Текст книги "Пять дней"

Я закрыла словарь синонимов, открыла входную дверь, вышла на крыльцо. Стояла середина октября. Ртутный столбик на термометре опустился почти до нуля. На мне был только халат, а потому на холоде я могла бы простоять не больше минуты. Но именно за эту минуту я приняла решение: в июне, как только Салли окончит школу, я подам на развод.

Только двух человек я посвятила в свой план. Знала Люси. И еще Лайза Шнайдер.

Доктору Шнайдер я позвонила на следующий день после того, как решила уйти от мужа. Доктор Банкрофт с ней уже связалась, поэтому она ждала моего звонка. Лайзе – мы с ней с первой же встречи перешли на «ты» – было лет пятьдесят пять. Рослая, долговязая женщина, всем своим видом она излучала спокойствие; в ее глазах сквозил ум. Беседуя со мной, она была строго объективна, но всегда проявляла искренний интерес к тому, что я рассказываю о себе, к тому, как страстно я желаю изменить тягостный сюжет своего повествования. Офис Лайзы находился неподалеку от колледжа. Я стала посещать ее раз в неделю, каждую среду в восемь часов утра; в больнице я договорилась, что в этот день моя смена будет начинаться с десяти. Поскольку Дэн был уже на работе к тому времени, когда я отправлялась в Брансуик, он понятия не имел, что я обговариваю с психотерапевтом стратегию выхода из нашего с ним брака и обсуждаю все, что тревожило меня многие годы.

– Почему ты считаешь, что одна из главных причин неэмоциональности твоего мужа – это ты сама?

– Потому что над нашим браком изначально висела тень утраты. Моей утраты, ведь я потеряла Эрика. Дэн знал, что я тяжело переживала его гибель.

– Значит, Дэн принял эту часть тебя, когда вы с ним стали встречаться. Интуитивно он понимал, что ты не любишь его так, как любила Эрика. Но его это не оттолкнуло. Получается, он принял решение побороть твою амбивалентность, которая, по твоим словам, в ваших отношениях присутствовала с первых дней знакомства.

На одном из последующих сеансов, когда я объяснила, что давно уже не испытываю к мужу страстного влечения, а просто притворяюсь, Лайза заметила:

– Но разве ты на протяжении многих лет не старалась быть страстной с ним… несмотря на то что никогда не любила его так, как Эрика?

– Меня все равно гложет чувство вины, потому что я два десятка лет прожила с человеком, за которого не должна была выходить замуж. Соответственно, я впустую потратила и его время тоже.

– Значит, Дэн никогда не допускал возможности, что он может уйти от тебя, никогда не замечал твоей сдержанности по отношению к нему? У него никогда не возникало мысли о том, что он женился не очень удачно?

– Все равно я была ему не самой хорошей женой.

– Ты его отвергала физически?

– Нет. Если он хотел заняться сексом, я никогда его не отталкивала.

– Ты когда-либо критиковала его, относилась к нему так, что он чувствовал себя униженным, никчемным?

– Я всегда старалась поддержать его, подбодрить, особенно после того, как его уволили с работы.

– Ты когда-нибудь, не считая той короткой связи несколько недель назад, изменяла ему?

Я покачала головой.

– Принимая во внимание то, что ты рассказала – про его обособленность, эмоциональную отчужденность, не довольство тобой, – я хочу спросить, ты винишь себя за то, что вступила в любовную связь с другим мужчиной?

Я опустила голову, чувствуя, как мои глаза наполняются слезами.

– Я все еще люблю Ричарда.

– Потому что он дал тебе настоящую любовь?

– Потому что мы подходим друг другу во всех отношениях. И я его потеряла.

– Говоря «я его потеряла», ты как будто подразумеваешь, что это ты виновата в том, что он вернулся к своей жене. Хотя на самом деле, после того как вы оба решили, что уйдете от своих супругов, он просто струсил. Почему же ты винишь себя?

– Потому что я всегда чувствую себя виноватой.

Этот метод психотерапевтического воздействия называют «разговорной терапией». Не знаю, помогает ли такое лечение, потому что каждый раз, когда я проезжала через Бат, на меня накатывал приступ уныния, длившийся часами. Часто в постели с Дэном, когда мы занимались сексом – мы никогда не «предавались любви», – я вспоминала прикосновения Ричарда, его возбуждение, то, как он откровенно желал меня. Бывало, за ужином – особенно в те вечера, когда Салли уходила к Брэду и мы с Дэном оставались одни, – я начинала рассказывать о книгах, представленных в литературном приложении к воскресному выпуску «Нью-Йорк таймс». Дэн пытался проявить интерес, а я сразу вспоминала, с каким увлечением Ричард говорил о литературе, сколь оживленными были наши с ним литературные беседы.

Шли месяцы. Зима отступила под натиском весны. Я выполняла свою работу. Дважды в неделю общалась с Беном по телефону, раз в месяц встречалась с ним. Помогла сыну пережить трудный период, когда он впал в отчаяние от того, что его изумительную абстракцию не взяли на большую выставку художников Мэна, которая должна была состояться в мае, по той причине, что одна студенческая работа Бена уже экспонировалась в музее в прошлом году, и потому его не могли вновь удостоить такой чести. Логика организаторов выставки была ясна, но Бен все равно расстроился. Несколько недель мы ежедневно общались с ним, ибо он снова стал проявлять признаки неуверенности в себе, несколько раз вслух задавался вопросом, достаточно ли он талантлив, чтобы добиться успеха в мире искусства, где царит жесткая конкуренция.

– Ты, безусловно, талантлив, – сказала я ему. – Ты и сам знаешь, как высоко тебя ценят твои преподаватели и сотрудники портлендского Музея изящных искусств.

– Однако мою картину забраковали.

– Никто ее не забраковывал. Ты ведь знаешь, чем было продиктовано их решение. Ты создал фантастическое произведение. Ему непременно где-нибудь найдется достойное место.

– Ты неутомимая оптимистка.

– Едва ли.

– Но, по-моему, ты выглядишь бодрее, чем пару месяцев назад. С папой отношения наладились?

– У меня самой дела налаживаются, – ответила я, тщательно подбирая слова.

Собираясь в скором времени коренным образом изменить свою жизнь, я нашла новую работу – место старшего рентген-лаборанта в Медицинском центре штата Мэн в Портленде. Это – самая престижная больница в штате, куда приезжают работать многие талантливые медики из Бостона, Нью-Йорка и других крупных городов Восточного побережья, прельщенные здешним «стилем жизни», который превозносят на все лады местные журналы. Отделение рентгенологии там значительно больше, чем в нашей скромной больнице в Дамрискотте. Соответственно, мне придется за смену принимать гораздо больше пациентов, то есть во всех отношениях нагрузка будет выше, чем та, с которой я обычно имела дело. Я нашла заведующую отделением. Доктор Конрад, резковатая, требовательная женщина, провела со мной собеседование, и, судя по всему, я произвела на нее впечатление. Перед тем как подать заявление о приеме на новое место работы, я посвятила в свой план доктора Харрилда (зная, что его рекомендация сыграет ключевую роль). И доктор Конрад, предложив мне работу, сказала, что мой «босс» из Дамрискотты дал мне блестящую характеристику. Мне положили жалованье в размере шестидесяти шести тысяч долларов в год – на шестнадцать тысяч больше того, что я получала в больнице Дамрискотты. Я подыскала квартиру в Портленде. Через Люси нашла адвоката в Южном Портленде, и та сказала мне, что, если мой муж не устроит судебный процесс, она сумеет добиться для меня развода примерно за две тысячи долларов. Салли поступила в Университет штата Мэн в Ороно, на факультет предпринимательской деятельности («хочу разбогатеть»). Через неделю после окончания школы Брэд бросил ее, но она, как ни странно, не унывала.

– Я знала, что все к этому идет, – объяснила мне дочь, сообщив про разрыв со своим парнем. – А когда ждешь, что тебя бросят… чего ж потом сидеть и плакать?

А когда не ждешь, что тебя бросят…

Через неделю после этого разговора Салли устроилась на лето вожатой в детский лагерь на озере Себейго в южной части штата. Бен тем временем получил воистину отличное известие: ему предложили на третьем курсе поехать учиться в Берлинскую академию искусств, которая предоставляла стипендию лишь десяти американским студентам в год. Очевидно, его новое полотно произвело впечатление. Бен был на седьмом небе от счастья и уже погрузился в изучение всего, что можно, о Берлине. Чтобы заработать деньги на предстоящий год, он устроился преподавателем живописи на летние курсы в Фармингтоне. А я нашла квартиру в Портленде и договорилась с домовладельцем самостоятельно сделать ремонт в обмен на более низкую арендную плату.

– Так, когда ты спросишь у Бена, будет ли он со своими друзьями делать в твоей квартире ремонт? – поинтересовалась у меня Лайза Шнайдер во время одного из сеансов.

– Когда наберусь смелости сообщить Дэну, что ухожу от него.

– И что тебя останавливает? Салли школу окончила.

– Страх.

– Чего ты боишься? – спросила она.

– Причинить ему боль.

– Возможно, ему будет больно…

– Ему будет больно.

– Тем не менее, это уже его проблема – не твоя. А мой вопрос адресован тебе: ты хочешь уйти от него?

– Безусловно.

– Тогда скажи ему. Разговор будет трудный. Болезненный. Но как только ты ему сообщишь, все останется позади.

Я сделала последние приготовления. На неделе перед 15 июля я потихоньку перевезла кое-какие свои вещи в свободную квартиру Люси, потому что портлендская квартира должна была освободиться не раньше 1 августа. Я надеялась, что уговорю Бена и его товарищей приступить к ремонту где-то в середине августа (когда закончатся занятия на летних курсах). В этом случае я могла бы заселиться в свою новую квартиру ко Дню труда[53]53
  День труда – национальный праздник, отмечается в США и Канаде в первый понедельник сентября. На следующий день после Дня труда в школах начинается учебный год.


[Закрыть]. Я дважды встретилась с адвокатом из Южного Портленда; та уже была готова начать бракоразводный процесс. В тот день, когда я решила сообщить о разрыве Дэну, я также уведомила о своем уходе с работы администрацию больницы, прекрасно зная, что уже к утру весть о моем увольнении разнесется по всему городу. Именно поэтому я подала заявление об уходе за час до возвращения домой. Приготовив для нас ужин, я затем предложила Дэну посидеть со мной немного на крыльце, полюбоваться закатом.

Когда мы устроились на крыльце, я начала разговор. Сказала ему, что я давно несчастна; что наш брак, как мне кажется, обречен; что, на мой взгляд, мы больше не подходим друг другу; что, как это ни тяжело, я просто должна уйти и строить свою жизнь без него.

Пока я все это излагала, он молчал. Молчал, когда я сообщила ему, что нашла другую работу в Портленде и намерена пожить в квартире Люси над гаражом, пока жилье, что я сняла близ Медицинского центра штата Мэн, не будет готово к заселению. Молчал, когда я объяснила, что нашла адвоката, который готов оформить развод по взаимному согласию сторон за вполне умеренную плату, что мне самой много не надо, дом останется ему, а я хочу забрать наши общие сбережения, последние два года копившиеся за мой счет, – около восьмидесяти пяти тысяч долларов. Поскольку, кроме денег и дома, нам делить больше нечего, а рыночная стоимость дома равна примерно ста шестидесяти пяти тысячам долларам, он останется в выигрыше. И…

– Я всегда знал, что этим кончится, – перебил он меня с побелевшим от гнева лицом. – Потому что ко мне у тебя всегда было двойственное отношение.

– Увы, это так.

– Кто он?

– У меня никого нет.

– Но ведь был, да?

– Я ухожу от тебя не ради кого-то.

– Ты увиливаешь от ответа. Я ведь знаю: пусть сейчас у тебя никого нет, но раньше кто-то был. И я абсолютно уверен, что ты познакомилась с ним в те выходные в Бостоне.

Молчание, во время которого я решила выложить все, как есть.

– Ты прав, – подтвердила я, встретив удивленный взгляд Дэна. – У меня был роман. Всего одни выходные. Потом мы расстались. Я вернулась домой, втайне надеясь, что отношения между нами станут лучше. Лучше не стало. И теперь я ухожу.

– Вот так просто, да?

– Ты ведь и сам знаешь, что мы с тобой давно чужие люди.

– И поэтому ты легла в постель с другим.

– Да. Если б наш брак не агонизировал, я бы никогда…

– Агонизировал, – презрительно повторил он.

– Опять мои умные словечки?

– Ты даже презрения не достойна.

– Спасибо за прямоту. Это все упрощает.

Я встала, прошла к своей машине, села за руль и уехала прочь.

Еще утром, после того как Дэн уехал на работу, я упаковала последний чемодан и отвезла его к Люси. В обед я вернулась домой, забрала свой ноутбук, любимые авторучки и блокноты, несколько книг, в том числе, конечно, словарь синонимов. Эти вещи уже лежали в багажнике моей машины.

Когда я приехала к Люси и начала распаковывать их, меня на короткое время одолела печаль. Несколькими минутами позже домой вернулась Люси. Она была в супермаркете, покупала продукты на ужин. Увидев мои красные глаза, она спросила:

– Все так плохо?

– Вообще-то, он был больше сердит, чем обижен, что значительно облегчило мне задачу.

– Боль придет позже.

На следующий день я поехала в Фармингтон повидать Бена; о встрече мы с ним договорились чуть раньше на неделе. Когда я приехала к сыну, он сообщил, что вчера поздно вечером ему звонил отец. Он плакал в трубку, говорил, что я его бросила.

– Еще что-нибудь сказал?

– Сказал, что ты была ему неверна.

О боже! Я спрятала лицо в ладонях.

– Не стоило ему это говорить.

– Ну, в сущности, для меня это не новость. Догадался, когда мы встречались с тобой после твоей поездки в Бостон.

– Все равно зря папа впутал тебя в наши разборки.

– Согласен. Но для него твой уход, видимо, стал настолько сильным ударом, что он готов изливать свое отчаяние на всех и каждого.

– Прости. То, что произошло… это длилось всего одни выходные. И допустила я это лишь потому…

– Мам, не надо ничего объяснять. Может, мне и не понравилось бы то, что я услышал, но в любом случае на его сторону я не встану. И я рад, что ты от него ушла… Главное, куда б ты ни направила свои стопы, там всегда должна быть свободная комната для меня.

– Обещаю, что для тебя в моем доме всегда найдется место, где бы я ни жила.

Потом я подкинула ему идею о том, чтобы он с парочкой своих друзей занялся ремонтом моей квартиры в Портленде. Бен мгновенно загорелся, сказав, что поговорит с двумя своими приятелями, студентами с его факультета, которые подрабатывают ремонтом квартир.

– Вы обратились по адресу, мэм, – произнес он с лукавой насмешкой в голосе и уже более серьезным тоном добавил: – Мам, я должен кое-что сказать тебе. Вчера, после звонка папы, я взял на себя смелость позвонить Салли в лагерь. Сообщил ей о том, что случилось, и о том, что сказал мне папа.

О боже… еще не легче.

– Просто я подумал, – продолжал Бен, – что, если первым не сообщу ей, она узнает все от отца. И будет раздавлена. Напрочь.

– Ты все сделал правильно, – сказала я, думая про себя: почему человек, беснующийся в ярости, стремится опутать паутиной зла самых близких ему людей?

Я уже договорилась с Салли, что утром следующего дня навещу ее в лагере на озере Себейго. От этой встречи я не ждала ничего хорошо: думала, она назовет меня проституткой (или еще как похуже), захлопнет передо мной дверь. Однако, к моему удивлению, Салли, когда я появилась, обняла меня и сказала:

– Не скоро я прощу отца за все то, что он наговорил.

Мы пошли обедать в кафе. Я постаралась как можно откровеннее объяснить дочери, что мы с ее отцом разлюбили друг друга. Я заверила ее, что она во всем и всегда может рассчитывать на меня и что, переезжая в Портленд, я вовсе не исчезаю из ее жизни.

– Мама, я это и сама уже поняла. А также поняла кое-что еще: ты не ушла раньше, тянула до последнего, потому что не хотела омрачать проблемами мои последние годы учебы в школе. И я тебе очень благодарна.

Жизнь продолжалась. Мой адвокат, Аманда Монтгомери, посоветовала мне ничего не говорить Дэну по поводу его попыток перетянуть Бена и Салли на свою сторону («Ваши дети и сами просекли эту его тактику, а нам нужно одно: добиться развода без лишних скандалов»). Тем не менее она направила письмо адвокату Дэна с просьбой передать своему клиенту, что, если тот выдвинет абсурдные требования – например, захочет получить дом, половину сбережений и всего, что я не взяла с собой, когда на время переехала в квартиру Люси, – мы в ответ потребуем половину дома и т. д. и т. п. Неужели он и в самом деле хочет потратить тысячи долларов на оплату услуг юристов, тем более если принять в расчет, что я прошу очень мало, да и делить нам особо нечего?

Дэн внял голосу рассудка. Наши адвокаты встретились всего один раз и выработали соглашение. Дэн попросил отсрочить его подписание на четыре месяца, чтобы у нас обоих было время подумать. Очевидно, он вопреки всему все еще надеялся, что я изменю свое решение. Самое любопытное, что он ни разу не позвонил мне после того, как я ушла из дома, – предпочитал общаться со мной по электронной почте, и то только в тех случаях, когда нужно было обсудить какие-то практические вопросы: по поводу дома, детей и т. п. По словам Аманды, почерпнувшей информацию у адвоката Дэна, мой муж хотел, чтобы я сделала первый шаг к примирению. Он никак не мог понять, что, раз инициатором расторжения брака была именно я, такое невозможно в принципе.

– Супруги, долго прожившие вместе, порой ведут себя странно, когда дело доходит до развода, – заметила Аманда. – Я подозреваю, что ваш муж просто не может смириться с тем, что происходит. Ждет, что вы все за него уладите. Что, как я объяснила его адвокату, абсолютно исключено, о чем вы неоднократно мне говорили.

– Мне его жаль.

– Сам он жалеет себя еще больше.

Весть о том, что мы с Дэном разводимся, как и ожидалось, облетела Дамрискотту в мгновение ока. Тем не менее больница организовала для меня прощальный коктейль – небольшую вечеринку в городском пабе «Ньюкасл», где собрались мои коллеги после работы. К моему несказанному изумлению, Салли тоже пришла. А через час появился и Бен.

– Сюрприз, – тихо сказал он, чмокнув меня в щеку.

Доктор Харрилд произнес небольшую речь, сказав, что в рентгенологии я разбираюсь лучше, чем он, что «мой профессионализм сродни моей глубокой порядочности», что мой уход – большая потеря для больницы. Я покраснела. Похвала в мой адрес всегда вызвала у меня неловкость. Но когда меня попросили выступить, я, поблагодарив доктора Харрилда и своих коллег за интересные годы совместной работы и «товарищество», сказала следующее (заранее продумав свою речь):

– Если я что и знаю о своей работе, так это то, что она постоянно напоминает мне о загадках, с которыми мы все живем. Я уяснила для себя: то, что на первый взгляд кажется очевидным, на самом деле неясно. Что мы все очень уязвимы и в то же время невероятно жизнестойки. Что наша жизнь подвержена внезапным переменам. Мне всегда приходится иметь дело с людьми, находящимися под угрозой смерти, в реальной опасности, с людьми, борющимися со страхом. У каждого, кому я делала рентген или КТ, есть история – своя история. Оборудование, на котором я работаю, позволяет заглянуть под наружную оболочку, которая есть у каждого из нас. Но за годы работы в больнице я усвоила главное: каждый человек – загадка. И прежде всего для себя самого.

Спустя три дня я проснулась в пять часов утра и отправилась в южную часть Портленда, явившись в больницу, как и было оговорено, в ранний час для прохождения обычных процедур трудоустройства: меня сфотографировали, сняли мои отпечатки пальцев, выдали мне удостоверение и пропуск на автостоянку, я заполнила необходимые документы на оформление медицинской страховки, прошла медосмотр, потом почти весь день осваивалась на новом месте под руководством рентген-лаборанта Рут Реддинг, которая вскоре собиралась выйти на пенсию. В своей спокойной манере она дала мне понять, что это самая загруженная городская больница в Мэне. Рентген-кабинеты здесь работали днем и ночью. «Пусть мы не Массачусетская больница, – сказала мне Рут, – нагрузка здесь всегда огромная. Но, уверяю вас, работать у нас интересно… а из того, что я прочитала в вашем досье, могу сделать вывод: вы привычны к большим нагрузкам».

Нагрузка действительно была большая, тем более что мы фактически являлись подразделением отделения неотложной помощи и нам приходилось принимать в день не менее десяти пациентов с тяжелыми травмами. Кроме этого, мы вели прием по записи, а запись каждый день была полная, и нельзя было выбиваться из графика (в Дамрискотте, бывало, мы имели возможность дважды в день делать сорокапятиминутный перерыв, а пациентов с тяжелыми травмами обычно срочно отправляли в более крупную больницу в Брансуике). Заведующая отделением рентгенологии доктор Конрад была очень строгой и взыскательной начальницей. Но мне прежде уже случалось работать под началом руководителей такого типа, и я с первых дней решила продемонстрировать ей высокий профессионализм и хладнокровие – качества, которые она ценила в своих подчиненных. Доктор Конрад была скупа на похвалу (о чем не преминули мне сообщить другие рентген-лаборанты отделения), однако через несколько недель после моего прихода в больницу она явилась ко мне и сказала:

– Мы не прогадали, что взяли вас на работу.

Не ахти какая похвала, но я была тронута.

– Значит, хвалебные отзывы в ваш адрес вас уже не смущают? – спросила Лайза Шнайдер, когда я пришла к ней на прием через несколько дней.

– Я сообщу вам кое-что поинтереснее: приступы плача, постоянно накатывавшие на меня в минувшем году, прекратились. Да, я по-прежнему, бывает, сильно расстраиваюсь из-за какого-то пациента. Например, на прошлой неделе я обследовала шестнадцатилетнюю девочку, у нее злокачественная опухоль в матке. Для меня это был тяжелый час. Но после я не расклеилась, как это часто случалось в прошлом году.

– Почему, как по-вашему?

Я пожала плечами:

– Не знаю… Может, потому что я выпуталась из несчастливого брака. Не скажу, что сама я счастлива… но, с другой стороны, как вы постоянно твердите мне, это – серьезный переходный период, посему не стоит ждать «душевного покоя» или «спокойствия в стиле дзен».

Лайза Шнайдер насмешливо посмотрела на меня:

– По-моему, вы приписываете мне свои слова.

– На самом деле это слова Салли. На прошлой неделе я помогала ей устроиться в университетском общежитии, и она сказала: «Ты выглядишь чуть счастливее, мам. Только не говори, что душевный покой и дзен-спокойствие снизошли на тебя потому, что я теперь пристроена».

– Как все прошло с Салли?

– Тяжело провожать младшего ребенка на учебу в университет, сердце разрывалось от тоски – по вполне очевидным причинам. С другой стороны, поскольку я выехала из нашего дома полтора месяца назад, мне не пришлось возвращаться в жуткую тишину, как говорят, опустевшего гнезда. Дэну повезло меньше. Мы договорились по электронной почте, что я буду с Салли в пятницу и субботу, помогу ей устроиться и в воскресенье утром уеду, а он потом приедет к ней. В тот вечер, часов в десять – обычно Дэн к тому времени уже давно спит, – в квартире Люси раздался телефонный звонок. Это был мой почти уже бывший муж. Голос у него был ужасно печальный. Он стал говорить, как тягостно ему приходить в пустой дом. Что он вел себя глупо. Что хотел бы повернуть время вспять…

– И что вы ответили?

– Я была любезна. Ни разу не упомянула про то, что он рассказал о моем романе нашим детям… и как это было мерзко и чудовищно с его стороны. Но, когда он спросил, нельзя ли ему приехать ко мне – он хотел бы объясниться, наладить отношения, – я была категорична. Просто сказала: «Нет». Он заплакал.

– И что вы при этом почувствовали?

– Грусть, конечно. Но – и это интересный поворот – никакого чувства вины.

– Действительно интересный, – согласилась Лайза.

– Вообще, все это интересные перемены, да?

– Точно.

– Несколько дней назад произошло еще кое-что. Во время перерыва на кофе в больнице я взяла «Портленд пресс геральд», которую каждое утро оставляют для нас в ординаторской. Открыла и увидела небольшую заметку под рубрикой «Новости штата»: самоубийство заключенного психиатрического отделения тюрьмы штата в Бангоре. Уильям Коупленд. 26 лет. Это сын Ричарда.

– Ужасная новость, – произнесла Лайза нарочито бесстрастным тоном.

– Меня она потрясла.

– Потому что?..

– Потому что… Билли был бы моим пасынком, если б все получилось так, как мы… я… на то надеялась. Потому что я глубоко сопереживала Ричарду. Потому что я до сих пор не могу разобраться в своих чувствах к нему, и меня это сводит с ума. С одной стороны, я все еще его люблю. С другой – во мне наконец-то проснулся гнев на все это… что, я знаю, вы скажете мне, «хорошо», поскольку, по вашему мнению, моя неспособность выражать гнев приводит к тому, что я воздвигаю барьеры, которые загоняют меня в тупик. Так?

– Точно.

О боже, этой фразой она орудует, как скальпелем.

– Я все еще очень болезненно воспринимаю случившееся, его паника нам обоим стоила счастья. Я считаю его трусом и одновременно жалею. И в то же время думаю: благодаря Ричарду я решилась на развод. В данный момент я ему глубоко сочувствую. Он любил Билли. У его сына была такая трагическая судьба. – Я с минуту помолчала, потом продолжила: – Через пару дней после того, как я прочитала заметку про самоубийство Билли, я написала Ричарду по электронной почте. Короткое сообщение. Только по поводу этого происшествия. Что на него обрушилось самое страшное горе, какое только может постичь родителей, и что я страдаю вместе с ним, представляя, как он пытается пережить этот страшный период.

– Он ответил?

Я покачала головой.

– Вас это задело?

– Нельзя же написать сценарий на каждый случай жизни. Вы же понимаете, это не роман, в котором, если автор пожелает, может произойти что угодно. Да, я хотела, чтобы Ричард позвонил мне, сказал, что он никогда не переставал любить меня, что смерть сына наконец-то освободила его от обязательств, от вечного чувства вины перед женой, которую он никогда по-настоящему не любил. А… потом… он появился бы на пороге моего дома, и, voila, хеппи-энд, которого в жизни обычно не бывает.

– А, скажем, если б он пришел? Теперь вы отворили бы ему дверь?

– Отворила бы. Правда, это не значит, что я не держалась бы несколько настороженно. Но то, что мы открыли друг в друге, то, что связало нас… я не стану преумалять это, говоря, что те три дня я жила в состоянии иллюзорного любовного угара, свойственного людям среднего возраста и к действительности не имеющего абсолютно никакого отношения. Кому, как не вам, знать – ведь я с вами анализировала всю эту ситуацию, – что для меня это была не иллюзия. И для Ричарда, я знаю, тоже. Так что сказать я могу лишь нечто банальное типа: «Жизнь порой ужасно несправедлива». Хотя на самом деле обычно мы несправедливы сами к себе.

– И зная это теперь?..

Я опять пожала плечами:

– Я все еще горюю по тому, что должно было быть. Но знаю, что поделать ничего не могу. И пожалуй, это самый суровый урок: ты понимаешь, что не всегда все можно исправить.

– А человека?

– Тоже. Ну а теперь вы скажете мне: «Но вы могли бы исправить себя».

– А вы можете?

– Не знаю.

– Честный ответ.

Единственный ответ.

Десять дней спустя я въехала в свое новое жилище. Всю мебель, что я заказала в разных комиссионных магазинах Портленда, мне доставили в течение двух суток. Бен и два его приятеля – Чарли и Хейден – по случаю моего новоселья купили бутылку шампанского. У Чарли имелся фургон, и он любезно предоставил его в мое распоряжение, более того, он предложил съездить в Дамрискотту и забрать мою одежду и книги. С Дэном мы условились о часе, когда я могу вернуться в дом и упаковать свою библиотеку – примерно четыреста книг – и вещи, которые, как мы договорились, я могу взять с собой. Чарли привез их к моему новому жилищу, и ребята, все трое, вызвались перенести их в квартиру. Потом мы открыли шампанское и выпили за проделанную огромную работу (в квартире и впрямь было много воздуха и света). Заплатив каждому из ребят по тысяче долларов наличными, я затем пригласила всех в местную пиццерию. Под конец ужина я ненадолго удалилась в туалет, а когда вернулась за стол, оказалось, что счет уже оплачен.

Когда мы с Беном пешком возвращались домой – Чарли с Хейденом решили посетить ночной рок-клуб, – мой сын сказал:

– Мои друзья считают, что у меня клевая мама.

– Они преувеличивают.

– Как скажешь. Но я согласен с Чарли и Хейденом: ты клевая. А предметы обстановки, что ты подобрала для квартиры… это вообще класс. Но если ты считаешь иначе…

– Спасибо.

– Через три дня я буду в Берлине.

– Волнуешься?

– Я взволнован, напуган, обеспокоен, немного робею, представляя себя в Академии искусств.

– Робею, – повторила я. – Хорошее слово.

– Яблоко от яблони…

– Мне тебя будет не хватать. Но думаю, для тебя это фантастический шанс.

– А я буду настаивать, чтобы ты приехала ко мне в Берлин на неделю.

– До Нового года мне отпуск не дадут.

– Значит, на Пасху. Академия будет закрыта на неделю. На прошлой неделе я послал им письмо по электронке. Членам семьи студентов они сдают комнаты в общаге за символическую плату. Авиабилет Бостон – Берлин, если бронировать его сейчас, обойдется всего в пятьсот баксов.

– Так ты все уже просчитал, да?

– Потому что я знаю тебя, мама. Ради меня и Салли ты, не раздумывая, опустошишь свой счет в банке, а на себя и десяти центов не захочешь потратить. Дай тебе волю, ты и от поездки себя отговоришь.

– Ты и впрямь хорошо меня знаешь, Бен.

– Принимаю твои слова за комплимент.

Спустя четыре дня в Портленд автобусом приехала Салли. Мы поужинали в японском ресторанчике, и она осталась ночевать у меня.

– Мам, выходит, ты годами тайком почитывала журналы по дизайну интерьеров.

– Какой уж тут дизайн. Все куплено в комиссионках.

– Тем более круто. В связи с этим у меня к тебе только один вопрос: почему у нас не было так классно, когда мы жили одной семьей? Почему ты не делала это для нас?

Возникло ли у меня чувство вины? Да. Но потом меня посетила мысль, мысль, в которой, на мой взгляд, заключалась определенная истина.

– Видишь ли, я не представляла, что можно так жить. Я годами сдерживала свое воображение, сужала горизонты. Я не виню за это твоего отца. Это все я, я сама не позволяла себе развернуться, расправить крылья. И теперь ругаю себя за это.

– Ну, я не стану держать на тебя зла за это до конца своей жизни. Но, когда у меня наконец-то будет свое жилье, я потребую компенсации… ты поможешь мне оформить интерьер.

Утром следующего дня мы поехали в Фармингтон за Беном. Отправляясь на год в Берлин, он взял с собой лишь одну большую дорожную сумку с вещами и чемодан с принадлежностями для живописи. По дороге в Бостон Бен заявил, что хотел бы заскочить в художественный салон Норма и купить пол-литра тетронового синего кобальта.