Текст книги "Иерархия Неба и Земли. Том III. Часть III и IV. Новая схема человека во Вселенной"

(i) Механоморфизм. Человек обладает личным опытом, который порождает его представления о материальности, причинности, движении, работе и силе[108]108
  «Сама идея Силы… это антропоморфизм, т. е. она приписывает поведение неодушевленных предметов причинам, произошедшим от поведения людей. Мы стали ассоциировать понятие материи с кем-то или чем-то, кто ее тянет или толкает. Когда мы наблюдаем, что одно тело движется по направлению к другому, например, как если камень падает на землю, то предполагаем, что, хотя никакой действующей силы не видно, что-то, наверное, его тянет» (Ф. Содди, Материя и энергия, с. 20). См. Э. М. Ферберн, Философия христианской религии, с. 34.


[Закрыть]. Он знает, каково это – быть механическим приспособлением, быть причиной возникновения событий, прикладывать силу, толкать и тянуть, сопротивляться и поддаваться, чувствовать себя энергичным и чувствовать усталость. И точно так же, как он удлиняет свои вечно активные конечности, внедряя их в мир (в виде других инструментов и прочих механизмов), также он внедряет в мир и ощущения мышечного напряжения в этих конечностях, описывая свое окружение как местоположение усилий и напряжения, сил, сопротивлений, энергии, силы и прочего. Это относится и к человеческому ядру, и к самой отдаленной астрономической конечности: теплота, инерция и масса, действие и противодействие, компрессия и напряжение, причинность[109]109
  См. доктрину Канта о том, что представление о причине – один из априорных принципов, необходимая база возможности самого опыта (Критика чистого разума, Введение, II). На самом деле концепция причинности неизбежно является антропоморфическим принципом объяснения.


[Закрыть] и материальность воспринимаются как по своей сути одинаковые – независимо от того, имеют ли они место в теле из плоти и крови ближних областей или в теле, расширенном до космических масштабов. Сопутствующее этому обстоятельство – не только изобретение все более эффективных механизмов, а также ньютоновская интерпретация самого мира как машины. (Правда, физическая наука, на этих своих поздних стадиях, уточняет, совершенствует и даже опровергает свой ньютоновский механоморфизм, определяя его функцию как предоставление «условных описаний» событий[110]110
  См., например, Карл Пирсон, Грамматика науки, IV.1.


[Закрыть], без каких-либо заявлений относительно их природы; тем не менее, официальная научная теория и реальные привычки мысли ученого – не одно и то же, и весьма сомнительно, может ли даже самый опытный физик достичь на практике того идеала агностицизма, который он утверждает. И даже если бы он и мог, то был бы обязан этим достижением своему прошлому – личному так же, как и коллективному – прошлому необузданного механоморфизма. Без такой основы физическая наука весьма маловероятна, если не сказать, что немыслима). И, безусловно, никто не может сказать, что механоморфная интерпретация вселенной не работает. Она зарекомендовала себя внушительными результатами, и не лишена ценности даже в науке о жизни и о человеке. Каноник Стритер[111]111
  Реальность, сс. 8–9. Для данного вопроса значима вся глава I. 0 древнем мнении о том, что ремесла являются ключом к менее понятным процессам природы, см. Бенджамин Фаррингтон, Греческая наука, с. 129.


[Закрыть]едва ли отдает должное механоморфизму, когда называет его «бесполезным и разъясняющим мифом», примером «разъясняющей метафоры, живописной аналогии, символом или мифом, который поможет нам постичь некоторые аспекты истины». Нет другого полезного вымысла, который бы столь основательно базировался на нашем непосредственном опыте «протекания» всего, или так часто и так блестяще проходил бы испытание на прагматичность.

(ii) Биоморфизм. Человек знает, каково это – развиваться так, как он хочет развиваться[112]112
  См. второй закон Ламарка: «Образование нового органа в животном теле происходит как следствие новой потребности…»


[Закрыть]. Он знает, каково это – противостоять не только механическим силам, но также и другим живым существам. Он побеждает и терпит поражение в борьбе за выживание и господство. Подобный жизненный опыт он проецирует и на больший экран, и судит о мире в целом на основании собственного опыта. Подобным образом он разводит домашних животных и судит на основании своего собственного опыта о великом законе естественного отбора[113]113
  Дарвин начинает Происхождение видов главой об отборе – так, как его производит человек. Он и Уоллес оба стали разрабатывать теорию естественного отбора, прочитав Эссе о принципах популяции Мальтуса.


[Закрыть]. А затем он судит на основании собственного опыта в качестве соседа о вселенском «соседстве», взаимопомощи и симбиозе[114]114
  Конечно, можно спорить с точки зрения обеих сторон, как это делает князь Кропоткин в Взаимопомощи: взяв понятие о сотрудничестве из области человеческих отношений и приписав его организмам, он заново применяет его к человечеству в форме его собственного вида коммунизма.


[Закрыть]. Таким образом, живая окружающая среда частично объясняется, и при этом также пытаются объяснить и неорганическую среду[115]115
  Например, Борьба за существование в небесных пространствах Карла Дюпреля.


[Закрыть]. Являемся мы или нет радикальными виталистами, в любом случае наслаждаться состоянием живого бытия неизбежно значит приписывать подобное наслаждение и большей части мира.

(iii) Антропоморфизм. Человеку не чужды удовольствие и боль, любовь и ненависть, надежда и страх, радость и грусть; он мыслит, он организует движения своих членов, дабы достичь какой-то желаемой цели. И при помощи абсолютного применения аналогии (в частности, того, что называют антропоморфизмом) он приписывает подобный опыт другим людям своего возраста, пола, класса и национальности[116]116
  Бертран Рассел (Проблемы философии, с. 9) какое-то непродолжительное время предполагал, что он может быть неправ, приписывая ум другим людям.


[Закрыть], и даже (с соответствующими модификациями) тем людям, у которых нет этих качеств. Вероятнее всего, он идет еще дальше и готов приписывать подобный опыт существам другого уровня – возможно, сверхчеловеческого уровня или самому Целому. «Вместе с Дж. В. Н. Салливаном[117]117
  Ограничения науки, с. 246.


[Закрыть] мы можем поверить, что «наука ума, которая в настоящий момент находится в зачаточном состоянии, однажды будет главенствовать… и разница между науками ума, жизни и материи, в их настоящей форме, станет воображаемой». На космические процессы прольет свет более высокий антропизм, применяющий знания о наших ментальных процессах»[118]118
  Возрождение христианства, с. 206, д-р Стэнли Кук. См. известное высказывание Уильяма Джеймса о том, что «тайники чувств, наиболее темные и слепые пласты характера, и есть единственные места в мире, где мы можем уловить процесс создания настоящих фактов».


[Закрыть]. В конце концов, в этом нет ничего нового: что касается субчеловеческого, то гормическая физика и химия Мак-Дугалла – всего лишь модернизированный анимизм, тогда как в отношении сверхчеловеческого существует извечная практика приписывать божеству все то, чем мы больше всего восхищаемся в человеке. И действительно, что может быть более подобающим? Жить – значит проецировать: нам нужно лишь выбирать между проекциями, по качеству и разнообразию достойными иерархических уровней, или каким-то низшим по уровню заменителем. Фрейд нам говорит, что «Бог – это отец, облаченный в великолепие, в котором он некогда предстал перед маленьким ребенком»[119]119
  Новые вводные лекции в психоанализ, с 207 и далее.


[Закрыть]. Однако, как говорит Джон Макмарри[120]120
  Структура религиозного опыта, с. 56 и далее.


[Закрыть], «доктрина о Боге как о проекции отца не только не вредит религии, а является ценным ключом к ее пониманию», так как «в нашей религии отражены общие формы и настрои наших личных отношений друг с другом». Функция религии как раз и состоит в том, чтобы проецировать то чувство близости и эмоциональное единство, которые встречаются в семье, на большие единицы и на само Целое.

Паулсен пишет: «Я знаю реальность такой, какая она есть сама по себе, насколько я сам реален, или насколько она является тем же, чем являюсь я (или насколько она на это похожа)… Это истина, которая содержится в древнем высказывании греческой философии: «Подобное познается только подобным». Однако далее он говорит, что человеческая жизнь – это единственное, что мы понимаем в совершенстве, тогда как биологические, и тем более физические, факты от нас сокрыты: чем больше они поддаются измерению, тем меньше они поддаются пониманию. Это я считаю ошибкой». См. Введение в философию, сс. 373–374.

Как бы мы его ни рассматривали, антропоморфизм необходим. Если, как сказал Дильтей, древние истолковывали жизнь человека согласно их концепции мира, то наша задача – повернуть этот процесс в обратную сторону и истолковывать мир в свете человеческой природы[121]121
  Введение в гуманистические науки.


[Закрыть]. На самом деле каждая эпоха брала на себя как раз эту задачу. Из бесчисленных примеров, больше всего здесь подойдет пример Аль-Газали[122]122
  Алхимия счастья, II.


[Закрыть]: «Мы приходим к пониманию того, как Бог работает, управляет и передает полномочия ангельским силам и т. п., наблюдая, как каждый из нас управляет своим собственным маленьким королевством». Далее он сравнивает иерархию явлений в человеческом теле (например, когда его намерение что-то написать выливается в движение его пальцев) с иерархией явлений в космосе, когда свое намерение осуществляет Бог: «посредством вмешательства сил под названием „ангелы“, оно обретает реальность и воплощается на Земле в форме растений, деревьев и животных, представляющих волю и мысль Бога, так же, как написанные буквы представляют желание, рожденное в сердце пишущего, и форму, присутствующую в его мозге». И это сходство не случайно. «Никто не может понять короля, кроме другого короля; таким образом, Бог создал каждого из нас королем в миниатюре, правящим, так сказать, королевством, которое представляет собой бесконечно уменьшенную копию Его собственного королевства». Так же, как, благодаря тому, что мы являемся энергосистемами, мы можем воспринимать и мир как подобную систему; и так же, как, зная, каково это быть живым, мы можем с некоторой авторитетностью рассуждать о живой вселенной – так же, обладая непосредственным знанием всего того, что называют человеческим, мы еще больше проникаем в суть природы вещей»[123]123
  Как говорит каноник Стритер, «Вся основа практического религиозного учения Христа – всего лишь одна большая антропоморфичная мысль» (Реальность, с. 142). Бог в качестве Царя, Судьи, Законодателя, Друга, Пастыря и, прежде всего, Отца – что такое религия без них и что такое они, как не уверенное утверждение единства иерархии? Поняв эту истину, антропоморфизм (надлежащим образом усовершенствованный в нечто подобное томистской доктрине о пропорциональности – см. Жильсон, Бог и философия) предстает как необходимая добродетель, а не как не необходимое зло.


[Закрыть]. Мы можем, и на самом деле мы должны бесконечно усовершенствовать этот весьма ценный инструмент антропоморфизма, однако пока мы являемся людьми, нам без него не обойтись. Свет разума, проходя через пленку нашей природы, отбрасывает более четкий узор на экраны, число и расстояние которых увеличивается по мере того, как свет сияет все ярче. И здесь допускается не только некая выхолощенная версия нас самих, какое-то одно тщательно выбранное свойство, а все трагическое, мелочное, великолепное, жалкое, комичное удивительно невероятное целое. Как говорит Уайтхед, весь наш опыт – опыт пьяного так же, как и трезвого, сна так же, как и бодрствования, религиозного так же, как мирского, эмоционального так же, как и интеллектуального – важен для того, чем является мир. Если мы не будет воспринимать всерьез те образцы мира, которыми мы являемся и которые мы знаем, то как нам принимать всерьез те, которыми мы не являемся и которые мы не знаем?

(iv) Социоморфизм[124]124
  Это слово требует некоторых оправданий: однако я могу лишь сказать, что этот гибрид ничем не хуже слова «социология».


[Закрыть]. Человек знает, каково это – сотрудничать со своими сотоварищами в управлении бесчисленными организациями – государствами, экономическими системами, армиями, торговыми корпорациями, государственными департаментами, церквями – от самой всеобъемлющей федерации наций до самой маленькой семьи. И человеческое сообщество предоставляет ключ к мировому сообществу[125]125
  Итак, Эпиктет (Размышления, II. 15) спрашивает, как так может быть, чтобы у огромного и прекрасного мира не было правителя, если он есть даже у дома или города?


[Закрыть]. Таким образом, матриархальное общество, скорее всего, представит себе Бога в виде Великой Матери, а патриархальное общество – в виде Великого Вождя или Старика на Небе[126]126
  0 воздействии социальных отношений на идею человек о божестве см. Первобытная религия д-ра Пола Радина.


[Закрыть]. Итак, как говорит г-н Артур Уэйли[127]127
  Предисловие к Обезьяне (в русском переводе называется Путешествие на Запад – прим, пер.) У Чэнъэня. Этот восхитительный китайский роман XVI века, так замечательно переведенный г-ном Уэйли (на английский язык – прим, пер.), можно было бы назвать комичным, но при этом глубоким эссе о социоморфизме. Однако для нас классическим текстом является речь Улисса о космических и социальных иерархиях в Троиле и Крессиде, I.3.; в обоих произведениях степень и субординация являются «лестницей ко всем более высоким целям».


[Закрыть], «идея о том, что иерархия Небес является копией управления на земле, общепринята в Китае. В этом вопросе китайцы, как им это свойственно, выдают секрет, тогда как другие страны заставляют нас мучиться в догадках. Часто выдвигалась теория о том, что боги народа – это копии его земных правителей. В большинстве случаев это сравнение непонятно. Однако в китайских народных верованиях нет никакой неясности. Небеса – это просто вся бюрократическая система в целом, физически перемещенная в эмпиреи». Итак, в свое время появились сложные философии вселенной как социальной организации: например, системы Лотце, Джемса Уорда и Дж. М. Э. Мактаггарта[128]128
  Согласно Альфреду Фуйе, вся метафизика основана на аналогии, в частности, на аналогии с социальными отношениями: наша жизнь, которая насквозь социальна, считается единой с вселенской жизнью того же характера. Бог – это идея, порожденная человеческими отношениями, обозначающая основу и стремление глобального сообщества» (Будущее метафизики).


[Закрыть]. Таким образом, Маркс и Энгельс могут правдоподобно доказывать, что режимы производства и обмена в обществе являются основным определяющим фактором мировоззрения человека, а не наоборот: Энгельс, например, уверен, что «экономическая структура общества всегда предоставляет настоящую основу, только отталкиваясь от которой мы можем найти окончательное объяснение… религиозным, философским и прочим идеям данного исторического периода».

Если бы вы могли убрать все аргументы (явные и тайные, древние[129]129
  Классический пример – аналогия Аристотеля между полководцем и армией: «Если спросят, каким из двух возможных способов природа вселенной содержит хорошее и лучшее – как нечто отдельное, существующее независимо, или как порядок его частей – то я отвечу, что как в случае с армией, одновременно верно и то, и другое. Ибо совершенство армии кроется в ее порядке, и отдельно воплощается в ее полководце. Однако оно кроется в большей степени в последнем, нежели в первом; ибо это не полководец существует благодаря этому порядку, а порядок существует благодаря ему. Все вещи во вселенной каким-то образом упорядочены вместе…» (Метафизика, XII).


[Закрыть] и современные), которые исходят из социального порядка и приводят к космическому, а вместе с ними и все рассуждения моралиста и метафоры поэта, которые поддерживают этот аргумент, то сомневаюсь, что для нас осталась бы хотя бы маленькая частица космоса. На самом деле само слово «космос», в его изначальном смысле, есть не что иное, как дисциплиццна, свойственная армии, и иерархия, свойственная Государству[130]130
  См. Барнет, Философия древних греков, с. 9.


[Закрыть]. Гераклит вполне мог бы сказать наоборот: все божественные законы питаются человеческим законом. В более ранней главе я описал законы Государства как те законы Природы, которые первыми становятся в нас намеренными, претерпевая в этом процессе изменения. Здесь остается добавить, что в наших человеческих законах, как и в нашем социальном порядке в целом, мы имеем грубый набросок универсального закона и порядка[131]131
  См. Уорд, Царство целей, с. 110.


[Закрыть].

Подпись на рис. (сверху вниз):

Высший центр

Низший центр

Орган чувств Мышца

Раздражитель Реакция

Уайтхед видит в организации человеческого тела ключ к организации мира в целом. Он обнаруживает, что в иерархии степеней «творческой силы» наименее творческие действия подчиняются более творческим действиям: соответственно, он предлагает новую науку «психологической физиологии». И, конечно, это верно, что иерархия человеческой нервной системы, в которой более высокие и поздние центры контролируют деятельность более низких и ранних центров – весьма показательная часть всей иерархии, в которой человек имеет место. (Например, так же как самые высокие единицы иерархии влияют на общую модель поведения человека, не порождая при этом никаких новых движений, так и лобные доли связаны с долгосрочными планами человека – с его способностью синтезировать, со сдерживанием импульсов в пользу общих соображений – не наделяя его при этом никакой конкретной новой «способностью». Можно сказать, что человек для Богаявляется тем же, что спинной мозг – для переднего мозга). Тем не менее, мы знаем гораздо меньше о нашей нервной системе, чем о наших системах управления и экономики. На самом деле проблема с последними – в их очевидности. Если бы Уайтхолл был загадочным предметом с латинским названием, который можно было бы увидеть только под мощным микроскопом, то мы, несомненно, были бы под большим впечатлением от его космической важности. А такой, как он есть – частица Природы, богатый информацией, весьмаудобного крупного размера, открытый для нашего исследования – он не привлекает внимания естествоиспытателя[132]132
  Так было не всегда. Для жителя Месопотамии (и в некоторой степени для большинства древних народов) человеческое общество было подчиненной единицей в обществе вселенной, государством в государстве, во всех смыслах подчиненное контролю божественных должностных лиц. На самом деле город на Земле – владение бога, и вовсе не предназначен в первую очередь для человека. Однако с помощью ритуалов человек обретает способность идентифицировать себя с богами и тем самым приобщаться к их мощи. См. Торкильд Якобсен, В преддверии философии, М.


[Закрыть]. Но данное исследование, по крайней мере, не может позволить себе игнорировать подобный источник; и в этой главе я намеренно приму метод социоморфизма. Так как данный метод, тем или иным образом, и неизбежен, и многообещающ, то пусть же его осознанно применяют и контролируют.

Когда в Реальности каноник Стритер защищает антропоморфизм как нечто отличное от механоморфизма и витализма (который он называет антропоморфизмом из вторых рук), он игнорирует наш непосредственный опыт того, каково это – быть машиной и животным. Но его основная мысль – о том, что мы должны знать правильное применение всех этих инструментов и перестать делать вид, что они нам не нужны. И это как раз и есть то, о чем я здесь говорю.

«Я заявляю вам, – говорит Беме, – что вечное Создание, а также мир, подобны человеку. Вечность не порождает ничего, что не было бы подобно ей самой; каким вы находите человека, такова и вечность. Посмотрите на человека, с его телом и духом, добром и злом, радостью и горем, светом и тьмой, силой и слабостью, жизнью и смертью: в человеке есть все, и небеса, и земля, и звезды, и элементы, а также тройственный Бог» (Исповедь).

Таким образом, мы имеем не одну разновидность того, что называют антропоморфизмом, а по крайней мере четыре – механоморфизм человека-машины, биоморфизм человека-животного, антропоморфизм человека-Ното sapiens и социоморфизм человека – члена общества. Это четыре инструмента познания, каждый из которых незаменим в его должной сфере (механоморфизм – в физической науке, биоморфизм – в науке о жизни, антропоморфизм – в изучении человеческой природы, и социоморфизм – в изучении того, что выходит за рамки отдельного человека), и каждый из которых расширяет сферу своей полезности, чтобы включить все остальные. Хорошо оснащенный человек знает, как справляться с ними всеми: на самом деле вместе они складываются в единый инструмент.

Мисс Дороти Эммет выдвигает в Природе метафизического мышления следующий тезис: что «метафизика – аналогический способ мышления. То есть, она берет концепции, взятые из какого-то рода опыта или каких-либо отношений внутри опыта, и расширяет их… чтобы заявить что-либо о природе „реальности“…». Максвелл указывал на тот факт, что достоверность концепции числа держится на аналогии, и математическая обработка природы является аналогичным процессом. А Мах говорит, что экономия мысли в науке требует постоянного применения аналогии, которая делает возможным одинаковое понимание непохожих фактов. См. Гаральд Геффдинг, Современные философы, с. 118 и далее.

У аналогии плохая репутация, что вовсе не является полностью неоправданным. Практика средневекового спорщика судить на основании какой-либо части вселенной о какой-либо другой ее части, как то диктовало ему предпочтение или предубеждение, была значимой лишь поскольку она подчеркивала единство мира, поддерживающего неограниченные аналогии. Точно так же еще более причудливые метафоры поэта, так объединяющие доселе отделенные друг от друга вещи, что между ними проскальзывала искра красоты, свидетельствуют об основополагающем единстве. В каком-то смысле даже сама худшая аналогия верна и даже самая лучшая – неверна. Ибо, с одной стороны, все уровни и индивиды повторяют или каким-то образом отражают друг друга; и, с другой стороны, все они уникальны, так что даже некорректно проводить аналогию между тем, чем я являюсь в данный момент и тем, чем я был год назад или десять минут назад. Совершенно ясно, что если я буду использовать язык (с его бесцеремонным употреблением одного и того же слова по отношению к предметам, которые никогда не бывают одинаковыми), или если допущу, что мой нынешний опыт един с моим вчерашним опытом, или если буду подразумевать подобный опыт и подобное единство у других, или если буду рассчитывать на непрерывность материальных объектов, которые я не всегда могу держать под наблюдением, или если буду поддерживать концепцию о естественном праве, которая превыше всей разновидности отдельных примеров – иными словами, если буду вообще думать или жить человеческой жизнью, то я должен непрестанно надеяться на применение аналогии. Единственный вопрос – не в том, будет ли она применяться, а как она будет применяться и насколько она станет явной и намеренной, а не тайной. И, на самом деле, нет нехватки в мыслителях, которые бы честно это признавали. «Процесс рационализма – это обсуждение аналогии», говорит нам Уайтхед[133]133
  Способы мышления, с. 134.


[Закрыть]. Шотландский психолог Бейн определяет гениальность как способность к проведению аналогий, а Мейн, великий юрист и историк права, называет аналогию «самым ценным инструментом в становлении юриспруденции». Один современный писатель назвал ее столпом ума[134]134
  Джошуа К. Грегори, 0знании друг друга, в «Философии», ноябрь, 1945.


[Закрыть]. К тому же широко признается, что аналогия полезна для научных открытий, применима в моральных учениях[135]135
  См. архиепископ Тренч, Толкование притчей Господа нашего Иисуса Христа.


[Закрыть] и пробуждает чувства в литературе.

Маритен (Истинный гуманизм, сс. 25–26) рассматривает картезианскую революцию как отказ от аналогического мышления в пользу геометрического и идеала ясной идеи; это со временем приводит к антропоцентрическому гуманизму, «смерти Бога» Ницше и обожествлении субчеловеческого.

Достоверность аналогических способов мышления имеет двойную основу. Во-первых, она возникает из того факта, что индивиды одного иерархического уровня отражают друг друга, что иерархические уровни отражают друг друга и что иерархические Пары отражают друг друга. И этого следовало ожидать – раз все они являются частями или аспектами одной упорядоченной Единицы, раз все они, как ветки и веточки единого эволюционного Дерева, генетически непрерывны и раз всех их удерживает вместе и поддерживает единственный двусторонний вертикальный Процесс. Во-вторых, она возникает из того факта, что если аналогическое мышление (применяющее такие методы, как пропорциональность, последовательность и эмпирическое подтверждение) успешно[136]136
  Как пример неудачи аналогического мышления, я хочу привести почти всеобщее мнение о том, что курица-наседка сидит на своих яйцах, «чтобы их высидеть»; тогда как на самом деле (как говорят) она это делает, чтобы уменьшить местное воспаление. Возможно, это сомнительный пример – однако я подозреваю, что вся ошибочная популярная аналогия в целом сама является заблуждением.


[Закрыть], то оно перестает быть всего лишь аналогическими или косвенным и становится непосредственным знанием. Наши попытки исследовать другие уровни кроме «своего собственного» являются, как я показывал вновь и вновь, гораздо большим, нежели кабинетным исследованием или мечтами о завоевании. Мы имеем право входа везде, и аналогия, при правильном применении, – наше транспортное средство. Иными словами, аналогия больше не проекция непосредственно познанного на косвенно познаваемое, а участие в процессах, объединяющих непосредственно познанное с непосредственно познанным. Она ни копирует, ни лежит за пределами иерархической цепочки явлений, связывающей ее условия, а является частью их самосознания. Думать иначе – значит преувеличивать наши возможности.

Но хватит о теории метода. Теперь я подхожу к вопросу о его применении.

В космической организации я – чиновник среднего звания, и выше меня столько же уровней, сколько и ниже меня. Казалось бы, что мое функционирование на моем собственном уровне зависит от должного функционирования огромной иерархии моих подчиненных, число которых быстро увеличивается по мере того, как уменьшается их статус; а также что, хотя и несколько иначе, оно зависит от должного функционирования моих начальников, которых я насчитываю шесть. Как, в общих чертах, управляется эта огромная организация? Что она делает? Превыше всего, каким образом и где сюда вписывается мой обычный опыт, то что я воспринимаю и к чему стремлюсь?

«Духовная высота возводит сама себя пропорционально ширине духовной субструктуры, и над маленькими горами или пирамидами человеческого сознания возвышается самая высокая, всеобъемлющая вершина…» (Фехнер, Дневное видение, с. 21). Однако, прежде чем мы сможем прийти к такой точке зрения, нам нужно признать нашу изоляцию, как это делает Мэтью Арнольд в своем стихотворении Маргарите:

«Да, морем жизни мы окружены, Со всех сторон обстал пролив широкий. Безбрежностью воды разобщены, Мы, миллионы смертных, одиноки».

Тем не менее, мы ощущаем, что под разделяющей областью лежит тот «единый континент», каждый островок сознания которого – горная вершина.

Создается впечатление, что я сижу за столом в своем офисе. Я никогда не покидаю этого кабинета, и никто другой в него не заходит. Однако это не представляет собой неудобство для меня или для моих сотрудников, которых я никогда не вижу: мои ассистенты с завидной эффективностью доставляют мне нескончаемый поток сообщений о ситуации «во внешнем мире» – постольку, поскольку я имею с ним дело. Я должен полностью положиться на эти сообщения, так как в моем кабинете нет ни окон, ни дверей. Мой единственный канал общения с внешним миром – это люк, через который мои подчиненные просовывают мне бумаги – досье, дела, протоколы, и т. д., – с которыми я должен ознакомиться и через который я отдаю эти бумаги обратно, со своими комментариями или решениями. Со временем мне приносят отчеты, описывающие эффект отданных мною распоряжений, с подробным описанием новой ситуации. И вновь я решаю, что делать нужно, а что не нужно, и вновь мои указания более или менее точно выполняются. Сколько я себя помню, условия работы в этом загадочном офисе, сотрудником которого я являюсь, были именно такими, и они никогда не изменятся. В этой организации все назначения – на всю жизнь, выходных не бывает, и все работают по 24 часа в сутки.

Я далек от того, чтобы возглавлять эту организацию, и если я понимаю, что недостаточно компетентен, чтобы разобраться с ситуацией, то я рассматриваю и комментирую бумаги передо мной, а затем направляю дело «наверх».

Уорд (Царство целей, с. 193) предполагает, что между человеком и высшими созданиями гораздо больше взаимопонимания, чем между людьми.

Даже когда я и принимаю самостоятельное решение, то я обычно его принимаю в соответствии с постоянно действующими инструкциями, введенными моим начальством: я применяю их общие правила к рассматриваемым мною делам так, как мне кажется нужным[137]137
  Конечно, я вовсе не обязательно осознаю этот контроль свыше. Осознает ли он свое состояние или нет, говорит Уайтхед, «у индивида, жизненная история которого является частью жизненной истории некоей большей, более глубокой и более совершенной модели, аспекты этой модели доминируют в его собственном бытии, и он ощущает модификации этой большей модели, отраженные в нем самом в качестве модификаций его собственного бытия» (Наука и современный мир, с. 134).


[Закрыть]. В любом случае нет никакого личного контакта. Хотя я могу ощущать их власть, я никогда не вижу тех чиновников, которые меня направляют. Их указания нередко сбивают с толку, их общая политика неясная, поэтому большую часть времени я вынужден работать на ощупь. Очевидно, что информация «снизу» и указания «сверху» – первая подробная и маломасштабная, вторая общая и широкомасштабная – каким-то образом оказываются у меня на столе, и там их нужно друг с другом примирить. Моя задача передо мной – отчетливо представленная, срочная, возможно, очень трудная и волнующая. Однако ее история и судьба, то, как она сюда попала и то, какую роль моя работа сыграет в работе всей организации в целом; то, почему вообще возникла эта проблема – этой информации у меня нет. Я должен делать свое дело, веря, что мои усилия являются необходимым вкладом в общее дело – или просто потому, что я такой, и иначе не могу.

Интересно наблюдать, как, когда мы разговариваем, играем на фортепьяно, в пинг-понг или выполняем любой другой сложный и быстрый набор действий, все, что имеет значение – это общее намерение. Я не знаю заранее те конкретные слова, которые я употреблю, или то, как я буду играть в мяч: на самом деле, чем больше я забочусь о таких подробностях, тем хуже, скорее всего, у меня все получится. То же самое относится и к другим функциям. Как говорит Марк Аврелий, «К семени, которое когда-то попало во чрево, человек больше не имеет отношения. Другая причина приходит на его место и совершает эту работу, и со временем приводит ребенка… к совершенству. Человек глотает пищу, а проглотив, больше ей не занимается…» (Размышления, Х. 26).

Разницу между нашим обычным горизонтальным взглядом на мир и нашим редким вертикальным взглядом блестяще описал Аль-Газали: «Существует много уровней знаний. Всего лишь физик подобен муравью, который, ползая по листу бумаги и видя расположенные на нем черные буквы, считают их причиной одну только ручку. Астроном подобен муравью с несколько более широким мировоззрением, который увидел пальцы, движущие ручкой, т. е. он знает, что элементы подвластны звездам, но он не знает, что звезды подвластны ангелам… Те, чьи глаза никогда не видят за пределами феноменального мира, подобны тем, кто принимают слуг низшего ранга за короля» (Алхимия счастья, II).

Ибо это любопытный факт, что, как правило, я вовсе не интересуюсь методом работы той огромной организации, в которой я оказался: скорость и безошибочность ее функционирования, ее невыразимое величие и загадочность, даже сам факт ее существования вовсе меня не впечатляют. Мне редко приходит в голову, что для создания тех отчетов, которые с волшебной легкостью и регулярностью появляются в моем лотке «входящих» документов, потребовалось много предварительной подготовки. Я также не задумываюсь над тем, как распоряжения, которые я кладу в лоток с «исходящими» документами, выполняются так быстро и точно, несмотря на те чудеса организации, которые этот процесс должен в себя включать, и несмотря на то, что я не давал вообще никаких детальных инструкций. Обычно я считаю это «естественным», что точный, яркий и хорошо скомпонованный отчет о мире появляется у меня на столе, и «естественным», что мои планы на приведения мира в порядок осуществляются – эти вещи неизбежны и очевидны, и на этом данный вопрос исчерпан. Однако получилось так, что (из-за какого-то сбоя в офисном распорядке, каких-то свидетельств о некоем сбое и некоторого чтения между строк) я начал спрашивать, что же происходит за пределами стен моего кабинета. Собирая подсказки на основе той информации, которая появляется у меня на столе, я делаю попытку воссоздать всю структуру в целом и ее установленный порядок на всех уровнях.

Например, я прихожу к выводу, что каждый из моих коллег функционеров, будь он по должности выше или ниже меня, или на том же уровне, что и я, ограничен своим офисным отсеком точно так же, как я ограничен своим. Как и я, он получает от своих ассистентов сведения о «внешней реальности» (уже доведенные до соответствующего стандарта завершенности), на которых он основывает свои решения. Как и я, он координирует эти сведения на одну стадию дальше и предоставляет их своему непосредственному начальнику. Как и я, он получает общие указания сверху, применяет их к конкретной ситуации и отдает полезные инструкции своим подчиненным. То есть, у каждого чиновника две функции: первая – в том, чтобы играть свою роль в восходящем движении, получая, интегрируя и передавая наверх данные, предоставленные снизу[138]138
  У. Э. Хокинг (Человеческая природа и ее изменение) излагает доктрину о том, что грех – это намеренная неспособность объединить наши конфликтующие импульсы. Безусловно, успешная жизнь – это в основном вопрос примирения наших разнородных тенденций и сведение вместе наших противоречивых мотивов в один единый мотив. Что представляет собой эта задача сведения множества к одному, как не организационную задачу и хороший образец иерархической организации в целом? Отделять небольшую порцию этого вертикального процесса, навешивать на нее ярлык (например, называть ее «сублимацией) и относиться к ней так, будто у нее нет никакой значимости за пределами жизни отдельного человека (или, самое большее, за пределами человеческого общества) – это сам по себе пример несостоятельности организации или несостоятельности процесса объединения данных.


[Закрыть]; а вторая – играть свою роль в нисходящем движении, получая, анализируя и передавая вниз данные, полученные сверху. Однако это не два набора сведений. На столе у чиновника лежит один меняющийся отчет одной ситуации. И те его элементы, что предоставлены сверху, и те, что предоставлены снизу, хотя в теории и различаются, однако на практике едины.

Чиновник (А), в своем областном аспекте (а), существует в качестве предмета, над которым (В) размышляет в своем отсеке. Точно так же (В) присутствует в (А) в качестве (b).

К этому условию нужно добавить еще одно, которое одинаково важно: на самом деле не стоит считать, что отсек содержит в себе две вещи — чиновник и изучаемая им корреспонденция неразделимы. В одном смысле он и есть эти сходящиеся в одной точке и расходящиеся сведения; в другом смысле, он есть всего лишь их пустое вместилище, всего лишь пространство для них. Можно сказать, что единственные обитатели всех тех бесчисленных миллионов отсеков, которые содержит эта структура – это разнообразные дела, претерпевающие анализ и синтез, и что чиновники, выполняющие эти обязанности – мифические. Однако это всего лишь половина всей истории. Тогда как в собственном отсеке чиновника нет места для него самого, для него достаточно места в отсеках других чиновников. Ибо, в своем внешнем или телесном аспекте, он образует собой часть тех отчетов, которые лежат на столах своих коллег того же уровня: он – одно из их дел, один из элементов проблем, которые перед ними встают. На самом деле великий офисный закон «где-то еще»-сти определяет, что единственное место, куда чиновник никогда не должен ступать – это его собственный офисный отсек. Является ли он нечто большим, нежели всего лишь точкой соединения восходящих и нисходящих потоков или всего лишь офисным пространством для бизнеса его офиса, его надлежащее место – в отсеках равных с ним по рангу коллег, так же как их место – в его отсеке. Это всего лишь другой способ сказать, что каждый из нас в качестве «ума» (или вида вовне) знает себя в выражении «тела» (или вида вовнутрь)[139]139
  См. Ллойд Морган, Ум на перепутье: в теле существует иерархия физических процессов, другим аспектом которой является «одинаковое число режимов сознания, которые играют свою роль в ментальном членстве таким образом, что составляют организованную или объединенную систему субъективной осознанности… Мы можем поставить дефис между каждым предметом физиологического процесса и предметом субъективной осознанности». См. С. А. Ричардсон, Духовный плюрализм, где он описывает объекты, представленные моим подчиненным монадам, как состоящие из аспектов своих сотоварищей или как включающие в себя такие аспекты.


[Закрыть].

У большей части того, что я сказал, явно есть два исключения – глава организации и ее самые скромные члены. В случае с первым, все обрывочные сведения, которыми обладают подчиненные чиновники, сводятся вместе в окончательное единство. Только лицо, наделенное самой большой властью, на котором сходятся все каналы официального процесса, может понять всю ситуацию, и, соответственно, только этот авторитет в состоянии проводить некую целостную политику. На вершине пирамидальной структуры принимаются окончательные решения – решения, которые (в отличие от всех других) свободны без каких-либо оговорок и неподвержены каким-либо указаниям сверху. Ясно, что глава не находится в той же самой категории, как всего лишь чиновник, независимо от того, насколько высока его должность. Также ясно, что чиновники самого низшего ранга, сгруппированные у основания пирамиды, во многом своеобразны. Не имея подчиненных, которые снабжали бы их информацией, они вынуждены добывать ее сами; более того, добытые таким образом сведения не могут приходить снизу (ввиду того, что сами они уже находятся на самом низшем уровне) и должны исходить с их собственного уровня. Иными словами, общее офисное правило вертикального общения здесь отменяется и заменяется правилом горизонтального процесса – если его можно назвать процессом. Здесь, по крайней мере, находится единственный источник той «информации», которую вся иерархия чиновников систематизирует, до тех пор, пока она не образует единую полную картину на вершине. Здесь и находится единственное местоположение того настоящего действия, которое является результатом решения, принятого на вершине. Оно анализируется всей иерархией чиновников, пока, у основания, не будет осуществлена самая последняя деталь того, что же на самом деле должно быть сделано. Эти две крайности и есть настоящая голова и настоящие руки всего организма: все остальное – как бы «между прочим», взаимодействие, внутренний порядок. Задача промежуточных чиновников как таковых – не действовать, а приводить (уже принятые) решения на один шаг ближе к завершенности и выполнению, выяснив некоторые их последствия[140]140
  «Люди, пребывающие в одиночестве, в минуты размышлений, получают, как я думаю, творческий импульс с низшей из Девяти Иерархий, и таким образом творят и уничтожают человечество». Так Йейтс (Эссе, с. 195) живописно описывает часть этой нисходящей передачи.


[Закрыть]; их дело также – не собирать информацию, а приводить (уже собранную) разрозненную информацию на один шаг ближе к некоему единству. Чтобы принять решение, нужно видеть всю картину; чтобы за решением последовало действие, необходимо отбросить все представляющиеся альтернативы; определить, вплоть до малейшей детали, что же нужно сделать. И иерархическую организацию можно описать как средство для достижения этой цели.