Текст книги "С «Джу» через Тихий океан"

Джу

Нервы

Дончо утром решил поднять на мачту гафель с большим норвежским парусом, а я протестую – у меня к нему особая неприязнь. Почему-то уверена, что он накличет на нас беду. Парус тяжелый, и мачта рядом с ним выглядит неказистой тростинкой. Я серьезно сказала, что очень хочу добраться до островов в срок, а не вообще когда-нибудь. Невзирая на мои протесты и заклинания, Дончо все же поднял грот. Для пробы. Однако неудачно.

Дончо

Паруса работают отлично. Идем со скоростью два узла. Прилично. Но я не считаю нахальством мечтать о большем. Решил поднять еще и грот. Но Джу воспротивилась. Объяснил ей, что грот будет оберегать мачту лучше, чем стаксели, которые крепятся к ее вершине. Однако она прикинулась непонимающей. Не поверила, что самое опасное для мачты – перегрузка ее вершины. Уперлась как бык и стоит на своем. Такой я ее еще никогда не видал. Все-таки я стал поднимать грот, но что-то заело, и парус вверх не пошел. А жаль, я так надеялся, пока делал новую систему для его подъема. Джу расстроилась. В первый раз мы поссорились. Она заявила, чтобы я не смел больше экспериментировать с мачтой. Ладно, подожду день-два и снова попытаюсь. У нас все еще стоит перед глазами сломанная мачта. Вот Джу и боится за новую. Да к тому же беспредельно утомлена и напряжена. Работает ведь наравне со мной, а головные боли не позволяют ей полноценно отдохнуть.

Непрерывно летают фрегаты.

Небо облачное. Мы ужасно рады, что нет дождя. Просушили часть одежды. В нынешнюю ночь вахта будет вполне человеческой. Ветер – 3 балла. Волны маленькие.

Строю новые планы усовершенствования мачты.

Не собираюсь сдаваться и верю в свой успех.

Еле дождался утра и сразу же принялся устанавливать новый парус, перекроенный из старого грота. Лодка значительно прибавила в скорости. Джу засияла. Мне снова верят. Я вернул расположение к себе. Теперь опять могу отдавать приказы, и нет сомнений в моей правоте. Так намного удобнее нам обоим.

Ну и волнища накатила, залила весь дневник. Я унес его в рубку.

Джу

Восторг

Уже два часа на вахте. Облака оберегают меня от солнца. На душе как-то по-особенному хорошо и радостно. И никакого напряжения. Временами я даже о мачте забываю. А мы ее часто осматриваем, ощупываем ванты.

Возле лодки все время играет рыба. Выскакивают из воды на два-три метра вверх и так близко от борта, что обрызгивают меня. Не могу надивиться на них. Буквально через каждые пять минут рядом слышен всплеск. А впереди лодки то и дело взмывают целые стаи летучих рыб. Иногда крупные. В лодку свалилась довольно большая рыбина и забилась у моих ног. Мне стало ее жалко, я схватила ее и швырнула за борт. И она тут же полетела.

Птицы летают не по одной-две, а целыми стаями. А ведь мы уже в 1000 миль от суши. Похоже, и в Тихом океане птицы не знакомы с пособием для терпящих кораблекрушение.

Настроение приподнятое, каким оно и надлежит быть у путешественника. И даже не особенно волнует, когда и где мы закончим плавание. Путешествую из удовольствия, из пристрастия к движению. Это вроде свободного парения. В такие моменты я словно сливаюсь с окружающим миром. Может быть, это и есть счастье, к которому человек стремится испокон веков. В путешествии, подобном нашему, такие мгновения чрезвычайно редки. Все остальное время – это непрерывный и напряженный труд и борьба со сном. Чтобы испытать подъем чувств, твое внутреннее состояние должно быть в гармонии со всем, что тебя окружает. Это, разумеется, мои субъективные рассуждения на тему о счастье. Знаю, что самый легкий способ выйти из состояния восторга, которое столь трудно обрести, – это заняться самоанализом. Что я и сделала. И могу сказать твердо: сделала глупость.

Уже несколько дней пытаюсь поймать хоть какую-нибудь радиостанцию, которая любезно, сообщила бы нам не только точный час, но и точную дату. С Дончо у нас полное разногласие. Я пишу в дневнике март, он – апрель. Где-то во время приключения с мачтой мы сбились со счета. И по сей день я записываю дату условно. Но сегодня поймала наконец радио Вашингтона как раз в тот момент, когда говорили: «Сегодня, седьмого апреля, 200 лет назад…» Потом сообщили, что кто-то собрал законы, изданные во всех штатах за 200 лет, и зачитали некоторые из них: запрещается – ездить на верблюдах по главным дорогам, колоть орехи в церкви, привязывать крокодилов к пожарным кранам и т. д. Получился уникальный и на редкость занимательный сборник.

Наш добрый старый ВЭФ ожил снова. После того как он прошел через Атлантику, побывал в Эгейском море, не однажды падал, ударялся, после того как его заливало водой, и он, казалось, впитал всю сырость океана, ВЭФ вдруг заработал, заговорил чистым голосом. Хорошо ловит на коротких волнах, дает нам точное время, сообщаемое из Лондона радиостанцией Би-би-си, исполняет музыку Южной и Северной Америки и вообще все, что мы пожелаем. Мы взяли его с собой чуть ли не из чувства сентиментальности, а он оказался единственным (из трех имеющихся на борту), который работает прекрасно и безотказно. Не могу на него нарадоваться и окружаю особой заботой.

Все вокруг уже стало привычным, похожим на виденное в Атлантике, и это приятно. Дончо поднял и стаксель. Теперь наша лодка оснащена парусами, как и в прошлую экспедицию. Делаем 2,5 узла. Это скорость, о которой мы не смели и мечтать. Я даже решилась подсчитать, когда мы сможем увидеть землю. Если будем живы-здоровы, то через месяц-полтора окажемся на островах Общества. При условии, что серия наших злоключений уже завершилась.

Дончо едва дождался конца вахты, чтобы поделиться своей новой идеей:

– Знаешь, что мы сделаем летом 1977 года?

– Отправимся в Грецию.

– Ничего подобного. Организуем экспедицию на розыски Лохнесского чудовища. Последними там были японцы, но они никого не смогли обнаружить.

Идея мне сразу понравилась, и мы стали обсуждать, кого с собой возьмем, какая нужна экипировка, где достать средства и кто какие обязанности будет нести.

– Джу, а тебе я придумал должность, о какой мир и не слыхивал: осветитель Несси!

– Хорошо, Дончо, но если мы поймаем чудовище, то как его вывезем из Шотландии?

Дончо обиделся.

Спустя немного я о чем-то его спросила. Он отрезал:

– Я не разговариваю с осветителем палеонтологических останков.

– Ну ладно, мы не станем его увозить, будем только снимать.

Мы долго и с интересом говорили о Несси.

Дончо

Счастье быть нужным

Через несколько часов настроение у меня упало. Устал как собака. Проклятая мачта не выходит из головы. Возвращаться назад мы не имеем права. Вернуться – значит потерять полтора месяца, считая время на путь и ремонт. И тогда, как по заказу, попадем в самый разгар возникновения тропических циклонов. Возвращение означало бы, что мы откладываем объявленную на весь мир экспедицию. Если бы ее организовал я сам, то, может быть, и решился на такое, избрал бы более легкий путь. Но теперь – не могу. Нам верят, мы добровольно, без какого-либо чувства самопожертвования, пошли на то, на что до сих пор никто не отваживался. Сейчас, как и раньше, я верю в добрый исход. Не сомневаюсь ни в себе, ни в Джу. Неважно, что на протяжении всей истории мореплавания сломанная мачта и поврежденный руль всегда считались самой страшной бедой. Но ведь даже в программе нашего путешествия предусмотрено осуществить его «в крайне тяжелых условиях, близких к кораблекрушению». Нам же сейчас и не требуется их моделировать – они налицо. Мы будем исследовать психофизиологические изменения человека в экстремальных условиях. На грани человеческих возможностей, в естественной среде. И едва ли нужно добавлять, что никто лучше нас самих не понимает, что если возникнут какие-либо непредвиденные последствия, то в первую очередь они коснутся нас самих.

Но повторяю: я верю в добрый исход, в успех и знаю, что мы преодолеем все. Что меня толкает вперед? Не могу объяснить. С одной стороны, чувство ответственности, с другой, ясное понимание цели: если нам удастся осуществить этот эксперимент, то мы продемонстрируем огромные реальные возможности человека и придадим тем самым смелость и уверенность терпящим кораблекрушение. Даже если наши исследования ничего нового не дадут науке, то лишь одного этого – переплыть океан на поврежденной спасательной лодке – вполне достаточно. Для нас будет огромной наградой, если наши скромные усилия вдохнут надежду, прибавят силы людям, которые попали в беду. Безопасность мореплавания непрерывно повышается. Но известно и то, что кораблекрушения будут происходить еще долго. И это совершенно не зависит от наших желаний.

Напряжение растет

Аккуратно заполняем тесты, составленные нашими научными руководителями К. Златаревым и Г. Радковским. Предыдущие дни были чрезвычайно обременены работой, и на тесты не оставалось времени. В первый раз за три экспедиции мне тягостно заниматься ими. Но они – одна из основных задач нашей экспедиции, и мы обязаны ее выполнять. С некоторым усилием я все же заставил себя подчиниться дисциплине.

Планктон ловим каждый день. Но улов постепенно уменьшается.

Придирчиво ведем наблюдения и за загрязнением океана. Если к этому добавить еще и ведение дневников, и кино– и фотосъемку, и обсервацию, и вечную и неизбежную изнурительную работу по лодке, то станет понятно – время заполнено до отказа. И даже сверх того. Нормальный трудовой день у нас длится по 18 часов. И в дождь, и под палящими лучами тропического солнца.

Может быть, потому, что работы у нас по горло и то и дело приходится преодолевать серьезные опасности, дни летят быстро и незаметно.

Жизнь в океане резко отличается от привычного ритма жизни на суше. И несмотря на это, один день напоминает другой. Вспоминаю лишь о сломанной мачте, о поврежденном рулевом управлении – о румпеле, о пере руля… Все остальное томительно монотонно, похоже как две капли воды. И мы мечтаем о встречах с людьми, об обычном человеческом общении даже с официантами, продавцами, кондукторами…

До конца экспедиции мы будем жить на «полных оборотах». Такой настрой крепко помогает поддерживать оптимизм, хорошее расположение духа. Находясь в экстремальных условиях, человек непременно должен пребывать в особом, напряженном состоянии, всегда обязан быть начеку. Если же почувствуешь, что раскисаешь, что опускаются руки, то нужно немедленно встряхнуться, даже, если хотите, искусственно подогреть себя, настроить на боевой лад. Ни в коем случае нельзя позволять себе расслабиться до такой степени, когда становишься пассивным, сторонним наблюдателем, безучастным ко всему происходящему. Конечно, это избитая истина: сколько бы ты ни напрягался, сколько бы ни настраивался на боевой лад, океан останется равнодушным. Но верно и другое: только соответствующим образом настроив себя, ты сможешь бороться, сможешь избежать грозящей опасности, уберечь себя от несчастий.

Заботы

Джу закричала:

– Солнце! Солнце!

Наконец-то оно показалось. Засияло на радость и тепло. В полдень определяем свое местоположение по кульминации светила. Мы все еще находимся очень далеко от суши, и у меня нет пока страстного желания поскорее установить точные координаты. Выполняю обсервацию без особой тщательности. Если и отклонимся от курса на 10 или 20 миль, то в огромных просторах океана это буквально ничего не значит. При попутном ветре наверстаем упущенное почти без потерь.

Ветер слабый. Лодка движется медленно. Делаем 45 миль, да течение добавляет 12 – в общем, около 60 миль в сутки. Это хорошо. Лишь бы мачта выдержала. Все мои мысли вертятся вокруг нее. Ничто меня так не беспокоит, как состояние мачты.

А если опять сломается?

Что ж, будем делать по 12 миль за счет течения. И сам что-нибудь придумаю, чтобы добавить еще миль 20. До Маркизских островов осталось около 2500 миль, а до Таити – 3500. Это около ста дней плавания. Продуктов, если их бережно расходовать, хватит. Вода, конечно, испортится. Будем надеяться на дождь или на случайную встречу с каким-нибудь судном. Что бы там ни произошло, будем идти вперед и непременно достигнем цели.

И снова меня точит червь сомнения. Хорошо, пусть все идет, как я задумал. Ну а если не удастся выйти на Маркизские острова? Ведь лодка почти неуправляемая, и не исключено, что мы отклонимся и пройдем мимо островов. Каждый может вспомнить о муках Эрика де Бишопа. Он уже видел Маркизские острова, но, несмотря на все усилия, не смог к ним подойти: плот пронесло мимо. И спустя почти месяц разбился о рифы одного из островов Кука.

Привязалась ко мне песня:

 
Спасите наши души,
Спешите к нам,
И ужас режет души
Нам пополам…
 

В первый раз я услышал эту песню несколько месяцев назад в Софии от Митето Езекиева. С тех пор как только ее услышу, комок подкатывает к горлу.

 
И ужас режет души
Нам пополам…
 

Сильно сказано! Мне нравится. Но ужас – это не для меня. Не позволю, чтобы он резал мне душу. Здесь, в центре Великого океана, ему не место. Разумеется, я бессилен перед случайностью. Не могу предотвратить появление морского льва и поломку руля, не могу отменить бешеный порыв ветра. Но победить ужас могу. В этом моя сила, мое оружие. И еще – работать до седьмого пота, искать выход из любого трудного положения. Строить планы. Смеяться. И особенно громко над неудачами, над собственной слабостью и неуверенностью.

Самоконтроль

Меня много раз спрашивали: «А не страшно ли вам?» И я всегда затруднялся с ответом. Я не могу утверждать, что мне неведом страх. Не умею также объяснить, как удается усилием воли отбросить его. Подавить. Заглушить его, четко и ясно сознавая, что закравшийся в душу страх – это начало предательства цели, усилий, друзей. И все-таки одни люди рождаются трусливыми или с годами взращивают в своей душе страх. Другие вовсе не ведают страха. Третьи преодолевают его. У нас с Джу даже испуг – табу. Оставляем его на берегу, сделав его уделом дней подготовки к экспедиции и рассуждений о возможных злоключениях и авариях.

Мне кажется, что готового рецепта против страха нет. Но я совершенно убежден – вера в себя, в свои силы помогает. И твоя собственная вера, и окружающих тебя людей. Точнее, доверие людей. Оно вдохновляет, прибавляет сил. Очень важно чувствовать себя нужным, полезным, осознавать, что дело, которым ты занят, хоть немного, но пополняет копилку человеческих познаний.

Применяю чрезвычайно простой метод. Когда что-то отягощает мысли, я заставляю себя переключиться на приятные воспоминания или начинаю мечтать. Нечто вроде аутотерапии. Но не следует перебарщивать, чересчур отдаваться фантазии. Есть какой-то оптимум, который словами нельзя объяснить. Возможно, другие борются со страхом иными способами, более результативными, но я доволен и собственным методом. До сих пор он служил мне честно.

Джу

Расписание

Похоже, мне легче в ночные вахты. Забыла похвалиться, что у меня есть очень удобный стул для кокпита. Дончо привез его из Норвегии. Очень мне помогает. Дело в том, что в прошлую экспедицию я получила удар в позвоночник – даже не помню, когда и как, – и теперь не могу долго сидеть, особенно на жестком. С этим стулом я будто заново народилась. А я все переживала, как же выдержу несколько месяцев сидения на деревянной скамейке. И вдруг Дончо явился с сюрпризом: заказал мне специальный стул.

Дни и ночи у нас так проходят, что мы с Дончо почти не общаемся. У меня свободные от вахты часы с 7 до 10 утра и с 13 до 16 вечера. До 7.30 готовлю завтрак, забрасываю сети и т. д. Потом на час ложусь спать. После обычно роюсь в багаже, что-то ищу, завариваю чай. Смотришь – уже 10 часов, пора на дежурство. Во время вахты мне все еще трудно читать, но я слушаю радио. Сдав вахту, до 13.30 готовлю обед, позже мою посуду, стираю (не знаю почему, но стираю каждый день). Затем сажусь писать дневник и, если до 16 остается время, – дремлю. Вечером, с 19.30 до 22, сплю. И снова от 22 до 24 – дежурство. С 1.15 до 4 утра опять сон. Таким образом, на сон в целом уходит около шести часов. Правда, он разбит на части. Но таковы условия в океане.

Дончо свободен с 10 до 13 часов дня и с 16 до 19 вечера. И отдыхает он столько же, сколько и я. Днем спит от тридцати минут до одного часа, делает записи в дневнике, в обед ведет наблюдения. И вот уже сутки кончаются. Время бежит стремительно. Может быть, этому помогают вахты?

Уже четвертый день вижу с левого борта какую-то рыбину с темными и белыми полосками по бокам. Упорно плывет рядом. Уж не рыба-лоцман ли это, не желающая исполнять свои прямые обязанности, потому что мы медлительны и скучны? Часами наблюдаю за ней. Вот она застывает на гребне волны и вдруг обрушивается вместе с нею вниз.

Весь день и всю ночь дул сильный ветер, вздымая гигантские волны. Океан все время волнуется. Порядок устойчивый: волнение усиливается на закате и на восходе солнца. В лунную ночь, стоит луне скрыться за облако, как волны тут же начинают нарастать, разыгрываться. Еще во время экспедиции в Атлантике я привыкла к волнению океана и теперь почти не обращаю на это внимания. Но волны бывают всякие. Некоторые прямо-таки гороподобные. Другие, не столь большие, шипят, стараясь догнать лодку, и, уже теряя последние силы, обдают тебя брызгами.

Когда движется очень большая волна, то сразу же вслед за ней, с разницей всего лишь в несколько секунд, идет другая – чуть поменьше, а затем и третья, но уже не опасная. Бывают и одинокие, изолированные волны, по высоте вдвое превышающие остальные. И если случайно заглянешь в многометровую пропасть меж двух гигантских водяных глыб, от страха мурашки пробегают по спине.

Дончо, сдав вахту и уходя на отдых, коротко предупредил: «Джу, будь внимательна, волны очень большие и гонят лодку на запад».

А у меня и нет иного выхода. Полагаю, Дончо высказал это напутствие, потому что чувствовал себя неловко: оставляет на мое дежурство такие грозные волны. Причем отлично понимает, что на рассвете они станут еще выше.

Трудная вахта. Еле выдержала. Тем более что совсем замучила головная боль. Она терзает меня почти каждый день, но все же постепенно слабеет. Из этого я сделала вывод, что у меня нет сотрясения мозга. И вчера совершила большую глупость. Волосы, были совсем мокрые, и я решила снять тропический шлем и минут десять-пятнадцать посушить косы на солнце. Результат плачевный: от головной боли места себе не нахожу. Посмотрела в зеркало и ужаснулась: на меня глядел уличный хулиган. Опухоль вроде бы спала, но вокруг глаза разлился лилово-синий кровоподтек. Не беда. Рано или поздно все раны заживают.

Дончо

Срыв

Джу подвела: почти за час до кульминации солнца сказала, что пора определять координаты.

И я засек десятки высот солнца. Но еще целых тридцать минут светило продолжало подниматься ввысь как ни в чем не бывало. Я опешил: что происходит? Когда же наконец огненный шар дойдет до вершины? Все справочники единодушно утверждают: в этих широтах верхняя кульминация солнца приходится на 11 часов 57 минут. Я взглянул на свои часы и понял: ошибка во времени. Я почувствовал себя обманутым, одураченным. Не выдержал, сорвался и в сердцах накричал на Джу. От неожиданности она вздрогнула, но промолчала.

Вечером закат был чистым. Солнце уходило за безоблачный горизонт. Редкое и важное событие. Идеальные условия для определения географической долготы. Я попросил Джу разбудить меня перед самым заходом солнца. Когда же брал пеленг, чтобы определить поправку компаса, Джу дважды прошла между мной и равнодушно таращившимся на нас солнцем. И все мои наблюдения пошли прахом.

И я снова сорвался:

– Убирайся прочь!

Джу оторопела. В первое мгновение от обиды даже слова не могла вымолвить. Потом взорвалась:

– Кто же виноват? Зачем говорить грубости? До чего же мы дойдем, если станем подолгу и нудно выискивать зацепки для ругани? А потом оправдываться и распутывать глупые ссоры?

Я молчал. Ждал, когда минует кризис. Мы не сказали друг другу больше ни слова. Ужинали раздельно. Я нес вахту и все операции, которые обычно делали вместе, на этот раз выполнил сам. Со злости и в назидание. Знал, так оно легче. Просто не желал быть добреньким. Или, может, хотел дать Джу время на раскаянье? Думал про себя: что бы там ни было, а это все мелочи жизни. Прошло около часа, я не выдержал, бросил руль и побежал в рубку. Джу лежала на койке с открытыми глазами. Торопливо поцеловал ее. Она ответила. Говорить было некогда: лодку понесло в сторону, и я вернулся к румпелю.

Утром сделали вид, будто ничего не случилось.

Но виноват был я. После всего, что мы пережили, зная, какую непосильную ношу взвалил на плечи Джу, я позволил себе еще и кричать на нее. И тут нет никакого оправдания – прав ли я по существу в данном случае или не прав. Конечно, очень жаль, что определение координат почти в 2600 милях от ближайшего берега сорвалось. Но кто позволил мне впадать в амбицию и объявлять чуть ли не роковыми, по сути, второстепенные вещи?! Для меня Джу дороже тысячи наблюдений солнца. Это же просто унизительно: в больших, важных вопросах я всегда на высоте, а на пустяках срываюсь. С этими мелочами вообще нелегко.

Постоянно надо быть настороже. Очень легко можно возненавидеть друг друга. За день, за час или даже за минуту. Понимаю, все происшедшее, конечно, забудется, потому что то, что нас связывает, давно перешагнуло мелочную злобу. Однако ссоры и минутная ненависть оседают и накапливаются в душе. А горечь обиды держится днями, месяцами. Сужу по себе. И сейчас еще я помню все огорчения, даже восьмилетней давности, которые причинила мне Джу. Я никогда еще ими не козырял, но, похоже, очень легко могу извлечь их наружу, стоит лишь «отказать тормозам».

Нет, я не пытаюсь посыпать голову пеплом. Однако не позволю себе повторения подобной истории.

Мы не святые

«Страдания облагораживают», – писал Достоевский. Когда? В момент, когда страдаешь, или после? Этого он не прояснил. Думаю, что методичное, размеренное дозирование страданий с внезапными взлетами и падениями душевного настроя не возвышает и не облагораживает. Наоборот, человек должен сам уметь напрячь всю свою волю и желание добра, чтобы не «разряжаться» за счет другого, чтобы не озлобиться.

Желание добра и любви (в широком смысле слова) или одно уважение? В моем воспитании что-то хромает. Мне всю жизнь говорили о необходимости любви к людям, но говорили сухо, по-газетному. Может быть, это сыграло свою роль в жизни всего нашего поколения. Добро и любовь должны стать неотъемлемой частью твоей души с малых лет. Но когда я пошел в первый класс, София была разрушена бомбежками. Учились мы через день, потому что не было угля, чтобы протопить помещение, и учителя торопились как можно скорее научить нас таблице умножения.

И вот теперь мы, тридцатипятилетние, те, кто в ближайшее время займет ключевые позиции в жизни, расплачиваемся отсутствием поневоле понимания других, терпимости, сострадания.

Личный пример

Четыре года назад, на двадцать четвертый день плавания по Черному морю, мы увидели Кавказ. Горы огромные, с белыми снежными шапками. Красивые! Мы сильно разволновались. Целых 24 дня не видели суши. Тогда мне это казалось очень много. После Атлантики попривык. Сейчас же меня нисколько не волнует, что мы еще несколько недель не увидим берега.

На Кавказ мы прибыли ослабевшими и истерзанными. Планктона было мало, и наше питание составляло тогда лишь пятую часть минимальной нормы. На пристань вышли, шатаясь как пьяные. Я похудел на 12 килограммов, Джу – на 6.

Никогда не забуду пережитую тогда радость от успеха. До того времени мы еще ни разу не подвергали себя подобным испытаниям. Мы оказались первыми, кто пересек Черное море на простой спасательной лодке под парусом. Уже тогда корабельная спасательная шлюпка продемонстрировала свои возможности, и мы в нее поверили. Но еще до экспедиции у нас сложилось свое мнение о спасательных лодках. Этому способствовали книги о потерпевших кораблекрушения и рассказы бывалых моряков. Не совершив путешестия, мы уже верили, что спасательная лодка – надежное средство. Оставалось внушить эту веру и другим. Но как бы серьезно мы ни говорили, ни писали, какие бы веские доводы ни приводили, людей мог убедить в нашей правоте только конкретный пример. И тогда мы решились на самое трудное: вдвоем переплыть на обычной лодке два самых больших океана. От берега до берега. Пройти 14 тысяч миль. Провести в общей сложности около полугода в спасательной лодке. Только после этого нам поверят, когда станем утверждать, что если ты волею судеб окажешься в шлюпке посреди океана, то это еще не конец, что именно только тогда и начинается борьба за спасение жизни, в которой потерпевшие кораблекрушение имеют все шансы победить. Даже если потребуется пройти огромные расстояния на утлом суденышке.

Разумеется, нас привлекало не только путешествие само по себе. Мы наметили для себя грандиозную программу работ, в которой проверка качеств спасательной лодки и ее оснащения сочеталась бы с исследованиями поведения человека, поставленного в крайне тяжелые, экстремальные условия, а также с изучением планктона и загрязненности океана.