Текст книги "Переломленная судьба"

– Про это все умолчали лишь потому, что никто не знает, какую связь может иметь ярмарка с делом, которым вы интересуетесь, – ответил Ван Чанчи.

– Вполне определенную, – заявил полицейский Лу.

– И какую же? – спросил Ван Чанчи.

– На следующий день, после того, как ты побывал на ярмарке, кто-то совершил покушение на жизнь Хуан Куя, – ответил полицейский Вэй.

Ван Чанчи словно огрели палкой по голове, он даже почувствовал боль, но это длилось лишь несколько секунд. Он вдруг захохотал и сказал:

– Наконец-то он сдох! Вы его к своим рукам не прибрали, зато прибрал Всевышний.

– Ты имеешь к этому отношение? – спросил полицейский Вэй.

– Мне бы очень этого хотелось, – ответил Ван Чанчи, – но у меня, черт побери, нет таких талантов, у меня, черт побери, нет такой смелости. Я, черт побери, слишком труслив, слишком слаб, и, черт побери, слишком ничтожен!

Наблюдая за его реакцией и словами, полицейский Лу, похоже, ничего подозрительного не заметил. Полицейский Вэй полистал свой блокнот и заявил:

– Хэ Сяовэнь рассказала, что у тебя были мысли его убить.

– И не только мысли, – подтвердил Ван Чанчи. – Если бы меня не остановили и если бы я не переживал за родителей, я бы и правда с ним расправился.

– А ты придумал, как именно ты бы с ним расправился? – спросил полицейский Лу.

– Придумал. Я бы повредил ему тормоза, чтоб он убился насмерть.

– А ведь с Хуан Куем именно это и произошло, откуда взяться такому совпадению? – спросил полицейский Вэй.

– Это за добро отплачивают каждый по-своему, а мстят все одинаково, – ответил Ван Чанчи.

По горизонту плыли белые облака, солнце уже клонилось к западу, и тени от чайных кустов становились все длиннее. Глядя вдаль на горную цепь, полицейский Лу сказал:

– Он подослал к тебе подручных, которые нанесли тебе два ножевых ранения, разбил инвалидную коляску твоего отца, унизил и обидел тебя. Любой бы человек за это отомстил.

– Это лишь объясняет, что я не человек, – огрызнулся Ван Чанчи. – Я даже не животное, у животных хотя бы есть злоба, не испытывают злобы только деревья, да и то неживые. Так что, твою мать, можете считать меня мертвым чурбаном.

– Твоя бурная реакция говорит о том, что ты не чурбан, а одержимый маньяк, – сказал полицейский Вэй. – Такого можно запросто посылать на захват островов Дяоюйдао[9]9
  Они же Сэнкаку, архипелаг в Восточно-Китайском море, предмет территориального спора между Китаем и Японией.


[Закрыть].

– Жаль, что вы остудили мою горячую кровь, – ответил Ван Чанчи.

– Интересно, каким образом? – спросил полицейский Лу.

– Вы никогда не признавали, что Хуан Куй преступник и всегда заявляли, что у вас недостаточно улик для его ареста. Зато сейчас, чтобы доказать мою причастность к его убийству, вы наконец признали, что за теми, кто учинил расправу надо мной, стоял именно он. Раз вы знали, что он преступник, почему сразу не схватили его?

– Мы могли лишь догадываться об этом, – ответил полицейский Вэй.

– Силы небесные и те не согласились с вашими умозаключениями.

В это самое время налетел сильный вихрь, от которого скрипуче застонали ветки чайных кустов. Казалось, этот ветер несет с собой холод, уныние и леденящий ужас. Все трое затряслись от озноба.

На самом деле полицейский Лу и полицейский Вэй тоже находились под давлением. Они знали, что Хуан Куй конфликтовал с Линь Цзябаем и с теми, кому когда-то отрубал пальцы. Но у каждого из них имелся тыл, поэтому их было сложно не только задержать, но даже допросить. Таким образом, чтобы раскрыть преступление, у полицейских осталась одна-единственная возможность – обвинить во всем Ван Чанчи. Пошептавшись между собой и поразмыслив над превратностями человеческой жизни, они приняли решение взять под арест Ван Чанчи.

Ван Чанчи никуда идти не собирался, обеими руками он крепко уцепился в стоявший в главной комнате столб. Полицейские принялись его отцеплять, казалось, что столб не выдержит и вот-вот повлечет за собой черепичную кровлю. Разозлившиеся полицейские стали по одному отцеплять пальцы Ван Чанчи, но едва они отсоединяли один палец, как Ван Чанчи цеплялся другим. Когда их терпение лопнуло, один из них схватил табурет и запустил прямо в столб. Ван Чанчи от боли тотчас разжал пальцы. Полицейские надели на него наручники, после чего взяли его с двух сторон под руки и силой потащили за дверь. Лю Шуанцзюй рванулась к ним и ухватила Ван Чанчи за левую ногу, Сяовэнь последовала ее примеру и ухватила его за правую ногу. Раздираемый с двух сторон Ван Чанчи напоминал канат, который с одного конца тянули двое мужчин, а с другой – двое женщин. Ван Хуай же что есть мочи кричал: «Второй дядюшка, скорее сюда, на нашего Чанчи возвели поклеп! Чжан Пятый, прошу тебя, спаси Чанчи, я тебе в ноги за это поклонюсь… Ван Дун, ты много чего в жизни повидал, прошу, вразуми ты их! Байтяо, если ты сегодня не поможешь нашему Чанчи, то завтра они придут за тобой… Родичи и соседи, прошу вас, выходите, чтобы установить справедливость, не дайте им увести Чанчи! Если его уведут, то начнут пытать, и тогда, рано или поздно, его назовут убийцей. Земляки, я, Ван Хуай, готов встать перед вами на колени!..» С этими словами Ван Хуай выпростался из коляски и опустился на землю.

Деревенские по двое-трое выбежали из своих домов и стеной преградили дорогу. Полицейский Лу вытащил револьвер и со словами «Кто будет препятствовать, того пристрелю» направил его на людей. Он навел дуло на Чжана Пятого, потом на Ван Дуна, потом на Лю Байтяо, после чего пошел в обратном направлении, словно делал перекличку, не забыв отметить каждого. Тут подал голос Второй дядюшка:

– У Чанчи не было времени, чтобы совершить преступление, это может понять даже тупица.

– Однако он успел сделать кое-какой звонок по телефону, – ответил на это полицейский Вэй.

– Я звонил старосте группы и просил его вернуть мне мой стул, который я оставил в школе, – откликнулся Ван Чанчи.

– Неужели стул может представлять такую важность? – спросил полицейский Лу. – Это явная ложь, вы все тут врете, да здесь целая деревня лгунов.

Задетые за живое некоторые из деревенских мужиков приготовились развязать драку. Полицейские встали спиной к спине и подняли пистолеты.

– Давайте все успокоимся и поговорим здраво, без рук, – призвал Ван Хуай.

– Чтобы узнать, врет он или нет, надо лишь вернуться в город и допросить старосту группы, – предложил Второй дядюшка. – К чему сразу кого-то арестовывать?

– Боюсь, что к тому времени, как мы допросим старосту и вернемся обратно сюда, Ван Чанчи куда-нибудь сбежит, – откликнулся полицейский Вэй.

– Я никаких законов не нарушал, к чему мне убегать? – ответил Ван Чанчи.

Тут кто-то крикнул:

– Уберите свои пушки, а не то я сейчас с вами разделаюсь!

В ответ на это полицейский Лу выстрелил в небо, пуля с силой прошила воздух. Деревенских это очень разозлило: набросившись на полицейских, они отобрали у них оружие и сняли с Ван Чанчи наручники.

– Подлецы! – выкрикнул полицейский Лу. – Рано или поздно я сведу с вами счеты!

Мужики сжали кулаки, собираясь броситься на него, но Ван Хуай громко закричал:

– Прекратите! Отстояли Чанчи – и то хорошо, только не задирайте их.

Полицейские выбрались из толпы. Ван Хуай попросил Второго дядюшку вернуть револьверы. Кто-то выкрикнул: «Не надо!» Но Ван Хуай сказал, что это вызовет новые проблемы. Второй дядюшка, поразмыслив, швырнул два револьвера на землю. Полицейские тут же их подобрали и стали обтирать.

– Вон отсюда! – крикнул Лю Байтяо.

Полицейские уставились на него, пытаясь испепелить взглядами, после чего развернулись и зашагали прочь.

Деревенские, насупившись и выкатив грудь колесом, кипели от злобы, ругая Ван Хуая за мягкотелость. Но Ван Хуай сказал, что настоящую твердость не всегда стоит понимать дословно, иной раз ее можно распознать в струе мочи. Мужики, подумав, с ним согласились. Вытянув шеи, они смотрели вслед полицейским, пока те не вышли за околицу и не скрылись в ущелье.

К этому моменту небо почти потемнело, а деревня в отсветах вечернего заката стояла, словно залитая кровью.

21

Никто даже не сомневался, что полицейские вернутся с подмогой и отомстят. Ван Чанчи подготовил сумку, в которую сложил одежду, обувь, карманный фонарик, печенье и деньги. Он приготовился к тому, что в случае чего тут же схватит сумку и сбежит, не привлекая внимания. Новый дом Второго дядюшки с каждым днем становился все выше, Ван Чанчи то и дело распрямлялся во весь рост и смотрел вдаль, словно радар, выслеживая опасность. Больше всего он боялся неожиданного нападения.

Все деревенские жили в некотором напряжении. Второй дядюшка теперь часто бывал рассеян и уже много раз ронял из рук кирпичи, едва не калеча своих помощников. Пока Ван Чанчи, опустив голову, занимался кладкой, Второй дядюшка был на стреме, и наоборот, когда Ван Чанчи распрямлялся, тот мог расслабиться и опустить голову. Глядя на их манеру работы, сидевший за домом Ван Хуай начинал их подбадривать: «Что вы так нервничаете? У меня все под контролем!» Ван Хуай хоть и бодрился на словах, но в душе тоже очень переживал. Его глаза и уши были нацелены увидеть и услышать больше, чем кто-либо. Каждый день он усаживался в свою коляску и обращал взор в сторону горной долины, точно так же он когда-то сидел в ожидании Ван Чанчи. Дошло даже до того, что он одолжил у Чжана Пятого гонг и положил его рядом с коляской, чтобы в случае чего дать знать, что кому-то надо убегать, а кому-то, наоборот, прибегать на помощь – только так все они могли избежать беды.

Как-то ночью в дверь Ван Хуая громко постучали. Ван Чанчи спрыгнул с кровати и, схватив собранную сумку, выбежал из дома через заднюю дверь. Лю Шуанцзюй и Сяовэнь усадили Ван Хуая в коляску и направились вместе с ним в большую комнату.

– Кто? – спросил Ван Хуай.

– Байтяо, – послышалось из-за двери.

Лю Шуанцзюй открыла дверь.

– Вот паршивец, на дворе глухая ночь, ты нас чуть до смерти не напугал.

Лю Байтяо, белый как полотно, заговорил:

– Ван Хуай, помнишь, я тогда их послал?

– Ну, послал и послал, чего ты боишься?

Лю Байтяо залепил себе пощечину и сказал:

– Пришел час расплаты. Только что мне приснилось, как они меня арестовали. Одним щелчком застегнули на мне наручники и прямо на месте объявили, что я приговорен к десяти годам тюрьмы с пожизненным лишением политических прав.

– Не думал, что из-за какого-то сна ты так перебздишь, – отозвался Ван Хуай.

– Честно говоря, мне каждую ночь снятся кошмары, у меня от этого уже волосы поредели.

Ван Хуай попросил Лю Шуанцзюй принести стакан рисовой водки. Лю Байтяо жадно приложился к стакану, потом, вытерев рот, вдруг сказал:

– Ведь я ради Чанчи старался. Если они вдруг явятся, ты уж молчи, что это я их послал.

– Успокойся, – сказал ему Ван Хуай. – Можешь сказать, что это я их послал, и делу край.

– Ну, хорошо, иначе в следующий раз помощи от меня не ждите.

– Мы все оценили твою заботу, – откликнулся Ван Хуай.

Лю Байтяо выпил содержимое стакана до последней капли и сказал:

– Водка наполняет трусов смелостью, налейте-ка еще сто грамм.

Сяовэнь взяла из его рук стакан и наполнила до краев. На этот раз он пил, не торопясь, потягивая по глоточку. Однако в присутствии сразу трех наблюдателей Лю Байтяо чувствовал себя не в своей тарелке, поэтому предложил Ван Хуаю:

– Что толку, что я один тут пью, давай и ты пропусти стаканчик.

– Я не хочу, – откликнулся Ван Хуай. – Лучше позову к тебе Чанчи.

Сяовэнь вышла на задний двор и трижды хлопнула в ладоши. Тут же со стороны чайной плантации к ней со своей сумкой подошел Ван Чанчи. Он поджарил тарелочку арахиса, налил чайничек водки и стал не спеша выпивать с Лю Байтяо. Остальные разошлись по своим комнатам. Лю Байтяо с каждым глотком распалялся все больше:

– Как, как тебе поступок дяди Лю, хорошо он поступил?

– Хорошо, хорошо… – кивал ему в ответ и кланялся Ван Чанчи.

– А если когда-нибудь разбогатеешь, вспомнишь про дядю, дядю Лю? Если не вспомнишь, можешь и в аварию попасть… И как, как ты меня тогда отблагодаришь?

– Так и быть, сигареты с водкой – твои.

Лю Байтяо хмыкнул и, словно экзаменатор, довольно кивнул головой. От выпивки его лицо и шея раскраснелись, голова отяжелела. Ван Чанчи предложил проводить его домой, но Лю Байтяо никуда идти не хотел. Изменившись в лице, он упал грудью на стол и пустил по щеке слезу.

– Чанчи, ты меня совсем погубил. Что мне теперь какие-то сигареты с водкой? Если меня арестуют, жена тут же найдет мне замену, и тогда мои дети сменят фамилию.

– Ты не нарушал закона, за что тебя арестовывать?

– Но ведь разве я их не послал?

– Мы ведь только что приписали это моему отцу.

– Это не в счет. Они сверлили меня своими глазами минуты две. Неужто не запомнили, кто их послал?

Ван Чанчи намочил полотенце, чтобы обтереть Лю Байтяо лицо, но тот отшвырнул полотенце на пол и заявил:

– Если ты и правда хочешь сделать доброе дело, так езжай в город и явись к ним с повинной. Если ты явишься с повинной, они к нам уже не приедут, в противном случае все тебя в деревне возненавидят, ведь ты всех держишь в опасности.

Ван Чанчи про себя рассудил, что, раз он ни к чему не причастен, каяться ему не в чем. Однако уже через несколько дней он понял, что эта фраза Лю Байтяо вовсе не относилась к разряду пьяных бредней, она стала той закваской, которая от постепенного брожения в среде деревенских обернулась правдой.

Первый звоночек поступил от Чжана Пятого. Он позвал Ван Чанчи к себе домой и, закрыв двери и окна, принялся осторожно прощупывать почву.

– Чанчи, – начал он, – ты ведь знаешь, что наша Чжан Хуэй занимается в городе массажем, работа эта сложная. Пусть одни считают это занятие полезным, другие – по стыдным, но как ни крути, пока тебя не поимеют, это не противоречит закону, а способов поиметь очень много. Деревенским в городе заработать непросто, и особенно тяжело приходится молодым девчонкам.

– Дядюшка, если хотите что-то сказать, говорите прямо.

Чжан Пятый открыл окно. Ван Чанчи решил было, что тот сейчас с ним заговорит начистоту, но тот проверил, что за окном никого нет, снова хорошенько его закрыл и загадочным шепотом сообщил:

– Они точно отомстят Чжан Хуэй, и это будет ужасно.

– Но разве она не в административном центре?

– Одного их звонка туда будет достаточно.

– Неужели обычный массаж можно считать преступлением?

– Кто знает, какие места она там массажирует.

– Дядюшка, вы слишком мнительны.

Чжан Пятый стал нарезать по комнате круги; он бродил туда-сюда, доводя себя до бешенства.

– Чего вы, в конце концов, от меня хотите? – спросил Ван Чанчи.

Чжан Пятый вдруг остановился и сказал:

– Ты прекрасно знаешь.

– Я не знаю.

– Я не то чтобы что-то выдумываю, но ведь в тот вечер именно я отобрал у них револьверы, и хотя я их вернул, это уже погоды не сделает, они точно мне отомстят. Лучше всех они запомнили меня и Второго дядюшку. Ты-то в этом, конечно, не виноват, это все мой дурацкий характер, но пока в этом деле не поставлена точка, я даже спать не могу. Которую ночь подряд глаз не смыкаю, словно кто спички вставил, или мучаюсь то от кашля, то от запора. Если тебе не наплевать на мои мучения, сходил бы ты к ним, покаялся, склонил бы голову, поговорил по-хорошему. Только тогда все станут спать спокойно, и в наши дома снова вернется храп. Раньше я из своего дома мог услышать, как храпят Лю Байтяо, Ван Дун, Дайцзюнь и твой Второй дядюшка. А сейчас нет, и все тут. Разве может спокойно житься в деревне, в которой не слышно храпа?

Ван Чанчи было сложно не считаться с мнением Лю Байтяо и Чжана Пятого, в то же время у него не было желания сдаваться и подхалимничать, поэтому душу терзали сомнения. Днем, пока он занимался стройкой, эти терзания ослабевали, но едва наступала ночь, его мозг начинал работать в полную силу, стараясь найти выход из положения. Чем больше Ван Чанчи шевелил мозгами, тем сложнее ему было уснуть. Боясь потревожить Сяовэнь, он еле слышно ворочался с боку на бок. При этом каждый раз кровать издавала тихий скрип. Этот скрип, который в иное время можно было и не заметить, сейчас воспринимался как жуткий скрежет, поэтому Ван Чанчи удвоил осторожность, изо всех сил стараясь не двигаться. Однако без движения он чувствовал себя связанным по рукам и ногам. Все его мышцы напрягались до предела, отчего он тут же покрывался испариной. Он пытался представить, на что похожа бессонница. Он представил себя подвешенным в воздухе и почувствовал, как на его лбу вращалось острие ножа, с неприятным скрежетом вонзаясь в кость. Физически он уже совсем измотался, однако его мозг этого не замечал и, заваленный мусором, продолжал загружать в себя все новые порции грязи…

Решив, что Сяовэнь уже крепко уснула, Ван Чанчи осторожно слез с кровати и пошел на кухню, где зачерпнул полковша холодной воды и стал ее пить с такой жадностью, словно хотел потушить внутренний пожар. К его удивлению, за ним на кухню пришла попить Сяовэнь, оказывается, спящей она только притворялась. Утолив жажду, они услышали какой-то шум в большой комнате. Подумав, что к ним пробрался воришка, они вооружились ножами и резко включили свет, но вместо вора увидели Ван Хуая и Лю Шуанцзюй. Те сидели в темноте с широко открытыми глазами, словно ночные стражники.

– Почему не спите? – спросил их Ван Чанчи.

– А мы уже несколько ночей сидим так до самого рассвета.

– Так, значит, и у вас бессонница?

– Не только у нас. Ван Дун с его женой, Дайцзюнь, Сяньхуа и твой Второй дядюшка – в общем все, кто там был, потеряли свой сон, – ответил Ван Хуай.

– Вот уж не думал, что у всех окажется кишка тонка.

– Не стоит никого винить, у каждого в голове свои тараканы. К примеру, у твоего Второго дядюшки страх, что полицейские, вернувшись в город, начнут копать под него. Ты ведь знаешь, что твои двоюродные брат с сестрой заплатили деньги, чтобы пролезть по блату в уездный центр, если полицейские что-нибудь пронюхают, то брату с сестрой придется вернуться на учебу в село. Что до Сяньхуа, так та боится, что полицейские натравят на нее налоговую службу, ведь торговать она торгует, а налоги зачастую не платит, более того, ее подозревают в краже коров. Если они начнут наводить справки об украденных у Дайцзюня коровах, то может статься, что Сяньхуа придет конец… Дальше, возьмем Ван Дуна. Из-за болезни жены он уже давно с ней не спит, взамен чего частенько наведывается в уездный город, где забавляется в салонах. Он боится, что полицейские проведут какой-нибудь рейд по борьбе с проституцией и выведут его на чистую воду. Что до Дайцзюня, то и он не святой, часто развлекается в городе азартными играми. Кстати некоторые считают, что своих коров он втихаря от жены просто отдал в погашение долга. Если полицейские накроют эту лавочку, то Дайцзюнь в любую минуту попадет в кутузку…

– То есть мне лучше съездить в город? – спросил Ван Чанчи.

– А ты не боишься, что тебя арестуют? – спросила Лю Шуанцзюй.

– Арестуют так арестуют. Иначе меня проклянет вся деревня.

Немного подумав, Ван Хуай предложил:

– Ты просто съезди в город на пару дней, а после возвращения объявишь, что поговорил с полицейскими и все уладил. Тогда у всех словно камень с души упадет.

– А что если они потом все-таки приедут для дальнейших разборок? Ведь тогда все всплывет наружу.

– Раз они за столько дней не собрались приехать, то уж наверняка больше не приедут.

Спозаранку Ван Чанчи и Сяовэнь тронулись в путь. Провожая их, Лю Шуанцзюй очень просила Ван Чанчи, чтобы тот не вздумал отправиться в полицию по-настоящему, ведь в противном случае он мог накликать на себя неприятности. Для надежности она незаметно подговорила Сяовэнь, чтобы та глядела за ним в оба и не позволяла делать глупости.

– Считай, что для всех вы поехали в город, чтобы явиться с повинной, а на деле это будет ваше свадебное путешествие, – добавила Лю Шуанцзюй.

Сяовэнь все кивала и кивала, пока Лю Шуанцзюй наконец не успокоилась. Ван Чанчи через каждые несколько шагов выкрикивал:

– Дядюшка Чжан! Дядюшка Лю! Второй дядюшка! Брат Дун! Сестрица Сяньхуа! Брат Дайцзюнь! Я отправился в го род, чтобы добровольно явиться в полицию, можете теперь спать спокойно…

Деревенские, которые потеряли сон, один за другим распахивали окна и двери, и, глядя на удаляющихся Ван Чанчи и Сяовэнь, вздыхали с облегчением.

Ван Хуай возжег три благовонных свечи и поставил их перед входом. Дымок, воскурявшийся от этих трех свечей, выражал три чаяния Ван Хуая: первое – чтобы не случилось беды; второе – чтобы не случилось беды; и третье – чтобы не случилось беды.

Глава 3. Неудачник

22

Сяовэнь предложила прогуляться по универмагу, Ван Чанчи последовал за ней. Они обошли все четыре этажа, просмотрели практически все товары, потратив на это почти три часа, однако Сяовэнь купила лишь пять пуговиц. Потом Сяовэнь предложила сходить сфотографироваться, Ван Чанчи согласился. Они зашли в фотосалон в виде деревянного терема у реки и заказали там три фото, фоном для которых выбрали ворота Тяньаньмэнь, Великую стену и шанхайскую набережную Вайтань. Выйдя из фотосалона, Сяовэнь поинтересовалась, где они будут ужинать. Ван Чанчи пригласил ее отведать речных деликатесов. Сяовэнь, жалея деньги, предложила перекусить в обычной закусочной, но Ван Чанчи не соглашался и настойчиво приглашал ее в ресторан.

Оказавшись в ресторане, Ван Чанчи заказал полуторакилограммового белого амура, тарелку тушеной свинины, блюдечко арахиса и блюдечко битых огурцов[10]10
  Традиционное китайское блюдо.


[Закрыть], а кроме того, бутылку водочки и четыре чашки риса. Эти двое чуть не лопнули, но съели и выпили все подчистую. Пока они ели, то ничего не ощущали, зато отвалившись, поняли, что переели так, что им даже трудно было встать из-за стола.

– Я впервые в жизни так объелась, – сказала Сяовэнь.

– А мне всю жизнь чаще всего снились сны про еду, и чем больше я голодал, тем больше мне хотелось есть. Иногда даже снилось, что мое пузо разошлось, как у спелого граната.

С этими словами Ван Чанчи с довольной физиономией похлопал себя по животу.

– Я теперь похожа на беременную, – отозвалась Сяовэнь, поглаживая свой живот.

На следующий день они долго валялись в постели и встали только к полудню.

– Чего бы тебе хотелось еще? – спросил Ван Чанчи.

В ответ Сяовэнь лишь помотала головой и предложила просто сходить и забрать фотографии. В салоне им сказали, что следует подождать еще три часа. Тогда они встали у входа в салон и стали наблюдать за протекавшей рядом речкой. На ее яркой синеве то и дело появлялись одна-две воронки, вода в реке была настолько прозрачной, что на дне виднелись камни. На водной поверхности отражались горы и деревья, на синей глади покачивались красные и желтые листья. Взгляд Ван Чанчи и Сяовэнь то задерживался на горах, то следовал за каким-нибудь листочком, уплывающим вдаль, и только когда желтая или красная точка окончательно растворялась, они переключались на новый листок и следили уже за ним. Устав наблюдать за листьями, они легли на перила и стали изучать свои отражения. В какой-то момент Ван Чанчи прицелился и плюнул аккурат в свое отражение, словно выражая презрение к себе.

Сяовэнь заметила, что у них еще много времени, и тогда Ван Чанчи повел ее в видеозал на оживленном перекрестке посмотреть какой-нибудь фильм. Перед входом в видеозал висел толстенный, в два слоя, занавес, защищающий помещение от проникновения всякого света и звука. Они вошли внутрь, и день тут же сменился ночью. В зале сидело четверо зрителей, фильм наполовину уже прошел, здесь крутили гонконгскую ленту эротического содержания. Чтобы никому не загораживать экран, Ван Чанчи и Сяовэнь уселись в последнем ряду. На героях фильма одежды было меньше, чем на нищих, их бесконечные стоны и вздохи довели Сяовэнь до того, что, покраснев до корней волос, она приподнялась с места, намереваясь уйти. Но Ван Чанчи крепко придавил ее к сиденью и сказал:

– Два билета стоили четыре юаня, считай, это моя зарплата за день. Если ты это посмотришь, то деньги окупятся, а если нет – считай, мы их просто выкинули на ветер.

Не в силах высвободиться из его хватки, Сяовэнь пришлось остаться на месте. Глядя на откровенные сцены, Ван Чанчи шептал ей на ухо: «Все не так, мы все делаем не так». Сяовэнь, устав слушать пошлости, ударила его по губам. Досмотрев фильм, они из темноты снова вынырнули на свет. Словно сделав что-то постыдное, теперь они не смели посмотреть в глаза друг другу и всю дорогу назад шли молча. Забрав фотографии, они вернулись в гостиницу. И тут, не в силах обуздать себя, Ван Чанчи решил опробовать один из только что увиденных в фильме приемчиков. Сяовэнь податливо раскрыла рот и стала громко стонать, причем получалось это у нее не хуже, чем у героини фильма. Когда все закончилось, Ван Чанчи, разгибая поочередно пальцы, подытожил:

– В этом свадебном путешествии я впервые сфотографировался с женщиной, впервые объелся, впервые выспался, впервые посмотрел эротику и впервые занимался любовью средь бела дня. Итого – целых пять вещей, сделанных впервые.

Сяовэнь казалось, что некоторые вещи, которые делаются в этой жизни, нельзя вносить в список побед, иначе это выглядит омерзительно. Однако Ван Чанчи не жалел усилий и уже в который раз пересчитывал все по новой. Сяовэнь потянулась, чтобы ущипнуть его, но он обвил руки вокруг нее и крепко обнял сзади, так что Сяовэнь уже не могла шевельнуться. Похоже, усталость взяла над ней верх, и вскоре она ровно засопела. Тогда Ван Чанчи разжал руки, посмотрел на уснувшую Сяовэнь, тихонько встал с кровати, оделся, засунул одну из фотографий в левый нагрудный карман, оставил записку и осторожно вышел из номера.

Когда он явился в полицейский участок на улице Сяохэцзе, дежурный ему сказал, что полицейского Лу и полицейского Вэя перевели в отдел уголовного розыска уездного управления. Ван Чанчи что было сил побежал в уездное управление, тамошний дежурный велел ему присесть, а сам кому-то позвонил.

Примерно через две минуты в кабинет с великолепной выправкой вошел полицейский Лу. С каменным лицом и в полном молчании он уставился на Ван Чанчи. У того от его взгляда душа ушла в пятки.

– Я пришел извиниться, – сказал Ван Чанчи.

– Не может быть! Такие, как вы, на это способны? – спросил полицейский Лу.

– Надо отвечать за свои ошибки.

– А как же они? Почему сюда не явились те двое, что отобрали у нас оружие?

– Все это вышло из-за меня, так что я пришел вместо них.

– А под арест ты тоже пойдешь вместо них?

Ван Чанчи кивнул.

– Ну, хорошо, как разгружусь со своими делами, так за тобой и явлюсь.

– А нельзя ли сделать это сейчас?

– Кто тут главный, ты или я?

– Я хотел бы с вами до-договориться, – заикаясь, промямлил Ван Чанчи.

– А ты думаешь, что тут можно договориться?

– Ду-думаю, можно. Раз уж рано или поздно вы все равно меня арестуете, то лучше сделать это раньше. К тому же… после Праздника весны[11]11
  Китайский Новый год по лунному календарю, выпадает на один из дней между 21 января и 21 февраля.


[Закрыть] я хотел со своей женой уехать на заработки в провинциальный центр, и, боюсь, это время будет неподходящим. Вы не могли бы мне помочь и арестовать меня сейчас, пока у меня есть время?

– Ты так сильно этого хочешь?

– Иначе у меня неспокойно на душе, словно я не вернул какой-то долг. Я ни есть, ни спать нормально не могу, каждый день трясусь, что за мной придут и арестуют.

– А что если я тебя отпущу?

– Это невозможно, неужели вы можете быть таким чутким?

– Твою мать, да за кого ты нас держишь?

– Вы лучше так не шутите, а то мое сердце не выдержит.

– Тупица, я бы на твоем месте уже бы смотался отсюда.

Ван Чанчи уставился на полицейского Лу. Тот отвернулся к окну. Ван Чанчи встал со своего места и спросил:

– Я правда могу идти?

Полицейский Лу не двигался.

– А дело Хуан Куя закрыто? – спросил Ван Чанчи.

– Закрыто или нет, к тебе оно отношения не имеет.

– То есть вы хотите сказать, что больше меня не подозреваете?

– Откуда ты такой болтливый взялся?

– Если бы тогда вы не надели на меня наручники, никто бы не отобрал у вас оружия.

– Еще одно слово, и я снова их на тебя надену.

– Нет-нет… – поспешно сказал Ван Чанчи и выбежал из кабинета.

Смахивая пот, он обернулся, боясь, что за ним вдруг кто-то погонится или крикнет «Вернись!» Однако ни того, ни другого не случилось. Путь позади него оставался чистым и безмолвным. И даже когда он уже выбежал из здания, он все никак не осмеливался поверить, что это правда.

Вернувшись в гостиницу и убедившись, что никакой погони за ним нет, Ван Чанчи осторожно открыл дверь в номер. Разбуженная его приходом Сяовэнь, ничего не понимая, спросила, куда он ходил. Тогда Ван Чанчи пересказал ей все, что с ним только что случилось.

– Если ты такую небылицу расскажешь в деревне, Второй дядюшка и Чжан Пятый окончательно потеряют свой сон, – отреагировала Сяовэнь.

– Но это правда.

Сяовэнь приложила ладонь к его лбу и нарочито удивилась:

– Жара нет.

Отстранив ее руку, Ван Чанчи передал ей оставленную на подушке записку. Останавливаясь на каждом иероглифе, она прочла: «Я пошел сдаваться, возвращайся домой». Дочитав записку, она спросила:

– Ты правда ходил туда?

Ван Чанчи утвердительно кивнул.

– Но это невозможно, как же они тебя отпустили?

Вернувшись в деревню, Ван Чанчи каждому встречному объявлял: «Все улажено, никаких расследований больше не будет». Однако никто ему не верил, включая отца. Чтобы успокоить всех потерявших сон, Сяовэнь подтвердила, что Ван Чанчи говорит правду. Но поскольку сама Сяовэнь не верила в это, каждый раз ей не хватало уверенности, чтобы убедить людей. Говорила она бойко, но глаза при этом отводила в сторону, углубляясь в детали, то и дело сбивалась. Из-за этого подозрения деревенских только усилились, они ни в какую не желали верить в такое великодушие полицейских, не верили, что те могли оказать Ван Чанчи такую любезность. Да за кого они его приняли?

Деревня по-прежнему не спала, теперь все гадали, что именно скрывает от них Ван Чанчи. Ван Хуай все ночи напролет не смыкал глаз. Как-то утром он вдруг услышал доносившийся из спальни храп Ван Чанчи, это было сродни благодатному весеннему дождю. Но Ван Хуай тотчас насторожился, заподозрив, что Ван Чанчи храпит специально, чтобы успокоить его, ведь в свое время в больнице они именно так обманывали друг друга. Тогда он распихал Лю Шуанцзюй, и та тоже обратилась в слух. Спустя какое-то время Ван Хуай, не в силах улежать на месте, попросил Лю Шуанцзюй посадить его в коляску, а также потихоньку позвать в их дом Второго дядюшку и Чжана Пятого. Вчетвером они, навострив восемь ушей, тихо уселись в большой комнате, не включая света и не разговаривая друг с другом. Вид у них был такой, будто они засели на какой-нибудь сторожевой башне или, как прежде, перед репродуктором, вещающим указания вождя. Из-за щели в перегородке до них доносились уже давно забытые звуки. Слушая их, они испытывали и ностальгию, и зависть одновременно, желая похрапеть точно так же.