Текст книги "Бесконечность"

Ночная песнь пастуха, кочующего в Азии

 
Что делаешь ты там, моя луна,
В безмолвии пустынном?
Встаешь в ночи, одна,
Медлишь, свои пространства созерцая.
Еще ты не устала
Бродить среди равнин небесных вечных?
Ужель тебе всё мало
Скитаний бесконечных?
На жизнь твою похожа
Жизнь пастуха простая –
Встав рано, погоняя
Проснувшееся стадо,
Смотрит спокойно на ручьи, на травы;
Устав потом, приляжет на пригорке,
Иного и не надо.
Скажи, зачем нужна
Жизнь пастуха ему,
Тебе – твоя? Скажи, куда клони/ тся
Мой краткий путь,
Твой вечный, о луна?
 
 
Потом – старик седой,
Оборванный, босой,
С тяжелою охапкой за плечами,
Долинами, ручьями,
Колючею стерней, по острым кáмням,
И в бурю, и когда палима зноем
Земля, и когда стынет
В мороз – спешит он, стонет,
Перебираясь чрез ручьи, овраги;
Упал, поднялся, вновь спешит куда-то,
Ни отдохнув ни разу
И ноги в кровь разбив, и вот приходит
Туда, где все стремленья
И все пути кончаются однажды,
К огромной мрачной бездне. –
Туда и канет вдруг, познав забвенье.
Смотри, луна, – такая
Наша доля людская.
 
 
Вот человек родился –
И сразу смерть маячит на пороге,
И сразу начинает
Он маяться; и мать с отцом, в тревоге
Над ним склонясь, как могут, утешают.
И подрастет – они всё рядом с ним.
Всё те же – утешенья;
Крепиться и держаться,
С немилостивой жизнью примиряться –
Вот главный их родительский завет.
Но я спрошу, зачем
Производить на свет
И соболезновать – чтоб после тот,
Сам даровав кому-нибудь рожденье,
Вновь утешал?
Видишь, луна, – такая
Наша доля людская.
Но ты – иной породы,
Чем мы, и что тебе земли невзгоды?
 
 
Молчишь, скиталица, быть может, что-то
И знаешь о земном существованье –
О боли, о страданье
Людском, и что есть смерть, когда внезапно
Темнеет взор, и почва
Уходит из-под ног, и все что было
Любимо здесь, теряется во мраке?
Быть может, разумеешь
Вещей причины, знаешь, для чего
Рассветы и закаты,
К чему бег лет, безмолвный, бесконечный,
Зачем громов раскаты,
И смех весны влюбленной,
Жара зачем, какая зимам польза
От этих льдов? Склоненный,
Твой лик молчит и ничего не скажет
Простому пастуху. А я гляжу
На величавый ход твой
Над нескончаемой, немой долиной,
Что там вдали прильнула к небосклону,
Когда дорогой длинной
Меня и стадо провожаешь;
На звезды, и – вновь вопрошаю, нем:
Столько лампад – зачем?
Чем занят воздух, в чем значенье этой
Бездонной глубины, что за печаль
Огромная таится в ней? Кто – я?
Так размышляю сам с собой. Покои
Огромные – и без числа жильцов!
Как много у небес и у земли
Работы – непрерывное движенье
И снова возвращенье
На круг, туда, откуда начинали.
В чем смысл, зачем всё это –
Не постигаю. У тебя теперь,
Дева бессмертная, ищу ответа.
А мне простое знанье
Дано: коль где-то есть на свете благо –
В звезд неостывших круговерти вечной
Иль в жизни быстротечной –
Оно не для меня. Мне жизнь – страданье.
 
 
О стадо мирное, сколь ты блаженно:
Печальной доли ты своей не знаешь,
Ни горя, ни утраты
Не ведаешь, а если боль и страх
Почувствуешь, то скоро забываешь.
Есть травы, и ручей – с тебя довольно.
Почти весь год привольно
Пасешься тут. Что ж мне? В тени присяду –
И радоваться бы, найдя прохладу.
Нет, лишь сильней тогда моя тоска,
И словно бы заноза в сердце ноет –
 
 
Ничто теперь его не успокоит.
Чтоб я желал чего-то?
Нет, и для слез причины нет пока.
В чем видишь ты отраду,
Не знаю, и однако же твой род
Счастливей. Если б знал я, что ответишь,
Спросил бы у тебя: скажи, о стадо,
Ведь ты довольнее всего, когда
Лежишь, лениво погрузившись в дрему?
Но человек устроен по-другому.
Нас в праздности сильней гнетет бессилье.
 
 
Быть может, если б крылья
Имел я, чтоб летать за облака,
Счислять светила, с громом
Скитаться среди гор,
Мне было б легче, о благое стадо,
Да, легче, о невинная луна.
Иль может, я не прав,
Когда в земной юдоли
О чьей-то лучшей помышляю доле?
В хлеву, иль в колыбели
Родиться – нет различья никакого?
Печален здесь удел всего живого.
 

Субботний вечер в деревне

 
Садится солнце. Девушка с полей
Идет – травы/ охапка за плечами,
В руке – фиалки. Завтра уж цветами
Украсит платье, волосы. – Так ей
Велит обычай. Вот – лицом к закату –
Старушечка присела на ступень,
Прядет и вспоминает, как бывало,
Она с подружками в воскресный день
Принаряжалась и – свежа, стройна –
Весь вечер танцевала.
Вот воздух потемнел, и снова тень
Сгустилась, белая взошла луна.
Звон колокола праздник предвещает,
И с этим звуком сердце
Все беды и печали забывает.
И дети, выпорхнув во двор, как стая
Синиц, веселым шумом
Его наполнили. Меж тем крестьянин
Идет домой – кум-кумом,
Насвистывает, праздник предвкушая.
Потом, когда погаснут все огни
И все умолкнут звуки,
Расслышишь где-то тихий звон пилы,
Стук молотка – то мастер на все руки,
Столяр у лампы масляной своей
Спешит закончить труд
К утру под монотонный счет минут.
 
 
Из всей седмицы лучший день субботой
Зовется – полон радостных надежд.
Назавтра все их разметает время
И посмеется надо всеми –
Вновь каждый в мыслях со своей работой…
Ты, мальчик беззаботный,
Цветущий возраст твой,
Как день, сияньем полный до краев,
Ни туч, ни облаков,
И молодости пир не за горой.
Порадуйся теперь. Вот – день счастливый!
А дальше – промолчу.
Одно сказать хочу – не торопи
Свой праздник. Пусть помедлит он, ленивый.
 

Покой после бури

 
Утихла буря. – Слышу
Празднуют птицы. Во дворе голубка
Воркует, повторяя свой куплет.
Разлит в долине свет,
И новая лазурь меж гор струится;
И снова веселится
Река. Сердца ликуют. Прежний гам –
Жизнь возвращается к своим трудам.
 
 
Ремесленник выходит на порог
Взглянуть на синь умытую и что-то
Тихонько напевает; за водой
Небесной, свежей девочка спешит,
И зеленщик кричит,
Хозяек выкликая. Солнце снова
Улыбки шлет очнувшимся холмам.
Террасы и балконы
Все настежь, и с дороги слышен скрип
Колесный, бубенцов счастливых звоны.
 
 
И души оживают!
Когда еще бывает столь мила
Всем жизнь? Когда берутся за труды
Так радостно, так скоро забывают
Несчастье? Тот восторг – дитя беды,
Плод страха пережи́того. И тех
Страшила смерть, кто проклял жизнь свою –
Недаром на краю
Сей бездны трепетали, холодели;
Глаз не сомкнув, ночь напролет глядели
На эти смерчи, молнии, затменья,
На жизнь перед лицом уничтоженья.
 
 
Так ты щедра, Природа –
И таковы дары
Нам смертным: лишь немного отпустила
Напасть – уже мы праздновать готовы.
Ты ж беды и невзгоды
Вновь сеешь без числа –
Обильны видим всходы.
 
 
Род человеческий, да, такова
Любовь богов к тебе! Каким-то чудом
Беда неумолимая отступит –
И счастливы уже твои сыны.
Когда же смерти жизнь права уступит –
Всего блаженней будут наши сны.
 

Одинокий дрозд

 
Вновь на вершине старой колокольни,
Дрозд одинокий, ты на всю округу
Поешь, пока не смолкнет дня дыханье,
И новым ладом слух долины полон.
Опять весны сиянье
Разлито над счастливыми полями.
Лишь только глянешь – и оттает сердце.
Шумят стада, тетерева токуют.
Смотрю, как птицы в воздухе свободном
Выписывают тысячи кругов
И, время празднуя свое, ликуют.
Ты с ними не готов
Лететь – всё это буйное веселье
Не для тебя. Поешь! И с чистой трелью
Весны мгновенной день препровождаешь.
 
 
Мой дрозд, как мы похожи
С тобой! Забавы юные и смех,
И спутница зеленых дней – любовь,
И старости унылой прозябанье –
Не для меня. Держусь на расстоянье
От всех, и странник в собственном краю,
Препровождаю так весну свою.
Вот этот день, что клонится к закату,
Здесь праздновать привыкли испокон.
И льется, льется колокольный звон,
То тут, то там слышны глухие залпы
Салютов, нынче до́ма
Кто усидит – витает
В округе дух веселья молодого
Мне только незнакомо
Оно – бреду один, куда не знаю,
И вновь до срока праздник отложу,
А между тем гляжу неутомимо,
Как это солнце между дальних гор
Клони́тся, плавится, мне раня взор,
Напоминая, уж в который раз,
Что радость юности проходит мимо.
 
 
Ты, одинокий дрозд, придя к закату
Жизни, что всем созданьям уготован,
Ты о своих потерях
Не вспомнишь, не заплачешь.
Да, так! Хоть срок твой моего короче.
Я ж, оказавшись на пороге ночи,
Когда погасший взгляд
Другим глазам уж ничего не скажет,
И мир ему представится пустыней,
Что с каждым днем мрачней,
И весь остаток дней –
Ничем, как темнотой кромешной, –
Что думать мне тогда?
Что жизнь моя была? И что – я сам?
Восплачу, и не раз, но, безутешный,
Еще не раз вернусь к забытым снам.
 

Любовь и смерть

 
Сестер Любовь и Смерть в одно мгновенье
Родило Провиденье.
Созданий столь чудесных
Нет на земле и средь светил небесных.
От первой наслажденье
Высокое родится,
С коим ничто в сей жизни не сравнится.
Вторая все страданье
И горе прекращает. –
Красавица! Напрасно род людской
Ее рисует страшной. За сестрой
Идет она след в след. И над путями
Земными часто видят их вдвоем.
Кто сердцем мудр – обеими ведом.
Познав любовь, мы сами
Бежим от жизни, как от суеты,
И всем, что нам дано, рискнуть готовы.
Тут все наши оковы
Бессильны. Вмиг воспрянешь, сердце, ты,
В деяниях отвагу обретая!
Уже томит тебя мечта пустая.
 
 
Когда в ожившем сердце
Впервые чувство нежное родится,
Глядишь, а рядом с ним – едва приметно –
Желанье смерти, притаясь, гнездится.
В чем дело тут, не постигает смертный –
Должно быть, мир заранее пустыней
Ему представился без этой странной,
Единственной, безмерной
Радости-муки новой, беспримерной.
Уже теперь, в преддверие суровой
Битвы, он жаждет в гавани укрыться.
Страсть – темный океан –
Кипит, грозя крушеньем.
Когда ж потом стихия
Все разом захлестнет,
И в сердце полыхнет,
И станет в нем затменьем, –
Смерть, сколько раз с мольбою
К тебе он пожелает обратиться
И сколько раз еще почтет за счастье
С закатом ли угаснуть иль наутро
Усталой головы не приподнять
И света горького не увидать!
И часто, слыша похоронный звон
И пение, что к вечному покою
Усопших неизменно провожает,
Томится он, вздыхает
И вот уже завидует всем тем,
Кто от земных освобожден оков.
До сей поры кому из наших бедняков,
Чей слабый ум не отягчен ученьем,
Простому парню, девушке простой,
Взбрело б на ум уйти за ними следом?
Но вот решимостью сверкает взгляд,
На гроб глядят почти что с вожделеньем.
Петля, железо, яд –
Все кажется спасеньем.
Так смерти учит нас любовь. Порой
Столь тяжек этот плен, что хрупкой плоти
Терпеть его не в мочь, и тут уж Смерть
К своей готова приступить работе,
С сестрою в сговоре. Не вдруг юнец
Или девица собственной рукой
Себя лишают жизни –
Но чтобы муке положить конец.
Пожмут плечами те, кому судьба
Сулит безбедной старости покой.
 
 
Но тем, кто смел и жизни не страшится,
Пусть провидение одну из двух
Пошлет сестер, с чьей силой никакая
Иная в этом мире не сравнится,
Разве скупой и ненасытный Рок,
Что крохи счастья нам дает с руки.
С тех пор, как я переступил порог
Сей жизни, и поднесь – к тебе взываю,
Подруга-Смерть, и славлю (вопреки
Проклятьям многих). Ты одна, благая,
Жалеешь всех. О, времени царица
Прекрасная, глаза мои закрой
Для света. Знай, когда тебе случится
Сойти ко мне, я буду тверд душой
И, не согнувшись перед Роком,
Слепую длань его,
Как принято у нас,
Благословлять не буду,
Все тщетные мечты и утешенья
Отрину и забуду,
Все чувства погашу, дождусь мгновенья –
И, к девственной груди твоей склонив
Главу, усну и обрету забвенье.
 

Аспазия

 
Порою снова предо мной всплывает
Твой лик, Аспазия. То мимолетный –
Как молния из грозовых небес –
Сверкнет среди толпы, то средь лугов
При свете дня, при звездах ли безмолвных,
Из музыки тишайшей вырастая,
Душе испуганной предстанет вдруг
Видением надменным, столь любимым
Когда-то, радостью моей, о небо,
Мучением моих прошедших дней.
Лишь только ветер мне с лугов душистых
Приносит запах трав – или цветов
С балконов тесных улиц – и тотчас же
Тебя, Аспазия, я вижу снова,
В просторной комнате, дыханьем примул
Наполненной – когда в лиловом платье
Ты, ангельский свой стан полусклонив,
Среди сияющих мехов, дыша
Соблазном, поцелуи раздавала
Твоим малюткам, белоснежной шеей
Тянулась к ним, легчайшею рукой
К груди желанной прижимая. Новой
Землей и небом новым представала
Ты мне тогда. Но, хоть и не совсем
Врасплох застав, успела нанести
Такую рану, что едва ль не воя,
Я проходил с ней два почти что года.
 
 
Лучом божественным мне красота
Твоя казалась, донна. Так созвучья
Прекрасной музыки нам открывают
Элизиума тайны. Смертный так
Любуется созданием мечты
Своей, что олимпийских совершенств
Явилось отраженьем и однако ж
Всем – ликом, речью и повадкой – ту
Живую женщину напоминает,
Которой очарован он и мнит,
Что любит. Но, в объятья заключив
Земную, эту, он о той, бесплотной
Вздыхает, и, заметив наконец
Подмену, в раздражении своем,
Подругу склонен осуждать за то,
Что с образом небесным не по силам
Соперничать ей. Женщина не знает,
Что красота ее внушить способна
Возвышенным умам. Увы, напрасно
Обманутый влюбленный ожидает
Чудесных откровений, чувств глубоких,
Неведомых еще, от той, что ниже
Его во всем: коль плоть ее слаба
И ум – откуда сильной быть душе?
 
 
И ты себе представить не могла бы,
Аспазия, что сердцу моему
Внушал твой образ некогда. Что знаешь
Ты о любви безмерной, о тоске
Моей, о том восторге и смятенье?
И не узнаешь никогда. Так, верно,
Певец иль музыкант не сознает,
Что голосом своим или перстами
Творит с душой внимающей. Но та
Аспазия, которую любил я,
Теперь мертва. Ту, что была когда-то
Всей жизнью для меня, не воскресить.
Лишь призрак дорогой, еще бывает,
На миг вернется и уйдет. А ты –
Жива и до сих пор прекрасна – всех
Других прекрасней, может. Но огонь,
Тобой рожденный, отпылав, погас.
Я не тебя любил, но ту, другую,
Жизнь сердца, что теперь плитой надгробной
В нем стала. Не тебя – ее так долго
Боготворил и красоту ее
Небесную искал в твоих глазах,
И, с самого начала разгадав
Тебя, твои уловки и обманы,
Всё ж за тобою следовал покорно,
Не обольщаясь, но терпя свой плен,
Суровый, долгий, только для того,
Чтоб дивное то сходство наблюдать.
 
 
Хвались теперь, рассказывай, что ты –
Единственная среди всех, пред кем
Я гордой головой клонился, сердцем
Неукротимым. Первой ты была –
Надеюсь и последней – перед кем я
Взор опускал, дрожал – теперь и вспомнить
Мне странно, – и потерянный, любое
Желание твое, и каждый жест,
И слово каждое ловил; бледнел,
Когда не в духе ты, при первом знаке
Благоприятном ликовал, при взгляде
Любом в лице менялся. Но прошло
Очарованье, и, разбившись, пали
Оковы. – Радуюсь. И после рабства
И наважденья долгого готов
Вновь быть благоразумным и свободным.
И скуки не боюсь. Ведь если жизнь
Без чувств, иллюзий, милых заблуждений –
Есть ночь беззвездная, почти зима,
То мне пред ней достаточно того
Простого утешенья, мести той,
Что ныне, праздный, лежа среди трав,
Я землю, небо, горизонт морской
С улыбкой созерцаю – и спокоен.
 

К себе самому

 
Теперь уснешь навеки,
Сердце. Все. Погиб обман последний,
Который вечным был в моем сознанье.
На милые обманы
Надежд не стало, и прошло желанье.
Теперь усни. Металось
Ты слишком долго. Здесь ничто не стоит
Твоих движений. И не стоит вздохов
Земля. Тоска и горечь –
Жизнь – больше ничего. И грязь – дорога.
Спи. Отдыхай. Отчайся
В последний раз. Нам не дано иного,
Как умереть и как презреть в молчанье
Себя, природу, злого
Начала власть, не терпящего счастья,
И бесконечную тщету земного.
 

Дрок, или Цветок пустыни

Но люди более возлюбили тьму, нежели свет.

Евангелие от Иоанна, III, 19

 
Здесь, на бесплодных склонах
Огромного вулкана,
Везувия-убийцы –
Где ни деревьев, ни иных цветов –
Ты разбросал соцветия свои,
Благоуханный дрок, цветок пустыни.
Среди безлюдных улиц
Столицы древней, что когда-то смертным
Царицей мира мнилась,
В мысль о веках минувших погружен,
Я прежде замечал тебя. И ныне
Встречаю снова. Ты – насельник давний
Печальных этих мест, о древней славе
Молчащих. Эти склоны,
Что пеплом и окаменевшей лавой
Покрыты как броней,
Где гулки все шаги, где свившись в кольца,
Дремлет змея и кролик
Дрожит в своей пещерке под землей –
Когда-то были пашнями, звенели
Колосьями и оглашались томным
Мычаньем стад. Тенистые сады
Вкруг пышных вилл пестрели
И странников в свою манили сень,
И города соревновались в славе –
Как вдруг дыханьем огненным вулкан
Надменный, словно молнией, в момент
Их ввергнул в прах со всеми, кто дерзнул
Там жить. С тех пор руины
Кругом – на них ты вырос, милый цвет,
И в память той беды и в утешенье
Пустыне сей твой тонкий аромат
Восходит к небу. Вот бы заглянул
Сюда один из тех, что восхвалять
Привыкли человеческий удел:
 
 
Так
добрая природа
С венцом творенья обошлась – так просто
Ей было – словно повести плечом –
Отчасти сокрушить его и после,
Чуть большее усилье приложив,
Стереть с лица земли.
Где зрим еще ясней,
Как судьбы человечества прекрасны,
Как путь его чем дальше, тем светлей?
 
 
Взгляни, здесь отражение твое,
Век глупый и спесивый,
Что, возрожденной мысли
Пути покинув, обратился вспять
И рачьим шагом склонен
Гордиться, возомнив его победным
Движением вперед, пускай другие –
Ведь ты отец им, что ни говори –
Хвалу тебе возносят, презирая
В душе. Не уподоблюсь им, открыто
Всё выскажу, хоть знаю: тот, кто с веком
Враждует, им отвержен и забыт.
Что мне с того? Смеюсь – и ты не слишком
Среди столетий будешь знаменит.
 
 
Сам о свободе грезишь, сам же мысль,
Как некогда, простой служанкой видишь.
Как будто не она
Нас вывела из варварства, не с нею
Растем, мужаем, крепнем…
Как мысль тебе претит,
Что мы не боги и перед природой
Малы и жалки! С истиною горькой
Воюешь и любого,
Готов клеймить, кто согласился с ней.
Зато тобой любим
Кто и себя мороча и другого,
Безумен иль коварен,
Кичится человечеством своим.
 
 
Придет ли в голову тому, кто хил
И беден, но по счастью сохранил
Ум и достоинство, хвалиться силой,
Богатством, чином, славой;
Походкой величавой
Ходить пред ближними? Он, не стыдясь,
Все говорит, как есть, и неподсуден
Пред миром и собой. Какая честь
В том, чтоб, родившись в муках и страданья
Всю жизнь терпя, кричать,
Что награжден судьбой,
И, ложь бессмысленную поверяя
Бумаге, небывалые расцветы
Пророчить тем, кого могучий вал
Взволнованного моря,
Иль дуновенье воздуха больного,
Иль недр земных восстанье –
В миг истребят, едва ли сохранив
И малое о них воспоминанье?
 
 
Тот благороден сердцем,
Кто смертными очами
В лицо судьбе, одной для всех живых,
Взглянуть не побоится
И честно скажет: достоянье наше
Короткий век и рок;
Тот, что силен в страданье
И им велик, и ненависть людей
Не ставит им в вину,
Виновницу же зла
В той видит, что рожденье нам дала,
Но невзлюбила. Лишь ее врагиней
Зовет и знает: с ней
Бороться люди призваны от века
И потому тесней
Им на земле сплотиться надлежит.
И, всех живущих на земле любя,
Он в бедах и напастях
Любому помощь предложить спешит
И сам не постыдится
Ее в свой час от ближнего принять,
А на обиды тем же отвечать,
Вражду приумножая,
Безумьем счел бы. Кто на поле боя
В виду атаки близкой затевает
С соратниками распри, меч подняв
Против своих?
Когда простая мысль,
Когда-то очевидная, дойдет
До большинства людей, и древний ужас
Пред злой природой, побуждавший смертных
Объединяться, станет непреложным
И зрелым знаньем, – распри
Прейдут, и справедливость
И узы милосердья на земле
Не на пустом и выспреннем мечтанье
Уже держаться будут – на ином,
Не шатком основанье.
 
 
Порой на этих склонах
Покинутых, что в темное одеты
Потоками, застывшими волнисто,
Сижу средь ночи. Вижу как над долом
Печальным в ясной синеве пылают
Звезды, в далеком отражаясь море –
Весь мир тогда их быстрых полон искр.
Мерцающие точки, но огромны –
И точка перед ними вся земля,
И море, и мы все, что на земле
Почти ничто, они и знать не знают
О нас; и дальше эти
Скопления, что перьями тумана
Отсюда кажутся: и человек,
И шар земной, и мириады наших
Звезд, с нашим солнцем, им иль не видны
Иль дымом видятся таким же. Глядя
На них, с чем мне сравнить
Тебя, о человек? Здесь на руинах
Твой жалкий жребий вспомню и как мнишь
Себя венцом творенья, господином
Всего, что в мире есть, как любишь ты
Хвалиться тем, что боги,
Творители вселенной нисходили
К песчинке сей, что среди нас землей
Зовется, чтоб с тобою говорить;
Как, возвращаясь к грезам
Отвергнутым, высокомерный век
Вновь норовит судить
Того, чья мысль трезва…
Что думать мне? И чувства и слова
Какие посетят?
Чем дальше обольщаться?
Не знаю плакать мне или смеяться.
 
 
Как где-то яблоко, упавши с ветки
(Ничто как осень поздняя и зрелость
Тому виной) уютные жилища
Народа муравьиного, все лето
Усердно возводимые, и с ними
Всё что в каморках тех припасено, –
В миг разорит, раздавит,
Лишь вмятину оставит на земле, –
Так, сверху вдруг обрушась,
Извергнутые чревом
Гудящим – пепел, камни,
Огонь и тьма, потоки
Кипящие расплавленной руды,
По склонам этим мчась,
Враз обратили в прах
И города, которым
Подножьем ласковым служило море,
И обитателей, и их труды.
Травою скудной склон
Порос – коза пасется. На другом
Поверх поверженных горой жестокой
Воздвиглись стены новые – и тоже
Как будто попираемы пятой
Ее. Не более чем к муравьям
Благоволит природа
К людскому племени. А если всё же
Они страдают чаще,
То только потому что плодовитей.
Нас меньше на планете,
Чем этой мелкоты в одной лишь чаще.
 
 
Столетий восемнадцать
Прошло с тех пор, как огненная сила
Три города со всем их населеньем
Смела с лица земли. Бедняк-крестьянин,
Обхаживая чахлый виноградник,
Что средь камней и пепла
Поднялся чудом, смотрит по привычке
На грозную вершину, что доныне
Нрав не смирила и грозит бедою
Ему и чадам, крову
Их ветхому. И ночью
Под зыбким небом не смыкая глаз
На крыше хижины своей опять
Он мается без сна, приляжет только
И тут же вскакивает – проверять
Как движется по склону
Кремнистому поток, что из утробы
Горы огнем извергся, озарив
Уснувший было Капри,
Неаполь, Мерджеллину, весь залив.
Коль близко подойдет, иль вдруг в колодце
Начнет бурлить и закипать вода,
Тут ждать нельзя – жену, детишек будит
И, что-то из пожиток прихватив,
Бежит. И вот уж издали глядит,
Как дом его, несчастное гнездо,
С клочком земли – спасеньем
От голода – становится добычей
Змеи гремучей, что уже настигла,
Чтоб всё пожрав, потом окаменеть
На долгие века.
Вот из забвенья древнего выходит
На белый свет Помпея,
Как тот скелет, что долго ждал, пока
Корысть иль любопытство
Его не удосужились поднять.
И с площади пустынной –
Среди колонн щербатых
Остановившись – созерцает странник
Двойную гору, что опять дымится,
Грозя погибшим стенам;
И средь ночи, что страшных тайн полна,
По гулким циркам, оскверненным храмам,
Среди домов разрушенных, где мыши
Летучие ютятся –
Зловещим факелом гуляет отблеск
Огня смертельного и всю округу
Кроваво озаряет.
Так – к людям равнодушна, и к векам,
Прошедшим и грядущим, к поколеньям,
Сменяющим друг друга, –
Всегда юна природа
И, продолжая бесконечный путь,
Словно стоит на месте.
Меж тем проходят царства, и народы,
И языки – ей дела нет. Что ж мы?
Всё хвалимся бессмертьем, бесполезный,
Тупой твердя урок.
А ты, душистый дрок,
Что, гибкий, как лоза,
Узорами своими украшаешь
Пустыню эту? – И тебе придется,
Жестокой силе уступив, исчезнуть
Под натиском подземного огня,
Что, возвратившись на круги своя,
К твоей прохладе жадно
Потянется. Пред бременем смертельным
Головкою невинной
Склонишься, но до той поры не будешь
Ни малодушно умолять врага,
Ни в самомнении слепом до звезд
Тянуться, ни над скудной
Землей превозноситься,
Где лишь по воле случая пришлось
Тебе на свет родиться,
И – человека проще и мудрей –
Едва ли возомнишь,
Что род твой здесь соделался бессмертным
По воле провиденья иль твоей.