Текст книги "Тьма в хрустальной туфельке"

Элеонора чувствовала, как сникает. Даже в её собственной голове это звучало как жалкое оправдание.

Она направилась обратно в особняк Гранборо. Вода заливалась за ворот платья, несмотря на шляпку. Улица приобрела цвета взбитой грязи и птичьего помёта. Дождь хлестал между булыжниками брусчатки, и каждая капля была грязной, как монета, которая прошла через слишком много рук. Мутной воды было так много, что подметальщики как будто пытались смести прочь целую реку. Элеонора поспешила по тротуару и накинула на голову шаль. Мимо промчался кэб, и она, бросившись прочь, натолкнулась на старуху, стоявшую у тележки с горячим картофелем. Старуха выругалась, но Элеоноры уже и след простыл. Её окликнул какой-то уличный торговец, предлагая кружку с кофе. Мокрый нищий потянулся к ней, и в единственном его глазе застыла мольба. Мужчина с подносом «Оздоровительные тоники», висевшим у него на шее, попытался схватить девушку за руку. На площади стоял жалкий шарманщик – дрожащая обезьянка свернулась клубочком в воротнике его куртки. С каждым поворотом рычага шарманки над улицей раздавался вой.

Кто-то толкнул девушку под рёбра. Чья-то рука пошарила по её бёдрам, и трудно было сказать, хотели ли пощупать её или её кошелёк. Чей-то зонт прорезал дымку, и Элеонора поспешно увернулась, прежде чем спица поцарапала ей глаз. Кутаясь в шаль, она спешила вперёд, а внутри нарастал тошнотворный страх, скручивавший внутренности.

Элеонора заставила себя осуществить задуманное. Смерть Лиззи ничего не изменила. Ей нужны были деньги, которые Лиззи украла. Конечно же, Лиззи не могла потратить двадцать пять фунтов за один присест! Это ведь почти трёхлетняя зарплата. Наверняка она солгала! А если и нет, Элеонора взяла бы то, что купила Лиззи, и продала.

«Конечно, я могла бы просто пожелать получить свои деньги обратно», – думала девушка, поднимаясь по узкой лестнице для слуг. Но слова: «Я хочу, чтобы в кои-то веки ты просто остановилась!» – крутились у неё в голове, возвращая её мыслями к бледному распухшему лицу Лиззи. И пустые глазницы черноглазой незнакомки вырисовывались в памяти Элеоноры, огромные, непостижимые…

Девушка отбросила эту мысль. Нет, так не было и, конечно же, просто не могло быть.

Носком туфли она приоткрыла дверь в комнату Лиззи.

Ящики были выдвинуты, простыни – в беспорядке, а соломенный матрас кто-то вскрыл и обыскал. Что бы ни искали полисмены, они устроили тут настоящий беспорядок. Элеонора вошла в комнату и заглянула в комод. Она потянулась к первой стопке чулок и отдёрнула руку, представив, как огрубевшие пальцы Лиззи аккуратно складывали и убирали эти вещи. Пот стекал по шее, пока она рылась в чулках и сорочках Лиззи, прислушиваясь к шагам на лестнице, стараясь избавиться от тошноты.

Наконец она нашла – пальцы наткнулись на что-то твёрдое, и Элеонора поспешно достала… Это оказался кожаный кошель. Сердце заколотилось, когда она резко открыла его… но тот был пуст. Двадцати пяти фунтов Элеоноры как не бывало.

Девушка уже развернулась было, чтобы уйти, когда что-то привлекло её внимание – кувшин и умывальник из узорного белого фарфора, слишком изысканные для простой аскетичной комнаты старшей горничной. Лиззи была старшей и имела право на бо́льшую порцию утреннего чая и первую порцию в ходе каждого приёма пищи, сразу после кухарки и экономки. Но на такие вещи она не имела права.

Элеонора подкралась ближе. Кувшин поставили под кровать. Девушка наклонилась и вытащила его… Узнавание было словно пощёчина.

Этот кувшин принадлежал ей – то была часть набора, которым пользовалась сама Элеонора, который миссис Пембрук специально для неё выбрала. Девушка думала, что его продали, а оказалось, всё это время его прятала Лиззи.

Волна гнева захлестнула её. Элеонора схватила кувшин и умывальник и отнесла их к себе в комнату. Руки у неё дрожали. Не было ничего, что Лиззи бы не отобрала у Эллы! Что ж, теперь Элеонора собиралась забрать это обратно, а Лиззи ничего не могла с этим поделать, потому что в кои-то веки остановилась…

Элеонора чуть не выронила кувшин. Гнев улетучился, уступив место леденящему страху.

Она поняла.

Дождь протекал через крышу особняка Гранборо, просачивался в чердачные комнаты служанок. Ифе и Дейзи побежали наверх со всеми вёдрами, какие только сумели найти, и снова спустились в кухню, чтобы сложить свои вещи посреди стола.

Элеоноре было всё равно. Она ушла в свою комнату, где на потолке росло большое влажное пятно, но внутрь вода пока не просочилась. Закрыв за собой дверь, она упала на кровать. Лиззи умерла после второго желания. И хотя это было просто ужасно, Элеонора получила именно то, о чём просила: со смертью Лиззи прекратились её мучения.

Девушка стиснула края кровати.

Как же так? Желания ведь должны были быть чем-то хорошим. Их дарили улыбчивые феи-крёстные, и люди жили счастливо до конца своих дней. Не могли желания приносить такие последствия – ужас и отвращение, такие глубокие, что в них можно было утонуть.

Элеонора вспомнила чёрные глаза женщины – точно бездна. Угольные шахты, пустые, пугающие.

Девушка откашлялась. Черноглазая незнакомка сказала, что всегда будет рядом. А если Элеонора позовёт её – она придёт?

– Нам надо поговорить. Это очень важно.

– В чём проблема, дорогая?

Элеонора смотрела как раз на то место, где появилась незнакомка, и ничего не видела. Миг – здесь был лишь тёмный силуэт комода, а когда она моргнула – черноглазая незнакомка уже сидела на краю её кровати, словно пришла почитать ей сказку.

– Когда я пожелала, чтобы Лиззи перестала меня мучить, она умерла.

Лицо черноглазой женщины осталось совершенно непроницаемым.

– Это ты сделала?

Шум дождя растворился. Вода всё ещё била в окно, но было тихо.

Голос женщины был мягким, точно шёлк:

– Ты полагала, твои желания будут исполнены бесплатно? Элеонора, дорогая, множество желаний загадываются каждый день, но редко исполняются. Чтобы исполнить желание, нужно очень много магии, и у магии есть своя цена. У всего есть цена.

Элеонора не могла этого осознать. Черноглазую ведь послали ей на помощь, разве нет? Она должна улыбаться, быть доброй и заботиться о великолепном будущем Элеоноры. Вместо этого она орошала надежды девушки кровью, и теперь те превратились в нечто чудовищное, искажённое. Как же она могла сделать что-то такое?

– Но… но в этом нет смысла, – настаивала Элеонора. – Никто не умер, когда исполнилось моё первое желание! Вы, должно быть, ошибаетесь.

– Может, умер и не человек, но смерть была. Достаточно даже жизни маленькой канарейки. Я не могу творить волшебство из ничего. Это как разжигание огня – искра разжигает пламя.

– Я не хочу, чтобы люди умирали!

– Тогда, моя дорогая, ты не должна больше загадывать желания.

Черноглазая незнакомка была похожа на чью-то матушку или на добрую наставницу. После смерти миссис Пембрук Элеонора представляла себе бесчисленное множество женщин, подобных ей, которые могли бы принять девушку. Дальние родственники в загородных коттеджах или честные прихожанки, готовые впустить её с холода. В тот миг Элеонора поняла, что черноглазая это прекрасно знала. Сколько ночей убаюкивала себя Элла, представляя женщину с аккуратным пучком каштановых волос, красивым платьем в цветах и нежными материнскими руками? И вот она сидела рядом, точно вышла из её грёз. Возникла точно Афина из головы Зевса – прямиком из разума Элеоноры. Даже голос у неё был знакомый – похож на голос матери или миссис Пембрук. Только глаза были другими – матовыми, чёрными, холодными. Эти глаза принадлежали созданию, которым незнакомка была на самом деле, – созданию, жаждавшему получить душу Элеоноры. Оно втиснулось в форму, которую придало ей воображение девушки, и выдавали его только глаза.

Элеонора подумала было, как же на самом деле выглядит это существо, и тотчас же отбросила эту мысль.

Черноглазая убила канарейку. Убила Лиззи. Её пухлые пальцы вытягивались, точно когти орла, и разрывали ткань мира, воплощая желания Элеоноры.

– Думаю, тебе лучше уйти, – прошептала девушка.

Женщина исчезла. Элеонора не почувствовала, чтобы матрас вздрогнул – ни когда незнакомка села в изножье кровати, ни когда исчезла. Словно её и не было здесь.

Словно и не было… Больше всего на свете Элеонора сейчас желала, чтобы это было правдой.

Элеонора не могла уснуть – просто смотрела в стену, а по лицу текли слёзы. Из-за неё умерли Лиззи и эта милая маленькая канарейка.

Если бы Элла не загадывала никаких желаний – они были бы живы. Как она вообще могла подумать, что из продажи души выйдет что-то хорошее? Как она могла подумать, что существо, призванное с помощью крови, принесёт с собой радость? Она слепо приняла сделку с черноглазой женщиной, словно ребёнок, убегающий прямо в чащу леса. А теперь путь был потерян, и Элеонора оказалась в окружении чудовищ, мелькающих среди деревьев.

Юноша, помощник мясника, убил Лиззи, а канарейка… Как же погибла маленькая птичка? Элеонора не могла вспомнить, но похоже, черноглазая вывела и Лиззи, и птицу на тот путь, который девушка проложила, как только озвучила свои желания. Это была вина Эллы.

Её и черноглазой незнакомки.

Эта женщина казалась тенью огромного существа, скрытого под толщей вод. То, что раньше выглядело как пустая гладь темноты, менялось, превращаясь то в огромный сияющий бок, то в сверкающий гобелен чешуек. Даже глаза незнакомки были чёрными и неподвижными, как огромное тёмное озеро. Беспечно загадывая желания, Элеонора водила пальцами по воде, откуда вот-вот могло появиться нечто и схватить за руку.

Как же она могла быть такой легкомысленной?

«Ох, если б я только была лучше», – думала Элеонора, хватаясь за голову. Если б она была мудрее, осторожнее – если б была той девушкой, которую хотела видеть в ней миссис Пембрук. Миссис Пембрук никогда бы не совершила такой непростительной ошибки. Лишь взглянув на черноглазую, она увидела бы, кем или чем та была на самом деле. Если бы Элеонора была лучше, добрее, умнее, то не пошла бы на сделку. Мистер Пембрук не стал бы нападать на Лею. А девятилетняя Элеонора не сидела бы у изножья старой железной кровати, закрыв уши руками, пока её мать…

Элеонора покачала головой. Нужно было найти выход из этой сделки. Черноглазая не упоминала ни о чём подобном, но ведь могла и солгать. Девушка никогда не просила такой власти. Из сделки должен быть выход!

А пока она этот выход не найдёт – больше желаний загадывать не станет.

Крадучись, Элеонора спустилась по лестнице для слуг. Наступила полночь – она услышала бой часов и, как всегда, вздрогнула. В доме было тихо. Из-под двери коридора на второй этаж сочился запах дождя, и сквозь шелест его струй Элеонора услышала, как что-то скребётся за стеной с дешёвой штукатуркой.

Она направлялась в библиотеку. Там должно было найтись что-то, что поможет ей отыскать выход из сделки. Девушка не могла просто сидеть сложа руки и оплакивать свою душу – придётся забрать душу обратно. Она принадлежала Элеоноре, и никто не сможет отнять её.

Девушка не заметила свет, струящийся сквозь щель под дверью, пока та не открылась. Сердце заколотилось, и Элла вся сжалась, но было слишком поздно.

Мистер Пембрук стоял у лестницы на втором этаже, держа в руке свечу. Его шатало, жилет был наполовину расстёгнут, а на мятой белой рубашке разлилось коричневое пятно. Но взгляд его был прикован к девушке, а по лицу медленно расплывалась пугающая улыбка.

– Элла, – промямлил он. – Ты почему не в постели?

Элеонора схватилась за перила, просто чтобы хоть за что-то удержаться. На ней была лишь ночная сорочка, волосы – заплетены в небрежную косу, а сама она – босиком. Мистер Пембрук смотрел на её ступни, и глаза у него налились кровью.

– Мне показалось, я услышала шум, – сказала девушка. – Прошу прощения, сэр, теперь я поняла – это вы. Если вы меня извините, я…

– Нет. Мне нужно поговорить с тобой. В кабинете.

Элеонора потянулась к дверной ручке. Мужчина был явно пьян. Может, если она закроет дверь, он забудет, что вообще видел её, а она просто заползёт обратно к себе в постель как ни в чём не бывало…

Мистер Пембрук ткнул пальцем в коридор:

– Если не пойдёшь в кабинет, считай, что ты уволена. Я вышвырну тебя из дома прямо в этом же наряде.

Элеонора посмотрела в его тёмные влажные глаза, блестящие, как гнилые сливы, и поняла: так он и сделает. Пембруку было всё равно, что он её законный опекун или что у неё нет денег и даже обуви на ногах. Он избавится от неё и умоет руки, как уже проделывал прежде не раз с другими девушками, а после обратит внимание на Ифе. Конечно же, она могла остановить мужчину своим желанием… но, в самом деле, хватило бы у неё сил произнести эти слова, стоя прямо перед ним, глядя, как свет в его глазах меркнет?

Она пошла за хозяином по коридору.

Мистер Пембрук вошёл в кабинет. Элеонора последовала за ним, оставив дверь открытой. Все портреты со стен смотрели, как хозяин тяжело сел в кресло, попутно зацепившись бедром за широкий стол из красного дерева, и выругался.

Мысли Элеоноры неслись вскачь. Не дожидаясь, пока он попросит, девушка подошла к серванту и налила мужчине стакан бренди из одного из графинов, в который ранее добавила лауданум. Она поставила стакан на зелёную кожаную поверхность стола, и мистер Пембрук опрокинул его в три глотка.

– Хорошая девочка, – невнятно произнёс он. – Давай ещё.

Элеонора налила побольше. Теперь мистеру Пембруку пришлось осушить его в два приёма.

– А теперь, – сказал он, едва связывая слова воедино, – говори. Что это был за полисмен?

Элеонора смотрела прямо перед собой:

– Нас всех допрашивали, сэр.

Мистер Пембрук выпил половину бренди и махнул рукой, указывая на неё трясущимся пальцем:

– Ты намеренно не пытаешься помочь, Элла. Я думал, ты – хорошая девочка.

Элеонора подлила ему ещё. Зрачки у него стали совсем крохотные, и её охватила надежда – похоже, наркотик сработал.

– До меня дошли тревожные слухи, – невнятно пробормотал мистер Пембрук, проливая бренди на край стала. – О тебе и о юной Лиззи. Я хочу, чтобы ты меня успокоила. Знаешь, мне ведь придётся тебя уволить, если ты не найдёшь для меня повод тебя оставить.

Даже сидя за столом, он был слишком близко. Элеонора видела каждую каплю пота у него на лбу. Мужчина ослабил воротник, и на его дряблой шее осталась красная отметина там, где ворот был затянут слишком туго. Тёмные влажные глаза мистера Пембрука блестели, как гниющие фрукты. Девушка невольно задавалась вопросом, насколько глубоко он прогнил.

– Вам лучше не слушать сплетен, сэр, – тихо ответила она. – Почему бы вам не выпить ещё немного и не выбросить всё это из головы? Уверена, что…

Мистер Пембрук выбросил руку вперёд, пытаясь ухватить её за запястье. Он промахнулся, и вместо этого его перепачканные пеплом сигары пальцы наткнулись на графин. Элеонора поймала графин прежде, чем он упал, и наполнила ещё один стакан.

– Неблагодарная девчонка, – пробормотал он. – Я много лет кормил тебя, одевал и дал тебе достойное положение. А теперь я смотрю на тебя, хочу узнать получше, а ты не хочешь меня слушаться! Где твоя преданность? Или унция благодарности слишком велика, чтобы…

Гнев выжег страх Элеоноры. Да, этот человек прогнил насквозь.

Мистер Пембрук поднял стакан и начал пить. Быстро, словно змея, Элеонора дёрнулась вперёд и подтолкнула донышко стакана так, что мужчина вынужден был заглотить бренди быстрее. До неё донёсся запах мочи, и девушка поморщилась. Завтра здесь придётся убраться.

– Какого чёрта ты…

Элеонора мигнула:

– Я, сэр? Я ничего не сделала.

– Ты, чтоб тебя, пролила мой…

Элеонора наполнила его стакан.

– Уверяю вас, сэр, я даже с места не двинулась. Я не посмею сделать ничего подобного без вашего разрешения. Пожалуйста, выпейте ещё.

Мистер Пембрук уставился на неё. Голова у него чуть покачивалась.

– Но… ты же только что…

Элеонора сунула стакан в его безвольную руку:

– Вы не допили ваш бренди, сэр.

Мужчина потёр глаза, совершенно забыв про стакан. Тот выскользнул из его пальцев и разбился, залив всю его рубашку бренди. Элеонора не стала ловить стакан – вместо этого принесла ещё один и наполнила, снова всунула его в руку мистера Пембрука и поднесла к его рту.

– Право же, я не имела никакого намерения рассердить вас, сэр, – сказала она. – В противном случае я даже не смогу смотреть в глаза своего отражения. Но, сэр, я бы хотела напомнить вам, что я – не как другие служанки в особняке Гранборо. Я – ваша подопечная. Вы – мой опекун в глазах закона, и вы не можете так просто меня уволить.

Глаза мистера Пембрука остекленели, и зрачки стали совсем крохотными. Его взгляд метнулся к лицу девушки, к стакану, к точке где-то за плечом Элеоноры. И всё же он пил жадно, как младенец. Волнами от него шёл запах мочи, старого бренди и пота. Как много он запомнит из этого разговора, Элеонора не знала. Но казалось, на неё снизошла какая-то странная сила. Девушка всё ещё боялась его, но теперь задавалась вопросом, почему вообще слушалась его.

Подхватив стакан, она на всякий случай отступила. Голова мистера Пембрука склонилась вперёд, но взгляд его так и не сфокусировался. Он что-то бормотал, когда Элеонора уже убирала графин обратно в сервант.

– Полагаю, возможно, вам стало нехорошо от бренди, сэр, – сказала девушка, закрывая сервант, – и вы позволили некоторым глупым мыслям закрасться к вам в голову. Уверена, теперь вы понимаете, что не нужно обращать на них внимания. И, конечно же, вы знали, что я никогда не желала вам ничего плохого. Иначе разве вы бы позволили мне подавать вам напитки?

Взгляд мистера Пембрука то устремлялся на неё, то терял фокус. Его рука дёрнулась, и он попытался заговорить:

– Ты…

Элеонора одарила его безупречно учтивой улыбкой, внутри вся пылая торжеством. Ей не нужны были желания. Возможно, она и не сможет написать своё имя среди звёзд, но, по крайней мере, сумеет себя обезопасить.

– Доброй ночи, сэр, – сказала она, направляясь к двери. – Полагаю, вы придёте к выводу, что больше нам нет нужды возвращаться к этому разговору.

На следующее утро Элеонора сообщила остальным, что собирается прибраться в библиотеке. После завтрака она поднялась по лестнице, грохоча вёдрами с тряпками, пока Дейзи и Ифе скатывали свои соломенные матрасы. Их комнаты были повреждены дождём, и они спали на полу в кухне. Никто не слышал, как дрожащие пальцы Элеоноры постукивали по ведру, когда она поднималась по лестнице.

Оказавшись в библиотеке, она выронила вёдра и щётки и захлопнула за собой дверь. Ключ дважды выскальзывал из её пальцев, прежде чем она сумела наконец запереться. Здесь, в этих книгах, должно было быть что-то, что поможет ей выйти из сделки!

Ведро всё ещё перекатывалось по полу, когда Элеонора подхватила «Фауста» и пролистала страницы так быстро, что они надорвались. Магические круги, заклинания, признания, начертанные на полях, – хоть что-то! Но на фронтисписе не было ничего, кроме демона, скрывавшегося под слоем старых чернил. Кто нарисовал его столько лет назад?

Девушка пролистала до конца. В тексте не было ничего, кроме поражения Фауста, но прочитать это она не нашла в себе сил – всё внутри сжалось. Придут ли все эти жуткие ползучие твари в конце и за ней? Нет, нельзя было позволять себе думать обо всём этом – это делу не поможет. Элеонора посмотрела вниз, вдоль корешка книги, на случай, если там спрятано что-то, но ничего не обнаружила. Потом она подержала книгу за угол обложки и чуть покачала, на случай, если оттуда что-нибудь выпадет. Когда из книги выпал лист бумаги, девушка тотчас же подхватила его.

МЕФИСТОФЕЛЬ: О нет, здесь ад, и я всегда в аду.

Иль думаешь, я, зревший лик…[15]15
  Кристофер Марло «Трагическая история жизни и смерти доктора Фауста» Перевод Н. Н. Амосовой.


[Закрыть]

Ничего. Ничего! Элеонора отбросила книгу через всю комнату. Глаза жгло от слёз. Книга ударилась о шкаф, и девушка тотчас же пожалела, бросилась проверять, не повредила ли её. А когда обернулась, то почти готова была увидеть черноглазую женщину, гневно наблюдавшую за ней.

Здесь должно было быть что-то ещё, что могло бы помочь ей.

Элеонора рылась на книжных полках. Она пролистала семейную Библию, просматривая отрывки о демонах и ведьмах. Она подхватила копию Daemonologie. Malleus Maleficarum[16]16
  Daemonologie. Malleus Maleficarum (лат.) – «Демонология. Молот Ведьм».


[Закрыть] – записи о судебных процессах над ведьмами в шестнадцатом веке. Незнакомка превратила её в ведьму? И неужто все эти ведьмы, которых сожгли и повесили, были такими же отчаявшимися и голодными, как сама Элла?

Ничего, по-прежнему ничего. Элеонора осела на пол. Все руки у неё были в порезах от бумаги. На каждой странице, которой она касалась, остались пятнышки крови. «О боже…» – подумала она. А что, если она призвала ещё кого-нибудь? Сколько ещё таких созданий пряталось меж страниц?

Девушка прислушалась. Дождь бил в стекло, и вода заливалась в дымоход. За окном проезжали кэбы и экипажи – грязь заглушала стук их железных колёс. Где-то над головой скрипнула половица.

Девушка откашлялась:

– Эй. Ты здесь?

Тени качнулись, меняясь, сплетаясь в узел у одного из деревянных книжных шкафов. Незнакомка возникла из ниоткуда, улыбаясь. Это было единственной человеческой чертой в её лице. Без улыбки её лицо казалось маской, которая только и ждала того, чтобы её сняли.

Элеонора протянула ей «Фауста»:

– Я не хочу этого.

– Это не твоя книга, дорогая.

– Я не о том! – рявкнула девушка. – Я не хочу больше продолжать нашу сделку. Ты не сказала мне, что желания опасны! О таком я не просила!

Элеонора слышала, что её голос срывался на вой. Женщина смотрела на неё с невыносимо терпеливой улыбкой, и две дыры зияли на месте её глаз.

– О, но именно о таком ты и попросила. Ты продала мне свою душу взамен на семь желаний. Ты знала цену, которую придётся заплатить, и всё же заплатила её.

– Ты не предупредила меня, что будут умирать люди! Если бы я знала…

– Я попросила твою душу взамен, – прервала её черноглазая незнакомка. – В самом деле, дорогая, чего ты ожидала?

Пальцы Элеоноры были перепачканы чёрными чернилами, руки, сжимавшие книгу, вспотели.

– Я хочу вернуть её, – тихо сказала она.

– Но ты уже загадала два желания, – возразила женщина. – Этот контракт можно было разорвать раньше, а теперь нас с тобой связывают законы гораздо бо́льшие, чем ты или я. Ты можешь раскаиваться сколько угодно, но как я верну тебе душу по частям?

Небо потемнело. Дождь всё сильнее бил в стекло. Под ногами черноглазой женщины растекались, извиваясь, тени. Элеонора поспешно отскочила, чтобы те не дотянулись до неё. Сердце бешено колотилось.

– Как полагаешь, какой ты станешь лишь с пятью седьмых своей души? – задумчиво продолжала черноглазая незнакомка. – Сможешь ли ты, например, смеяться? Или, может быть, вся любовь, которую ты питаешь, оставит в сердце лишь пыль? Или, возможно, красота мира потускнеет в твоих глазах, и каждый раз, когда ты будешь слышать песню соловья, она будет столь же лишена смысла, как пронзительный звон заводского колокола. А возможно, ты вообще ничего не почувствуешь. Это уже, думаю, вопрос к философам.

Женщина подошла ближе и погладила Элеонору по руке. В её глазах не было блеска. Даже когда она стояла на свету, эти чёрные дыры, казалось, крали всякую искру, не отражая ни проблеска. Вздрогнув, девушка поняла вдруг, что не уверена, были ли у женщины глаза вообще или это и в самом деле просто дыры в черепе.

– Назад дороги нет, моя дорогая, – сказала черноглазая. – Ты продала свою душу и получила свои желания. Сделка заключена, и лишь тебе решать, как этим воспользоваться.