Текст книги "Арминута"

14

Вскоре на верхнем этаже двухъярусной кровати умерла посреди ночи моя мама – та, приморская. Она не выглядела измученной болезнью, только седины стало чуть больше, чем прежде. И почему-то выцвела волосатая родинка под подбородком, напоминавшая маленькую гусеницу, – побледнела за несколько минут, как будто растворилась в окружающем белесом сумраке. Ее грудь перестала наполняться воздухом, и взгляд остановился.

На похоронах меня сопровождала другая мать. «Беднадальджиза, беднадальджиза», – бубнила она, заламывая руки. Но потом куда-то подевалась: у нее спустились чулки, а в таком виде присутствовать на службе она не могла. Я осталась одна впереди процессии, единственная дочь покойной; за моей спиной маячили неразличимые черные фигуры людей, пришедших на похороны. Мужчины, которые несли гроб, уронили его в свежевырытую могилу: он был тяжелый, и веревки перетерлись об острые углы. Видимо, я подошла слишком близко к краю ямы, дерн обвалился у меня под ногами, и я упала вниз, на деревянную крышку. Оглушенная, я так и лежала там неподвижно, и меня, судя по всему, никто не заметил. Священник монотонным голосом раздал благословения, побрызгал святой водой, окропив и меня. Зашуршали лопаты, сбрасывая в могилу рыхлую землю. Я закричала, но меня не услышали. Потом кто-то крепко схватил меня за руки.

– Перестань орать, не то выброшу тебя из окна! – пригрозил Серджо, тряся меня в темноте.

Мне больше не удалось уснуть. Я наблюдала за луной, которая совершила прогулку по ледяному небу и спряталась за стеной.

С тех пор ночные кошмары стали повторяться регулярно. Я ненадолго проваливалась в сон, потом внезапно просыпалась и рывком садилась на кровати, уверенная в том, что случилось несчастье, но какое? Я блуждала наугад по темным закоулкам своей памяти, и однажды в ней внезапно всплыла и стала расти мысль о болезни матери, с наступлением темноты причинявшая мне невыносимые мучения. Днем я хотя бы могла верить, что мать выздоровеет, что я вернусь домой. Но с каждой ночью становилось только хуже, пока мне не приснилась смерть матери.

На этот раз не Адриана пришла ко мне, а я сама к ней спустилась. Не просыпаясь, она подвинула ноги, чтобы я могла улечься как обычно, но мне захотелось положить голову к ней на подушку. Я обняла ее, стараясь успокоиться. Она была такая маленькая и костлявая, и от нее пахло немытыми волосами.

Это ощущение было вытеснено воспоминанием о завитках волос Лидии, по форме похожих на красные цветы на простыне. Лидия, младшая сестра моего дяди карабинера, была слишком молода, чтобы звать ее тетей. Какое-то время мы жили вместе в доме моих родителей, и она неизменно появлялась в моих ранних воспоминаниях. Ее комната располагалась в конце длинного узкого коридора, зато выходила на море. Днем я старалась поскорее сделать уроки, а потом мы с ней слушали песни по радио. Она грустила, думая о человеке, с которым рассталась, и с чувством повторяла строчки из стихотворений о любви, прижав руку к астматической груди. Из городка, где она жила, ее отправили к брату дышать морским воздухом.

Когда мы оставались одни, Лидия надевала мини-юбку и туфли на платформе, которые прятала у себя в шкафу, и включала проигрыватель на полную мощность. Она танцевала в столовой шейк, трясясь всем телом и закрыв глаза. Непонятно, где она этому научилась, ведь с наступлением темноты ей не разрешали выходить из дома, но иногда она, взбунтовавшись, тайком выбиралась на волю через окно на первом этаже. Мне хотелось, чтобы она сидела со мной по вечерам, и в тот момент, когда нужно было ложиться спать, я выдумывала, что у меня ужасно зудит спина, там, где никак не достать. Лидия приходила почесать меня и садилась на кровать. Считала мои позвонки и про каждый из них придумывала историю. Она давала имена наиболее выдающимся из них и, трогая то один, то другой, изображала, как они беседуют между собой, словно старушки на скамейке.

Однажды она откуда-то вернулась и сказала:

– Они меня берут.

Так за несколько лет до возвращения к настоящим родителям я ее потеряла. Случилось это в универмаге. Однажды рано утром мы с ней отправились за покупками, и пока я примеряла рубашку с рыбами и морскими звездами, она спросила у продавщицы, можно ли поговорить с директором. Ее готовы были принять, но чуть позже, и мы стали ждать. Как только Лидии разрешили зайти в простенький офис, она сразу же достала из сумки диплом секретаря и попросила взять ее на работу, на любую зарплату. Она сидела перед письменным столом, а я стояла сбоку, и она время от времени гладила мою руку.

Ее почти сразу взяли на испытательный срок. Однажды вечером она вернулась домой, неся в дрожащих руках униформу: на следующий день она должна была надеть ее на работу. Она прошлась в ней взад-вперед по гостиной. Белый с синим костюм, крахмальный воротничок и манжеты. Теперь она тоже надела форму, как и ее брат. Она немного покружилась, показывая, как раздувается колоколом юбка. Когда она остановилась и мир вокруг нее перестал вращаться, меня уже не оказалось в комнате: у меня не было сил на нее смотреть.

Она недолго проработала продавцом, потом ее сделали кассиром, а через год – заведующей отделом. Она стала поздно возвращаться домой. Затем ее взяли в центральный офис, за несколько сотен километров от нас, и она переехала. Иногда она писала мне, а я не знала, что ей отвечать. Да, в школе все в порядке, конечно. Патриция, как и раньше, – лучшая подруга. В бассейн хожу, научилась делать кувырки в воде, но по-прежнему мерзну. Сначала она отправляла мне открытки с достопримечательностями города, где теперь жила, но они вскоре закончились. Рисуя в альбоме, я красила солнце в черный цвет – такое у меня было настроение, – и обеспокоенная учительница позвонила домой и спросила, не умер ли у нас кто-нибудь. В табеле успеваемости у меня почти по всем предметам были десятки: я старательно выполняла все домашние задания, лишь бы заполнить время, освободившееся после отъезда Лидии.

Она приехала в августе на праздники, но я боялась слишком ей радоваться. Мы пошли на наш обычный пляж, и она сгорела, несмотря на кремы, которые приобрела со скидкой для сотрудников. Она здоровалась со старыми знакомыми с фальшивым северным акцентом, словно приезжая. Я испытывала за нее неловкость и начала скучать по прежним временам.

До того, как меня вернули настоящим родителям, я виделась с ней еще раз. Услышала звонок в дверь и открыла: передо мной стояла незнакомка с выпрямленными крашеными волосами, а с ней девочка, цеплявшаяся ручонками за ее ноги, и это была не я.

Лежа в темноте рядом с Адрианой, я представляла себе, что Лидия могла бы спасти меня, может быть, взять с собой на север. Но она переехала в другой город, и я не представляла себе, как ее отыскать. Еще рано было думать о другом варианте спасения.

12

Они выключили свет и прыгнули в кровать. Когда я входила в комнату, Серджо шикнул на брата, но оба продолжали приглушенно хихикать в подушку. Винченцо ушел из дома днем и до сих пор не вернулся, а Адриана нянчила малыша, держа его на руках. Я разделась в темноте и в напряженной тишине скользнула под одеяло. Моя нога дотронулась до чего-то живого, оно шевелилось и билось, теплое и пушистое. Я услышала свой собственный крик, почувствовала, как в лодыжку меня что-то несколько раз укололо. Не помню, как я добралась до выключателя. Потом повернулась и посмотрела на кровать. Там, семеня лапками, вертелся вокруг своей оси голубь, хлопая одним крылом и пытаясь взлететь. Другое крыло, сломанное, болталось с другого бока. Вся новая простыня была испачкана его экскрементами. Он дополз до края матраса и упал на пол, ударившись грудью.

Братья сидели и громко смеялись, хлопая себя по ляжкам широкими лапами и утирая слезы. Птица и на полу не прекращала попыток подняться в воздух. Серджо наскучило это зрелище, он схватил голубя за здоровое крыло и выкинул в окно. В этот момент я отчетливо поняла, что второе крыло голубю сломал он.

Я подскочила к нему, крикнула, что он чудовище, и расцарапала ему лицо, оставив на щеках глубокие борозды, из которых сразу начала сочиться кровь. Он даже не защищался, не ударил меня, только нарочито громко смеялся, словно пытаясь показать, что мне не по силам причинить ему боль. Другой брат подскакивал на кровати, подражая движениями голубя.

Отец пришел узнать, что происходит. Еще ни в чем не разобравшись, он дал обоим братьям по паре оплеух, и они присмирели. По негласному обычаю отец всегда сам бил мальчишек, во всяком случае после того, как они подросли и у матери уже не хватало сил с ними справляться. Она отвечала за Адриану, почти ежедневно выдавая ей положенную порцию тумаков.

– Мы просто хотели пошутить, – оправдывался Серджо, – она по ночам кричит и будит нас. Вот я и решил: пусть от страха покричит.

На следующий день я помогала складывать выстиранные и просохшие простыни.

– Смотри внимательно, чтоб клоп-вонючка не попал, – сказала мне мать, смахивая с белья жирное зеленое насекомое. – Не знаю почему, но они любят забираться в белье на веревке. – И тут же непринужденно перешла от клопов к детям: – Второй-то у меня неудачный получился. Старший хоть и убегает, но все же получше.

– Они не хотят, чтобы я жила с вами, вот и мучают меня. Почему мне нельзя уехать обратно? Туда, где я жила раньше?

– Ничего, Серджо потихоньку привыкает. Ты все-таки попытайся не кричать во сне, а то они злятся.

Она замерла на секунду со стопкой белья в руках. Посмотрела мне в глаза – такое редко случалось, – как будто в голове у нее крутилась какая-то мысль.

– А ты помнишь, как мы встретились на свадьбе? Тебе тогда было лет шесть, может, семь.

Она словно хлыстом подстегнула мою память.

– Помню, но смутно. Ты сейчас другая, в обычной одежде. А тогда была очень элегантная, – признала я.

– Ты представить себе не можешь, как я себя ругала за то, что растолстела. В какой-то момент я ужас как разжирела, даже боялась, что одежда лопнет по швам, – улыбнулась она. – Это было в июне, в воскресенье, и молодожены ужасно долго фотографировались, – продолжила она. – Мы страшно проголодались, было уже три часа, а все только начали рассаживаться по местам в ресторане. Я повернулась и увидела тебя, но сама бы не узнала – такая ты стала большая и красивая.

– А кто тебе сказал, что это я?

– Услышала от кого-то. А потом пришла Адальджиза. Она разговаривала с родственниками и не сразу меня заметила. Я окликнула тебя, и ты подняла голову. И стала смотреть на меня, открыв рот, наверное, потому, что из глаз у меня текли слезы.

Сегодня я расспросила бы ее о подробностях той встречи, но тогда мне помешало смущение. Она продолжала говорить, положив стопку белья на стул.

– А Адальджиза как меня увидела, сразу встала между нами – между тобой и мной. Но ты все равно смотрела на меня, выглядывала у нее из-за спины, и личико у тебя было такое любопытное.

Я покосилась на раннюю седую прядь у нее надо лбом – признак того, что она все понимала. Когда меня ей вернули, эта прядь уже терялась среди ранней седины, а вскоре стала совсем незаметна в сплошной белизне.

Тогда, в день свадьбы, я еще ничего не знала. Мои отцы были дальними родственниками, я носила их фамилию. В течение месяца, когда меня постепенно отлучали от груди, две семьи договорились о моей дальнейшей жизни, не подписывая никаких официальных документов, не заботясь о том, какую цену мне придется заплатить за эту неопределенность.

– Я не могла с тобой разговаривать, ведь ты была еще слишком мала, зато я высказала все твоей тете.

– Почему?

– Она обещала, что вы с ней часто будете к нам приезжать, что ты будешь расти у нас на глазах. А вместо этого мы увидели тебя только на семейном празднике, когда приехали к вам в город. – Голос у нее дрогнул, но она взяла себя в руки: – А когда все изменилось, нас никто даже не предупредил.

Я внимательно и напряженно слушала ее рассказ, но не хотела ей верить. В день моего приезда то же самое сказала Адриана, но она еще маленькая – что она понимает?

– Она оправдывалась тем, что ей нужно заботиться о золовке, что она не могла оставлять ее без присмотра, хотя, когда Лидия подошла ко мне поздороваться, она выглядела красивой и совершенно здоровой.

– Лидия болела астмой. Иногда ей вызывали неотложку, – сухо проговорила я.

Она посмотрела на меня и не добавила больше ни слова. Она поняла, на чьей я стороне. Взяла со стула стопку белья и понесла к себе в комнату.

13

Получив мое письмо, они не ответили на него, но, скорее всего, заключили новое соглашение, не поставив меня в известность. По субботам мать поселковая должна была выдавать мне немного денег, которые присылала мать приморская. Сумма сокращалась, частично оседая у той, которая мне ее выдавала, но, получив деньги, я чувствовала облегчение: моя далекая мать пошла на поправку. И она по-прежнему думает обо мне. Я верила в то, что вместе с деньгами мне передается тепло ее рук, сохранившееся в металлических монетках по сто лир, почти такое же ощутимое, как если бы она прикоснулась ко мне сама.

Свою догадку о том, что родители о чем-то договорились, я обсудила с Адрианой. Мы с ней пошли в закусочную Эрнесто. Я открыла холодильник с мороженым и нырнула в облако ледяного белого пара. Две порции мороженого с добавками: мне – с шоколадной крошкой, Адриане – с вишней. Устроившись за столиком снаружи, мы сосредоточенно поглощали мороженое, напоминая двух старичков, играющих в карты. Я отложила немного денег, а на остаток купила соску для Джузеппе: он их все время терял.

За несколько недель я накопила достаточно, чтобы хватило на автобусные билеты и несколько бутербродов. Когда я рассказала Адриане о своих планах, она испугалась, и тогда я предложила Винченцо поехать с нами. Он докуривал сигарету на маленькой площади перед домом и собирался идти обедать. Винченцо выдыхал дым, закрыв глаза, и казалось, будто он о чем-то размышляет.

– Ну хорошо, – немного удивившись моему предложению, согласился он. – Но дома никто не должен знать, куда мы собрались. Надо убедить их в том, что вы едете со мной работать на ферму. Так они ни о чем не догадаются, – добавил он, бросив мрачный взгляд на окна третьего этажа.

Мы поднялись на рассвете, сели на автобус и поехали в мой город. Адриана никогда прежде не бывала в городах, а Винченцо видел только предместья, по которым его друзья цыгане кочевали со своими аттракционами. Автобус остановился в двух шагах от курортной зоны с пляжем, на котором я проводила каждое лето. Сидя под зонтиком, в тени, мы с мамой, благоухающей кремом для загара, наблюдали за толпами отдыхающих, которые искали свободное место на огороженном канатами пляже. В те дни, в конце сезона, мы с ней обычно ели виноград, отрывая по ягодке от большой грозди: он заменял нам полдник.

В такой ранний час там еще никого не было. Незнакомая девушка подметала бетонную площадку между тротуаром и входом в бар. Парень, работавший на пляже, открывал зонтики из желтых и зеленых клинышков, и над берегом разносились резкие, как выстрелы, металлические щелчки. Моего зонтика в первом ряду не было, как будто все знали, что он мне не понадобится.

– Эй, что-то тебя давно не видно! Куда ты запропастилась? – окликнул меня парень, когда мы проходили мимо. – И ты исчезла, и твоя мать что-то не появлялась. Уезжали на каникулы? Ладно, сейчас открою твой номер семь.

Моим лежаком давно не пользовались, и при попытке его разложить раздался натужный скрип. Внезапно парень – он был в выцветшей от солнца майке – повернулся и с любопытством посмотрел на двух моих спутников, остановившихся в нескольких метрах от нас. Они резко отличались от обычных посетителей пляжа.

– Это мои родственники, они живут в горах, – тихо сообщила я ему.

Они все равно не услышали бы: их переполняли новые впечатления. Они уселись на берегу, и было видно, что даже Винченцо немного оробел. Небольшие ленивые волны набегали на берег, не пенясь и не шумя. Солнце еще низко стояло над линией горизонта, и на краях волнорезов сидели чайки.

– А вдруг оно выйдет из берегов? Мы тогда умрем? – испуганно спросила Адриана.

Она опасливо наблюдала, как песок просачивается между пальцами ног. Мы переоделись, она натянула купальник, который на нее еле налез, а Винченцо и вовсе остался в обычных трусах. Мы развесили одежду на спицах зонтика, обнаружив там повязку для волос, которую, как мне казалось, я потеряла. А она меня ждала. Я с трудом развязала ее обгрызенными ногтями и положила в сумку. Она служила мне много лет. Когда я была маленькой, мама расчесывала мне волосы, потом надевала эту повязку и нежно брала мое лицо в свои ладони. Она каждое утро садилась на краешек моей кровати, а я слезала на пол и вставала к ней лицом. Мне очень нравилось, как щетка скользит по голове, как пружинят металлические зубчики.

Сестра не хотела купаться, даже заходить в воду боялась: вдруг море ее затянет, и она утонет? Она села на корточки на сухом месте, прижав подбородок к коленям и разглядывая синеву, плещущуюся перед глазами. Я скользнула под воду и погрузилась в тишину, насколько хватило вздоха, не оставляя следа на поверхности. Затем вынырнула и увидела пляж, где появились любители раннего купания, Адриану, которая, сжавшись в комок, ждала моего возвращения, и Винченцо, который разбежался изо всех сил и нырнул, подняв фонтаны брызг. Он научился плавать, купаясь в реке с друзьями. Он плыл ко мне мощными размашистыми гребками, оставляя за собой полосы пены. Исчез на секунду, когда был уже близко, и поднял меня над водой, просунув шею между моих ног. Я сидела у него на плечах, он держался на поверхности и сплевывал воду. Мы совсем не чувствовали холода.

– Ты молодец, что привезла нас сюда. Я бы остался здесь подольше, – сказал он.

Он скользнул в глубину, потом выскочил вверх, как ракета, и сделал сальто. Потом подхватил меня и стал крутить, подбрасывая, словно игрушку. Он смеялся, и на деснах его виднелись белые следы соли. Я случайно коснулась ногой его члена: он напрягся и разбух. Он обхватил мою голову и поцеловал в губы, раздвинув их языком и лаская мой рот. Он забыл, кто мы друг другу.

Я уплыла, не торопясь и не испытывая отвращения. Только на берегу почувствовала, как бьется сердце. Адриана сидела там, где я ее оставила. Наверное оттого, что прошло много времени, мир вокруг показался мне другим. Я лежала на песке рядом с сестрой и ждала, пока буря в груди уляжется и наступит покой.

– Хочу есть, – мрачно сказал Винченцо.

У меня в сумке были бутерброды, но, чтобы порадовать Адриану, я отвела ее в бар и угостила пиццей и кока-колой, потратив на это последние монеты. Когда мы вернулись под зонтик, Винченцо, накупавшись до изнеможения, вышел из воды, словно дикий лесной бог, на денек спустившийся к морю. Он шагал устало, как будто только что оплодотворил синее пространство, оставшееся у него за спиной.

Кто-то обратил на него внимание: трусы слишком тесно обтягивали его тело и сползли вниз, выставив напоказ полоску волос. Но август с его удушливой жарой уже миновал, и лето завершало свой ослепительный путь. Придя тайком на этот пляж, где я выросла, я сумела избежать встречи со знакомыми, которые могли меня узнать. От Винченцо я тоже старалась держаться подальше. Я молча разложила бутерброды, чтобы он их видел. Потом отвела Адриану на качели и под выдуманным предлогом ушла, оставив ее одну.

Всего лишь перейти дорогу и сделать несколько шагов по тротуару. Я обогнула ограду: сад выглядел заброшенным. Стул опрокинулся от ветра, на столе, за которым мы ужинали в саду, валялись первые опавшие листья. На любимом розовом кусте моей матери болталась зацепившаяся за шипы тряпка; в мае мать, выходя из дома, всегда прикалывала на грудь розовый бутон. Высокая трава и цветы погибли от засухи. С трудом передвигая отяжелевшие ноги, я доплелась до ворот. Почтовый ящик был не слишком забит, наверное, кто-то регулярно вынимал письма, значит, мое они тоже получили. Юго-западный ветер занес дорожку песком, жалюзи были опушены, как будто все уехали на каникулы. Под навесом сарая стоял мой велосипед со спущенной шиной. Я позвонила. Звук разнесся по пустым комнатам. Я подождала, но никто не отозвался, и я снова и снова жала на кнопку, с каждым разом держа палец все дольше. Потом прислонилась к кнопке лбом и так стояла какое-то время, потом не выдержала. Побежала назад, боясь, что меня хватятся, и села в тени пляжных кабинок.

Должно быть, она и вправду умерла, как в моем сне, как умерли и ее тюльпаны, иначе она не бросила бы свой дом. Но ведь именно она прислала мне в поселок двухъярусную кровать и все остальное, а другая мать сказала, что они разговаривали по телефону. Почему же она не поговорила со мной? Где она? Может, она звонила из больницы и не хотела меня расстраивать своим больным голосом? А что, если отца перевели в другой город? Он говорил, что это не исключено. Нет, они взяли бы меня с собой. А Лидия знала? Знала и не стала меня искать? Хотя, вполне возможно, ей никто ничего не сказал. Незадолго до переезда на север она выкинула один фортель, и моя мать ее так до конца и не простила.

Лидия познакомилась с одной танцовщицей, которая жила в доме напротив, в мансарде; иногда они о чем-то украдкой шептались через ворота нашего сада. Лили Роз работала в ночном клубе на побережье и спала до полудня. Время от времени ей в дверь, озираясь по сторонам, звонили приличного вида мужчины. Лидии не разрешалось даже здороваться с ней, чтобы не подхватить какую-нибудь заразу.

Но в одно знойное воскресенье мои родители уехали на похороны, оставив нас дома. Лили Роз пришла спросить, есть ли у нас вода: у нее в кранах не было ни капли. Глаза в разводах от вчерашнего макияжа, всклокоченные обесцвеченные волосы, минимум одежды. Лидия пригласила ее войти, угостила каким-то прохладительным напитком, предложила сходить в душ. Лили Роз вышла из ванной босиком, в мамином наполовину распахнутом халате, с нее капала вода.

Они с Лидией начали танцевать в гостиной и сначала вели себя сдержанно, но постепенно разошлись. Они все теснее прижимались друг к другу, особенно когда звучала медленная возбуждающая музыка. Лили Роз, вихляя бедрами, показывала Лидии, как нужно двигаться и тереться о мужчину. Она вытянула ногу, раздвинув полы махрового халата, и стала как будто в шутку гладить ею ногу Лидии. С каждой минутой мое беспокойство нарастало, и я все чаще поглядывала на дверь, а им, похоже, все было нипочем. Отодвинув в сторону журнальный столик, они исполняли страстный танец и тряслись как одержимые. Лидия сняла потную рубашку, оставшись в лифчике и шортах. Когда кончилась пластинка-сорокапятка, они, задыхаясь, рухнули на диван одна на другую. Пояс на талии развязался, халат сполз, оголив Лили Роз. В таком виде их и застала моя мать, вернувшись раньше времени с похорон.

* * *

Я все сидела за пляжными кабинками. Меня случайно заметила зареванная Адриана, бродившая поблизости. Наверное, упала с качелей: губы и нос у нее были в песке, она его даже не отряхнула. В незнакомой обстановке она оказалась совершенно беспомощной, не сумела даже найти зонтик на первой линии, где нас ждал брат.

– Я не сама упала, меня столкнули, – пожаловалась она, когда мы вернулись к нему. – Я только сказала, что никогда раньше не была на этом пляже и не качалась на качелях. – И она указала на детей, которые бегали по игровой площадке.

Винченцо разъярился как бык. Не знаю, сказали ли они что-то друг другу или он сразу кинулся в драку, но мы с Адрианой подоспели, когда они сбили его с ног, навалившись всей кучей, и теперь клубком катались по песку. Мы позвали владельца площадки, и он с криками растащил драчунов. Но потом отвел меня в сторону и сказал, чтобы я больше не приводила сюда этот цыганский табор в трусах. Кто они такие? Явно не родственники, ведь у меня такая приличная семья, а отец – карабинер.

Винченцо отмылся, без всякого удовольствия поплескавшись на мелководье. Потом мы ели дыню, сидя под зонтиками и поглядывая друг на друга. Мимо прошел человек со свистком, он шагал вдоль берега и кричал: «Свежие кокосы!»

– Что он продает? Это такие яйца? – удивленно спросила Адриана.

– Нет, это экзотические фрукты, – объяснила я.

У меня уже кончились мелкие деньги. Но торговца так позабавило любопытство моей сестры, что он улыбнулся, нагнулся к ведру и протянул ей небольшой кусочек кокоса – только попробовать.

Мы собрались и пошли к автобусной станции. На мгновение мне показалось, что я слышу у себя за спиной общий вздох облегчения. Из окна я послала привет шестиэтажному дому, в котором жила Патриция, и про себя пообещала как-нибудь приехать к ней.

– Я приеду позже, другим автобусом. Мне нужно ненадолго заскочить к товарищам, – внезапно произнес Винченцо, встал и вышел на одной из остановок в пригороде.

Я смотрела через пыльное стекло, как он спускается на тротуар, усталый и помятый, и не понимала, какие чувства он у меня вызывает. Когда автобус тронулся, Винченцо взглянул на меня и приложил палец к губам, не то посылая мне поцелуй, не то приказывая помалкивать.

Адриана спала до самого поселка, а потом ночью жаловалась, что у нее зудит обгоревшая кожа. Дома никто ничего не заметил, мать просто спросила, привезли ли мы что-нибудь из деревни. Винченцо вернулся через два дня, и отец его не наказал, возможно, просто не заметил его отсутствия. Или решил, что сына уже не исправить.