Текст книги "Поколение Х"

31 декабря 1999 года

Для сведения: как и в случае со мной, Дег и Клэр не влюбились друг в друга. Думается, они избежали тривиальности. Вместо этого они стали друзьями что, надо сказать, упрощает жизнь.

Как-то месяцев восемь назад на выходные из Лос-Анд желеса приехал целый выводок Бакстеров, в прикидах неоновых цветов, с кармана ми-клапанами, патронташными ремнями, на молниях (эдакий коротенький подростковый видеоклип), чтобы выпытать правду о наших отношениях с Клэр. Я помню, как ее братец Аллан, колледжский мальчик, сообщил мне на кухне (Клэр и остальные сидели у моего камина), что в этот момент еще один родственничек в бунгало Клэр проверяет постельное белье на предмет чужих волос. Что за ужасная, пронырливая, жеманная семейка, даже несмотря на всю их «крутизну»; не удивительно, что Клэр сбежала от них. «Да ладно, Старая Дева, – не унимался Аллан. – Парни с девушками просто так дружить не могут».

Я коснулся этого потому, что заметил: слушая мою японскую историю, Клэр гладила Дегу шею, и жест этот был чисто платоническим. А когда я закончил, она захлопала в ладоши, сказала Дегу, что настал его черед, а затем подошла и села передо мной, чтобы теперь уже я помассировал ей спину – и тоже чисто платонически. Все просто.

* * *

– Моя история о конце света, – произносит Дег, допивая остатки чая со льдом (кубики льда давно растаяли). Он снимает рубашку, открывая хилую грудь, закуривает еще одну сигарету с фильтром и нервно откашливается.

Конец света – лейтмотив сказочек Дега, любовно детализированные и поведанные бесстрастным голосом повествования, эсхатологические отчеты из серии «Вы – очевидец» о том, что такое ядерная бомбардировка. Итак, без лишних выкрутасов, он начинает:

– Представьте, что вы стоите в очереди в супермаркете, скажем, в супермаркете «Вонс» на углу бульвара Сансет и Таквиц (теоретически это может быть любой супермаркет, в любой точке мира), вы в отвратительном настроении, потому что по дороге в машине поссорились с лучшим другом. Ссора началась с дорожного знака «Внимание! Олени – 2 мили», и вы сказали: «Ну да, так мы и поверили, что здесь остался хоть один олень», что заставляет вашего лучшего друга, сидящего рядом и просматривающего ящичек с кассетами, вжаться в сиденье.

СМЕЯТЬСЯ ПОСЛЕДНИМ:

приятное занятие представлять себя последним живым человеком на Земле. «Я бы поднялся на вертолете и разбомбил бы местный гриль-бар, сбрасывая на него микроволновые печи».

Вы чувствуете, что он задет за живое; это забавно, и вы продолжаете в том же духе: «Если уж на то пошло, – говорите вы, – сейчас и птиц-то меньше, чем прежде. И знаешь, что я слышал? На Карибах не осталось ракушек – все схапали туристы. А тебе не приходило в голову, что, когда возвращаешься самолетом из Европы, есть нечто извращенное в том, чтобы покупать фотокамеры, виски и сигареты в безвоздушном пространстве, в пяти милях над Гренландией?»

Тут ваш друг взрывается, называет вас «настоящим бараном» и говорит: «Какого черта ты такой скептик? Тебе во всем надо видеть только лишь такое, что даст повод похныкать?»

Я (в ответ): «Скептик? Это я-то? Мне кажется, я скорее реально смотрю на вещи. Хочешь сказать: мы едем сюда из Л.A. и всю дорогу видим, может, десять тысяч квадратных километров торговых центров, и у тебя не возникает ни малейшего подозрения, что что-то где-то поехало совсем-совсем не туда?»

Спор, разумеется, ни к чему не приводит. Так всегда бывает с подобными спорами, ну, может, вас обвинят в старомодном нигилизме. В результате в «Вонсе» в кассу номер три вы стоите в очереди в одиночестве, с упаковками еды и брикетами топлива для вечерних барбекю, живот подводит от дикой обиды, а лучший друг, подчеркнуто вас игнорируя, сидит в машине и угрюмо слушает АМ-радио, транслирующее музон из Кафедрал-Сити на долину.

Но одновременно какая-то часть вашего существа приходит в восторг от содержимого тележки на-чей-угодно-взгляд-весьма-упитанного человека, стоящего перед вами в очереди.

Бог мой, чего тут только нет! Большие пластиковые бутылки с диетической колой, сливочно-ромовые пироги в жестянках для выпечки в микроволновке (сэкономят вам десять минут; и десять миллионов лет эти жестянки пролежат в могильниках отходов округа Риверсайд) и галлоны, галлоны соуса к спагетти в бутылках… да, от такой диеты, должно быть, у всей его семьи запор; а ну-ка – что это у него там на шее, не зоб? «Господи, как подешевело молоко», – говоришь ты сам себе, разглядев ценник на одной из его бутылочек. И тут тебя настигает сладкий вишневый запах от рядов жвачки и нечитаных журналов, дешевых и зазывающих, разложенных на полках.

И тут вдруг – перепад напряжения в сети.

ПЛАТОНИЧЕСКАЯ ДРУЖБА:

дружба с представителем противоположного пола, лишенная сексуальности.

Свет вспыхивает, приходит в норму, тускнеет, гаснет. Затем стихает музыка, но нарастает шум голосов – как в кинотеатре, когда прерывается фильм. Люди устремляются в ряд номер семь за свечами.

Возле выхода старик раздраженно пытается пробить своей тележкой несрабатывающие раздвижные двери. Служащий втолковывает ему, что электричество отключилось. Через другой выход, где открытую дверь придерживает магазинная тележка, в магазин входит ваш лучший друг. «Радио вырубилось, – объявляет он. – И посмотри-ка… – сквозь уличные витрины мы вдруг замечаем многочисленные столбы дыма, двигающиеся в сторону Двадцать девятой морской базы Палм-Спрингс в долине, – что-то серьезное творится».

Завыла сирена – худший звук в мире; звук, которого я боялся всю жизнь. Вот он; звуковое сопровождение падения в ад – воющее, нервное, жалобное, нереальное – скручивающее пространство и время, как сминает ночью пространство и время бывший курильщик, с ужасом видящий во сне, что он курит. Проснувшись, бывший курильщик обнаруживает в руке зажженную сигарету; ужас его безмерен.

Слышно, как через громкоговоритель управляющий просит посетителей спокойно покинуть здание, но его никто не слушает. Тележки брошены в проходах, люди бегут, вынося на улицу и роняя на тротуар краденые упаковки ростбифов и бутылки с водой «Эвиан». Автостоянка быстро превращается в автодром в Луна-парке.

ПОСЛЕДНИЙ КАДР:

место, где человек представляет себя во время ядерного удара, очень часто это почему-то торговый центр.

Но толстяк остается, равно как и кассирша, всклокоченная блондинка с костлявым плебейским носом и прозрачной белой кожей. Они и вы с лучшим другом замерли как вкопанные, лишившись дара речи, ваш мозг превращается в подсвеченную изнутри (как в фильмах) карту мира с системой противовоздушной обороны – какой штамп! На ней вычерчены траектории огненных вспышек, незаметно, но неумолимо пересекающие Баффинову землю, Алеутские острова,

Лабрадор, Азорские острова, озеро Верхнее, острова Королевы Шарлотты, Пьюджет-Саунд, Мен… отсчет времени пошел на секунды, не так ли?

– Я всегда обещал себе, – произносит толстяк будничным тоном, отвлекая нас от этих мыслей, – что, когда момент «X» наступит, я буду вести себя с достоинством, сколько бы времени ни оставалось, и потому, мисс, – говорит он, решительно поворачиваясь к кассирше, – будьте добры, позвольте мне заплатить за покупки.

Кассирша, за отсутствием выбора, принимает деньги.

Затем – Вспышка.

– На пол! – орете вы, но они не реагируют – словно олени, загипнотизированные светом автомобильных фар. – Скорее! – Но ваши крики не достигают цели.

И тогда, перед тем как витрина превращается в скомканную, жидкую, взрывающуюся простыню – в поверхность бассейна во время прыжка с вышки, вид снизу…

Перед тем как на вас обрушился град жевательных резинок и журналов…

Перед тем как толстяка подняло в воздух, где он на мгновение завис, а потом загорелся, в то время как жидкий потолок разорвался и потек наружу…

Перед всем этим ваш лучший друг подползает к вам и, вытянув шею, целует вас в губы со словами: «Ну вот. Мне всегда хотелось это сделать».

И это все. В бесшумном порыве горячего ветра – словно открылись миллиарды духовок (как вы и представляли себе это лет с шести) – все кончено: немного страшновато, по-своему сексуально и осквернено сожалением. Совсем как жизнь – или я не прав?

Часть вторая

Новой Зеландии тоже достанется

Пять дней назад – на следующий день после пикника – Дег исчез. В остальном же неделя была обычной, мы с Клэр вкалывали на наших Мак-джобах: я – в баре «У Ларри» (и присматривал за домиками – за этот необременительный ТРУД мне понизили квартплату), Клэр впаривала старым клушам пятитысячные су мочки.

Разумеется, мы не могли понять, куда делся Дег, но не сильно беспокоились. Как видно, куда-то «сдеггерил», не исключено, что пересек мексиканскую границу, чтобы написать героические куплеты в зарослях кактусов сагуаро, а может, он в Лос-Анджелесе – изучает системы противоракетной обороны или снимает черно-белый фильм на восьмимиллиметровую пленку. Краткие вспышки творческого уединения позволяют ему переносить рутину ежедневной работы. И это нормально. Только хотелось бы, чтобы он предупреждал заранее, и мне не приходилось бы расшибаться в лепешку, прикрывая его. Уж он-то знает, что у мистера Макартура, владельца бара и нашего шефа, ему сойдет с рук еще и не такое. Он сострит – и проступок будет забыт. Как в прошлый раз: «Больше это не повторится, мистер М. Кстати, сколько лесбиянок требуется, чтобы ввинтить лампочку?» Мистер Макартур вздрагивает: «Дегмар, тс-с. Ради бога, не отпугивай клиентов». В определенные дни «У Ларри» могут появиться энтузиасты пошвыряться стульями. Дебоши в баре, какими бы красочными они ни были, только увеличат мистеру М. сумму страховки. Хотя баталий «У Ларри» я не видел. Просто мистер М. боится всего на свете.

«Три; одна ввинчивает лампочку, а еще две снимают об этом документальный фильм». Натужный смех. Думаю, до него не дошло. «Дегмар, это очень забавно, но, пожалуйста, не задевай дам». «Но, мистер Макартур, – произносит Дег, садясь на своего конька. – Я сам лесбиянка. Я чисто случайно оказалась в мужском обличье».

КУЛЬТ ОДИНОЧЕСТВА:

достижение автономности любой ценой, как правило, отказом от прочных и длительных отношений с другом (подругой). Частая причина этого – от тебя слишком многого ждут.

Для мистера М., продукта иной эпохи, плода депрессии и владельца солидной коллекции спичечных коробков из Вайкики, Бока-Рейтон и аэропорта Гетвик, это было уж чересчур. Для мистера Макартура, который вместе с женой вырезает купоны из газет, затоваривается оптом и не понимает назначения подаваемых перед едой в самолетах влажных махровых полотенчиков, подогретых в микроволновке. Дег однажды пытался объяснить назначение «махровых полотенчиков» мистеру М.

«Еще одна уловка, изобретенная отделом маркетинга: пусть плебеи, прежде чем уткнуться в корыто, сотрут с пальцев отпечатки триллеров и любовных романов. Tres шикарно. Поражает деревенщину». С тем же успехом Дег мог бы обратиться со своей речью к котам. Поколение наших родителей или не может, или не хочет понять, как эксплуатируют их производители товаров. Они относятся к потреблению слишком серьезно.

Но жизнь продолжается.

Где ты, Дег?

* * *

Дег нашелся! Из всех возможных мест он выбрал Скотти-Джанкшен, Невада, чуть к востоку от пустыни Моджеви. Дег позвонил:

– Тебе бы понравилось здесь, Эдди. Скотти-Джанкшен – это место, куда ехали обезумевшие от горя – и что же они породили! – ученые-ядерщики; для начала они надрались в своих «Фордах»-седанах, с чего потом перевернулись и сгорели в ущелье, а затем пришло маленькое пустынное зверье и съело их. Это так изящно. Так по-библейски. Я обожаю традиции пустыни.

– Ты – баран. Я работаю по две смены из-за того, что ты уехал без предупреждения.

– Мне надо было поехать, Энди. Извини, что оставил тебя отдуваться.

– Дег, какого черта ты делаешь в Неваде?

– Ты не поймешь…

– Это я-то не пойму?

– Да я не знаю…

– Тогда расскажи про это сказку. Откуда ты звонишь?

– Из забегаловки, тут таксофон. Я воспользовался кредитной карточкой мистера М. Он не будет возражать.

– Ты злоупотребляешь расположением этого чувака, Дег. Нельзя вечно рассчитывать на свое обаяние.

– Я что, звоню в «лекторий по телефону»? Ты хочешь услышать мой рассказ или нет?

Разумеется, я хочу.

– Ладно, я заткнулся. Валяй.

Из трубки доносятся шум бензоколонки, завывание ветра, хотя Дег и закрыл дверь. Унылое безлюдье Невады заставляет острее ощутить собственное одиночество; стараясь побороть дрожь, я поднимаю ворот рубашки.

Наверняка придорожная забегаловка Дега пахнет как зассанное ковровое покрытие в пивной. Отвратительные субъекты с одиннадцатью пальцами играют в компьютерные игры, встроенные в прилавок, и жрут жирные мясные субпродукты, сдобренные весело окрашенными приправами. Воздух пропитан холодной, влажной дымкой, пахнет дешевым шампунем для пола, дворнягами, сигаретами, картофельным пюре и неудачей. И клиенты пялятся на Дега, наблюдая, как он романтически корчится и умирает, излагая по телефону свою трагическую повесть. Вероятно, они рассматривают его некогда белую рубашку, сбившийся галстук и пляшущую сигарету. Они, я уверен, ждут, что вот-вот в дверь ворвутся дюжие, безукоризненно одетые мормоны, свяжут его длинным белым лассо и уволокут обратно в Юту.

– Итак, Энди, история моя такова; постараюсь покороче. Поехали. Жил-был однажды в Палм-Спрингс молодой человек, который никогда не лез в чужие дела. Назовем его Отис. Отис перебрался в Палм-Спрингс, так как изучал метеокарты и потому знал, что там до смешного редко идет дождь. Еще он знал, что если город Лос-Анджелес по ту сторону горы подвергнется ядерному удару, то воздушные потоки не дадут радиоактивным осадкам проникнуть в его легкие. Палм-Спрингс был его персональной Новой Зеландией: убежищем. Подобно множеству людей, Отис много думал о Новой Зеландии и Бомбе.

ШАДЕН-ФРЕЙДИЗМ:

нездоровая радость, испытываемая при обсуждении факта и обстоятельств смерти заменитостей.

Однажды Отис получил по почте открытку от старого друга, который теперь жил в двух сутках езды от него, в Нью-Мексико. Заинтересовала же Отиса в этой открытке фотография на лицевой стороне – снимок ядерного испытания, произведенного в шестидесятые годы, сделанный с самолета.

Открытка заставила Отиса задуматься.

Что-то взволновало его в этом снимке, но что именно, он не мог понять.

Потом Отис догадался: неверным был масштаб – гриб был чересчур маленький. Отис всегда полагал, что ядерный гриб закрывает все небо, а тут взрыв походил на крошечную сигнальную ракету, затерявшуюся среди долин и горных цепей (где бомба и была взорвана).

Отис запаниковал.

«Может быть, – подумал он про себя, – я всю жизнь боялся маленьких фейерверков, которые казались чудовищными лишь в нашем воображении и на телеэкранах. Неужели все это время я ошибался? Может, я смогу перестать бояться Бомбы…»

Отис решил действовать. Он понял, что ему остается только вскочить в машину и провести более основательное исследование – посетить места подлинных испытаний и выяснить, насколько возможно, масштабы взрывов. Словом, он предпринял турне по, как он выразился, Ядерному пути: южной Неваде, юго-восточной Юте, зацепил Нью-Мексико с полигонами в Аламогордо и Лас-Крусесе.

В первый же вечер он добрался до Лас-Вегаса. Он готов был поклясться, что видел, как актриса Джилл Сент-Джон вопила, когда ее парик цвета корицы упал в фонтан; и, похоже, Сэмми Девиса-младшего, звезду варьете, предлагавшего ей в качестве утешения розеточку с орешками. А когда он замешкался со ставкой за столом, где шла игра в «Блэк-Джек», стоявший рядом парень ухмыльнулся: «Эй, старик (его назвали «стариком» – и он был вне себя от счастья), Вегас стоял и стоит не на тех, кто выигрывает». Отис дал человеку однодолларовую фишку.

На следующее утро Отис увидел на шоссе восемнадцатиколесные фургоны, груженные оружием, обмундированием и говядиной, двигавшиеся в направлении Мустанга, Или и Сузанвилла, и вскоре он уже оказался в юго-западной Юте, где в этот момент шли съемки фильма с Джоном Уэйном – более половины занятых в нем актеров умерли потом от рака. Ясно, что у Отиса была захватывающая поездка – захватывающая, но одинокая.

НОВЫЙ СУПЕРМАРКЕТ КОРОЛЯ:

распространенная иллюзия, что супермаркет перестает существовать, стоит только из него выйти. Слепота, порожденная этой иллюзией, позволяет обывателям делать вид, что невесть откуда взявшиеся в их районе огромные цементные блоки попросту не существуют.

Я избавлю тебя от описания дальнейшего путешествия Отиса, но главное скажу. Суть в том, что за несколько дней Отис нашел искомый лунный ландшафт в Нью-Мексико и понял, после тщательного исследования, что его догадка верна – атомные грибы и вправду значительно меньше, чем принято считать. Отис обрел покой – затихли голоса, непрерывно, с детского сада, нашептывавшие в его подсознании о ядерной катастрофе. Беспокоиться было не о чем.

– У этой истории счастливый конец?

– Не совсем, Энди. Спокойствие Отиса было недолгим. Вскоре он сделал новое ужасное открытие. Произошло это так: возвращаясь в Калифорнию по Интерстейт-десять, Отис проезжал мимо торгового центра за окраиной Феникса. Он вяло размышлял о безликих, надменных, крупнопанельных зданиях, лишенных всякой мысли. Какое это удручающее зрелище – вроде ядерных реакторов. Затем он миновал район новых особняков яппи – один из тех странных районов с сотнями панельных, равно бессмысленных огромных кораллово-розовых домов; все вплотную друг к другу и в трех шагах от хайвея. И Отис понял: «Да это вовсе и не дома – это замаскированные торговые центры!»

Отис нашел аналогии с торговыми центрами: кухни – это гастрономические отделы; гостиные – игротеки, ванные – аквапарки. Отис сказал себе: «Господи, что же творится в сознании живущих здесь людей – они что тут, только и делают, что торгуют?»

Он ощутил, как свежа и пугающа эта мысль; ему пришлось притормозить у обочины и сосредоточиться, глядя на проносящиеся мимо машины.

Тогда-то он и утратил обретенное спокойствие. «Если люди способны превратить свои дома в торговые центры, – подумал он, – то те же люди могут приравнять атомные бомбы к обычным».

Это открытие он связал со своим новым знанием о ядерных грибах. «Как только эти люди увидят, что у новых взрывов меньшие, более дружественные размеры, процесс станет необратимым. Всякая бдительность исчезнет. И не успеешь оглянуться, как атомные бомбы можно будет приобрести в любой лавчонке – или получить бесплатно, в придачу к канистре бензина!» Отисом вновь овладела тревога.

* * *

– Он был в норме? – спрашивает Клэр.

– Только кофе. Девять чашек, судя по звуку. Силен.

– Мне кажется, он слишком часто думает о том, как взлетит на воздух. По-моему, ему надо влюбиться. Если этого не произойдет, он и вправду развинтится.

– Очень может быть. Он возвращается завтра вечером. Говорит, везет для нас обоих подарки.

– По-моему, все это мне снится.

Чудовища существуют

Дег только что приехал. Но каков у него вид. Он напоминает нечто, выкопанное собаками из мусорных контейнеров в Кафедрал-Сити.

Его обычно розовые щеки приобрели сероватый оттенок, словно голубиные перья; каштановые волосы всклокочены, как у вооруженного снайперской винтовкой маньяка из триллера, высунувшегося из захваченной им закусочной с воплем: «Не сдамся!»

Все это мы замечаем, едва он переступает порог, страшно взвинченный и невыспавшийся. Я встревожен и, по тому как Клэр нервно крутит в пальцах сигарету, вижу, что ей тоже не по себе. Однако, несмотря ни на что, у Дега довольный вид, казалось бы, чего еще желать; но почему его радость кажется такой подозрительной? Похоже, я знаю почему. Это мне знакомо. Подобная беспричинная радость и показное веселье были написаны на лицах друзей, вернувшихся после полугодичного пребывания в Европе; на лицах, выражающих облегчение от того, что можно снова приобщиться к большим машинам, пушистым белым полотенцам, калифорнийской еде; все это соседствовало с неизбежной полуклинической депрессией: «Что же мне теперь делать с моей жизнью?», – депрессия, как правило, наступает до и после паломничества в Европу. Ну и ну. Но Дег уже пережил серьезный «кризис постюности», а, слава богу, такие вещи случаются только раз. Так что, должно быть, он слишком долго был один – невозможность с кем-то поговорить бьет по шарам. Правда. Особенно в Неваде.

– Привет, чудики! Привез гостинцы, – кричит Дег, вваливаясь к Клэр с бумажным подарочным пакетом в руках; на мгновение он задерживается в прихожей – бросить взгляд на журнальный столик, где лежит почта Клэр, и это дает нам долю секунды, чтобы обменяться многозначительными взглядами – брови подняты вверх; мы сидим на ее кушетке и играем в «эрудита», и Клэр успевает шепнуть мне: «Сделай что-нибудь».

– Привет, дусик, – говорит Клэр, стуча по деревянному полу пробковыми, на платформе танкетками; с костюмом тореадора цвета лаванды и брюками-клеш она явно переборщила. – В твою честь я вырядилась, как домохозяйка из Рено. Попыталась даже соорудить «вшивый домик» на голове, но лак кончился. Так что… Выпить хочешь?

– От водки с апельсиновым соком не откажусь. Привет, Энди.

– Привет, Дег, – я поднимаюсь и иду мимо него к входной двери. – Надо облегчиться. У Клэр унитаз издает какие-то загадочные звуки. Сейчас вернусь. Долго ехал?

– Двенадцать часов.

– Вот и славно.

СТРАХОХОНДРИЯ:

ипохондрия, вызванная отсутствием медицинской страховки.

Пройдя через двор в свой чистый, но захламленный домик, я отыскиваю в нижнем ящике шкафчика в ванной комнате купленный по рецепту пузырек, оставшийся от моей годичной или двухлетней давности фазы дурачеств-с-успокоительными. Из пузырька я выуживаю пять оранжевых таблеток транквилизатора «Ксанакс» по полмиллиграмма, выжидаю несколько минут, достаточных для опорожнения мочевого пузыря, и возвращаюсь к Клэр, где размалываю их в ступке для специй и высыпаю получившийся порошок в приготовленную для Дега водку с соком. «М-да, Дег. Вид у тебя раздрызганный, ну ничего, за тебя». Мы чокаемся (я – минералкой). Наблюдая, как он заглатывает напиток, я осознаю – вина ударяет в загривок электрическим разрядом, – что переусердствовал с дозой и, вместо того чтобы просто помочь бедолаге расслабиться (как намеревался), сделал все, чтобы через пятнадцать минут он превратился в предмет мебели. Клэр об этом лучше не заикаться.

– Дегмар, мой подарок, будь добр, – произносит Клэр неестественно бодрым голосом, скрывающим обеспокоенность его состоянием.

– В свое время, мои маленькие везунчики, – говорит Дег, кренясь на сиденье, – в свое время. Дайте хоть секунду передохнуть. – Отпив по глоточку, мы осматриваем норку Клэр. – Клэр, твой дом, как всегда, безупречен и очарователен.

– Батюшки-светы, спасибо, Дег, – в его словах Клэр чудится высокомерие, хотя мы с Дегом на самом деле всегда восхищались ее вкусом – в бунгало, обставленном кучей фамильного добра, которое удалось урвать при многочисленных разводах папеньки и маменек, в миллион раз больше вкуса, чем в наших с ним домах.

САМОДЕЛЬНАЯ ЗАПОВЕДЬ:

частное жизненное правило, сродни суеверию, позволяющее человеку справляться с повседневной жизнью в отсутствие системы культурных или религиозных ценностей.

Клэр пойдет на все, лишь бы получился желаемый эффект. («Мой дом должен быть совершенным».) К примеру, она убрала ковер – открылся деревянный пол, который она вручную отциклевала, покрыла лаком и усеяла персидскими ковриками и мексиканскими циновками. Вдоль драпированных тканями стен стоят старинные посеребренные кувшины и вазы (результат посещения блошиного рынка округа Оранж). Стулья, сделанные в Адирондаке из каскарской ивы, напоминают садовые, они украшены подушечками из провансальского шелка.

У Клэр чудный домик, но от одной вещи в нем становится не по себе – это огромная куча, десятки пар оленьих рогов, которые, сцепившись в хрупкую окостенелость, лежат в соседней с кухней комнате. Комната, которой положено быть столовой, напоминает склеп и до смерти пугает техников-смотрителей, приходящих проверять состояние дома.

Одержимость такого рода коллекционированием началась у Клэр несколько месяцев назад, когда она «освободила» кучу оленьих рогов на ближайшем блошином рынке. Спустя несколько дней Клэр оповестила нас с Дегом, что посредством некоего обряда позволила душам загубленных животных отойти на небо. Что это был за обряд, мы так никогда и не узнали.

Вскоре процесс «освобождения» превратился в легкое наваждение. Теперь Клэр спасает рога, помещая в одной из газет объявление следующего содержания: «Местной художнице требуются для работы оленьи рога. Просьба звонить по телефону 322…». В девяти из десяти случаев откликается женщина по имени Верна – волосы в кудряшках, рот постоянно набит антиникотиновой жвачкой, она говорит Клэр: «Милочка, вы не похожи на человека, режущего по кости, но пока мой монстр в отъезде, заберите это барахло. Все равно всегда терпеть их не могла».

* * *

– Ну-с, Дег, – потянувшись к его бумажным пакетам, начинаю я. – Что ты мне привез?

– Руки прочь! – огрызается Дег, но быстро добавляет: – Терпение. Пожалуйста. – Порывшись в пакете, он что-то сует мне в руки. Я даже не успеваю рассмотреть, что это. – Un cadeaur pour toi.

У меня в руках свернутый старинный ремень, на котором бисером вышито:

«Большой каньон».

– Дег! Это просто класс!

Настоящие сороковые.

– Я так и думал, что тебе понравится. А теперь для mademouselle… – Сделав пируэт, Дег что-то протягивает Клэр: баночку из-под майонеза «Мирэкл Вин» с отодранной этикеткой, наполненную чем-то зеленым. – О, это лучшее из того, что есть в моей коллекции.

– Миллион благодарностей, Дег, – глядя на нечто, напоминающее гранулы растворимого кофе оливкового цвета, произносит Клэр. – Но что это? Зеленый песок? – Она показывает склянку мне, потом встряхивает ее. – Ну и задачка: это нефрит?

– Нет, не нефрит.

Гадкие мурашки пробегают у меня по спине.

– Дег, уж не в Нью-Мексико ли ты это добыл, а?

– Очень тепло, Энди. Так ты знаешь, что это?

– У меня предчувствие.

– Ну, сообразительный ты наш.

– Кончайте прикалываться и расскажите, что это за чертовщина? – спрашивает Клэр. – У меня уже скулы свело от того, что я должна все время улыбаться.

ИНТЕРЬЕРНЫЙ СНОБ:

лицо, испытывающее навязчивую потребность жить в «клевой» обстановке. Культовые объекты – черно-белые художественные фотографии в рамках (работы Дианы Арбус – одни из любимых), простая сосновая мебель, матово-черные продукты высокой технологии: телевизор, стерео, телефоны; галогеновые лампы, стул или стол в стиле пятидесятых, в вазе – свежие цветы с незнакомыми названиями.

ЯПОНСКИЙ МИНИМАЛИЗМ:

стиль в оформлении жилища, который обычно предпочитают лишенные корней, постоянно меняющие место работы молодые люди.

Я прошу у Клэр позволения взглянуть на подарок; она протягивает мне баночку, но Дег пытается ее перехватить. Похоже, коктейль начинает действовать.

– Надеюсь он не радиоактивный, а, Дег?»

– Радиоактивный?! – взвивается Клэр. Дег от неожиданности вздрагивает, роняет склянку, и та разбивается. В мгновение ока бесчисленные стекловидные зеленые бусины разлетаются, как злющие осы из гнезда, рассыпаясь повсюду – скачут по полу, закатываются в щели, под обивку дивана, в кадку с фикусом – повсюду.

– Дег, что за чертовщина!? Убирай теперь все это. Чтобы духу их в моем доме не было!

– Это тринитит, – мямлит даже не обескураженный, а скорее удрученный Дег. – Он из Аламогордо, где провели первое ядерное испытание. Жар был такой силы, что переплавил песок в новую субстанцию. А эту баночку я купил в магазине дамской одежды, в отделе сопутствующих товаров.

– Боже! Это плутоний! Этот кретин притащил в мой дом плутоний! Теперь здесь все заражено. – Она задохнулась. – Я больше не могу здесь жить! Придется переезжать! Мой маленький, любимый домик… я живу в радиоактивном могильнике… – Клэр в своих танкетках мечется как курица, ее бледное лицо раскраснелось, но она сдерживается из последних сил, чтобы не обвинить во всем быстро увядающего Дега.

Довольно неуклюже я пытаюсь изобразить глас рассудка:

– Успокойся, Клэр. Взрыв был почти пятьдесят лет назад. Эта фигня уже безвредна…

– А пошел бы ты со своей безвредностью, мистер Всезнайка. Ты же сам в нее не веришь! Прям такой ты наивный – да никто не верит правительству. Это дерьмо – смерть на ближайшие четыре с половиной миллиарда лет.

Дег, полусонный, мямлит с кушетки:

– Не кипятись, Клэр. Бусины свое наполовину отжили. Они чистые.

– А ты, до того как весь мой дом не будет обеззаражен, не смей даже обращаться ко мне, исчадие ада. А пока я поживу у Энди. Спокойной ночи.

Она вылетает из комнаты, словно тепловоз на полном ходу, оставляя Дега почти в коматозном состоянии на кушетке, – он погружается в лихорадочный, полный бледно-зеленых кошмаров сон. Привидятся ли кошмары Клэр – мне неизвестно, но в этом бунгало ей уже не спать спокойно.

* * *

Завтра навестить Клэр приезжает Тобиас. А я скоро буду праздновать Рождество в семейном кругу в Портленде. Отчего я никак не могу упростить свою жизнь?