Текст книги "Покидая мир"

А может быть, подобно многим, очень многим людям, ты ухитряешься смотреть на правду сквозь кривое зеркало, и тебе кажется, будто в твоих дурных поступках виноваты другие люди. В конце концов, зачем отвечать за свои действия, если можно свалить все на окружающих?

– Десять тысяч помогут исправить ситуацию?

– Да-а, тот тип наверняка от меня отстанет.

– Так он тебе угрожает?

– Ну, а ты сама-то как думаешь?

Я думаю, что тебе скверно и страшно.

– Ну, откупишься ты от ростовщика, а что дальше?

– Если бы я сумел добыть пятьдесят штук, Кроули взял бы меня в дело.

Ага, и потом скрылся бы с твоими деньгами.

– Послушай. Завтра я переведу тебе десять тысяч.

– Эта его затея с dot.com – беспроигрышный вариант, Джейн. А Кроули… у него безупречные документы и характеристики.

– Лишних пятидесяти штук у меня нет. Но в любом случае, почему бы тебе не прислать мне уставные документы его компании?

– Я не нуждаюсь в твоей юридической экспертизе. И мне, поверь, не доставляет никакого удовольствия унижаться перед тобой и просить, и…

– Пришли мне реквизиты твоего банка, и я переведу деньги завтра. Когда получу документы, продолжим разговор.

Я бросила трубку. Плеснула себе водки, в которой сейчас отчаянно нуждалась. Устроилась в старом, продавленном кресле, покрытом дешевым чехлом из ткани с индейским узором, – я сама сшила его еще несколько лет назад. «Гарвардской шлюшке» давно пора было обновить хотя бы обстановку, если не квартиру. «Гарвардской шлюшке» не следовало соглашаться помогать деньгами отцу, но, оставив его в бедственном положении, она потом возненавидела бы себя за это. Тем более что сейчас перед ней забрезжила истина, которую она подозревала все эти годы, но гнала от себя любые догадки, не желая в верить в них: отец ее всю жизнь терпел неудачи во всем, за что бы ни брался.

Проснулась я наутро в странно приподнятом настроении. Облачилась в один из своих новых костюмов и даже наложила макияж. Потом отправилась на работу, снова ожидая обнаружить у себя на столе уведомление об увольнении. Вместо этого я увидела Триш. Она сидела за своим пультом, вперив взор в бегущие строки цифр на мониторе. Не поворачивая головы, она жестом показала мне на стул рядом с собой:

– Подбери все, что можно, по фьючерсам «Австралийского цинка».

Я отправилась выполнять поручение и к полудню положила данные ей на стол. Триш ознакомилась с данными за десять минут, выразила удовлетворение, после чего перешла к лекции о том, как эффективно отслеживать изменения курса различных валют – в данном случае речь шла о евро и иене – и оперативно оценивать диапазон его верхних и нижних границ. Как всегда, моя учительница блистала широтой кругозора и познаниями в самых разных областях – от величины ВВП Германии до колебаний курса акций Олл-Ниппон Эйрвэйз[33]33
  Олл-Ниппон Эйрвэйз (All Nippon Airways) – вторая по величине авиакомпания Японии.


[Закрыть]. Когда она велела мне вычислить семь процентов комиссионных от трех тысяч восьмиста семидесяти пяти миллионов долларов, а у меня под рукой не случилось калькулятора, реакция была мгновенной и жесткой:

– Идиотка чертова, что ж ты ничему не учишься?

Я ничего не сказала в ответ. Просто протянула руку за калькулятором, оказавшимся у соседнего терминала, вбила в него нужные цифры и сообщила ответ: 287 000 долларов.

– В следующий раз не заставляй меня ждать по тридцать секунд, – проворчала Триш.

Я ничего не сказала в ответ. Просто стала выполнять следующее задание, полученное от нее. Немного позже тем утром я получила по электронной почте письмо от отца с его банковскими ревизитами – больше в нем не было ни слова. Ни: Дорогая Джейн. Ни: Спасибо тебе. Ни: Я хотел бы попытаться наладить с тобой отношения. Только номер его личного счета, адрес и международные коды его банка. Я связалась со своим банком и по телефону договорилась о том, чтобы назавтра десять тысяч долларов были переведены на его счет в Сантьяго. Затем я написала ему ответ:

Дорогой папа!

Деньги отправлены. Пожалуйста, дай знать, когда получишь их. И прошу, пришли как можно скорее уставные документы компании, куда ты собираешься вкладывать деньги.

Как всегда, желаю тебе всего доброго.

Твоя дочь

Джейн.

Я несколько раз перечитала сообщение, желая убедиться, что оно производит нужное впечатление – я хотела казаться деловой, отстраненной женщиной, а не взволнованной маленькой девочкой. Зная своего отца, я понимала, что он все равно не заметит моей обиды. Просто не пожелает заметить, точно так же, как не пожелал поблагодарить меня за деньги.

Через пять минут после того, как я отправила свое сообщение, от отца пришел ответ:

Я с тобой свяжусь.

Однако после этой записки отец больше никогда со мной не связывался. Прошло пять дней, я позвонила в банк, и мне подтвердили, что нужная сумма была переведена на указанный счет в Сантьяго. Я послала отцу еще одно письмо с просьбой сообщить, получил ли он деньги. Ответа не последовало. Минуло еще пять дней. Я написала отцу еще два сообщения. Ответа по-прежнему не было. Я набрала его домашний номер в Сантьяго, и мне ответил женский голос на испанском – автоответчик. Кен Ботрос свободно владел этим языком («А все потому, что я имел глупость жениться на пуэрториканке»). Я попросила его прослушать сообщение.

– Девушка говорит, что этот номер не функционирует, – перевел Кен. – Сказала, что он отключен. Видно, твой отец переехал куда-то.

Прошла еще неделя. Я послала очередное сообщение:

Я все еще жду от тебя известий.

Но при этом уже понимала, что ответа не получу.

В тот же день Триш вызвали в кабинет Брэда на десятиминутное совещание.

– Приглядывай тут, – распорядилась она.

От этого приказа меня кинуло в холодный пот, и я сидела как приклеенная перед экраном с кишащими на нем цифрами, пытаясь нащупать систему в этой статистической бомбардировке. Буквально спустя минуту после ухода Триш на экране Си-эн-би-си появилась надпись:

ГРУППА ГЕНФЕН (ШВЕЙЦ.)

ХОЧЕТ ДОЛЮ $ 7 МЛРД В «НИППОН-ТЕХ»

У меня в голове звякнул тихий тревожный звоночек. Раньше утром Триш вскользь бросила фразу о том, что Брэд ведет переговоры с финансовым консорциумом со штаб-квартирой в Мумбае. Вместе они пытались приобрести контрольный пакет акций «Ниппон-Tex» – одного из ведущих японских производителей оптоволоконной техники, – и Брэд только выжидал момент, когда другая финансовая компания начнет против «Ниппон» судебный процесс, чтобы начать действовать. «Мы хотим, чтобы эти ниндзя на васаби изошли» – так изящно, в своей обычной пулеметной манере, выразила Триш намерения фонда. Вслед за этим она прижала к уху мобильник и начала честить биржевого дилера, с задержкой сообщившего ей о падении австралийского доллара.

И вот только что, спустя три часа, бегущей строкой в уголке экрана Си-эн-би-си прошла эта новость насчет иска, предъявленного «Ниппон-Тех»…

Я схватила телефон и набрала номер мобильного Триш.

Она ответила после первого же гудка.

– Что? – рявкнула Триш.

– «Ниппон-Tex»… – начала я.

– Что с ними?

– Какая-то швейцарская группа на них наехала.

– С чего ты взяла?

– Это было по телевидению.

– Блин, – услышала я, и Триш положила трубку.

А дальше разыгрался настоящий спектакль. Триш ворвалась в операционный зал, раздавая всем, кто попадался на ее пути, отрывистые приказы. Красной нитью проходила следующая мысль: «Японские поганцы срут швейцарским сыром».

Видимо, все обитатели этажа мгновенно схватывали суть замысловатой метафоры, потому что все трейдеры похватали свои трубки и начали наперебой орать как сумасшедшие. Через несколько минут появился и сам Брэд, расплывшийся в довольной улыбке.

– Мы должны сделать этих сосунков еще до закрытия Уоллстрит, – прокричал он, перекрывая гул. Потом, повернувшись ко мне, добавил: – Толковый звоночек, Джейн.

Все происходившее было осуществлением давно готовившейся и глубоко продуманной атаки на «Ниппон-Tex». В результате действий «Фридом Мьючуал», осуществленных при финансовой поддержке неких серьезных олигархов из Индии и России, «Ниппон-Tex» стала объектом левереджированного выкупа[34]34
  Левереджированный выкуп – приобретение контрольного пакета акций акционерной компании с привлечением заемных средств, гарантией которых выступают активы поглощаемой компании.


[Закрыть], при этом Брэд со товарищи в самый последний момент сумел обойти «Генфен» – ту самую швейцарскую группу компаний, которая заявила о своей готовности приобрести контрольный пакет за семь миллиардов долларов.

– Мы не знаем поражений, совсем как генерал Паттон[35]35
  Джордж Смит Паттон (1885–1945) – американский генерал, известен тем, что не потерпел ни одного поражения за свою военную карьеру.


[Закрыть], – хвастливо заявил мне Брэд в тот день.

Благодаря слаженной и оперативной работе всей команды «Фридом Мьючуал» удалось сбить биржевой курс акций группы «Генфен», тем самым вызвав сомнения в их способности выложить на кон 7 миллиардов и открыв путь Мумбайскому консорциуму, который и перехватил «Ниппон-Тех» за 7,1 миллиарда.

В разгар всего этого рыночного шабаша Брэд часа на три укрылся у себя в кабинете. Появившись в зале, он призвал всех замолчать. А когда все стихли, картинно взмахнул рукой и негромко произнес:

– Сделка состоялась. И сегодня фонд «Фридом Мьючуал» стал богаче на сто сорок два миллиона долларов.

Тишина взорвалась. Буквально через пять минут в операционный зал на тележке вкатили три ящика охлажденного шампанского. И почти все, по-моему, пили его прямо из горлышка.

– Обещаю три дня не называть тебя жопой, – обратилась ко мне Триш, после того как исчезла минут на десять в женском туалете и вынырнула оттуда со следами белого порошка на носу.

– Я всего-навсего сообщила новость, – ответила я.

– Не прибедняйся, тебе зачет, сработала толково. Не заметила бы ты эту гадскую строчку…

– Кто-нибудь другой заметил бы.

– Но ты увидела ее первой, только это и важно.

В самом деле, период добрых отношений между мной и Триш длился целых два дня. Когда я опоздала на десять минут – из-за неисправности поезда метро, – она пригрозила меня уволить, если еще раз задержусь. Я просто извинилась и пообещала, что такое не повторится. Такие выпады были делом привычным. Триумфальную операцию с левереджированным выкупом вскоре забыли. Во «Фридом Мьючуал» не почивали на лаврах, а спешили зарабатывать деньги еще и еще.

Шли месяцы. Я втягивалась в работу. Меня по-прежнему контролировала Триш (никому в компании не позволялось приступать к самостоятельным действиям раньше чем через полтора года), но теперь она подвергала меня поношениям немного реже, чем вначале, и я воспринимала это как признание того, что я делаю определенные успехи. Регулярно, раз в два месяца, я разговаривала с мамой. Сначала ее повергло в шок известие о моей новой карьере («Да уж, меньше всего я могла бы ожидать, что ты выберешь финансовую сферу»), но со временем она изменила мнение: «В том, чтобы много зарабатывать, нет ничего дурного… я знаю, отец тобой очень гордится».

– А ты что, с ним общалась в последнее время?

– В последнее время нет. А ты?

– Уже несколько месяцев ничего не слышала.

– Может, он где-то в длительной командировке, – предположила мама.

– Наверное, так и есть, – поддержала я ее, стараясь не выдать тревоги, ведь правды о нем я тоже не знала.

Но узнала ее через два дня. Работа была в разгаре, я пыталась разобраться в деривативах и фьючерсах (не просите объяснить). На моем столе зазвонил телефон. Это был Брэд. Я сразу насторожилась, потому что Брэд не звонил мне никогда.

– Пожалуйста, срочно зайдите ко мне.

Короткие гудки. Я поднялась и по длинному коридору направилась к комнате совета директоров. Постучала, услышала голос Брэда: «Войдите». Первым, что бросилось мне в глаза, когда я открыла дверь, было напряженное лицо Брэда – когда я вошла, он устремил на меня взгляд, в котором тревога смешивалась с неподдельным возмущением. Рядом с ним за столом для заседаний сидели двое – один коренастый, другой тощий. Невыразительные черты, плохо сидящие костюмы, жесткое выражение на лицах. Перед ними на столе лежала раскрытая папка. Оба уставились на меня с холодным профессиональным интересом. Среди бумаг, разложенных на столе, я заметила бумагу в файле, с подколотой к левому верхнему углу фотографией отца.

– Это агент Эймс из ФБР, – Брэд указал на тощего, – и мистер Флетчер, дознаватель из Комиссии по ценным бумагам и биржам. И за последние полчаса они задали мне множество вопросов о вас. Потому что вы, похоже, помогали своему отцу скрыться.

– Помогала что? – не поняла я.

– Вы переслали ему десять тысяч долларов, – заговорил агент Эймс, – и это позволило ему бесследно исчезнуть.

– Что он натворил? – спросила я.

Мистер Флетчер указал мне на кресло рядом с собой.

– Много чего, – ответил он.

Глава третья

В течение следующего часа я узнала много нового о родном отце. Мне поведали, что в последние пять лет он жил на скромное пособие, назначенное ему режимом Августе Пиночета. А по какой же причине пособники чилийского диктатора выделяли ему сумму, эквивалентную десяти тысячам американских долларов в год?

– В семидесятые годы, – рассказывал агент Эймс, – до военного переворота, ваш отец был вхож в консервативные круги Чили: магнаты, горнопромышленники, военные. Дело в том, что – теперь я могу открыто об этом говорить: информация рассекречена – ваш отец был агентом Лэнгли[36]36
  В Лэнгли расположена штаб-квартира ЦРУ.


[Закрыть]…

– Мой папа шпион? – почти выкрикнула я, потрясенная этим известием.

– В Лэнгли предпочитают использовать термин «агент», правда, надо сказать, поначалу он не состоял в Управлении на жалованье как платный осведомитель. Вы, должно быть, помните, как ваш отец ездил в Чили, где занимался разработкой медного рудника в Икике[37]37
  Икике – город и морской порт в Чили.


[Закрыть]…

– Это было еще до моего рождения.

– Ну, я уверен, что мама рассказывала вам об этой его поездке.

– Отец постоянно был в разъездах, все время.

– Как вы, вероятно, знаете – если хотя бы поверхностно знакомы с историей Чили, – в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году правительство Сальвадора Альенде национализировало все медные рудники, включая и рудник вашего отца. Тогда-то его и завербовало Управление – там понимали, что в Чили он по-прежнему пользуется авторитетом, как деловой, знающий человек. В его задачу входило снабжать Управление информацией обо всех своих контактах в стране, поскольку в те годы он был непосредственно связан с администрацией Альенде. Все было организовано так, что ваш отец задержался в Чили на двадцать четыре месяца в качестве консультанта по функционированию рудника. Вы легко можете себе представить, насколько важным источником информации стал ваш отец для Лэнгли. Он был лично знаком со всеми членами кабинета Альенде, и к нему там хорошо относились, считая «хорошим гринго». В семьдесят втором году он довольно надолго вернулся в Штаты. Его тогда под пыткой сдал секретным службам чилийский агент, задержанный при попытке сфотографировать секретные документы, касавшиеся советских планов размещения вооружения. Узнав о провале, ваш отец тотчас же бросился в аэропорт Сантьяго и успел покинуть страну буквально за полчаса до того, как головорезы Альенде явились к нему на квартиру с обыском.

Тогдашняя его возлюбленная – некая Изабель Фернандес – была дочерью министра горнодобывающей промышленности в кабинете Альенде. Она, в свою очередь, служила информатором тайной полиции Альенде. После переворота, когда к власти пришел Пиночет, ваш отец укрылся в Восточной Германии. Не самое привлекательное место, но только так ему удалось избежать «самоубийства» – удела, который постиг Альенде и многих его соратников. Сеньорита Фернандес тоже исчезла, но совсем иначе. Хотя мы не располагаем подтверждающими документами, однако имеются все основания предполагать, что она разделила участь многих тысяч чилийцев, числившихся тогда пропавшими без вести. Ее, вместе с десятками других заключенных и вооруженных до зубов солдат, запихнули в военный самолет. Самолет взял курс на Тихий океан. Оказавшись над водой, солдаты раскрыли люк и принялись методично выталкивать заключенных – с высоты около трех тысяч футов. С учетом того, что лету туда из Сантьяго больше часа, шансы на то, что тела вынесет на берег прибоем, были ничтожно малы. Таким образом хунта заметала следы преступлений. Инакомыслящих арестовывали, собирали, а потом – бульк. Они просто исчезали.

Все эти факты, кстати, стали известны только в последние годы, когда новый президент Чили, социалист, распорядился предать их огласке и открыл доступ к документам того времени – тем, которые не успели уничтожить, разумеется. Потребовалось немало времени, чтобы раскопать всю эту грязь, но недели три назад было обнаружено интересное свидетельство: ваш отец сотрудничал с режимом Пиночета в качестве платного осведомителя.

– Под осведомителем, – вклинилась я в рассказ, – вы подразумеваете…

– Я подразумеваю точно то, что все подразумевают под словом «осведомитель». В первые же недели после переворота ваш отец вернулся в Чили и предложил администрации Пиночета свои услуги. Там ухватились за его предложение, оформили консультантом по реприватизации горнодобывающей промышленности. Но и новые хозяева тоже стали требовать у вашего отца информацию: их интересовали имена людей, которых он встречал за годы работы на Альенде и компанию. Согласно документам, обнаруженным несколько месяцев назад, ваш отец с готовностью сливал информацию о людях, известных ему как сторонники левых, диссиденты и/или потенциальные противники диктатуры. В числе этих людей оказалась и его бывшая возлюбленная, Изабель Фернандес.

– Поверить не могу…

– Поверьте, мисс Говард. Ваш отец не только получал от властей по пять тысяч долларов за каждого названного им врага, его еще поощрили, предоставив место консультанта, которое он занимал целых десять лет, а также назначив пособие – о нем я упомянул раньше. Он даже жилье получил от хунты.

Я сидела, уставившись в стол, и ничего не говорила.

– Судя по вашему молчанию, для вас все это новость, – заметил Эймс.

– Полнейшая. Если бы я знала…

– Ни за что не помогли бы ему бежать?

– Повторяю, я понятия не имела, что помогаю ему бежать.

– Что именно он говорил вам?

Я подобно пересказала наш разговор о ростовщике-гангстере, которому он задолжал, и о том, что отца якобы поставили на счетчик и угрожали физической расправой. Упомянула я также и о перспективах получить работу у Крейтона Кроули. Когда я произнесла это имя, мистер Флетчер оторвался от бумаг и поднял на меня глаза.

– Вы когда-либо ранее слышали о Крейтоне Кроули? – спросил он.

– Никогда в жизни, но я ответила отцу, что не собираюсь одалживать ему пятьдесят тысяч долларов для инвестирования в сомнительное предприятие…

– М-да, а мы знаем все и о Крейтоне Кроули, и о его мошенничестве. Знаем и то, что ваш отец был не жертвой, а соучастником преступления.

– Каким образом?

– Он продал акции компании двенадцати легковерным инвесторам, которые даже не потрудились провести хоть какую-то проверку. Пакеты акций от пятидесяти до ста тысяч долларов за каждый. Ваш отец получал по двадцать процентов с каждой сделки.

– Тогда зачем он выпрашивал деньги у меня?

– Мы оцениваем его барыш приблизительно в сто тысяч долларов, – продолжал Флетчер. – На них он прожил последние три года. Если поделить на три, деньги, в сущности, не такие уж большие. Но поскольку несколько обманутых – граждане США, это привлекло к нему наше внимание. Мы к тому времени уже вели охоту на Крейтона Кроули. У парня на совести махинации с ценными бумагами и разработка фиктивных схем инвестирования. Проблема, однако, в том, что ему всякий раз удавалось от нас ускользнуть, и вот наконец он обосновался в Чили. Вскоре ваш отец стал его партнером – они, что называется, нашли друг друга, это, можно сказать, была любовь с первого взгляда.

Тут в разговор опять вступил Эймс:

– Я упомянул о ярком политическом прошлом вашего отца в Чили по единственной причине, чтобы вы поняли, что человек, которому вы помогли бежать (даже если это было непреднамеренно), просто-напросто банальный мошенник. Он продавал акции несуществующей компании. Он убеждал своих инвесторов, что приобретает акции от их имени, умалчивая о том, что согласно «контракту» с компанией ему самому эти акции достались «в дар».

– Мы не хотим сказать, что между мистером Кроули и вашим отцом был заключен какой-то контракт, – вклинился мистер Флетчер, – просто письмо-соглашение, согласно которому Кроули дарил ему пятьдесят тысяч акций своей фиктивной компании. Ваш отец мог бы получить и пятьдесят миллионов акций. Это не имеет значения. Все это была афера. Он получил эти акции, чтобы потом распродавать их. Кроули, разумеется, проделывал то же самое… Хотите, удивим вас еще сильнее? Помните некоего Дона Келлера, друга ваших родителей?

Конечно, я помнила Дона Келлера. Геолог и первостатейный выпивоха, вечно пускавшийся в загулы и увлекавший в них отца.

– Они с отцом были деловыми партнерами, – сказала я.

– По словам мистера Келлера, – продолжал Флетчер, – они были очень близкими друзьями. У Келлера были проблемы с алкоголем, из-за них он потерял работу и развелся больше десяти лет назад. Жил он очень скромно, едва сводил концы с концами, в небольшом домике на окраине Феникса. За всю жизнь ему удалось сколотить небольшую сумму, сто пятьдесят тысяч долларов. Так вот, в конце прошлого года ваш отец уговорил его вложить деньги в компанию, посулив – в письменном виде, – что тот сможет удвоить сумму в течение двенадцати месяцев.

– Сейчас Дон Келлер – конченый человек, развалина, и все благодаря вашему отцу, – подхватил агент Эймс. – Остался без гроша и кипит жаждой мести. Так кипит, что связался с нами и кое-что рассказал о делишках своего бывшего друга. Выяснилось, что Комиссия по ценным бумагам тоже интересуется инвестиционной схемой мистера Кроули. Когда мы проследили, как крутились деньги вокруг вашего отца, нас, разумеется, заинтересовали эти десять тысяч, ваш перевод.

И снова я была готова протестовать, доказывать, что ни в чем не виновата, но в последний момент почла за благо промолчать и не оправдываться. Я подняла голову и взглянула на Брэда. Лицо его выражало сильнейшую досаду и недовольство.

– Естественно, мы поинтересовались и вашим собственным банковским счетом, – рассказывал мистер Флетчер, – и обнаружили, что несколько недель назад на него поступил перевод в двадцать тысяч долларов от фонда «Фридом Мьючуал». Мистер Пулман нас проинформировал сейчас, что это – премия по случаю поступления на работу.

– Все верно, – подтвердила я. – Именно такие условия мне были предложены Брэдом.

– Почему же он предложил вам, аспирантке-литературоведу, такую большую сумму? – не унимался мистер Флетчер.

Брэд вступил в разговор:

– Я умею определять таланты – и, как я уже говорил вам, сразу понял, что Джейн талантлива и что, если я хочу переманить ее к себе из университета, нужно предложить серьезную сумму.

– Зная внушительный оборот вашей компании, – заговорил Эймс, – не думаю, что двадцать тысяч можно классифицировать как серьезную сумму.

– А вы что, действительно считаете, что я должен был предложить больше новичку?

Длинная пауза.

– Мы все еще не до конца убеждены, что мисс Говард переводила деньги на счет своего отца, ничего о нем не зная, – подал голос Эймс.

– Сэр, мой отец никогда – ни в каком смысле – не проявил себя ответственным человеком. Поинтересуйтесь историей моей жизни, если вы до сих пор этого не сделали, – и вы увидите, что он, например, никогда не оплачивал мою учебу – ни колледж, ни аспирантуру, – я полностью зависела от стипендии и материальной помощи университета. Позвоните моему директору школы, мистеру Мерриту, он расскажет, как мы с мамой еле-еле сводили концы с концами. И причиной – единственной причиной, черт возьми, – по которой я послала ему эти проклятые десять тысяч, было вот что: мне хотелось ему показать, что я не такая, как он, и не позволю своему близкому родственнику скатиться на дно из-за недостатка денег. Как вы смеете подозревать меня в сообщничестве с этим мерзким человеком, как можете допускать даже мысль об этом?

Я уже кричала, и, судя по озабоченным лицам Эймса и Флетчера, моя горячность не осталась незамеченной. Брэд, напротив, оставался безучастным и смотрел на меня с леденящим спокойствием.

Когда я замолчала, закончив свою тираду, воцарилось молчание. Потом Эймс с Флетчером переглянулись, после чего слово взял Эймс:

– Пусть так, мисс Говард, – а интуиция мне подсказывает, что вы с нами откровенны, – но факт остается фактом: деньги, которые вы перевели на счет отца, помогли скрыться преступнику, которого мы разыскиваем. Нам придется представить моему руководству в Бюро полный отчет о вашем финансовом положении, чтобы понять, был ли этот перевод единичным или одним из многих.

– Я никогда, ни разу в жизни, не давала ему до этого денег.

– Тогда, надеюсь, мы сумеем это подтвердить после проверки ваших банковских счетов и всех финансовых трансакций за последние пять лет.

Он потянулся за своим портфелем и вынул бланк договора.

– Мы, конечно, могли бы получить постановление суда и арестовать ваши счета на время расследования, – сказал он, – но я уверен, вы предпочтете другой путь и докажете, что готовы сотрудничать с Бюро и КЦБ – Комиссией по ценным бумагам.

– Мне скрывать нечего, – заявила я.

– Тогда не откажитесь подписать эту доверенность, которая обеспечит нам полный доступ к вашим банковским счетам.

Эймс подтолкнул документ ко мне, положив сверху на бумагу шариковую ручку. Сначала я искоса взглянула на Брэда. Он едва заметно, но решительно кивнул мне. Я взяла ручку и подписала документ, который предоставлял Федеральному бюро расследований и «любой другой правительственной организации» право совать нос в мои финансовые дела, а затем подтолкнула бумагу назад к агенту Эймсу. Он подхватил ее, энергично кивнув, и спросил:

– У вас есть паспорт, мисс Говард?

– Разумеется, – ответила я, а сама подумала: Он наверняка и так уже это знает.

– Мы бы попросили вас сдать его нам, – попросил он, – только до конца расследования.

– Сколько времени оно будет продолжаться? – поинтересовалась я.

– Три или четыре недели… по крайней мере, та его часть, которая касается непосредственно вас. Вы не планировали выездов за границу в ближайшие недели?

– Да нет, знаете ли.

– Тогда, уверен, вы не будете возражать – еще один акт доброй воли с вашей стороны – против того, чтобы на время передать свой паспорт нам. Если ваш руководитель не будет против, один из наших сотрудников прямо сейчас мог бы доставить вас домой, в Соммервиль, чтобы вы вручили ему документ.

Они знают, где я живу.

– Я не возражаю, без проблем, – откликнулся Брэд.

– Счастлив это слышать.

Эймс сунул руку в карман, вытащил мобильный телефон, набрал номер, быстро переговорил по нему и захлопнул, громко щелкнув.

– Агент Мадьюро ожидает у входа в синем «понтиаке» без опознавательных знаков. Он отвезет вас домой и доставит обратно, все в течение часа, с учетом пробок. Он выдаст вам расписку, а вы ему – паспорт. Как только расследование закончится, мы с вами свяжемся и вернем документ.

Эймс поднялся, а за ним и Флетчер. Они протянули мне руки. Я пожала их с отвращением. Но выбора не было, отказаться от пожатия я не могла, и отлично это понимала. Что касается Брэда, он продолжал сидеть, внимательно изучая свои ногти и явно не желая встречаться со мной взглядом.

Я спустилась вниз. Агент Мадьюро стоял у автомобиля.

– Мисс Говард?

Я кивнула.

– Беверли-роуд, двадцать два, в Соммервиле?

– Вы хорошо осведомлены, – ответила я.

Он скупо улыбнулся и распахнул передо мной заднюю дверцу. Дождавшись, пока я устроюсь, он занял водительское место, и мы тронулись. Всю дорогу до Кембриджа он молчал. Я против этого не возражала, да и не до разговоров мне было – меня просто трясло при мысли о том, каким чудовищем оказался мой родной отец. Все, что делал этот человек, к чему он прикасался, было замешано на фальши и грязи. И хоть я годами сама себя обманывала, сейчас мне открылось то, чего я раньше не отваживалась признать: отец никогда не любил меня, я так и росла с уверенностью, что ни в чем не могу на него рассчитывать. Мое благополучие, мое здоровье его никогда не интересовали, и отныне больше не нужно было делать вид, будто это не так. Да и мама не могла дать мне той беззаветной родительской любви, которой мне так отчаянно недоставало. Она – вот идиотизм! – по-прежнему мечтала о том, что в один прекрасный день наш папочка к ней вернется. И если я открою ей то, о чем узнала от агентов ФБР и КЦБ, мама наверняка воскликнет, что все это гнусная ложь, отец не способен на преступление, он честнейший человек, настолько безоглядно она в него верит.

Сама того не ожидая, я вдруг со всей силы ударила кулаком по сиденью рядом с собой, пытаясь сдержать рыдания, рвущиеся из горла. Агент Мадьюро посматривал на меня в зеркало заднего вида.

– С вами все в порядке, мэм? – спросил он.

– В полном порядке, – процедила я сквозь стиснутые зубы.

Когда мы добрались до моего жилья, агент Мадьюро вышел и открыл дверцу машины с моей стороны со словами:

– Если вы не против, я поднимусь с вами.

– Пожалуйста.

Наверху я достала свой паспорт и протянула ему. Мадьюро, кивнув, взял его, после чего довольно долго копался с бланком, перенося в него паспортные данные. Затем передал бланк мне, попросив вписать мой домашний адрес, номера домашнего и служебного телефонов и подписаться под печатным текстом, гласившим, что я передаю свой документ добровольно. Там говорилось также, что я предоставляю Федеральному бюро расследований право держать мой паспорт у себя «в течение неопределенного времени» и не буду требовать документ назад, пока Бюро само не сочтет возможным вернуть его мне. Читая декларацию, я сердито поджала губы.

Заметив это, агент Мадьюро успокаивающе произнес:

– На самом деле паспорт вам вернут сразу, как только завершится проверка. Скорее всего, через несколько недель, хотя, конечно, все зависит от того, как…

Неоконченная фраза повисла в воздухе – агент понимал, что нет никакой нужды договаривать. Я взяла ручку и нацарапала свою подпись. Мадьюре вынул нижний листок с отпечатавшейся на нем копией и протянул мне.

– Это ваш экземпляр, – пояснил он.

Мы спустились, сели в машину и за всю дорогу назад в Бостон не сказали друг другу ни слова.

Я вошла в вестибюль «Фридом Мьючуал», и прямо у входа путь мне преградила дежурная, не давая пройти дальше:

– Мистер Пулман хочет видеть вас немедленно.

Кто бы сомневался!

– Обождите здесь, пожалуйста, я ему позвоню.

Она прошептала что-то в телефонную трубку, потом взглянула на меня и сказала:

– Он ожидает вас в своем офисе.

До этого я ни разу не была в офисе Брэда. Идя по коридору к массивным, обшитым деревом дверям, я размышляла о том, что это посещение святая святых окажется, скорее всего, первым и последним. Звонко стуча каблуками по паркету, я удивлялась собственному хладнокровию – спокойствие такого рода появляется у людей перед лицом неотвратимого рока.