Текст книги "Палачи"

Денисон осклабился:

– Нет, но у паренька из ОНЕКО весьма загребущие лапы и вместительные карманы... Твой новый приятель, Норман. Пожинает урожай на всякой ниве, ни единым колоском не брезгует... Олух. Я, конечно, вряд ли вправе хулить ближних за пристрастие к деньгам, но безмозглый хорек до сих пор не осознал, с кем связался, утоляя природную жадность... Он обходится недешево, зато рассказывает немало.

– Слоун-Бивенс подмогу попросить успел?

– А это – вторая причина, по которой можешь ничего не опасаться здесь, – ответил Денисон. – Три уголовных мордоворота уже торопятся по вызову Эльфенбейна, и пока не прибудут, ученое светило воздержится от глупостей.

– Уразумел.

– Здесь ты царь и бог. Но уже в Свольвере вполне можешь рассчитывать на пулю в лоб или клинок в спину. Или что-нибудь не менее впечатляющее...

Глава 14

Я ожидал у корабельной сходни, коротая время в раздумьях: каким же следовало оказаться набитым, несравненным ослом, чтобы поверить человеку, единожды предавшему... Нет, господа читатели: осел со мною рядом выглядел бы магистром философии! Но Диана, тем не менее, благополучно возвратилась по мокрой асфальтированной дороге.

Повязанный вокруг головы светлый шарф защищал ее крашеные волосы от сырого холода. Серые брюки, свитер, кофейный плащ Эвелины Бенсон, расстегнутый, невзирая на дождь, ибо сидел чересчур тесно.

Футляр бинокля небрежно болтается на перекинутом через плечо ремешке.

Даже издалека я понял: все обошлось удачно.

Я сделал глубокий вдох и мысленно извинился перед облыжно (хотя и мысленно) изруганным Полем Денисоном, расчетливой и коварной тварью. На сей раз парень явил себя личностью непорочной и праведной.

Нынче поутру Денисон исхитрился-таки переменить мое к нему отношение. Коренным образом. Во-первых, парень дозволил отправить себя в нокдаун – приятный факт, и для самолюбия моего утешительный, согласитесь. Во-вторых, порассказал об Эльфенбейне, сиречь, Слоун-Бивенсе достаточно, чтобы избавить меня от ненужных, излишних, досаднейших затруднений...

И какого лешего? Семь лет – весьма долгий срок, за это время человеку простишь любую сотворенную пакость! По крайней мере, судя с моей колокольни.

Единственная беда заключалась в том, что рассуждения эти были сейчас неприменимы и неприемлемы. Ибо Мак выразился недвусмысленно: Поль Денисон пользуется неприкосновенностью похлеще дипломатической, покуда положение вещей не изменится, или не будет поддаваться перемене. Также понадеялся, что изложил свою точку зрения доходчиво...

Магнитная запись, по всей видимости, сохраненная мониторами телефонной станции, прозвучит невинно и законопослушно, если впоследствии кому-либо стукнет в голову проявить ненужное любопытство. Но всякий агент, не обладающий мозгами обезьяны – мартышки, заметьте, а не высокоразвитого и сообразительного шимпанзе! – мог, и попросту был обязан истолковать Маковские речи образом противозаконным донельзя.

Голый факт представлялся очевидным: Полю Денисону вторично вынесли смертный приговор.

В обычной вашингтонской манере выражаться обиняками, мне, по сути, велели переменить положение вещей и сделать все уместное и нужное, дабы возникла возможность невозбранно и без последующих осложнений отправить мистера Люка к праотцам. Истребительные отряды нынче собирают весьма редко – и уж отнюдь не ради того, чтобы общими усилиями истребить одного-единственного паршивого дезертира.

Но в этом и нужды не замечалось. Ибо истребитель уже очень кстати обретался неподалеку. Я...

Диана взлетела по сходням и, очутившись под палубным навесом, сорвала с головы платок; принялась отчаянно размахивать им. Волосы, обработанные краской, которую позаботился передать Хэнк Прист, еще больше потемнели под моросящим дождиком.

Диана казалась мокрой, порозовевшей, запыхавшейся и хорошенькой. Что за утро выдалось!.. Я радовался возвращению девушки, но и беспокоился вовсю. Поймите, в вашем деле настоятельно рекомендуют не забывать: незаменимых агентов нет, любым и всяким при нужде следует жертвовать не колеблясь.

А посему и незачем заводить ненужного панибратства – тем паче, влюбляться: и приятеля, и подругу доведется, чего доброго, ненароком списывать со счета по служебной надобности...

– Не гляди таким букой, милый! – провозгласила Диана и улыбнулась. – Все чудесно! Ты волновался?

– Конечно. Правда, Шкипер говорил, эта операция особой роли не играет, и о задании тревожиться незачем; но когда ты задержалась, я принялся ломать мозги: откуда раздобыть, если что, новую особь женского пола для грядущей, не столь маловажной встречи в Свольвере?

Диана засмеялась:

– И я тебя тоже люблю, тварь бессердечная. Фу! До костей вымокла. Не желаете купить женщине чашечку черного кофе и обогреть бедняжку за проявленное рвение?

В корабельной столовой я пособил Диане выпутаться из набрякшего влагой плаща, принадлежавшего настоящей – вернее, столь же фальшивой Мадлен, которая только числилась под номером первым: Эвелине Бенсон. Водрузил одежду на спинку стула.

Отошел и возвратился, неся две дымящихся, соблазнительно благоухающих чашки.

– Есть не хочешь?

– Господи помилуй! Нет, разумеется. Пока дожидалась, поневоле уписала два блюда и еще добавки попросила. Лишь после этого сукин сын удостоил меня приближением и уставился на знаменитый бинокль. Старая плесень! Говорю, конечно, отнюдь не о бинокле... Ты знаешь, здесь повсюду разрешают являться в рестораны вместе с собаками!

– А-а-а! Значит, я видал его... Прости уж коварного старца, ему тоже караулить привелось долгонько.

– Да, но являться в порядочное заведение с двумя охотничьими псинами? Люди ведь рядом питаются! Диана постучала себя пальцем по виску. Она и впрямь воспряла, свершив первый шпионский подвиг, тараторила без умолку, явно гордилась; рассказывала обо всем, кроме истинных переживаний, сопутствовавших томительному ожиданию. Обо веем, кроме страха, который наверняка испытывала.

Она преуспела! Прочее было несущественно. Диана Лоуренс, еще недавно числившаяся верным другом бурого пеликана и венценосного журавля, не говоря уже о леопардах; разъезжавшая на велосипеде, чтоб среду природную не загрязнять попусту, и бывшая добропорядочным членом общества, забрала у норвежского связного важнейшие документы! Стала взаправдашней, всамделишной лазутчицей!

И при этом не потребовала ни ремней безопасности, ни волшебных антибиотиков, ни полицейского – ничего, делающего бытие удобным и надежным...

Совершила недопустимое по цивилизованным понятиям.

Охотно поставила на кон собственную жизнь! И выиграла! И никогда уже не сделается прежней несмышленной дурочкой!

У Дианы достало тонкости и сообразительности не испортить полученное удовольствие, не приняться немедленно судачить о пережитом.

А у меня тем паче не достало бы тупости и жестокости пояснить: выполнено мельчайшее, обыденнейшее, простейшее дело. Почти безо всякого личного риска. Но ведь нельзя же, право слово, мерить начинающую – да вдобавок, современную – девицу на суровый профессиональный салтык! Девицу, которую наставляли: всякий риск – оправданный, или неоправданный – всецело неприемлем; его следует избегать! А существовать полагается вечно; во всяком случае, под конец долгой, безопасной и отменно скучной земной жизни представить для окончательной переработки в гериатрическом отделении тело, не оскверненное ни единым шрамом...

– Что же здесь безумного? – полюбопытствовал я.

– Собаки в ресторанах? Это ведь антисанитарно. Я хмыкнул:

– Куда спрятался недавно пробудившийся дух – отважный и бесшабашный? Возмутившийся навязчивой и непрошеной защитой от вирусов, бактерий, микробов и тому подобных бацилл?

Диана выжидательно промолчала.

– Меня когда-то учили управляться со сторожевыми псами. Пояснили: здоровая собачья пасть исключительно чиста, и, если тебе вообще удалось уцелеть после полученных укусов, можешь не страшиться никакого заражения.

– Правда?

– Конечно. С другой стороны, будучи укушен в рукопашной свалке двуногим охранником, поторопись вынуть йод из аптечки и применить не жалеючи, не то раны гноиться начнут. Человеческие рты сплошь и рядом так заботливо ухожены и вычищены, что гремучей змее угодить на зубок – и то спокойнее... Уверяю: впуская в рестораны собак и давая людям от ворот поворот, санитарные и гигиенические требования было бы куда легче соблюсти.

Спутница прыснула.

– Вот не подозревала, что ты любишь домашнюю живность!

– Весьма умеренно. Просто выпало однажды путешествовать в обществе чудной спаниэльской образины: ласковой, умной, покладистой. Спаниэль служил мне примерно тем же, чем тебе – "Лейтц". И веришь ли, меня шпыняли по дороге так, словно я был чумным и прокаженным сифилитиком, странствовавшим на пару с бешеным, шелудивым и блохастым волчиной!.. Дьявольщина, ведь песик вел себя неизмеримо пристойней большинства людей, которые нам попадались! А работал, между прочим, гораздо лучше многих профессиональных агентов. О присутствующих не говорю – хотя бы потому, что профессионалом ты считаться не можешь, да и агентом еще не стала... До конца не стала, – прибавил я.

– Благодарю, сударь...

Диана успела чуток поостыть (этого я и добивался, разглагольствуя о собаках, затягивая время). Припомнила о бинокле, покосилась на футляр:

– Но хотя бы оценить работу начинающего можно? Осмотреть хотя бы ее итоги?

– Зачем? Ты ведь наверняка потрудилась переворошить все, и все проверила сама.

– Мистер Хелм по-прежнему ясновидящ? – фыр-кнула Диана. – По правде говоря, проскользнула в дамскую уборную и полюбопытствовала...

Верю. Всей душою стремясь ринуться наутек и помчать вдоль пристани к нашему кораблю, девочка принудила себя неспешно прошествовать по коридору и провести в здании десять лишних минут – просто удостовериться, что способна такое проделать.

– Ай-ай-ай, агент Лоуренс! – вымолвил я с укоризной. – Зарубите на носу: общественные сортиры весьма небезопасны даже для простых смертных. А нам их лучше избегать вообще. В особенности, получив и унося ценные сведения, которые беречь надобно.

– Твой закадычный дружок Денисон уверял: я в полнейшей безопасности, правда? Я ни слову этой чуши не поверила, тряслась, как лист осиновый, но ты подтвердил: бояться незачем. И я решилась...

– О, дитя неразумное и непамятливое! Денисон ведь уверял: ты в полнейшей безопасности от Эльфенбейна! И ни словечка не обронил касательно безопасности от самого Поля Денисона. Даже за дверью, помеченной DAMER... Тебе очень повезло: покровителю Поля начхать на Экофиск и Фригг, но за Торботтен кое-кто глотку перервет – и не одну, пожалуй!

– Угу...

– Дружок? Лучшим другом Денисона, в сущности, был, есть и будет лишь Поль Денисон. Остальные не в счет и не в строку.

Пришла пора учинить осмотр австрийскому кожаному футляру. Он был заметно велик для помещавшегося внутри оптического приспособления – по причинам очевидным.

– Там конверт, – пояснила Диана, – битком набитый листками папиросной бумаги. На листках полно галиматьи – ученая цифирь, диаграммы и надписи по-норвежски. Ничего бы не поняла даже в английском переводе, уверена.

– Просто и удобно, – сказал я. – Никаких магнитных или микропленок и тому подобной дребедени. После недавней вашингтонской заварухи один вид магнитной кассеты нагоняет на меня тоску.

– Возьми содержимое, – попросила Диана, – и пригляди за ним хорошенько. А я уже потрудилась, не побоялась ни Денисона, ни двустороннего воспаления легких... Послушай, но ведь парень, можно сказать, воюет с нами в союзе. Он хочет привезти мистеру Котко чертежи вместе со Свольверским устройством – и мы того же хотим! Верно?

– Да, но только на иной лад. Мы ведь сифон и бумаги не Котко доставляем, а Шкиперу, который переправляет материалы по назначению: таковы условия, сколько удалось уразуметь их после беседы в Олесунне. И Денисон косвенно подтвердил нынче мои выводы. Никто, разумеется, не разговаривает напрямик. Забавляются, заставляя Эрика двигаться ощупью... Ну-ну.

– Бедный Мэтт! – ответила Диана. – А мог бы уже давно справиться у меня. Отвечаю: всецело правильно. Шкипер встретит нас на борту парома, курсирующего меж Лофотенскими островами и Нарвиком. Отплывает из Свольвера в девять вечера и поутру причаливает в конечном пункте. Где Хэнк возьмет затею в свои руки и свяжется с мистером Котко сам.

– Звучит заманчиво, – промолвил я. – Осталось лишь добраться до Нарвика. И груз доставить в сохранности...

Глава 15

На корабле нашем были какие-то особые машины. Работали они без умолку, непрерывно. В одном отношении это благо, ибо глухой ночью во время стоянок зачастую раскрываешь глаза и вскидываешься от наступившей гробовой тишины, гадая спросонок, не ложится ли корыто ненароком на уютное океанское ложе, где царит вечное безмолвие. Потом долетают голоса, доносится топот, вы осознаете: причаливаем; успокаиваетесь, опять смыкаете веки – дабы снова вскинуться, разбуженный гулом и несусветным лязгом поршней, рычагов, шестерней, или чем сейчас приводятся в движение морские суда.

Но я все равно пробудился – уже за полночь. Пароход не двигался; я соскользнул с койки, высунулся в иллюминатор, увидал спокойную воду, где отражались огни маленькой гавани.

– Где мы? – сонно спросила Диана.

– Если не путаю расписания, то либо в Бреннесунне, либо в Саннесьене, либо в Несне. Точнее сказать не в силах, выбирай сама. Сезон окончился, многие мелкие порты минуем не заходя... Может, уже в Тломфьорде или Будё швартуемся. А уж после – великий момент истины, именуемый Свольвером; в двадцать один ноль-ноль, а для тебя – в девять пополудни. Паром к материку отправляется, по твоим же сведениям, в девять, и попасть на него, а тем более, встретиться с кем бы то ни было, и думать нечего. Значит, задержимся на Лофотенских островах лишние сутки, не беда.

– Мэтт...

– А?

– Это насчет Робби. Я думаю... Все время думаю...

– Поделись размышлениями.

– Робби способен был выдать всех нас. Не думаю, что выдал, но мог. Всех – кроме Эвелины. За нее Робби голову на плаху положил бы, уверяю. И никогда не подстроил бы ничего, что хоть косвенно повредило возлюбленному предмету...

– Всецело согласен.

– Но ты ведь не знал Роберта.

– Зато люди Эльфенбейна понятия не имели об имени и внешности курьера, получается, ты права. Изменник взял язык на крепчайшую привязь. Везерилл предал, нет ли, но Эвелину Бенсон оставили в стороне... Допускаю, что и не Везерилл.

– То есть?

– Кто бы ни позарился на посулы, он располагал всеми иными сведениями. О местах встреч, о биноклях, о паролях... Малютка Грета, если помнишь, тараторила как добрый пулемет, и выложила, смею предполагать, все до словечка, дабы страждущего папашу выручить. Диана прочистила горло:

– Но это лишь домыслы.

– Да. Но неужто осведомитель и впрямь не знал, кого Шкипер отряжает к северу, забрать материалы? Отлично знал. И промолчал – вот что важно. Обустроил дело так, что опознать Эвелину, сграбастать на пути к моей каюте да изъять из обращения задолго до Бергена, Слоун-Бивенс не сумел. Наемникам довелось подстерегать у трапа, волочиться за мнимой Мадлен, удостоверяться – и лишь потом орудовать.

– Извини, я не понимаю.

– Иными словами, Эвелине обеспечили полную неприкосновенность, но до известной минуты. Когда она очутится под неусыпным покровительством несравненного и непогрешимого телохранителя – М. Хелма...

– Самоедством приятно заниматься, – хмыкнула Диана. – Перестаешь себя грызть – и такое облегчение испытываешь... Прекрати. Мэтт?..

– Ага?

– Я по-прежнему боюсь. Еще сильнее, чем тогда, в ресторане... Вспоминаю, как погибли Роберт, Эвелина – и начинаю цепенеть от ужаса... Особенно при словах Эльфенбейн и Свольвер.

– Но ведь при этом лишь и чувствуешь себя живущим полнокровной жизнью, – осклабился я.

Оскала моего девушка не приметила: тьма вокруг царила почти непроницаемая.

– Да! – ответила Диана с вызовом. – Иди-ка сюда, и убедись, до какой степени полнокровной!

Учитывая, что при первой встрече она показалась мне худенькой и блеклой, полнокровие было изумительным, а доказательство – блестящим. Долгое время спустя спутница вновь окликнула:

– Мэтт!

– А?

– Считается очень предосудительным болтать о любви? Среди тайных агентов?

– Не предосудительным – неприличным.

– А я натура весьма неприличная, милый. Стараюсь двигаться в этом направлении попроворней и подальше – после стольких лет порядочности... относительной. И очень быстро в тебя влюбляюсь. Отвечать казалось лишним.

– Ты слышишь?

– Конечно.

– И?

– Плотские взаимоотношения меж агентами допустимы, даже, можно сказать" желательны, если не мешают работе, сударыня, – изрек я назидательно. – А душевные склонности и привязанности, как правило, не приветствуются, ибо мешают чересчур уж часто.

– Хорошо, что я не профессиональный агент! Извините, сэр, вы и впрямь не испытываете ни малейшей душевной склонности ко мне?

– До чего же любопытная тварь, – улыбнулся я. – Засыпай...

Тихо рассмеявшись, Диана обняла меня за шею и последовала здравому совету.

Поутру я соскочил на пирс некоего захолустного порта и вызвал по телефону Осло. День миновал безо всяких приключений, мимо тянулись живописные берега, проплывали горные цепи, чьи высочайшие пики уже покрывало снегом. Полярный Круг остался позади.

Когда стемнело, мы высадились в Свольвере.

* * *

На освещенном причале не поджидал никто – ни друзья, ни враги. Да и в тени, у громадных складов, не таились угрожающие фигуры. Откуда-то из ночного воздуха, словно по мановению волшебной палочки, возникло такси. Я тут же взял его на абордаж.

Такси доставило нас и наши пожитки в приморскую гостиницу, большое кирпичное строение высотою в несколько этажей, оснащенное крошечным, истинно европейским лифтом. Свершив положенные формальности, отметившись у ночного портье, мы протиснулись в кабинку и прибыли в отведенный номер.

Любые поползновения холить и блюсти общественную нравственность остались позади; мы зарегистрировались в приятном качестве мистера и миссис Хелм, а в награду обрели двуспальную кровать, располагавшуюся посреди комнаты. Вернее, две узеньких, коротеньких кровати норвежского образца, помещенных впритык.

Прокрустовы наши ложа были застелены хитроумным Norsk манером: взамен двух отдельных простыней – одна общая. И одно же общее шерстяное покрывало, заключенное в своеобразный полотняный мешок – это приспособление обитатели Европы именуют "пододеяльником". Очень удобно и тепло, когда ложитесь вдвоем – особенно морозной ночью. Так считают норвежцы. Что до меня, предпочитаю спать, не сражаясь за право натянуть на себя хоть половину означенного одеяла, узкого, подобно кроватям.

Некоторое время спустя, когда мы с Дианой исхитрились угнездиться на пограничной черте меж постелями, по мере сил укрылись и приготовились изобразить влюбленную до беспамятства супружескую чету, пароходный гудок возвестил: судно отваливает. Я ощутил нечто сходное с чувством утраты. Успел привыкнуть к обитанию в плавучем, относительно безопасном доме. Все равно, что оказаться изгнанным из теплой и уютной материнской утробы в холодный, недружелюбный и неприветливый мир...

– Мэтт!

– Угу?

– Может, лучше сразу отправиться к аэропорту? А вдруг я ошиблась? Перепутала? Вдруг связной уже дожидается?..

– Вот и пускай погодит чуток, до рассвета. Не обледенеет, надеюсь. – Я ухмыльнулся: – Парень, по слухам, робкий, неуверенный в себе субъект. И вряд ли выбрал для встречи с тобою открытую всем ветрам и взорам вершину холма ради пустой забавы. Хочет издалека зачуять, опознать приближающуюся опасность, удрать вовремя.

– Вот как! – задумчиво сказала Диана.

– Вот так. Во мраке ночном зачуять возможно, а опознать затруднительно; и удирать неловко. Не к чему тебе восседать на обледенелых и обомшелых арктических валунах ночь напролет, если заранее понятно: связной придет не прежде, несли хорошенько развиднеется.

– Да, конечно...

– Вдобавок, ты можешь упасть в темноте, поломать ногу, и придется пристрелить напарницу. А патронов для единственного ствола, который хоть чего-то стоит, у меня в обрез. Только Бьерновская обойма: но и в ней одного заряда уже нет.

– Солнышко мое, – проворковала Диана, – ты просто прелесть! И заботлив неописуемо. Спокойной ночи, милый.

Глаз я, разумеется, не сомкнул. На корабле удалось выспаться впрок, а поразмыслить следовало, и о многом. Только ничего путного я не придумал.

Собственно, я уже несколько раз перебирал в мозгу возможный ход грядущих событий, а сейчас попросту пытался определить: упустил что-нибудь или нет. Определить не удалось ни бельмеса. Играть предстояло прямиком с листа – если делать сравнения музыкальные, или вслепую – коль скоро вспоминать о шахматах.

В этом случае надлежало сделать все, чтобы гамбит увенчался успехом, но жертвы и потери свести к минимуму. Задачка! Вашингтонское наше начальство, как правило, согласно понести любые потери в рядовом составе, только бы добиться конечного успеха...

В одиннадцать часов, по-прежнему бодрый и свежий, я поднялся и начал ощупью одеваться. Диана зашевелилась.

– Не надо, – сказал я. – Не включай лампу, крошка.

– Что ты затеял?

– Изображу человека-невидимку. Попытаюсь, по крайней мере, выскользнуть незамеченным и очутиться поблизости от места, где тебе назначили рандеву, когда оное состоится. По словам портье, город и аэродром расположены в нескольких километрах друг от друга. Прогуляюсь пешком, так будет лучше. А, поскольку хочу и обязан опередить любого, намеренного подсмотреть за тобою близ холма, покидаю гостиницу загодя. Вот и все.

Воспоследовало долгое безмолвие: Диана просыпалась окончательно и переваривала услышанное. Потом заговорила с преувеличенным спокойствием:

– Если думаешь, так действительно лучше и надежнее – давай. Конечно, я не возражаю против небольшой охраны и поддержки там, у аэропорта. Но тогда уж, коль временно покидаешь на произвол судьбы, прошу дополнительных разъяснений.

– Например?

– Например, в котором часу отправиться мне самой?

– Уже сказал: когда развиднеется. В этих широтах, в это время года солнце восходит не раньше восьми, однако светает гораздо раньше. Заря займется около пяти; выбирайся из номера чуток позднее. Повторяю: связной навряд ли рискнет приблизиться, пока не сумеет хорошенько разглядывать окрестности. А мне тоже потребуется природное освещение, чтобы при надобности прикрыть кое-кого и не промахнуться...

– Нужно ли... Поболтать себе под нос, поворочаться, сделать вид, будто ты по-прежнему в номере?

– Круглая пятерка за сообразительность. Мы еще сделаем из тебя сверх-шпионку.

– Добираться на колесах, или тоже на своих двоих?

– Поезжай, – ответил я. – Не имеет значения. Правду сказать, в автомобиле ты уязвима ничуть не меньше, чем на проселочной обочине. Будем надеяться, ребятки сыграют совершенно хладнокровно и разумно, как в Тронхейме. Не сделают глупости, покуда мы не получим и не сложим воедино все вожделенные сведения и предметы. Проще все сразу отобрать, верно? И легче.

– Ты убежден, что нас действительно преследуют, Мэтт? А вдруг, невзирая на слова Денисона, Слоун-Бивенс и впрямь перепугался? Ведь после того, как доктор, его дочка и Йэль удрали на берег в Молле, о них ни слуху не было, ни духу.

– Доктор Эльфенбейн, милочка, подвизался на своем нечестивом поприще и командовал парадами чересчур долго, чтобы идти на попятный из-за пробитой стерильным ножичком ладошки. Он лишь обозлился до белого каления, будь покойна. Говоришь, ни слуху, ни духу?.. Это просто эльфенбейновский modus operandi, как выражается старшее, чуть более начитанное и культурное поколение истребителей... Не забыла? В Бергене меня пальцем никто не тронул, краешком глаза не приметил, пока не приспело время ударить – и ударить наотмашь.

– Ты замечательно умеешь ободрять! – обронила Диана. – И в самую нужную минуту.

Облачившись полностью, я присел на краешек постели.

– Возможно, все мои рассуждения – полная и сплошная ошибка. И нападут еще раньше предполагаемого. А я буду терпеливо дожидаться возле захолустной взлетной полосы, притаившись у валуна и размышляя о комедиях Шекспира, в то время как ты примешься изображать великую саксонскую воительницу где-то на половине или четверти пути...

– Замечательно ободряешь, – пробормотала Диана. – В этом счастливом случае: каковы распоряжения?

– Вот. На этот счастливый случай припасено три-четыре запасных патрона для твоего смит-и-вессона. Держи под рукою. Перезаряжать обучена, правда?

– Сам наставлял.

– Наставляю дополнительно: револьвер – не волшебная палочка, ты – не могучая кудесница...

– Уже говорилось.

– Повторяю для более твердого усвоения. Дабы револьвер произвел на супостата желаемое отрезвляющее действие, нужно стрелять. А величественно и грозно помахивать пушкой, твердя старые добрые заклинания вроде "руки вверх", или "брось пистолет", или, всего глупее, "не смей приближаться, иначе спущу курок" – вернейшее средство погибнуть самому. Либо выхватывай оружие и немедля нажимай на гашетку, либо не вынимай револьвера вообще! Понятно?

– Да...

– Стрелять полагается безо всякой пощады. Не вздумай жалеть неприятеля и метить в коленную чашечку – это делают лишь в идиотских телевизионных фильмах. Никаких выстрелов одной рукой – это хорошо для армейских неумех, офицеров, которых генералам на потеху дрессируют безмозглые недоучки... С обеих рук, уверенно, спокойно, без колебаний! Устойчивый прицел, плавный нажим, добросовестный выстрел.

– Понимаю...

– Да, еще. Даже в тяжелейшем положении позабудь, что с левого фланга несутся казаки, на правом визжат и близятся апачи, а с тыла подступают злы татары... Бей парня, возникшего спереди – и бей насмерть.

– Но...

– Сама удивишься, увидав, сколь умиротворяющ и успокоителен зачастую и для многих бывает вид одного-единственного досконально ухлопанного субъекта.

Я помолчал, вздохнул, отчетливо произнес:

– И главное! Никому не уступать револьвера, даже если будут весьма убедительно просить об этом. И не передавать ни на единое мгновение, запомни.

– Тю! – чуть не свистнула изумленная Диана. – Да чего ради? С какой стати? Я не выжила из ума!

– Понимаю. А ты не понимаешь: в нашем деле никогда нельзя предвидеть всех возможных поворотов. Например: "ведь мы цивилизованные люди, голубушка. И вы знаете, что стреляете очень плохо и ни малейшего шанса не имеете... Даже курка спустить не решитесь, ведь сами понимаете... Пожалуйста, вручите мне револьвер, а потом сядем и побеседуем, как подобает существам, давно сбросившим звериные шкуры и не машущим каменными топорами". Не поддаваться уловкам, не покупаться на дешевые подвохи, не слушать речей хитроумных!

– Это же очевидно, Мэтт.

– Не вполне. Ты не отдаешь револьвера ни-ко-му! Пытаются отнять – понятно, комментарии тут излишни. Однако, сколь бы достойным доверия ни выглядел человек, я требую и приказываю: даже вежливую просьбу в подобном роде рассматривать как враждебное действие, требующее немедленного и убийственного противодействия! Ты просто нажмешь на гашетку. Столько раз, сколько понадобится, чтобы субъект испустил дух.

Диана грустно ухмыльнулась:

– Кажется, нынче утром блуждать мне по колено в крови!

– Надеюсь, нет, – молвил я. – Но избежать кровопролития можно лишь одним путем. Полностью и совершенно подготовиться внутренне к тому, что никто не отберет оружия иначе как из мертвой руки и с полностью опустошенным барабаном. И никто не станет на твоем пути, не поплатившись головой... Это почуют, побоятся – и, пожалуй, стрелять окажется незачем.

– Да...

– Люди не любят связываться с тварями, которые заранее облизываются, предвкушая кровавое побоище. Иди прямо, гляди в глаза, давай понять: я в восторге, я мурлычу от удовольствия, умереть готова, чтобы только убить! И, думаю, тебе дозволят прошагать мимо без помех и препон...

– Понимаю.

– А если примешься колебаться, жалеть, закона страшиться, гадать, что сказали бы друзья-приятели о столь бессердечной сволочи – тебе каюк.

– Да.

– Тебе также каюк, если хоть на миг позабудешь: большая часть приключенческих фильмов снимается болванами на потребу остолопам. Попробуешь грозно воскликнуть: "руки вверх!" – считай себя покойницей. Повторяю: выхватила – стреляй не задумываясь. Или не выхватывай вообще.

– Но, Мэтт, ведь внушительная угроза...

– Не послушаешься – прощай, было весьма приятно познакомиться. Букет на могилку принесу исправно. Обещаю.

Я понятия не имел, где именно располагается гостиничный черный ход. Не то чтобы это играло хоть малейшую роль. Если черный ход имелся, и Эльфен-бейн решил поменять образ действий, заднюю дверь тоже и наверняка держали под пристальным наблюдением.

Но доктору Эльфенбейну, подобно многим другим, подумал я с ухмылкой, доведется, пожалуй, стать жертвой собственного modus operandi. Воображения хоть каплю надобно получить у природы-матери. А эти особи, однажды убедившись, что избранный способ хорош, пользуются им с упрямством чисто ослиным. Ибо считают себя неизмеримо хитрее и лукавее прочих.

Влюбленный в свое несравненное величие, Слоун-Бивенс возьмется до последней минуты продержать вызванных в Нарвик бандитов на заднем плане, а поутру, зная, куда именно мы – или одна Диана – должны двинуться, просто возьмется караулить по дороге. Либо в конце оной.

Следить за гостиницей, глядя с подобной колокольни, было незачем. Посему я бестрепетно двинулся через вестибюль и парадный подъезд. Насколько разумею, соглядатая не выставили. "Хвоста", во всяком случае, не обнаружилось.

Убедившись в этом, я дошагал до свольверского центра, миновал его и отыскал такси, дожидавшееся у пристани, в месте, которое указал водитель – неважно как, – покуда мы катили к гостинице. Я устроился на заднем сиденье, машина тронулась.

– Простите, задержался, – промолвил я. И назвал пароль, что было совершенно излишне. Даже глупо.

– Вы – Эрик, – сказал шофер, когда оба мы удостоверились в уже известном. – Я – Рольф.

– Рад познакомиться, Рольф. Каковы распоряжения касательно моей персоны?

– Вашингтон велел, через Осло, помогать вам любыми и всяческими путями, за вычетом человекоубийства. Да и не по моей это части... Насколько разумею, по вашей. Чем служить могу, дружище?

Я подробно пояснил.