Текст книги "Лазутчик в цветнике"

29

Они заперли нас в тесной пустой комнатенке на втором этаже и отправились обсуждать создавшееся положение с Тайроном Тен Эйком.

Комнатка была что надо. Две люминесцентные лампы, встроенные в потолок, давали мягкий ровный свет, который, правда, по сути дела, ничего не освещал. Стены были обиты дорогой темно-зеленой материей, потолок покрывала тусклая бежевая краска, а на полу лежал темный лакированный паркет. Но здесь не было ни мебели, ни стенных шкафов, да и вообще непонятно, в чем заключалась причина существования этой комнаты.

Я обратился за справкой к Анджеле, спросив:

– Что это за место?

– У папы была коллекция марок, – ответила она. – Он держал ее здесь, в витринах.

– А потом забросил?

– Нет, когда Тайрон был маленьким, он сжег все папины альбомы в камине.

– Милашка Тайрон, – заметил я. – А куда делись витрины?

– Они внизу. Папа хранит в них свои награды за миротворческую деятельность.

– О!

(По присущей нашему миру иронии, оружейники, кажется, чаще других получают награды за миротворческую деятельность, уступая по этому показателю только профессиональным боксерам. Хотя, может, во мне просто говорит зависть: ведь пацифисты таких наград не получают вовсе.)

– Как нам быть, Джин? – спросила Анджела.

– Не знаю, – честно сказал я. – Неважно, кто из них одержит победу. При любом раскладе мы в беде. Ни Сунь, ни твой брат не могут выпустить нас отсюда живыми.

– Сунь возьмет верх, у него много людей, – ответила Анджела.

– Человек двенадцать, – сказал я. – А противостоят им Тайрон Тен Эйк и Лобо. По-моему, силы равны.

– О чем это вы с Сунем болтали? – спросила Анджела. – Насчет игры, хозяев и прочего?

– Он двойной агент, – пояснил я, потом изложил причины, по которым пришел к такому выводу, и добавил: – Наверное, они с Тайроном вместе решили свалить вину на Китай, только Сунь думал, что именно ему суждено остаться в живых.

– Но на кого же он работает?

– Не знаю. Должно быть, на самого себя. Мне становится дурно при мысли о том, что у Чан Кайши могут быть приспешники, но все же Сунь, возможно, работает на китайских националистов. Неважно, платят ему или он сам по себе, важно другое: Сунь заставил Корпус освободителей Евразии действовать таким образом, что теперь красный Китай в глазах Америки выглядит еще хуже, чем он есть на самом деле. Может быть, поэтому коммунисты и отреклись от этих освободителей.

Полагаю, что где-то в середине моего рассказа Анджела перестала вникать в его содержание, потому что, как только я умолк, она спросила:

– Джин, а что будет с папой и Мюрреем?

– То же, что и с нами.

– Нет, я хочу знать, что будет с ними сейчас.

– Ничего. Все тут слишком озабочены, чтобы думать о спящих.

Я подошел к двери, потрогал ручку и понял, что Марцеллус Тен Эйк не пожалел денег на отделку этой комнаты. Дверь была толстая, дубовая, с йельским замком, до которого даже добраться невозможно, не то что взломать. Поскольку дверь открывалась наружу, я не мог добраться и до петель. Я подергал ручку, как человек, не способный ни на какие разумные действия. Сунь и его солдаты заперли нас здесь, а сами ушли по своим делам, прохиндеи.

Если удастся выбраться за эту дверь, у нас, наверное, появится неплохая возможность удрать из поместья. На улице не было охраны, потому что Сунь, очевидно, стянул все свои силы на борьбу с Тен Эйком.

И борьба эта, похоже, велась весьма ожесточенно, коль скоро до меня донеслись приглушенные звуки пальбы. Где-то в доме шла перестрелка.

В каком-то смысле слова мы с Анджелой сейчас были в самом безопасном месте (чего не скажешь о Мюррее и ее отце, которые лежали, бесчувственные и беззащитные, в окружении врагов. Я благоразумно не стал напоминать Анджеле об этом обстоятельстве). Мы сидели под замком, а за дверью раскинулось поле брани. С одной стороны в битве участвовал Сунь с сунятами, с другой – Тайрон Тен Эйк и Лобо. Перестрелки, наступления, молниеносные отходы. Сунь воевал числом, а Тен Эйк пустил в ход врожденное коварство, позволявшее ему одурачить и ободрать живьем любую лису. Ну а мы, два молодых пацифиста, сидели тут, потому что нам не место под перекрестным огнем.

Но ждать здесь тоже нельзя, потому что, по сути дела, мы ждем своей очереди на кровопускание.

– Джин, – окликнула меня Анджела.

Я отвернулся от двери.

– Чего?

– Мне очень жаль, что так получилось с часами.

– Давай не будем об этом, – предложил я.

– Я думала, они в порядке.

– Мне и правда не хочется об этом говорить.

– Но я должна принять пилюли.

– Пилюли, люли-люли! – заорал я.

– Не надо так, Джин. Ты же не хочешь, чтобы я растолстела, залетела и пошла угрями.

– А почему нет? – злобно сказал я. – Это даст мне предлог, чтобы уехать на Мальорку.

– Эх, Джин, – обиделась Анджела.

Зная, что она твердо намерена разреветься (Анджела всегда очень удачно выбирала время для этого занятия), я опять повернулся к двери и подергал за ручку, движимый стремлением найти себе дело, достойное мужчины. Дверь по-прежнему не открывалась.

Анджела зашмыгала носом, где-то в доме застрекотал автомат, громыхнул пистолет, раздался резкий крик.

Грохот битвы стих почти одновременно со всхлипываниями Анджелы. Минуты через две. Стоя у двери, я вслушивался в тишину. Мне не очень нравилось безмолвие, царившее в комнате, и совсем не нравилась та тишина, которая стояла снаружи. Что же теперь произойдет? Минуло полминуты, но ничего особенного не случилось. Я повернулся к Анджеле, которая, как и следовало ожидать, впала в холодную ярость.

– Не смей заговаривать со мной, – сказала она.

– Хорошо, – ответил я и ни с того ни с сего подумал: «Богатенькая поганка!» Надо же, эта мысль вдруг напомнила мне о том, что и я не беден. Ведь я был обладателем кредитной карточки Клуба лакомок. Я щелкнул пальцами, будто требовал счет, и вскричал: – Черт побери!

Не подозревая о том, что я сменил тему беседы, Анджела растерянно заморгала.

– Что? Что?

Я достал бумажник, вытащил из него кредитную карточку, сунул бумажник обратно в карман и сказал:

– Ты только взгляни на это.

Поскольку я лишился своих волшебных башмаков, исчезли и чудодейственные бикфордовы шнурки. Но, быть может, их удастся заменить обыкновенными? Я вытащил шнурок, обвязал им карточку, вытянул конец шнурка и положил ее на пол возле двери.

Укрыться было негде. Оставалось только надеяться, что рванет не очень сильно.

– Забейся в угол и не высовывайся, – велел я Анджеле.

– Что это ты вытворяешь с карточкой, Джин? – спросила она. – Ты сошел с ума? Как ты себя чувствуешь?

– Замолчи и ступай в угол, ты, многостаночница чертова.

Анджела надулась и спряталась в углу.

Я подпалил шнурок, и он тотчас потух. Я зажег его снова, с тем же результатом. Всякий раз, когда я поджигал шнурок, он сперва корежился, а потом гас. Приходилось возвращаться и опять разводить огонь.

После шестой неудачи кряду я бросил это дурацкое поджигательство. Вооружившись зубами, ногтями и мрачной решимостью, я оторвал полоску ткани от своей рубахи, скрутил из нее длинный толстый жгут, привязал к кредитной карточке, да так, что ее было почти не видать, и запалил конец фитиля.

Он вспыхнул. Послышался хлопок, и язычок пламени устремился к карточке. На этот раз я сиганул в сторону, только когда убедился, что ткань горит. Увидев огонь, я заорал: «Мама!» – и бегом бросился к Анджеле в угол.

Добежав, я повалил Анджелу и распластался перед ней – защитничек, который на самом деле очень охотно поменялся бы с нею местами. Что-то за моей спиной сказало: «шлеппп».

Меня припечатало к Анджеле, а ее, надо полагать, припечатало к стене. Когда стихли последние отголоски взрыва, я оттолкнулся и от Анджелы, и от стены и сказал:

– Так.

Анджела смотрела на меня, словно испугавшись, что мы оба сошли с ума.

– Что это было? – прошептала она.

– Моя кредитная карточка, – ответил я. – Видишь, как плохо обстоят мои денежные дела?

(И как туго у меня с чувством юмора.)

Я оглянулся. Двери больше не было, остался только искореженный косяк. Я подошел поближе (тело мое вдруг одеревенело) и увидел, что дверь лежит на полу в соседней комнате – то ли кабинете, то ли библиотеке. Вдоль стен стояли книжные полки, а мебель была из красного дерева и кожи.

– Ну вот, – сказал я и повернулся к Анджеле, еще не успевшей покинуть свой укромный уголок. – Идем, надо спешить.

Она по-прежнему ошалело моргала, не веря своим глазам, но в конце концов пошевелилась и вышла из комнаты. Увидев поверженную дверь, она посмотрела на меня, смущенно прильнула к моей руке, и мы пошли в комнату напротив.

Когда мы были на полпути к ней, дверь распахнулась и появился Тайрон Тен Эйк с уже знакомым мне люгером в руке.

– Ну-ну, – сказал он, – вот и вы. Я боялся, что упустил вас.

– Тайрон, ты негодный мальчишка! – заявила Анджела.

– Все та же милая простушка, – вкрадчиво проговорил он.

– Где Сунь? – спросил я.

– Мертв, как и все его приспешники, – ответил Тен Эйк. – Рано или поздно такое случается с каждым.

– Вы сеете разрушение не потому, что вам платят, – сказал я. – Деньги – только предлог. Вы занимаетесь этим из любви к искусству.

– Хотите сказать, что я нигилист? – Он улыбнулся, и зубы его сверкнули, как штыки. – Что ж, это лучше, чем вообще не иметь никакой философии, не правда ли?

Дабы усугубить неразбериху, я сказал:

– Лобо все время работал со мной. Через минуту он придет и наденет на вас наручники.

– Сомневаюсь, – ответил Тен Эйк. – Лобо мертв. Сунь убил его.

– Папочка! – вскричала Анджела.

– Его смерть, – свирепо сказал Тайрон Тен Эйк, вновь начиная терять самообладание, – станет вторым приятным событием в моей жизни. А первым будет твоя гибель, милая сестричка.

Он вскинул люгер и нацелил его в лицо сестры.

Я опять побежал.

30

Книга эта – своего рода исповедь. Я описал в ней события, цепь которых привела к нарушению всех моих принципов, забвению всех моих убеждений, измене доктринам, которые я проповедовал в своих памфлетах. Грубо говоря, я перечеркнул всю свою прежнюю жизнь.

Хотелось бы мне иметь возможность сказать, что и во второй раз я побежал так же слепо, бездумно и безмозгло, как и тогда, когда случайно схватил Анджелу за руку и утащил ее от Тен Эйка и остальных. Но нет. На сей раз я совершенно сознательно прошел (пробежал то есть) свой путь с первого до последнего шага (прыжка то есть).

Я побежал не прочь от Тен Эйка, а, наоборот, к нему. Я хорошо понимал, что делаю, и в глубине души одобрял собственные намерения. Я бросился на Тен Эйка, застав его врасплох, вырвал у него из рук люгер и отшвырнул в сторону. А потом, прекрасно ведая, что творю, злобно схватил Тен Эйка обеими руками.

(Пожалуйста, простите меня, но я не могу описывать то, что делал тогда. Я все помню очень живо, даже ярче, чем хотелось бы, но предпочитаю не говорить об этом.)

А потом, когда прошла целая вечность и я сидел верхом на Тайроне Тен Эйке, Анджела начала дергать меня за плечо и кричать:

– Перестань, Джин, перестань!

Я неохотно (признаюсь в этом со стыдом) перестал. Взглянув на дело рук своих, я почувствовал только облегчение и опустошение, как будто в конце концов избавился от тяжкого бремени, которое влачил слишком долго.

Я поднялся и вышел в коридор, провонявший пороховой гарью. Остановившись, я принялся формулировать вопрос, ответ на который, возможно, буду искать до конца дней своих: если я все время верно оценивал себя, как же тогда меня сюда занесло?

Спустя минуту подошла Анджела и тихо сказала:

– Он дышит.

– Хорошо, – ответил я, поскольку знал, что от меня ждут именно такого ответа.

– Твое поведение недостойно пацифиста, Джин, – с мрачной торжественностью возвестила Анджела.

– Угу, – ответил я и облизал ободранные костяшки пальцев.

– Надо бы вызвать полицию, – сказала она.

– Телефонные провода перерезаны.

– Тогда поехали, привезем полицейских.

– Ладно.

Мы крепко-накрепко связали Тайрона, спустились вниз и почти дошли до парадной двери, когда я остановился и сказал:

– Погоди-ка, я кое-что вспомнил.

– Что?

– Меня же разыскивают по подозрению в убийстве.

– Но ведь ты убил меня, Джин. Все будет в порядке, я поеду с тобой.

Я представил себе, как Анджела дает показания, и понял, что окажусь на электрическом стуле, прежде чем все распутается. Поэтому я сказал:

– Я пойду в полицию только со своим адвокатом.

С этими словами я повернулся и отправился в каморку, где оставил Мюррея.

31

Оба еще спали. Мюррей улыбался во сне, а папаша Тен Эйк храпел. Анджела бросилась к отцу, и последовало счастливое воссоединение родных людей, причем одна сторона вела себя гораздо более оживленно, чем вторая. Я терпел все это, пока Анджела не начала шлепать старого моржа по щеке, призывая его проснуться, а потом сказал:

– Оставь его в покое, пусть храпит хоть до Рождества, мне все равно. Мюррей – вот кого надо будить. Он – мой глашатай, мой защитник и стряпчий по темным делам.

– А еще кормилец, – добавила Анджела.

– Нет, стряпчие не занимаются стряпней. Законники судят, но не ссужают. Они никогда не дают в долг. Это – постулат их клятвы Гиппократа.

– Ты уверен, Джин? В ресторан-то он нас водил.

– Бери Мюррея за щиколотки, – велел я.

Мы оттащили Мюррея на кухню, несколько раз ударив по пути о дверные косяки, устроили за кухонным столом в более-менее сидячем положении и принялись всячески будить, убив на это немало времени. Мы брызгали ему в лицо водой, вливали в рот кофе (и проливали мимо), шлепали по щекам. Иногда Мюррей хрюкал или мычал, но дальше этого скотства дело не шло.

Тогда мы отнесли его в ванную и освободили от верхней одежды, оставив в одних трусах и майке. (Чистый отутюженный костюм – главное орудие труда законника, как мел для учителя или самолет для летчика. Законники совершенно беспомощны, когда одеты не по форме, а Мюррею, как я предполагал, предстояло изрядно потрудиться этой ночью, отстаивая мои интересы. Поэтому я и обращался с его костюмом гораздо осторожнее, чем с ним самим.) Мы затолкали его под душ, пустили холодную воду, и через пять минут Мюррей мало-мальски очухался. Он даже смог самостоятельно держать в руке кофейную чашку, моргать и повторять:

– Ну, че? Ну, че? Че?

Анджела снова убежала к отцу, а я медленно и осторожно отвел Мюррея обратно на кухню, опять усадил за стол, сел напротив и принялся увещевать выпить кофе. После каждого моего призыва Мюррей поднимал чашку и с хлюпанием отпивал глоток. Это зрелище напоминало трапезу Лобо.

Вдруг мутная пелена, которой были подернуты его глаза, уступила место яркому блеску.

– Джин, – сказал Мюррей.

– Правильно, – ответил я.

Он поставил чашку, соединил ладони, будто настраивал какой-то внутренний механизм, а мгновение спустя сошел с ума и залопотал:

– Ну так вот… Рад тебя видеть… Спасибо, что заглянул проведать…

– Мюррей!

– Не перебивай. Дело в том, что тебя задержат за убийство первой степени, а значит, мы не сможем предложить никакого залога даже в случае твоей явки с повинной. Стало быть…

– Мюррей…

– Тебе вовсе не обязательно уверять меня, что ты не убивал ее, Джин. Я убежден в твоей невиновности. Но дело в том, что…

– Мюррей, – повторил я.

– Позволь мне довести мою мысль до конца. Кажется, они говорят, что ты убил ее в Нью-Йорке и отвез тело в Нью-Джерси, значит, судить тебя будут…

– Мюррей, – сказал я. – Если ты не заткнешься, я опять уложу тебя спать и найму себе в защитники твоего отца.

Он ответил:

– Для человека, которого обвиняют в убийстве молодой светской львицы, ты чересчур…

– Мюррей, посмотри по сторонам.

– Что?

– Посмотри вокруг, – повторил я. – Где ты находишься?

Он огляделся. Его остекленевшие глаза, казалось, пошли трещинами.

– Ну… – проговорил Мюррей. – Кажется… Я не… Конечно, если ты… Но с другой стороны…

Тут вошла Анджела и сказала:

– Я не могу его разбудить, Джин.

– Считай, что тебе повезло. Этот проснулся, но посмотри на него. Каков, а?

Мюррей разинул рот и уставился на Анджелу.

– Ты жива, – прошептал он. – Боже мой, ты жива!

– Мюррей, или приди в себя, или снова засыпай. Ты меня с ума сведешь. Конечно, она жива. А ты, дурак, у нее в гостях. И уже давно знаешь, что она жива.

Мутная пелена исчезла, и я увидел, что глаза у Мюррея красные и растерянные. Он посмотрел на меня и спросил:

– Джин, что случилось? Сюда вломилась орава китайцев…

– Да, в общем, ничего не случилось, – ответил я. – Ты сам все видел.

Примерно полчаса мы пили кофе и рассказывали друг другу о последних событиях. Я все ждал, когда же Мюррей очухается и сможет приступить к исполнению своих обязанностей. Наконец он объявил, что готов. Тогда Анджела съездила в город и привезла полицейских.

Прибыв на место происшествия, они первым делом арестовали меня за убийство Анджелы Тен Эйк.

Затем, когда Анджела попыталась облегчить мое положение, заявив, что она и есть Анджела Тен Эйк, они арестовали и ее – за укрывательство преступника.

Наверное, чтобы быть законником, все-таки мало иметь костюм. По-видимому, нужен еще и чемоданчик, а такового у Мюррея при себе не оказалось. Поэтому полиция арестовала и Мюррея, тоже как соучастника, за то, что он помогал соучастнице выдавать себя за ту, кем она и была на самом деле.

Затем полицейские пожелали узнать, чьими трупами усеяно все вокруг, и нам было нелегко так вот, с ходу, объяснить им, что к чему. Всех нас согнали в парадную прихожую возле большой лестницы, и тут вдруг сверху раздался вопль, от которого мы застыли, вконец ошеломленные и сбитые с толку.

Потом мы задрали головы и увидели Тайрона Тен Эйка. Шатаясь и держась за перила, он маячил на верхней площадке лестницы. Он как-то сумел освободиться от веревок и опять раздобыть себе оружие – на этот раз громадную старую ржавую шпагу. Потрясая ею над головой, он скатился по лестнице и набросился на нас.

Что там говорил Роу, мой учитель фехтования? «Если на вас нападут со шпагами, ложитесь и помирайте».

Эх!

Злодей пер на нас, как волк на стадо овец. Он дико сверкал глазами, рычал и размахивал шпагой. Врезавшись в гущу нашего стада, Тен Эйк пронесся сквозь него и вылетел из дома через парадную дверь. Полдюжины полицейских и трое пленников так и остались стоять, хлопая глазами и разинув рты.

Вдруг с улицы донеслись резкие трескучие выстрелы: бах! бах! тра-та-та! Потом наступила тишина.

Анджела сказала – с таким видом, будто кто-то пытался разыграть ее:

– Но разве можно стрелять из шпаги?

Мы все смотрели на нее, пока не открылась парадная дверь и в дом не ввалился один из полицейских, дежуривших на улице. Вид у него был не менее испуганный и растерянный, чем у всех остальных. В правой руке он держал пистолет.

– Ну, короче, – сказал полицейский, будто продолжая давно начатое повествование, – стою я, и вдруг этот верзила бросается на меня со шпагой. Даже крикнуть «Стой» – и то времени не было, пришлось стрелять. Он знай себе бежит, ну, я знай себе стреляю. Вон он, лежит там. Мертвый, наверное.

– Вы выполнили свой долг, Салаган, – сказал ему старший наряда.

– Ну… – ответил Салаган с рассудительностью сумасшедшего, – он бежал слишком быстро, я не успел предупредить его, что вооружен.

– Все в порядке, Салаган, – заверил его командир. – Не волнуйтесь.

– Ну… я и опомниться не успел, как он напал на меня, вот и пришлось стрелять.

Предводитель легавых сказал одному из своих подчиненных:

– Отведите Салагана в машину, – потом он огляделся и добавил: – Пожалуй, и нам пора. А утром разберемся во всей этой путанице.

Тут Анджела потребовала, чтобы ее отцу оказали первую помощь. Старик был в отключке и не ведал, как ему повезло. Полицейский пообещал тотчас вызвать «скорую» и отвезти его в больницу. Ну а всех остальных отправили в город, в окружную кутузку. Когда мы прибыли туда, обнаружилось, что мои гражданские права взяли отгул до утра.

– Даже Бенедикту Арнольду дали бы один раз позвонить по телефону, – заявил я сонному сержанту за конторкой.

– Утром, – тупо ответил он.

– Ну-ну, посмотрим, что на это скажет Верховный суд, – пробормотал я.

– Кого вы хотите разбудить в такой час? – спросил меня сержант.

– ФБР.

– Вам что, полиции мало? – невозмутимо проговорил он.

– А мне нужно ФБР, – ответил я. – Чтобы был уже полный набор.

Они заперли нас в разные камеры, и Мюррей, гаденыш, тотчас завалился спать.

32

А потом мало-помалу отрубился и я. Федики (их было шестеро: Ф, X, Ц, Ч, Ш и Щ) прибыли в воскресенье утром, объяснили местным легавым, что к чему, и взяли меня в оборот. Расспросы кончились только под вечер. Когда я вышел из участка, Анджела и Мюррей ждали меня, чтобы отвезти домой. По такому случаю Мюррей взял напрокат новенький красный «форд» (у истинных нью-йоркеров, таких, как Мюррей, никогда не бывает своих машин, как бы ни были они зажиточны и изнежены).

Впоследствии я узнал из газет кое-какие подробности. Например, в багажнике «кадиллака» Тен Эйка нашли сто семьдесят пять тысяч долларов – все, что осталось после ограбления банка. Джека Армстронга и Льюиса Лаботски схватили в воскресенье днем, а заминированный грузовик нашли и обезвредили.

(Кстати, в газетных статейках человек по имени Юджин Рэксфорд был представлен эдакой таинственной, загадочной, темной и противоречивой личностью. Похоже, никто ничего про меня не знал, за исключением того обстоятельства, что я оказался блистательным тайным агентом, ведущим двойную, если не тройную, жизнь, чем-то вроде злого гения международного шпионажа, рыцарем плаща, кинжала и пистолета с глушителем, князем глухих закоулков Будапешта. Одна газета даже просила меня написать несколько статей о моей работе в контрразведке, а какой-то издатель книг в бумажных обложках посулил мне на удивление высокий гонорар, если я соглашусь создать ряд романов – на основе подлинных событий из моей жизни, разумеется – о великом шпионе и двойном агенте. Вместо романов я предложил им несколько своих памфлетов: «Что такое СБГН», «Пацифистская армия», «Как Ганди шел к мировой революции». Издателей это не заинтересовало.)

В понедельник днем ко мне в гости пожаловал П (вы его помните, именно он и воспитал из меня лазутчика). С ним были двое незнакомцев (назовем их, пожалуй, Твердый знак и Ы). П представил их мне как работников ФБР. Все трое долго поздравляли меня с успешно выполненным заданием и выражали сожаление по поводу того, что мы, вероятно, уже никогда не узнаем, кто нанял Тайрона Тен Эйка и кого он хотел устранить. Затем Твердый знак твердо заверил меня, что впредь ФБР больше не будет следить за мной, читать мою почту, прослушивать телефон и выносить мусор, поскольку я доказал свою благонадежность и приверженность гражданскому долгу.

– Думаю, после всего, что вам довелось пережить, ваше мировоззрение очистилось от этой шелухи, – подвел итог Твердый знак.

– Надо полагать, – неуклюже соврал я, потому что мне не хотелось вступать в прения. Я знал, что уже через неделю ФБР опять начнет шпионить за мной. (Так и случилось. Они потом качали головами и уверяли друг друга, что я – законченный псих.)

Ну а главным итогом всей этой истории стало вот что. Если прежде я едва трепыхался и вел свою работу без души, то теперь моя миротворческая деятельность заблистала всеми гранями. После той ночи в обществе Тайрона Тен Эйка в окрестностях Тарритауна я открыл для себя смысл жизни, проникся чувством долга перед обществом и сознанием необходимости бороться за равенство для всех.

Только дурак может думать, что, если он один раз оступился и изменил своей приверженности милосердию, значит, милосердие как таковое – штука бесполезная и не может служить началом всех начал. Я низко пал, поддавшись злым чарам искусителя, Тайрона Тен Эйка, но теперь снова твердо стою на ногах и надеюсь, когда-нибудь мне удастся возместить ущерб, причиненный моим отступничеством.

Анджела очень помогает мне. Иногда мы вспоминаем случившееся, когда она чинит мой печатный станок или везет меня в своем «мерседесе» на какую-нибудь мирную демонстрацию. Она призналась мне, что была рада, когда я напал на ее брата. Оказывается, она была в восторге и даже подбадривала меня возгласами, которых я, правда, не слышал в пылу борьбы. Короче, все медленно, но верно возвращается на круги своя.

Человек по природе своей жесток, но лишь потому, что он – наполовину животное. Однако пришла пора покончить с жестокостью. И если это необходимо, стало быть, это возможно.

Ну, ладно, довольно. Во вторник утром, в одиннадцать часов, здание ООН, понятное дело, не взорвалось. Никакого заминированного грузовика возле него и в помине не было. Но зато были мы с Анджелой. Мы вышагивали туда-сюда перед главным входом с лозунгами в руках, пока не появились полицейские. Они отобрали лозунги, затолкали нас на заднее сиденье патрульной машины и отвезли в участок, чтобы взять под стражу за пикетирование без разрешения городских властей.

Думаю, вы и сами знаете, что было начертано на наших лозунгах.

«Бомбы – вне закона» – вот что.