Текст книги "Устрашители"

Глава 9

Вынужден признать: сам несказанно удивился этому. Я откуда-то знал о существовании резких рубящих ударов, знал об их зачастую печальных последствиях, однако вовсе не полагал, будто сам способен сотворить эдакое. Готовился прыгнуть на Траска, оглушить падением сверху, вступить в отчаянную борьбу, а потом исхитриться и прикончить чем угодно – хотя бы той же бутылкой.

Ничего подобного не потребовалось.

Рука орудовала непроизвольно.

Томми рухнул точно подстреленный. Задергался, затрепетал, покуда последние биотоки отчаянно стремились прорваться по разорванным нервным сплетениям. Потом застыл и вытянулся.

Я растер ушибленную ладонь. Ушиб на славу – по всей вероятности, мастером каратэ не числился, кирпичей не дробил. Однако все кости оказались целы. Слава Богу. Теперь – ключ и любое оружие…

Ключ обнаружился там, где и полагалось ему обнаружиться – в кармане Томми. Оружия Траск не носил, я убедился в этом уже давно, и все-таки тщательно обыскал поверженного. Ни револьвера, ни завалящего ножа. Томми ведь и на службе держали за умение укрощать буйствующих маньяков голыми руками… В лечебнице для душевнобольных психопату не предоставляют возможности случайно сделаться вооруженным психопатом. Только внешняя стража – последняя, так сказать, линия обороны – имела право разгуливать с пистолетами в кобурах.

Я забрал у Томми бумажник, справедливо полагая, что собственный мой кошелек валяется неведомо где, а для бегства, если удастся вырваться вон отсюда, понадобятся деньги. Забрал – и ощутил себя мародером.

Уже отмыкая дверь, покорный слуга задержался на минуту. Что-то на дне сознания твердило: способен это проделать – умей и на итоги работы своей поглядеть.

Бедняга Томми.

Всегда отыскиваются хорошие парни, которые по несчастью либо невезению связываются с мерзавцами. Воюют на неправильной, так сказать, стороне. Возможно, мне лишь почудилось, однако на мальчишеской физиономии Траска сохранилась гримаса удивления и упрека.

Нет уж, к лешему! Я предупреждал честную компанию, и Томми при этом присутствовал. Я дал всей местной сволочи полную возможность отпустить меня подобру-поздорову, не правда ли? А ежели упорствуешь в намерении замыкать неповинных людей и день за днем поджаривать их на электрическом столике, будь любезен и последствия расхлебывать.

Коттедж «Гиацинт» состоял из моих вышеупомянутых апартаментов и небольшой комнатки для сиделки либо караульного. Наличествовала еще одна маленькая, совмещенная с клозетом, ванная. В ней обнаружилась одежда – моя собственная и особая, санаторная, включавшая несколько прелюбопытнейших длинных рубах, снабженных прочными брезентовыми завязками. Также нашлись две пары костылей – алюминиевая и деревянная. То ли обитал здесь полоумный калека, то ли дожидались такового – не знаю.

Алюминиевая пара была чересчур легкой и в качестве оружия не годилась никуда. Я разобрал деревянный костыль, с негромкими проклятиями ухитрившись отвинтить гайки и отделить нижнюю опорную часть. Отодрал резиновый наконечник.

И получил в распоряжение увесистую, прочную, почти двухфутовую дубинку. Что ж, весьма недурно…

Я облачился. Было немного странно вновь ощущать себя в человеческом платье, с однодневным перерывом провалявшись в больничной пижаме битых три недели. Ни плаща, ни дорожной сумки отыскать не удалось.

Я неохотно отбросил пиджак, предварительно вывернув карманы. По счастью, костюм, купленный Китти перед вылетом из Принца Руперта, включал достаточно теплый и достаточно темный джемпер-"водолазку". Натянув его, я рассудил, что воспаления легких, пожалуй, можно и не слишком опасаться.

И все же задрожал, выйдя наружу, когда меня объял прохладный и влажный ночной воздух, витавший за порогом. Должно быть, купание в проливе Гекаты привило мне пожизненную тягу к теплу и сухой одежке. Стоял темный вечер, однако прожекторы светили вовсю – хоть ночной футбольный матч затевай! Легкий туман искрился десятками радужных вспышек. Ни уголка, в котором я мог бы затаиться и спрятаться в тени.

Черт с ним, с уголком. Человека, двигающегося крадущимися перебежками, тот же час обнаружит любой и всякий соглядатай. Куда остроумнее просто шествовать напрямик, по своим делам, ни от кого не таясь. Что бросается в глаза, того не замечают. О, многомудрый Эдгар Аллан По!

Я двинулся небрежно и развязно, помахивая костыльной палкой точно стеком.

В это время суток пациентам уже не полагалось выходить на прогулку. Сейчас они либо питались в общей столовой, либо занимались тем же в гордом одиночестве, по своим палатам – в зависимости от состояния, поведения или склонностей.

Охранников тоже не замечалось. Уложив Траска, я должен был по-настоящему стеречься лишь одного служащего. Остальные плевали на обитателей «Вербены» и «Гиацинта» с пожарной каланчи. Равно как и на людей, приглядывавших за оными обитателями. Эти два коттеджа заработали кличку «гадюшников», ибо там содержали буйных, злобных, утративших облик людской выродков – успевших зачастую натворить леденящих душу дел.

Я судил со слов покойного Томми. Однажды он пожаловался на презрительное отношение сослуживцев:

– Считают, понимаете ли себя высшей расой! Только потому, что сами возятся с пропойцами да наркоманами, а нам выпадает стеречь насильников и потрошителей!

Гадая, не умудрился ли в позабытой прошлой жизни сам кого-нибудь ненароком выпотрошить, покорный слуга узрел приближающегося по дорожке Дугана.

* * *

Первым порывом было спрятаться, нырнуть в заросли, но я сдержался. По сути, мне очень повезло: застичь сукина сына вот так, на открытом пространстве, лицом к лицу. Будь иначе, довелось бы все время озираться, беречься, выслеживать, подстерегать – покуда не обнаружил бы и не уничтожил. А еще, господа хорошие, учитывая дугановскую натуру (к этой минуте я вполне мог считаться просвещенным экспертом по дуганам), мерзавца можно было урезонить навеки более быстрым, надежным и действенным способом, нежели спрятаться в кустарнике, а потом выскочить у него за спиной и крикнуть: «Пиф-паф».... Я невозмутимо шествовал навстречу.

Дуган шагал с подносом в руках. Как по-дугановски! Нести пациенту – или узнику – поесть получасом позже положенного срока? И чисто по-дугановски он повел себя, завидев субъекта, которому ни при каких условиях не следовало разгуливать по санаторию – тем паче в эдакое время. Мой добрый и ненаглядный Дуган даже не помыслил поднять тревогу.

На это я, собственно и рассчитывал. Дугану – самому Дугану! – охрану звать? Что он – своими силами не справится?

Паскудник определил поднос на ближайшую скамью, и двинулся ко мне, засовывая руку в задний карман брюк. Револьвера там, вероятно, не имелось: я ни разу не видал и намека на курносый крупнокалиберный кольт, под прицелом коего ехал сюда. Но, опять же чисто по-дугановски, вопреки всем разумным правилам парень таскал при себе кое-что, помимо носового платка и бумажника…

Оттопыренный неведомым бесформенным комком карман я наблюдал ежедневно, только определить содержимого никак не удавалось. Теперь оно возникло на свет электрический. Разумеется. Тонкий, тяжелый, гибкий резиновый кистень, нечто промежуточное между плетью и вульгарным отрезком освинцованного кабеля. У нас в Америке такая вещица именуется «черным Джеком», а британцы употребляют слово «кош» – только не спрашивайте, где я слыхал британское название, ибо сам не помню.

– Куда, прах побери, движемся? – полюбопытствовал Дуган, когда мы остановились, разделяемые примерно десятью футами пространства. – И где Томми?

– В лучшем мире, – отозвался я. – Или в худшем. Бедный Томми!

Физиономия Дугана переменилась. Глаза нехорошо сузились. Ежели бы эта особь умела сожалеть о ком-либо, кроме себя, я сказал бы, что потряс негодяя. Мелькнула мимолетная мысль: а какого, собственно, свойства были у ребяток отношения? Впрочем, половая жизнь санаторного персонала не касалась меня, а уж сейчас – и подавно.

Дуган заговорил грубо, точно силы в собственной свирепости черпал:

– Гребаный и ахнутый лгун! Томми не Мохаммед Али, не Теофило Стивенсон, да только такого чокнутого мозгляка Томми бы… Я вздохнул:

– Дуган, ты слишком громко щелкаешь челюстью. И слишком громко хлопаешь своей мухобойкой по ладони. Драться будем или надеешься, что я умру от страха?

– Ну, если просишь, подлюга, – прорычал Дуган, – так и быть, ублажу!

Он скользнул вперед, пригибаясь, делая короткие обманные движения «черным Джеком». Покорный слуга неловко поднял дубинку, словно собаку пытался напугать, шарахнулся. Дуган заржал и взялся наступать гораздо увереннее. Беспомощно взмахнув деревяшкой, я отскочил, когда противник со свистом полоснул воздух своей резиновой дрянью.

Пора было неуклюже споткнуться. Что я и проделал. Дуган загоготал сызнова и ринулся на меня, словно мартовский кот на заблудшую киску. Я выпрямился, одновременно поворачиваясь боком, согнул ноги и с довольно приличной фехтовальной сноровкой пырнул противника в глаза. Человек ростом шесть футов четыре дюйма, идя на глубокий, полный выпад, имеет немалое преимущество перед более приземистым неприятелем, даже если вместо рапиры вооружен относительно короткой палкой.

Дуган отпрянул, непроизвольно вскидывая руки. Надлежащего приема я не помнил, но вспомнило само тело. Боевой конец дубинки прянул вниз и ткнул парня в солнечное сплетение, а я подкрепил удар всеми своими ста восемьюдесятью фунтами веса. И, забавно, все пытался вызвать в памяти итальянское название этого приема, впервые изученного, как сообщил мозг, в школьном спортивном зале, пока я был еще безвредным юнцом, помешанным исключительно на фотографии да автомобильных гонках…

Юнцом я не был уже давным-давно, и безвредности заметно поубавилось. Дуган буквально переломился пополам, прижимая руки к животу; повалился на колени, выблевал. Несколько секунд я созерцал его, а затем решил, что рисковать собою ради подобной сволочи, милосердно связывая мучителя и оставляя валяться в кустарнике, попросту глупо. Он мог отдышаться, извернуться, высвободиться и поднять все осиное гнездо. Дугану явно не было ни малейшего резона продолжать существование.

Правая рука моя отнюдь не успела оправиться после соприкосновения с шейными позвонками Томми Траска, и ни о каком каратэ – пускай даже неумелом – речи вестись не могло. Я критически осмотрел дубинку и решил не рисковать удобным и надежным оружием, вполне способным поломаться при ударе по твердокаменному дугановскому черепу.

Я обошел прилежно пытавшегося продохнуть подонка, склонился, запустил руки ему под мышки, положил обе ладони прямо на затылок, переплел пальцы и надавил изо всей силы, применяя старый, добрый, классический и весьма опасный двойной нельсон. Дуган зарычал от боли. Я нажал сильнее, послышался хруст.

– Прощайте, сударь, – выдохнул я, распрямляясь. – Не говорите, что прием запрещенный: просто на ковре его не доводят до логического завершения…

Отобрав у мертвеца бумажник и, разумеется, «черный Джек», я оттащил тело в ближайшие кусты, хорошенько спрятал. Среди трофеев оказались также ключи – большая увесистая связка.

Поднос надлежало отправить вослед несостоявшемуся официанту: еще, не доведи Господи, заметят и призадумаются… Кто-то нынче уснет натощак… И тут же я призадумался сам.

Поднял крышку блюда, узрел содержимое. Точно та же безвкусная, жиденькая, никчемная размазня, коей пичкали меня самого на протяжении нескончаемо долгих пыточных дней. Чуть ли не пища хамелеона.

Так-с. Получается, покорный слуга – не последняя радость милейшей докторицы…

Я проворно пригнулся, притаился близ кустов. Из ближайшего коттеджа выступила фигура в белом халате, несшая поднос уже очищенный и опустошенный тамошним постояльцем. Фигура проплыла к главному корпусу и скрылась внутри. Как именно звался покинутый санитаром домик, я не помнил, да и знать не желал. Ибо внезапно сообразил: когда я выскальзывал из «Гиацинта», в решетчатых окошках «Вербены» горел свет.

Покуда своих забот был полон рот, я не задумывался об участи человека, содержавшегося в окаянной «Вербене», служившей точно тем же целям – лечебным и преступным, – что и мое постылое обиталище. А, собственно, почему это должно беспокоить сейчас? Уж забот-то никак не убавилось, они только сделались иными! Санаторий кишит сумасшедшими; возможно, для разнообразия, в коттедже замкнули настоящего буйного маньяка. На вполне законных основаниях, и лечению подвергают вполне законному; а я ухлопал Дугана и оставил пациента голодным… Ведь не одними же пытками, черт возьми, промышляет несравненная Элси Сомерсет? Ведь и лечит иногда по-настоящему?

Я поколебался, глубоко вздохнул и зашагал в обратном направлении.

«Вербена» была крупнее «Гиацинта» и располагала двумя комфортабельными палатами, разнесенными по противоположным крыльям строения. Окна ближайшей оставались темны. Крадучись, я обогнул коттедж и достиг, наконец, окна освещенного.

Занавеску спустили, но Дуган любую работу исполнял по-дугановски и небрежно оставил двухдюймовый зазор между тканью и рамой. Осторожно приникнув к стеклу, я увидел женщину в измызганном больничном халате, изможденную, тощую, скорчившуюся на стоявшем в углу стуле. Незнакомка. Совершенная незнакомка.

Но пациентка перекатила голову, повернулась профилем и, присмотревшись, я чуть не свистнул.

Заморенная, замученная, затравленная донельзя, в комнате сидела Китти Дэвидсон.

Глава 10

Этого осложнения мне вовсе не требовалось. Возникла задача, решать которую не было ни желания, ни времени. Да и, по чести говоря, с какой стати решать вообще? Кто, спрашивается, заманил меня в западню, отдал в лапы Дугану и Льюису, проводил до самых дверей проклятущего санатория?

Ясновидящего звать было незачем. Отчаявшись выудить из меня требуемые данные, доктора Альберт и Элси обозлились и решили выместить собственную беспомощность на соучастнице. А покорному слуге оставалось лишь чуток задержаться перед грядущей нелегкой дорогой и усладиться, глядя на Иуду в юбке – виноват, в халатике, – получающую свои тридцать сребреников (хотя, вероятнее, платили ей сто пятьдесят – вольт).

Съежившееся, беспомощное, ко всему безразличное существо тупо смотрело в потолок, даже не трудясь откинуть с лица грязные, перепутанные пряди волос. О, восстановленная справедливость!

Беда заключалась в том, что открытие мое ни в какие ворота не лезло, и ни в какие рамки не втискивалось. Ежели Китти впрямь была заодно с Альбертом и Элси (любопытно, в чем же именно?) – а только это и оставалось предполагать после ванкуверской западни, – чего ради укладывать ее на электрический стол? Багровые полосы на запястьях и лодыжках не оставляли на сей счет ни малейших сомнений. У меня самого наличествовали такие же, но уже начинали понемногу бледнеть.

Блюдо, несомое в «Вербену» новопреставленным Дуганом, тоже могло назначаться только пытаемой.

И все же, все же… Ну, взбесились, голубчики, ну, решили сорвать зло на самой мелкой сошке… Ведь это очень просто сделать сотнями способов – куда более простых и мучительных, между прочим. А допрос по правилам психиатрической науки свидетельствовал: у ребяток по меньшей мере возникли сомнения в надежности Китти. Что могло возникнуть в их ущербных головах по мере крайней, покорный слуга даже не гадал.

Если Китти полностью и всецело на их стороне, достаточно просто спросить и получить ответ. Значит, либо не верят, либо предполагают, что девушка замкнулась и скрывает что-то важное. Будучи сам на девять десятых лишен памяти, я, вероятно, тоже не отказался бы разузнать, о чем это изволит безмолвствовать неверная суженая.

Как бы там ни было, Китти наверняка знала нужное мне имя и нужный телефонный номер.

Ключи Дугана открыли вашему покорному доступ в здание и дозволили проникнуть в палату. Или Китти впрямь не слышала, как отворилась дверь, или тщательно притворилась, будто не слышит. Неудивительно, ибо наверняка приняла меня за Дугана, приволокшего жидкий бульон и безвкусный фруктовый сок. А покойник навряд ли вызывал у молодых девиц желание бросаться себе на шею и потом прыгать до потолка.

– Китти, – позвал я.

Голова девушки повернулась. Полубессмысленные глаза устремились на меня, словно бедняга хотела сообразить: где я видала эту физиономию раньше?

– Просто конфетка, – уведомил я. – Безумная Офелия. Немножко слюнок на подбородок, дорогая, – и картина хоть куда!

Голова взметнулась. Глаза ожили, узнали, засверкали бешенством.

– Ты, – прошептала Китти, – ах ты… гнусный скот! Я успел ухватить ее за обе кисти и уберечь свое лицо от весьма глубоких царапин. Я ничего не задолжал этой особе – разве только приятную неделю в пыточной камере, – но все едино, приятно было удостовериться, что подопытный человек еще способен яриться и драться.

Доктор Элси не успела включить реостат на полную катушку.

– Спокойствие, – промолвил я, – сохраняйте спокойствие. Обидеть не желал, просто хотел вывести вон из дурацкого ступора. Где твоя одежда?

Китти прекратила драться, я разжал пальцы, девушка уставилась на меня хмуро и недоуменно.

– Тебя… отпустили? За здорово живешь взяли и отпустили? Нас отпускают?!

– Нас? – ядовито переспросил я. – Что такое нас? Ты вообще-то на чьей сторонушке, девица-краса?

– Да на твоей! Понимаешь…

– Великолепно доказала верность и приверженность союзнику. И жениху, кстати. Она вспыхнула.

– Да! Да! Конечно! Только потому, что… И теперь ты уверен… Ох, прости, в голове мутится!

Китти покачнулась, я умудрился подхватить ее, не позволил упасть.

– Мне мозги наизнанку вывернули, оба этих зверя – чудовище в белом халате и Дуган! И машина! Проклятая пыточная машина! Становишься куклой, беспомощной тварью, которая дергается на веревочке… на проводе!.. Поль, уведи меня, забери отсюда, забери! Пожалуйста! Я не выдержу больше! Я не выдержу больше!

Довелось опять подхватывать бывшую невесту. Китти принялась рыдать.

– Ну-ну, – произнес я примирительно. Минуту спустя она застыла в моих объятиях, напряглась, подняла полные ужаса глаза:

– Тебя не отпускали, верно? Ты бежал! А эта гадина Дуган вот-вот явится, ужин притащит! Он уже запаздывает. Быстрее, нужно успеть, пока…

– Позабудьте о Дугане, сударыня. Мы с ним уже побеседовали не без приятности. Покорный слуга смиренно умолил голубчика не являться. Ни сегодня, ни завтра – никогда вообще.

И, прежде нежели Китти успела перебить, я продолжил:

– Но прежде, чем вырваться со мною вместе в туман и холод, изволь ответить на несколько вопросов – и правдиво, заметь. Ежели ты на моей стороне, какого лешего приволокла меня сюда при содействии милой хромированной «Астры» тридцать восьмого калибра?

– Астры? Ах, да, пистолет…

– Он самый, – подтвердил я. – Он, родимый.

– Я не хотела, чтобы он делал это, – сказала Китти, по-прежнему прижимаясь ко мне. – Пыталась убедить, отговорить…

– Кого? Она поколебалась.

– Ты уверен, что… Дуган сюда не придет? Я дрожу, даже когда он приносит ужин, а теперь…

– Пояснил ведь: забудь о Дугане. Кто велел отвезти меня в санаторий?

– Человек из Вашингтона… Умоляю, давай поговорим позже! Уведи меня куда-нибудь!

– Какой человек из Вашингтона?! Китти всхлипнула:

– Тот… самый… на которого ты работаешь…

* * *

– Ты велел мне тотчас обратиться к нему, если стрясется неладное… И я обратилась… Обратилась. После катастрофы набрала названный тобою номер…

– Говори.

Китти назвала. Я заставил ее повторить еще раз и успокоился.

– Понятно. Имя человека?

– Полного имени я не знаю. К нему обращаются просто «Мак». Милый, пожалуйста, пожалуйста, уведи меня! Хотя бы платье разыщи, чтобы я могла одеваться и рассказывать одновременно!

– Стало быть, Мак, на которого я работаю, – задумчиво произнес покорный слуга, – распорядился бросить меня волкам на съедение… Славный малый.

Китти высвободилась и отступила. Заговорила очень быстро, словно боялась не успеть:

– Он сказал: это прискорбное, и все же неизбежное решение; сказал, тебя учили противостоять… нажиму. Сказал, это единственный способ узнать, где находится… логово. А мне велел досконально повиноваться приказам противников. Иначе полностью потеряю их доверие, и вся работа полетит кувырком, пойдет насмарку. Если бы… если бы я не вручила тебя Дугану, попыталась уберечь, они тут же поняли бы: я вовсе не приверженка великой цели, ради которой заплатил жизнью мой муж!

Китти беззастенчиво утерла нос рукавом халата.

– Ну разыщи же хоть что-нибудь вместо этого грязного рубища! Дуган, кажется, вынес мои вещи в соседнюю комнату… Ну, пожалуйста!

Я впервые услыхал о том, что целомудренная Китти успела изведать супружество, но время для естественных расспросов было неудобным. Точнее, времени вообще не было. Китти глаголила сущую, золотую, девяносто шестой пробы истину: следовало уносить ноги. Покорный слуга оставил без присмотра двух свежеиспеченных мертвецов, и обнаружить их могли с минуты на минуту.

– Разумеется, – признал я. – Потерпи чуток, сейчас отыщу.

В маленькой комнате надзирателя, меж разнесенными по сторонам коттеджа палатами, я наткнулся на шкафчик, содержавший розовый брючный костюм Китти, ее туфли, а также весьма тонкое, кружевное и любопытное белье, которого я не удостоился чести видеть раньше, в клинике Принца Руперта. Когда я вернулся, Китти отсутствовала. То есть в палате отсутствовала. Из ванной доносился шелест включенного на полную мощность горячего душа.

Хм! Ежели дама способна волноваться по поводу своей телесной чистоты, особо волноваться о самой даме отнюдь незачем. Я толкнул дверцу и застал Китти в чрезвычайно пикантном виде. Но при нынешних обстоятельствах мне было вполне безразлично, являет невеста ослепительную наготу, подобно Афродите Андиомене, или предстает закованной в стальные латы, на манер Жанны д`Арк.

– Разреши узнать, какой именно цели?

– Что? Китти потянулась к полотенцу.

– Твой муж заплатил жизнью во имя великой цели, верно?

Китти яростно вытирала волосы.

– Да ради ПНП окаянной погиб! – ответила она с раздражением. – Партия народного протеста, будь она четырежды неладна! Что, не слыхал?

– А-а-а! Шайка, подкладывающая бомбы на паромы и в тому подобные многолюдные места?

Китти кивнула. Я подытожил имевшиеся данные:

– Получается, муж состоял членом достойной сией организации, пал при выполнении революционных обязанностей, а ты внедрилась в банду? Я верно рассуждаю?

– Вполне. Эти скоты убили Роджера. О, да, мне внушали, будто смерть мужа приключилась в итоге несчастного случая, недосмотра или просчета – не помню. Твердили, что Дэн Маркет оплошал. И я, конечно, притворилась, разыграла доверчивость, всплакнула… Видишь ли, Роджеру и они сами, и вся их мерзость уже поперек глотки стояли! Он собирался… как вы, американцы, выражаетесь? – выдать ПНП с потрохами. И, конечно, отступника немедля обезвредили. Вот я и решила собрать нужные доказательства… втеревшись в славные ряды…

Отшвырнув полотенце, Китти ухватила со стеклянной полки над умывальником расческу и принялась, охая и морщась, распутывать и приглаживать влажные пряди.

– Роджер погиб на востоке, в Торонто. А меня, разумеется, отрядили к западному побережью, дали несколько ничего не значащих поручений. Девочка на побегушках… Проверяли надежность новообращенной. Но, увы, так и не поверили полностью; никогда, пожалуй, не поверили бы. Я поняла: собственными силами не справлюсь. Потихоньку позвонила одному из следователей, опрашивавших меня после того… взрыва, офицеру королевской конной. Россу. Да ты видал его в Принце Руперте! И попросила защиты и помощи.

– По каковой просьбе тотчас получила в подарок меня?

– Да, прислали тебя. Знакомиться, конечно, довелось очень осторожно, очень осмотрительно и очень случайно, чтобы подозрений не вызвать.

Расческа лязгнула, шлепнувшись на мокрое дно эмалированной ванны.

– Скажи, – проныла Китти, – какого лешего я тревожусь о волосах, если бежать нужно? Где мои?.. А, спасибо!

Она внезапно хихикнула:

– Из вас получилась бы отличная служанка, мистер Мэдден! Что, изрядный опыт имеется?

– К несчастью, не помню, – осклабился я. – Но сдается, сударыня, все вышеизложенное можно было и чуток раньше поведать олуху несмышленому, а?

– В палате Принца Руперта? Там… там же микрофоны стояли! Как их, бишь, называют? «Жучки»?

– "Жучки", – подтвердил покорный слуга. – Но ведь на реактивных самолетах ни жучки, ни тараканы, по-моему, не водятся?

Китти неловко потупилась.

– Человек из Вашингтона, Мак, пояснил: тебя преднамеренно вручают противнику, и чем меньше ты будешь знать, тем лучше.

– О, старый добрый Мак! – вздохнул я. – Видимо, чертовски заботливый субъект. А что общего с нашим делом у китаянки Салли Вонг?

– Ты работал с нею над иной версией того же задания – только нить, похоже, завела в тупик. Тогда Поля Мзддена отозвали и приставили караулить мою особу.

Отлично. Угроза с Востока миновала, раскосые орды не пойдут на приступ городской стены. Учитесь на ошибках, мистер Хелм.

Китти застегивала блузку. Я протянул розовые брюки, женщина проворно скользнула в них.

– Предположительно ты был заезжим репортером, помешавшимся на зверюшках и птичках, – произнесла она, затягивая «молнию». – И бросил бедную китаяночку, повстречав неотразимую красавицу европейского склада. Влюбился по уши с первой же встречи… Избитый прием, но, кажется, сработал недурно. Джоан Маркет, безусловно, учинила мне допрос и осталась довольна ответами. Потом стряслась катастрофа, и человек из Вашингтона велел внезапно прозреть, уразуметь: я наткнулась на подлого, двуличного агента специальной службы… И велел объявить об этом в ПНП. Дескать, обольстил беднягу, выдав себя за безобидного фотографа, но теперь заплатит!

Невзирая на влажные, неопрятные волосы, измятый костюм и совершенно изможденный вид, она внезапно сделалась прежней игривой Китти:

– Э-эй, воробе-ей!

Девица возвращалась к бытию с похвальной скоростью, однако место для флирта избрала предурацкое. Равно как и ваш покорный слуга избрал идиотское место, чтобы выслушивать подробные повести о собственном и чужом прошлом – но предвидеть, как повернутся события через полчаса не мог никто, а я предпочитал орудовать, хотя бы приблизительно представляя общую обстановку.

– Маркет. Какая такая Джоан Маркет? И кем числился Дэн?

– Где мои туфли? А, поставь сюда. Спасибо. Китти ухватила меня за руку, сохраняя равновесие, и поочередно протиснула босые ноги в изящную обувку.

– Джоан Маркет – женщина, ходатайствовавшая за меня перед руководством ПНП, когда убитая горем жена Роджера Дэвидсона попросилась в их шайку. Чистейшей воды хиппи: растрепанная, грубая, вечно таскающая джинсовую юбку. Чрезвычайно подозрительна по отношению к любому. Но именно мне-то и нетрудно было убедить стерву, будто жажду подхватить оброненный мужем, однако по-прежнему пылающий факел свободы. Ибо ее собственного супруга – Дэна Маркета – разнесло в клочки вместе с Роджером.

Китти протиснулась в розовый джемпер, выпростала из-под воротника волосы, рассыпала по плечам, дабы сохли побыстрее.

– Давай уходить.

– Постой. Где ты оплошала? Как угодила сюда?

– Да говорю же – не доверяли мне! А после амурной истории с американским агентом и вообще верить перестали. Уж не знаю, на кой ляд понадобилось Маку, или как его там, называть по телефону твое настоящее имя… Когда я отыграла положенную роль, доставила тебя в санаторий, они, должно быть, сочли, что мавр сделал свое дело и может уходить… Но сперва решили выяснить в точности, на кого работала Китти Дэвидсон. Я… я все им выложила, Поль! Все до последнего словечка! Я ухмыльнулся:

– Теперь их стало двое. Запомни, крошка, под настоящими пытками разговаривают все без исключения. Любые россказни, утверждающие иное – бред, сочиненный безмозглыми пропагандистами, которые создают несуществующий в действительности идеал бойца, подпольщика, диверсанта. Человека, способного не сломаться при умелом нажиме, в природе не существует. К сожалению, твой покорный наотрез не помнил главного, что интересовало эту мразь. Вальтерс, Вальтерс, Вальтерс… Черт возьми, дался им этот Герберт Вальтерс!

– Конечно! Вальтерс был одним из главных заправил, присутствовал на каждом заседании Совета. И знает – знал – обо всех подробностях следующей операции. С минуту я размышлял, потом негромко присвистнул.

– Ты меня просветила. Значит, готовится очередной фейерверк? И ежели исчезнувший Вальтерс угодил в лапы окаянным капиталистам, праздник доведется либо перенести, либо отменить начисто… Ну, разумеется! Ребятам нужно удостовериться в собственной безопасности, прежде нежели отправить к праотцам десятка три неповинных людей… Ох и подлая же публика революционеры! Место и время взрыва тебе, конечно же, не сообщали. Китти помотала головой:

– Господи помилуй! О подобных вещах даже эти чудовища в белых халатах ни сном ни духом не ведают! Лишь наивысшее руководство, наикрупнейшие шишки! А я была только новичком, даже испытательного срока не отработала… Поль, Бога ради, поторопимся! Здесь жутко!

Я кивнул.

– Отставить разговорчики, приготовиться к побегу, ремни подтянуть, оружие проверить… Кстати, об оружии. Твой пистолет, разумеется, отобрали. Придется раздобыть замену.

–Где?

– У охранника, больше, кажется, негде. Нападать на караульного у парадной двери – затея гиблая: вокруг шляются стада наркоманов, алкоголиков и обычных психопатов, да и персонал еще не спит. А вот человек, совершающий вечерние обходы, шляется по тихим, пустынным аллеям в одиночку. И, если не ошибаюсь, довольно скоро двинется в путь, начиная от коттеджа «Астра». Поблизости произрастают чарующе дивные, росистые кусты благоуханных сиреней… Там и засяду… Вырваться хочешь? От пыток избавиться хочешь?

– Да…

– Стало быть, запомни крепко: скажу «замри» – замрешь, даже утопая по колено в грязи и захлебываясь дождевыми струями. Замрешь и не шелохнешься. Кроме того, будешь беспрекословно повиноваться любым и всяческим распоряжениям иного свойства. Спасение лишь в этом. Уразумела?

Хорошенькая физиономия Китти сделалась еще бледнее прежнего, и все же ответ прозвучал убедительно:

– Постараюсь, Поль. Изо всех сил постараюсь.

* * *

Предприятие оказалось куда проще, нежели я рассчитывал. Туман, как и следовало ожидать в этом благословенном климате, сменился ливнем. Охранник, плотный мужчина средних лет, натянул длинный, толстый резиновый плащ, тускло блестевший при свете прожекторов. Плащ не то чтобы шелестел, даже не поскрипывал, а просто гремел при каждом шаге. Санаторный страж, пожалуй, не услыхал бы и нападающего носорога. Да и подвижности эдакий дождевик ему не прибавил, когда покорный слуга прыгнул сзади.

Первый удар дугановского «коша» сшиб с мужчины форменную фуражку и поверг его на четвереньки.