Текст книги "В колыбели с голодной крысой"

Глава 15

Утром я познакомился со всеми, приехавшими вместе с Флетчером. Это были: Бухгалтер, Ответственный за Пропаганду и Охранник. Я встретился с ними в соседней с моей комнате, в одном из двухместных номеров, которые я же и заказал по просьбе Флетчера.

Бухгалтер, приехавший для того, чтобы изучать документы профсоюза компании, если ему удастся их заполучить, был невысоким сухощавым мужчиной в очках с металлической оправой и вялым рукопожатием. Казалось, он просто высох, как будто по ошибке его оставили среди песка на ветру, и только глаза его за стеклами очков были влажными и очень близорукими. Его звали мистер Клемент, он пробормотал свое имя коротко, когда Флетчер представлял меня ему, и сразу же отошел в сторону.

Человек, ответственный за пропаганду и рекламу, приехал сюда, чтобы опровергать клевету на профсоюз. Он тоже был небольшого роста, с длинным тонким носом и острыми как лезвия глазками. Его имя было Фил Кати, и он крепко пожал мне руку, сказав при этом:

– Non illegitimus carborundum, парень. Я улыбнулся в ответ:

– Постараюсь. – Наутро мой голос немного окреп, хотя все еще был хриплым.

Охранник, прибывший сюда, чтобы не позволить нам стать легкой добычей для Джерри и Бена, был представлен мне как Джордж; я так никогда и не узнал его фамилии. Это был крупный парень с бочкообразной грудью и таким же пузом, с тройным подбородком и с такими здоровенными руками, что казалось, их невозможно поднять. Его лицо было сплошь покрыто рубцами, так что на их фоне его глаза, рот и нос казались чем-то совсем неприметным, второстепенным. Он усмехнулся, обнажив кривые щербатые зубы, и сказал:

– Мы им покажем, дружок.

Я надеялся, что мне представится такой случай.

Закончив представления, Флетчер сказал:

– Пол, вы останетесь здесь с Филом и Джорджем. Я вернусь, как только смогу; хочу посмотреть, что можно сделать для освобождения Килли. Вы поедете со мной, Альберт.

Альбертом звали мистера Клемента. Он кивнул нам на прощанье и вышел вслед за мистером Флетчером.

Джордж потянулся, расставив свои руки, как грузовой самолет, и сказал:

– Не знаю, как они, но я хочу есть.

– Совершенно согласен, – сказал Фил Катц. – Где поблизости можно поесть?

– Тут неподалеку есть закусочная. Я вас отвезу. На случай, если Гар придет до нашего возвращения, я прилепил к двери записку, на всякий случай без обращения и без подписи: “Скоро вернусь. Подождите меня”.

Мы поехали в закусочную “Сити Лайн”. За завтраком мы почти не разговаривали, просто перекинулись парой фраз о погоде и тому подобном, но на обратном пути Фил сказал:

– Я слышал, у них и газета “карманная”.

– Вне всякого сомнения. Вы бы видели статью, которую они состряпали о нашем с Уолтером аресте.

– Это все девушка-репортер, не так ли? Вы разговаривали с ней.

– Мне ничего не оставалось.

– Ну да ладно, век живи, век учись. У вас есть экземпляр?

– Да, в мотеле.

– Покажете мне.

Когда мы вернулись в мотель, я увидел, что моя записка по-прежнему красуется на двери, значит, Гар пока не появлялся. Фил Катц подергал соседнюю дверь, убедился, что Флетчер еще не вернулся, и мы втроем пошли в мой номер. Джордж немедленно растянулся на кровати Уолтера, серьезно заметив при этом:

– После каждого приема пищи следует полежать. – Он лежал на спине, как спиленное дерево: ноги сдвинуты, руки прижаты к туловищу, грудь и живот высоко вздымались вверх. Он лежал с открытыми глазами и шумно дышал через рот.

Я достал газету со статьей Сондры и протянул ее Филу. Он читал ее, то сжимая, то расслабляя губы, кивая изредка, а когда закончил чтение, сказал:

– Местами неуклюже, но у нее есть чутье. – Это было беспристрастное мнение профессионала, задевшее меня за живое.

– На мой взгляд, статья отвратительна, – сказал я. Фил пожал плечами и усмехнулся.

– Ладно, возможно, и так. Вы же ведь все это испытали на своей шкуре. Удалось ли вам ее подкупить?

– Вы хотите сказать, убедить ее после всего этого, что профсоюз прав? Не очень-то, ведь она дочь управляющего.

– Ладно, это было просто предположение. Держите, это вам в альбом для вырезок. – Он вернул мне газету.

– А что сейчас происходит? – спросил я.

– Телефонные звонки. Все звонят в Вашингтон, а Вашингтон отвечает: делайте то, делайте это. Затем мы делаем то и это. В промежутках мы просто сидим. У вас есть колода карт?

– Нет.

– Играете в джин?

– Немного.

– Хорошо. Этот Джордж, ему всегда приходится говорить, что сколько стоит.

– Однажды я вас обыграл, – самодовольно ответил Джордж. – На тридцать восемь центов. – У него был и так низкий голос, но когда он лежал на спине, то голос становился еще ниже.

– Тридцать восемь центов, – сказал Фил таким тоном, будто речь шла о какой-то смехотворной сумме. Он покачал головой и посмотрел на меня:

– А другие газеты как?

– Что?

– Газеты, газеты. Эта “Путеводная звезда” – единственная местная газета?

– Думаю, да.

– А как насчет других? Газет из соседних городов. Таких, как, например, Уотертаун?

– Ну?

– Ну, продаются ли в Уиттберге тамошние газеты?

– Не знаю. К сожалению, не обратил внимания.

Фил пожал плечами. Это было характерным для него жестом.

– Значит, мне надо будет попытаться выяснить это. Послушайте, у меня есть колода карт, хотите сыграть в джин? По пенни за очко?

– Конечно. Почему бы нет?

– Тридцать восемь центов, – мечтательно произнес Джордж.

– Я тебя учил, – сказал ему Фил. – Я сейчас. – Он вышел и через минуту вернулся с картами, и мы уселись по-турецки у меня на кровати.

Когда два незнакомца впервые играют в джин, они непременно сталкиваются с тем, что играют по разным правилам, поэтому перед началом игры необходимо решить, по каким правилам они будут играть. Например, я всегда играл по правилам, когда сдается по десять карт, а мой партнер – по одиннадцать, в моем варианте первая карта в колоде после сдачи не открывается, а мой партнер открывал, не тасуя оставшуюся часть колоды. Фил всегда играл по первому варианту. Вскоре мы все уладили и приняли часть его правил, часть моих и начали играть. Фил вел счет, и вскоре я уже был должен ему три доллара и сорок пять центов. Он принадлежал к числу людей, которые запоминают все до единой сброшенные карты и какой игрок какую карту сбросил. В какой-то момент я сказал ему:

– Не думаю, что стал бы играть с вами в пинакл.

Он мечтательно улыбнулся и сказал:

– Да. Вот это игра.

Через некоторое время Джордж громко проворчал:

– Одиннадцать часов. Когда же они приедут?

– Когда приедут, тогда и приедут, – ответил Фил. Он как раз только что закончил сдавать карты. Одиннадцать часов? Где же Гар?

– Подождите минутку, – сказал я. – Мне надо позвонить.

– У меня затекли ноги, – пожаловался Джордж. Он стоял посреди комнаты с серьезным видом и махал руками.

Я вышел из номера и направился в офис мотеля, где был телефон-автомат. Очень кстати там оказалась и телефонная книга. Джефферс Гар, 121, Седьмая улица… 4-8629.

Ответили на второй звонок. Мужской голос произнес:

«Алло?»

– Алло? Гар?

Последовала короткая пауза, а затем голос произнес:

– Он сейчас не может подойти. Кто изволит звонить?

Но я узнал этот голос. Я задержал дыхание, как будто выдох может меня выдать, и дрожащей рукой положил трубку. Что там такое случилось?

Выйдя на солнце, я постоял некоторое время в нерешительности перед офисом, раздумывая, что следует делать. Я готов уже был пойти за советом к Филу и Джорджу, но вовремя вспомнил, что Флетчер не хотел, чтобы я продолжал заниматься этим делом, и, вне всякого сомнения, наказал Джорджу не спускать с меня глаз и следить, чтобы я снова не напоролся на неприятность.

"Форд” стоял рядом, а ключ был у меня в кармане. Я очень беспокоился, понимая свои ограниченные возможности. Чем я могу ему помочь? Ничем. Однако Гар сам пришел ко мне, и мы договорились о своего рода партнерстве, и по крайней мере прийти к нему я просто обязан.

Я бросился к “форду”, завел мотор и развернулся, собираясь выехать на дорогу, втайне опасаясь, что, услышав звук мотора, Фил и Джордж немедленно выскочат и попытаются преградить мне дорогу, – отчасти я даже хотел, чтобы произошло именно так: побряцаю оружием, фактически ничем не рискуя, – но дверь оставалась закрытой. Я выжал первую скорость и выехал на шоссе, ведущее к городу.

Голос, ответивший мне по телефону, принадлежал Джерри.

Глава 16

Если бы я ничему больше не научился в Уиттберге, то достаточно было бы и того, что я научился элементарному умению вора проникать в дом без взлома и ловкости мелкого воришки-карманника. Я не научился пока соблюдать осторожность, когда нужно было помочь другу, но, по крайней мере, теперь я не стану действовать безоглядно или идти напролом.

Джерри находился в доме Гара, но это не означало, что за мной никто не следит, скажем Бен или кто-нибудь еще из молодчиков капитана Уиллика. Я поехал через Уиттберг кружным путем, то и дело возвращаясь назад, делая случайные повороты, и больше следил за зеркалом заднего вида, чем смотрел на дорогу перед собой. Но преследования не обнаружил.

Я выскочил к границе Утопии рабочих на Сара-стрит, тремя кварталами севернее Харпер-бульвара. На второй скорости я доехал вверх по холму до Седьмой улицы и остановился, готовясь повернуть налево.

Но как раз в тот момент, когда я подъехал к перекрестку, знакомый голубой “плимут” проехал мимо по Седьмой улице, слева направо от меня. Я оцепенел. Сжимая ладонями руль, я не мог решить, что мне делать: жать ли на тормоз или на сцепление. Я видел, как они проехали мимо, но они меня не заметили. Когда же они целиком попали в поле моего зрения, они смогли бы заметить только краем глаза.

Джерри сидел за рулем, а Бен рядом с ним на переднем сиденье. На заднем сиденье никого не было. Значит, Гара, по крайней мере, они не арестовали, не поместили в мрачное кирпичное здание для манипуляций, которые они проделали со мной. Но может, они избили его? Такого-то старика… впрочем, – уж я-то прекрасно знал, – эти двое не испытывали ни малейших угрызений совести, избивая свою жертву.

Я продолжал стоять на месте, но через несколько минут мой “форд” стал тихонечко двигаться задом – дорога в этом месте довольно круто шла вверх. А стоял я отчасти из осторожности в надежде, что Джерри не заметит меня в зеркале заднего вида, но главным образом потому, что был охвачен страхом. Я боялся этой парочки. Насмешливый Джерри и угрюмый Бен; я не знал, кого из них я боялся больше. При виде этих двоих вместе я буквально превращался в медузу и становился полностью беззащитным.

В конце концов я заставил себя сдвинуться с места. Впервые за много лет я вел машину, четко осознавая каждое движение, будто мы с машиной были единым целым, этаким металлическим роботом с мотором и хромированными трубами. Я оторвал правую ногу от тормозной педали, передвинул ее правее, поставил на акселератор, изогнул ногу на педали акселератора, а левую на педали сцепления. Машина поехала вперед, так же вяло, как ее водитель, а моя рука крутанула руль против часовой стрелки. Я выполнил поворот с робостью ученика, сдающего экзамен по вождению, и медленно повел “форд” по улице.

Дом номер 121 находился на левой стороне. Я припарковался напротив дома, только на противоположной стороне улицы. Эта часть улицы была совершенно безлюдной и утопала в лучах солнечного света, совсем как вчера. Я отошел от машины, огляделся с опаской по сторонам и поспешил к дому 121.

Дом Гара был похож на соседние дома. Он находился почти у самого подножия склона, как и дом Гамильтона, и мог считаться его близнецом. На пологом склоне лужайки была даже альпийская горка, однако этот сад был не так хорошо ухожен. А на двери из сетки висела табличка с буквой “Д”.

Я позвонил, и почти сразу же дверь распахнулась, и я увидел девушку, вопросительно взиравшую на меня.

На первый взгляд, Элис Макканн можно было дать семнадцать лет. Потом я пригляделся сквозь сетку получше и решил, что ей двадцать семь. Трудно установить истинный возраст некоторых стройных и тонкокостных женщин с изящной осанкой и бледной, нежной кожей, туго обтягивающей широкие скулы и четко очерченный подбородок. Такие женщины и в старости продолжают выглядеть молодо. К этому типу женщин принадлежит Лилиан Гиш. На Бродвее тридцатилетние актрисы частенько дебютируют в роли юных девушек, Джулия Харрис например, – и все они из разряда этих стройных, нестареющих женщин.

У Элис Макканн были очень большие темно-карие глаза и аккуратный носик, ноздри которого чуть заметно подрагивали, как у чистокровного животного. Она нехотя, с изящной торжественностью подняла на меня глаза, тем самым подчеркивая свое сходство с подростком. Но на ней было строгое черное платье, подчеркивающее осиную талию, великолепную форму бедер и широко расставленные конические груди.

Преодолев минутное смущение – я чуть не обратился к ней как к подростку, но, к счастью, вовремя спохватился, – я выдавил из себя:

– Дома ли мистер Джефферс Гар? Гар дома? У нее был очень тихий, но хриплый голос.

– Вы мистер Стендиш? – спросила она.

– Да, Пол Стендиш, совершенно верно.

– Войдите. – Она отступила, пропуская меня и жестом приглашая пройти в гостиную.

В отличие от дома Гамильтонов, здесь гостиная не была захламлена, мебель выглядела новее и была подобрана с большим вкусом, не было бесконечных салфеточек и заставленных безделушками столиков. Телевизора тоже не было. Я остановился посреди комнаты, в которой никого не было, и спросил:

– Ваш дедушка дома? – “Нет, они не увезли его с собой, – мысленно твердил я себе. – Наверное, они избили его, и он лежит наверху в кровати, может быть, даже еще не пришел в сознание”.

Но она медлила с ответом и вместо этого предложила:

– Пожалуйста, присядьте.

Я опустился в кресло, она присела на диван, сдвинув колени и слегка разведя внизу под углом ноги в туфлях без каблуков. Она взглянула на меня и скорбно-торжественным тоном сказала:

– Мой дедушка умер, мистер Стендиш.

– Умер – Я тут же вскочил на ноги, хотя совершенно не представлял себе, куда намерен ринуться. – После посещения Джеффри и Бена?

– Его убили, – сказала она. Девушка произнесла это бесцветным голосом, безо всяких эмоций. Она как-то отрешенно взирала на меня, видимо, еще не успела осознать случившееся.

Мне следовало догадаться, что за ее внешним бесстрастием и спокойствием кроется отчаянное стремление не потерять самообладание. Я это понимал, но сам был настолько потрясен и подавлен своими собственными проблемами, что не сумел быстро переключиться на чужую беду. Поэтому я позволил себе самое худшее, что можно только себе представить в подобной ситуации, – я спросил ее, как это произошло.

Вначале с ней было все в порядке, и она стала рассказывать:

– Сегодня утром мне нужно было отлучиться в магазин, у нас кончилось масло. Вы знаете, сегодня все с утра не работает из-за похо… из-за Чака Гамильтона. Поэтому я ушла… около девяти. Вернувшись минут через двадцать, я не нашла дедушку внизу, где оставила его, уходя. Я окликнула его, но он не ответил, поэтому я пошла…

Она умолкла и закрыла глаза, сжатые в кулаки руки покоились на коленях; она словно окаменела, казалось, достаточно слегка ее толкнуть, и она упадет с дивана на пол, не меняя позы.

С опозданием я понял, что натворил. Я все еще стоял и теперь робко приблизился к ней, говоря:

– Вам не надо было все это рассказывать. Я сожалею, мне не следовало…

– Все в порядке, – сказала она, не открывая глаз, и повторила:

– Все в порядке… Я расскажу вам. Я хочу вам рассказать.

Я понял, что, рассказывая, она постигает реальность свершившегося, и что, начав, она уже должна дойти до конца.

Наконец она открыла глаза, но смотрела не на меня. Скорее, сквозь меня, в окно, откуда видна была каменная альпийская горка.

– Я поднялась наверх, – сказала она. Ее голос оставался таким же бесцветным, лишенным эмоций. – Он лежал на своей кровати. Он был убит, и револьвер валялся на полу рядом с кроватью. Полиция считает, что это был тот же револьвер, из которого убили Гамильтона.

– И это случилось, пока вы ходили в магазин?

– Да. Когда я уходила, он был жив. Мы говорили с ним о вас. Он был жив и еще пошутил, говоря, что я позволила маслу убежать, и я пошла в магазин… Он был жив, когда я уходила…

– Постойте! Постойте! – Я бросился к ней, упал на одно колено и взял ее руки в свои. Она сидела слегка откинув голову назад и говорила отрывисто, с трудом, голос то и дело срывался. Я пытался согреть ее руки, холодные и безжизненные. – Подождите! – закричал я, пытаясь прервать поток ее слов. Она вздрогнула, замолчала, ее взгляд остановился на мне. И она разрыдалась.

Я сел на диван рядом с ней, обхватив ее за плечи, и она доверчиво прижалась ко мне. Она плакала навзрыд, тело ее отчаянно сотрясалось от горя и отчаяния. Невыносимо было сознавать при этом полное свое бессилие помочь ей чем-то или облегчить страдания. Я проклинал себя за идиотские вопросы, которые и послужили причиной истерики. Она неизбежно должна была рано или поздно осознать случившееся, но из-за меня это произошло раньше, чем хотелось бы, и потому ее реакция была столь болезненной.

Не знаю, сколько прошло времени, но постепенно ее рыдания стихли, казалось, она окончательно обессилела и не могла уже говорить, а только отчаянно ловила ртом воздух. Я продолжал сжимать в объятиях ее изящную, нежную фигурку, такую хрупкую, что казалось, она рассыплется под давлением горя, не выдержит такого напряжения. В какой-то момент я попробовал высвободить ее из своих объятий, но она воспротивилась этому, вцепилась в меня еще крепче, и мы просидели так еще некоторое время, пока она не устала и не отпустила меня. Я поднялся, все еще поддерживая ее одной рукой, и осторожно положил на диван. Ее лицо распухло и покраснело от слез, но не лишилось очарования. Да, теперь она выглядела старше. И необычайно чувственно-привлекательной. Однако эта чувственность была отнюдь не безобидной: внезапно я почувствовал пробудившуюся во мне нежность. И желание.

Я испытывал острое чувство вины перед ней: сначала из-за своей вопиющей бестактности, а теперь еще и из-за пробудившегося во мне желания. Я хотел загладить свою вину, сделать ей что-нибудь приятное и поэтому спросил:

– Не хотите кофе?

– Нет, – прошептала она. – Пожалуйста. – Она уткнулась лицом в спинку дивана.

Я растерянно осмотрелся вокруг.

– Я приду попозже, – сказал я. – Завтра или как-нибудь еще.

– Нет, – прошептала она так тихо, что я едва расслышал. – Пожалуйста, останьтесь.

Вот я и остался. Я сел в кресло, стоявшее в углу гостиной, и не сводил с нее глаз. Она лежала неподвижно, сложив руки на груди, отвернув голову к спинке дивана, так что я не видел ее лица. Ее черные волосы были растрепаны.

Теперь я размышлял над тем, что она мне рассказала. Гар был мертв, убит, застрелен. Я вспомнил слова капитана Уиллика: “застрелен насмерть”, а теперь это случилось во второй раз. Живое человеческое существо превратилось в разлагающуюся массу. Застрелен насмерть.

Без сомнения, тем же самым человеком и из того же оружия. Но на этот раз он оставил револьвер, а после первого убийства хорошенько его вычистил. Смог ли он так же хорошо отмыть свои руки? Интересно, не оставлял ли этот неведомый убийца кровавые следы на всем, до чего дотрагивался. Не остаются ли его кровавые следы всюду, куда ступает его нога?

Я вспомнил “Портрет Дориана Грея”: у каждого человека есть собственный портрет, хранящийся у него внутри. На убийце не может быть никаких отметин, по крайней мере снаружи. Его надо будет найти каким-то другим способом.

Почему он убил Гара? Потому что Гар, точно так же как Чарлз Гамильтон, представлял для него опасность. Оба вступили в контакт с людьми из профсоюза, причем один из них располагал информацией, которая могла бы повредить убийце, другому было известно о существовании такой информации. Гар вступил на тот же путь, который привел Чарлза Гамильтона к его открытию и – к смерти. Гара он тоже привел к смерти.

А затем мне пришла еще одна мысль. Двадцать пять человек поставили свои подписи под вторым письмом, которое Гамильтон отправил в профсоюз, и двое из них уже мертвы. Погибнет ли еще кто-нибудь из них? Все же на этот раз убийца оставил свой револьвер, как бы объявляя, что завершил то, что считал нужным сделать.

О чем теперь думают Джерри и Бен? О чем думает капитан Уиллик? Уолтер все еще находился в тюрьме, когда был убит Гар, а у меня есть два свидетеля, обеспечивающие мне стопроцентное алиби. Комедия, которую полиция разыгрывала вокруг следствия по делу об убийстве Чака Гамильтона, закончилась не только провокацией в отношении ни в чем не повинных граждан из Вашингтона, но и ко второму убийству. Я прекрасно понимал, что истинные виновники убийств не будут привлечены к ответственности. Больше озабоченная тем, чтобы угодить мистеру Флейшу, а не поисками убийцы, местная полиция по существу развязала ему руки. Интересно, думал я, осознал ли свою вину лицемерный капитан Уиллик?

Время медленно двигалось, а девушка по-прежнему лежала неподвижно на диване. Некоторое время спустя я оглядел комнату, и снова мне бросилась в глаза опрятная простота меблировки; я решил, что всем этим, конечно, занималась внучка, а не дед. Гар не показался мне человеком, который придает значение домашнему уюту.

На столе стояли часы с циферблатом в золотистой оправе и с такими же золотистыми стрелками. Часы показывали без десяти двенадцать. Я спохватился: Фил и Джордж, наверное, обеспокоены моим исчезновением и скорее всего считают, что меня похитили. Поскольку здесь мне делать было нечего, я решил, что должен вернуться к ним.

Я поднялся.

– Извините меня, – сказал я, – мисс… – Я до сих пор не знал, как ее зовут.

– Элис Макканн, – сказала она; ее безжизненный голос был приглушен спинкой дивана, к которому она все еще прижимала свое лицо.

– Мисс Макканн, я действительно должен возвращаться в мотель. Мои друзья будут обо мне беспокоиться.

– Да. – Она села одним рывком и повернулась ко мне. – Спасибо, – сказала она.

– За что? Единственное, что я сделал, это довел вас до слез.

– Вы сидели со мной. Спасибо.

– Я вернусь позже, когда вы скажете. Мы должны поговорить.

– Сегодня вечером. Я тоже должна вам что-то сказать.

– Хорошо. – Я подавил улыбку бурного восторга при этих ее словах – может быть, Гар до чего-то докопался и рассказал ей об этом? Но у меня хватило ума не торопить события. – Я сейчас должен идти, – сказал я.

Хотя я и не ожидал от нее этого, она поднялась и проводила меня до дверей. Она открыла дверь и выглянула наружу, затем внезапно снова ее захлопнула.

– Они возвращаются, – прошептала она, на лице ее был написан ужас.

– Кто? – Я тут же подумал о Джерри и Бене. Но она ответила:

– Соседи. Они возвращаются с похорон. – На последнем слове ее рот слегка скривился. – Они не должны вас здесь видеть, кто-нибудь может позвонить в полицию.

Она была права. Я не хотел, чтобы полиция знала, что я снова “вмешиваюсь”.

– Мне лучше подождать, – сказал я.

– До часа дня, – сказала она. – У них только полдня свободных. – Она смотрела мимо меня, на ступени. – Скоро они получат еще полдня свободных, – сказала она. – Будут ли они этим довольны?

Я тронул ее за руку, потому что не знал, что ответить.

– Простите меня, – сказала она, и ее огромные карие глаза снова обратились ко мне. – Я не должна их осуждать, они ни при чем. У меня приготовлен охлажденный чай, не хотите ли?

Я собирался отказаться, но потом подумал, что лучше, если дать ей чем-нибудь занять себя, поэтому сказал:

– Спасибо, я бы выпил. О, можно воспользоваться вашим телефоном? Я хочу позвонить друзьям в мотель.

– Разумеется. Он на кухне.

Я прошел за ней через прихожую на кухню, из окна которой открывался вид на город, спускающийся по склону холма. На стене у окна висел кремово-белый телефонный аппарат, и, пока я звонил, Элис открыла холодильник и достала кувшин чаю и блюдо с кубиками льда.

Я спросил женщину, ответившую мне в офисе мотеля, могу ли я говорить с кем-нибудь из номера 5. Она нехотя сказала “да” и попросила подождать. Я стал ждать, исподволь наблюдая за Элис. Она разбивала в мойке смерзшиеся кубики льда и кидала их в два стакана. Затем ополоснула лицо и вытерла его, рывком оторвав кусок бумажного кухонного полотенца. Лицо ее оставалось все еще более ярким, чем требовало томное изящество ее стиля, но теперь красная припухлость, которая обычно остается на щеках после долгого плача, казалась здоровым румянцем. Затем она вернулась к приготовлению чая.

Тем временем телефонная трубка у меня в руке ожила, и я услышал: “Алло”.

– Алло. Это Пол Стендиш.

– Ну, Пол. Где, черт подери, тебя носит? Я тут же узнал голос.

– Уолтер! Ты свободен!

– Добрый старый Фдетчер, – сказал он. – Читал им свод законов до тех пор, пока они все не заснули, и тогда мы на цыпочках сбежали.

Я чуть ли не расхохотался на радостях, так счастлив был слышать его голос и знать, что он уже на свободе.

– Клянусь Богом, я бесконечно рад! – сказал я. – Я бегал вокруг, как цыпленок с отрезанной головой.

– Придумай фразу, – сказал он и засмеялся. – Я знаю, Флетчер мне все рассказал об этом. Он хочет, чтобы я послал тебя в Вашингтон авиапочтой.

– Послушай, Уолтер…

– Я знаю, знаю, – сказал он. – Я сказал, что хочу, чтобы ты остался, потому что ты был здесь с самого начала. Ты, наверно, хотел бы видеть наш триумф.

– Спрашиваешь!

– Поэтому Флетчер сказал “хорошо”, если я гарантирую, что ты будешь держаться подальше от неприятностей. – Он помолчал, а потом добавил:

– А теперь не знаю, что и сказать. Так и есть, ты снова пустился в бега. Джордж в полном смущении.

– Да ни в какую неприятность я не попал, – сказал я, – и я вернусь вскоре после часа дня. Да, и еще кое-что. Нечто новое. Произошло… – Я умолк, вспомнив, что рядом стоит Элис. Я обернулся и беспомощно посмотрел на нее.

Она ободряюще улыбнулась:

– Все в порядке.

Но все же я запинался, когда рассказывал Уолтеру, что случилось.

– Произошло второе убийство, – сказал я. – Убили одного из рабочих, из тех, кто подписал письмо Гамильтона.

Уолтер прервал меня, забросав вопросами. Я отвечал на них, как мог и как можно короче, потому что это был не слишком подходящий предмет для обсуждения при внучке убитого, которая стояла у меня за спиной, – наконец, когда Уолтер исчерпал свои вопросы и узнал все, что я делал в последнее время, я подтвердил свое обещание вернуться вскоре после часа и повесил трубку.

– Вот ваш чай, – сказала Элис.

– Спасибо.

– Я ничего туда не положила. Хотите сахар или лимон?

– Нет, так замечательно.

– Мы можем поговорить в гостиной? – Она успокоилась и полностью взяла себя в руки.

– Да, – сказал я. – Это было бы замечательно. Мы вернулись в гостиную и сели.