно изрек покорный слуга. – Это вредит самомнению. К тому же наличествует иная сторона дела. Повторяю: мы с командиром ни об какой заклад не бились, но возможность подобную безусловно учитывали. Пришли к единодушному выводу: их неотразимость неминуемо возжаждет соблазнить стоеросовую гориллу. Но думали, у тебя достанет разума и опыта разгадать ход наших мыслей самостоятельно.

Гейл облизнула губы.

– Вы учитывали... Пришли к единодушному... Вы действительно держали совет касательно... Да что же вы за люди?

– Прекрати, – сказал я. – И оценя честность противной стороны. И откровенность прими к сведению. Довольно лицемерить, Гейл.

Она поколебалась и произнесла изменившимся голосом:

– Неужто я похожа на дешевую шлюху?

– Едва ли. Просто само собою разумелось: ты ненавидишь нас обоих, а меня в особенности. И неминуемо попытаешься отплатить мерой за меру где-то по дороге, либо чуть позже. А как отомстить мужчине, которого не изобьешь кулаками? За которым, вдобавок, стоит непревзойденная правительственная мощь Соединенных Штатов? Гневная, бранная, зачастую оскорбительная для кого-либо речь.

– Ты занятный субъект, – процедила Гейл. – Хорошо. Но что же дальше?

– Дальше, – лениво протянул я, – несколько часов снежной бури, кромешной тьмы, скуки. Потом – рассвет и затишье. Но касательно скуки – решай сама...

Голова Гейл буквально дернулась. Уставясь на меня в упор, женщина зашипела:

– Не до такой же степени ты обнаглел, чтобы полагать, будто я... после всего....

Покорный слуга хранил молчание.

В скором времени Гейл расхохоталась. По-настоящему, без обиды либо иронии. Ласково, ободряюще.

– К лешему! – сказала она. – Уж во всяком случае, не собираюсь шествовать назад, утопая в трехфутовом снегу! А потом ложиться на ледяное, чугунное сиденье. А если останусь, так или иначе обесчестишь. Рано или поздно. Лучше пораньше: успеем отоспаться.

– Хм! – отозвался я. – Не выношу девиц, возомнивших себя магометанскими гуриями! Хочешь, сам отправлюсь в кабину? Просто, чтобы доказать...

– Не надо, милый, – со смехом прервала Гейл. – Для одной ночи ты уже доказал достаточно много. Почти достаточно...

Глава 13

Я первым долгом ощутил необычайную тишь. Ни звука за стенками фургона, и внутри полное безмолвие. Лишь тихо дышит лежащая в моих объятиях женщина.

– Гейл шевельнулась и теснее прижалась ко мне. За ночь температура упала градусов на двадцать – заурядней шее событие, почти неизменно сопутствующее пролетевшей буре. Я увидел, что в затянутые изморозью стекла вливается бледный свет. Надлежало собираться с духом, выкатываться из-под груды спальных мешков и одеял и заново укутывать Гейл.

Стуча зубами, я напялил шапку, пальто, сапоги, раскрыл саквояж и принялся отыскивать пару перчаток. Запускать остывший мотор будет нелегким занятием...

Перчатки я обнаружил почти сразу и уже взялся было натягивать, когда взор мой упал на маленький незнакомый упакованный в бумагу сверток. На бумаге значилось: "Rodrigues Curios. Juares, Mexico"<"Сувениры от Родригеса Хуарес, Мексика" (исп.)>. Я поколебался, сдернул перчатки долой, раскрыл пакет и обнаружил скрученный рулоном ремень. Прощальный подарок Мака. Мой предусмотрительный шеф наверняка рассудил за благо снабдить работника орудием производства...

Оно выглядело вполне обычным и безвредным. Отличная кожа, тонкая ручная работа, изящное тиснение. И тяжелая изукрашенная пряжка. Тоже вполне безвредная с виду.

Не было здесь потайных кармашков, куда очень удобно прятать бритвенные лезвия. Не было ни гибких, похожих на лобзики, пилок по кожаным краям; ни отравленных игл, выкидывающихся простым нажатием заклепки.

Но пряжечка и впрямь вызывала восторг. Служить она могла на лады многоразличные, по большей части членовредительские либо смертоносные.

Своевременное и угрюмое напоминание: ты сюда не куры строить явился, амуры в снегах затевать...

– С добрым утром, дорогой, – послышался позади голос Гейл. – Что, в самом деле так холодно или просто кажется?

– Гораздо холоднее, – ухмыльнулся я. – Лежи и не вздумай высовываться, покуда не включу печку. Сладко ли спалось вашей неотразимости?

– Отродясь не просыпалась менее неотразимой, – простонала Гейл. – Не выйдет из меня эскимоски! Люблю раздеваться, ложась в постель, никуда не денешься... Что ты разглядываешь?

– Купил на память в Хуаресе.

Лгать оказалось чуточку труднее, чем накануне, и это было признаком весьма тревожным. Я швырнул развернутый пакет на одеяло.

– А, ремешок!

Протянуть руку, взять сувенир и рассмотреть попристальнее значило бы впустить под покрывала струю ледяного воздуха. Гейл решила, что и поглядка – прибыль.

– Не люблю! – скривилась она, – Дурацкие ковбойские ремни по душе только Сэму Гунтеру. Предпочитаю мужчин, которые носят изящные, тонкие, почти незаметные пояса.

– Учту, – осклабился я. – На будущее. Дабы впечатлять, а не отвращать.

Я согрелся довольно быстро, ибо автомобиль пришлось буквально выкапывать из наметенных за ночь сугробов. Дорывшись до капота, я завертел заводной ручкой, запустил и прогрел двигатель. Пикап слегка покачивался, что, вероятно, значило: Гейл отважилась подняться и металась по фургону, одеваясь, точно при боевой тревоге. Но я застал новоявленную любовницу забившейся под развернутый спальный мешок и натягивавшей сухую пару чулок. Сброшенные накануне, заледенели совершенно и смахивали на глянцевые сапоги-ботфорты.

– Говорил же: не высовывай носа, пока не включу отопление.

Ответом была задорная гримаска:

– Не так уж и холодно!

В недвижном воздухе дыхание Гейл напоминало струю пара, валящую из фабричной трубы. Дрожью пробирало при одном взгляде на обтянутые тончайшим нейлоном точеные ноги. Я склонился, пребольно ущипнул женщину за большой палец. Гейл и глазом не моргнула.

– Ничего не чувствуешь? Она встрепенулась.

– Нет... Я...

– Ты – очаровательная и несравненная дубина. Марш согреваться!

Невзирая на вопли негодования, покорный слуга ухватил Гейл за лодыжки, потянул к себе, сгреб в охапку, отнес в уже оттаявшую кабину и водрузил на сиденье.

– Солнышко взойдет, – сообщил я, – снежок подтает. А покуда накидывай жакет, укутывайся и сиди на месте, ежели хочешь покинуть сей гостеприимный край, сохранив полный набор пальцев, не говоря уже об ушах и носах! Чему вас только учили в Техасе? Гейл томно улыбнулась:

– Нынче утром, дорогой, задавать подобные вопросы?

Я принялся было закрывать дверцу, но помедлил. Уставился на Гейл. Нечто изменилось в ее лице. Оно, правда, вышло из ночных приключений безо всякого мало-мальски значащего ущерба – только прическа растрепалась окончательно да румяна с помадой перемешались. И тут я уразумел: изменились очертания губ. Они сделались мягче и привлекательней.

– В чем дело" милый?

– Пустяки. Причешись чуток, а то смахиваешь на скетч-терьера.

Я разжег примус и, наполнив котелок снегом, принялся готовить утренний кофе. Отчего женщина всегда кажется привлекательнее, проведя с вами знойную (в нашем случае – морозную) ночь?

Я нежданно испугался. Я отнюдь не желал, чтобы Гейл Хэндрикс превращалась в славную девочку с мягким рисунком нежных уст. Подобная метаморфоза обрушила бы все наши совместные замыслы. Маковы и мои.

К шоссе вернулись на диво легко и просто. А добраться после этого до города Кариньосо было уже сущим пустяком. Я внезапно припомнил довоенные времена, когда работал репортером в альбукеркской газете. Уже гораздо позже Мак изловил покорного слугу и обучил иному ремеслу... А в те дни я частенько езживал через Кариньосо по весне, когда вереницы придорожных тополей начинают зеленеть, а тамарисковые изгороди покрываются розовыми цветами. Сейчас ни листочка, ни лепестка не замечалось – лишь голые, черные" холодные ветви. Да изъезженные вдоль и поперек в слякоть расквашенные снега.

Пикапу требовалось пополнить бак, а Гейл понадобилось заняться прямо противоположным делом. Ежели надобно облюбовать придорожную бензоколонку, снабженную приличным сортиром, привередливость женщины выходит за все пределы и рамки разумного и безопасного. Гейл была всего-навсего женщиной. Право слово, заведение, избранное моей спутницей, не уступало трем другим, которые мы уже успели миновать, однако я приметила здесь торгуют бензином по кредитным карточкам, И поспешно свернул, прежде, нежели дама успела передумать.

Владелец бензоколонки отставил в сторону широкую снеговую лопату, приблизился, поздоровался. На нем красовались шнурованные охотничьи сапоги и рыжая шерстяная шапка с наушниками. Средних лет, или чуток помладше, хозяин был широколицым веснушчатым деревенским детиной. Большой, точно резиновый, рот имел очертания угрюмые, а тоска в серо-голубых глазах обосновалась пожизненно. Так я подумал.

– Далече путь правите, ребята? – осведомился он. – Поломались али как? Нет, я чаю, эдакая телега не скоро сдаст!

Он одобрительно потрепал мой вездеход по переднему бамперу, обернулся.

– Местечко, что вашей женушке надобно, – аккурат за тем вон углом. Только извольте ключик взять на прилавке, у самой кассы.

Он проводил Гейл печальным взглядом. Взгляд выдавал прирожденного мечтателя, грезящего преимущественно похабщиной. Затем владелец заправочной станции воззрился на меня.

– Вам, сударь, обычного налить?

– Угу.

Свинтив крышечку бензобака, верзила развернул рифленый резиновый шланг.

– Что ни год, – пожаловался он, запуская бронзовый наконечник внутрь отверстия и поворачивая кран, – метели налетают. И всякий раз: "батюшки-светы, мир кончается, светопреставление, караул..." Может, цепи снимем, а, сударь? По дороге бульдозер намедни прокатил, очистил. Все до единого звенья разобьете ведь! А я пятьдесят центов только и возьму.

– Идет – сказал я, топчась рядом и поджидая Гейл.

Та объявилась несколько минут спустя, с кошачьей привередливостью ступая по снегу, дабы не испортить уязвимые чулки и туфли. Гейл произвела необходимый косметический ремонт, подновила прическу, навесила жемчужное ожерелье. Она выглядела хорошенькой и очень женственной, однако я следил за нею отнюдь не эстетического удовольствия ради.

Гейл обнаружила неподалеку – или притворилась, будто лишь сейчас обнаружила, – телефонную будку. Выразительно посмотрела" на меня. Я кивнул. Гейл ступила внутрь кабины, оставила дверь открытой, принялась перелистывать местный телефонный справочник. Порывшись в книжице минуты полторы, обернулась – недоуменная и встревоженная.

– В чем дело? – спросил я, приближаясь.

– Нигде не значится!

– Так-таки не значится? Нет Вигвама?

– Нет Вигвама, – сокрушенно подтвердила Гейл. Почуяла неладное в равнодушном тоне вопроса, вскинула ресницы. Негодующе округлила глаза:

– Ты энал!

– Разумеется. В телефонной книге никакого Вигвама днем с огнем не сыщешь.

– Откуда..?

– Проверено позавчера. Заодно с подробностями твоей прошлой жизни. Да и с некоторыми другими вещами заодно.

Гейл хмурилась, изображала полнейшую растерянность.

– Получается, ты знал? И проделал весь этот путь? И дозволил мне..?

Осекшись, она вздохнула и с неподражаемой – безусловно, деланной – наивностью выпалила:

– Почему же ты не сказал раньше?

– Потому что парадом соблаговолили командовать ваша неотразимость. А покорный слуга числился простым зрителем.

Гейл охнула. Я продолжил:

– Поздравляю, Следовало пойти в актрисы. О, смятние на лице! О, заломленные в отчаянии руки! Любой тот же чае поверил бы, ты и впрямь ожидала увидеть в перечне абонентов огромный, приметный вдалеке вигвам!

Я скривился.

– Отчего бы не расколоться – новое профессиональное выражение в твой блокнотик – и не изложить предсмертные слова сестры честно. И не сообщить, какого дьявола ты изобрела свинячью чушь насчет индейского шалаша?

– Извиняйте, сударь.

Голос прозвучал непосредственно за спиной. Что же, сам виноват: нечего затевать препирательство прямо на придорожной бензоколонке. Но скандал надлежало учинить елико возможно быстрее. Восстановить Мэтта Хелма в неотъемлемых правах невыносимого сукина сына. Мой образ немного пострадал накануне; едва не рухнул нынче поутру. Но теперь я произвел быстрый и капитальный ремонт.

Можно было и обернуться.

– Три восемьдесят за горючее, сударь, пятьдесят центов за работенку с цепями – я их в кузов засунул. И налог, само собой. Итого...

Тупое, веснушчатое лицо говорило: семейные ссоры посетителей – не мое дело. Хотя, конечно, любопытство гложет...

Я вручил детине кредитную карточку. Звук цокающих по асфальту каблуков означал: миссис Хэндрикс опрометью бежала к пикапу, разъяренная, аки тигрица. Дверь вездехода распахнулась и с грохотом захлопнулась опять. Я отправился вослед хозяину бензоколонки – расписаться и получить квитанцию.

– В городе нет заведения, известного как Вигвам? – осведомился я небрежно. – Мотеля, ресторана, чего-нибудь?

– Нетути, сударь. Но в мотеле "Аквамарин" очень прилично. А коли поесть захочется от пуза, отправляйтесь прямиком в "Чолью". Это бар у нас такой...

Я пересек небольшой город и притормозил на шоссейной развилке. Немного поразмыслил и покатил влево. На обочине виднелся знак, извещавший": во время учебных стрельб дорога закрывается, проезд воспрещен. Здесь тоже обретался полигон. Впереди расстилалась широкая, пустынная, укрытая снегом долина.

– Вон та горная гряда, – промолвил я, – называется, если не ошибаюсь, Оскурас. Приютила целую уйму военных объектов. Здесь каждый камешек то и дело объявляют совершенно секретным. А другие горы, которые на юге тонкой полоской виднеются, и есть наши вожделенные Мансанитас.

Гейл не удостоила меня ответом. Слегка покосилась, обозревая окрестности, однако ни слова не промолвила.

– И подземный взрыв, – невозмутимо сообщил я, – состоится на днях, если не будет новых перемен в расписании. Погода, кажется, не слишком благоприятна...

Гейл безмолвствовала.

– За твою повесть об индейских жилищах, дорогая, ни я, ни Мак ломаного гроша не дали с первой же минуты. Но касаемо Кариньосо – иное дело. Больно уж подходящее местечко, чтобы случайно и быстро встретиться, обменяться полученными сведениями. Стоит, родимое, на перекрестке магистральных шоссе, проезжей публикой просто кишит. Легко затеряться, просто ускользнуть от наблюдения, несложно удрать.

Гейл упорствовала в презрении к моей особе. У нее был чудесный профиль: точеный, красивый – только холодный и безжизненный. О таких говорят: медальный профиль.

Я развернулся, покатил назад и принялся колесить по городу. Тремя четвертями часа позднее Гейл испровещилась:

– Можно узнать, в чем дело?

– Разумеется. В юриспруденции существует понятие: "польза сомнения". Оно дает обвиняемому известное преимущество. При отсутствии неопровержимых улик. Я желал бы оправдать вашу неотразимость, а посему, коль скоро невменяемое состояние позади, соизволь наблюдать за правой стороной каждой улицы. Я стану следить за левой. Видишь хоть сколько-нибудь любопытную вывеску – орешь во все горло, а я торможу.

Наконец-то Гейл посмотрела мне прямо в глаза.

– Но...

– Вигвам отнюдь не обязан фигурировать в списке телефонов. Это может быть не мотель и не ресторан, а просто мелкая бакалейная лавчонка, телефона лишенная. А возможно, имеется дом своеобразной постройки, известный в городе как "Вигвама. Всякое бывает.

– Но ты уже сказал... Ты подразумевал ужасные вещи!

– Гейл, – заметил я наставительно, – в нашем деле существует непреложное правило: подозревай каждого, но женщину, с которой переспал, подозревай вдвойне!

– Ты не можешь, не должен думать, верить, будто...

– При нынешних обстоятельствах, дорогая, ничему верить уже нельзя. Как, впрочем, и сомневаться во всем подряд. Прикажешь принимать каждое твое слово как откровение?

Гейл вспыхнула:

– Нет, конечно!

– Умная девочка... Доругаемся позже! Гляди!

– Куда?

– Вон, видишь? Полное собрание служебных экипажей, прямо возле мотеля. Когда мы проезжали Кариньосо полчаса назад, их еще не было... Черт возьми!

– Что случилось?

Голос Гейл внезапно сделался настойчивым, едва ли не умоляющим.

– Старина Ренненкампф собственной персоной. Величайший атомщик всех времен и народов. Я видел десятки фото на передовых полосах... Кажется, его повергли в безмятежное, сосредоточенное раздумье, каковое и приличествует пожилому ученому светилу...

Не стоило тормозить. Надо было промчаться мимо, не пялясь в упор на седовласого старца, брызгавшего слюной от бешенства и за что-то честившего на все корки смуглого человека, застывшего подле грузовика с надписью "Правительственная служба Соединенных Штатов" на борту.

Пожалуй, мне любопытно было узнать: двинется ли Ренненкампф напролом, сквозь непролазные заносы, или намерен выждать; или просто разносит вдребезги очередного беднягу, повинного в том, что не сумел разогнать собиравшиеся тучи поганой метлой... Положительно следовало хотя бы краем уха поймать хотя бы тень бесцветного намека: отложат испытания вновь или ничтоже сумняшеся приступят к ним...

Я поравнялся с бушующим Ренненкампфом, наполовину высунувшись из окошка, остановился и внезапно услыхал визгливый вопль:

– Мэтт!

Вывалившийся из мотеля человечишко замер у порога, разглядывая мою физиономию, а потом рысцой припустил по тротуару. Прямо ко мне.

– Мэтт Хелм! Привет! Как ты сюда попал, шелудивая кляча?

Изо всех вопросов, которые мне желалось бы услышать именно здесь и сейчас, этот безусловно числился последним.