Текст книги "Белый олеандр"

Жаль, что Кароли не было дома. Она бы отпускала шуточки по поводу скрипящей кровати или дяди Рэя. «Того и гляди кондрашка хватит – все-таки почти пятьдесят, господи ты боже мой, если не помрет от натуги, считай, повезло! Они познакомились в клубе, когда Старр еще работала официанткой, а в такие места одни извращенцы и ходят!» Но Кароли по ночам пропадала. Вылезала в окно, как только Старр желала нам спокойной ночи, и отправлялась к друзьям на реку. Она никогда меня с собой не звала, и это задевало, хотя ее друзья мне все равно не нравились – злобно смеющиеся девчонки и неуклюжие хвастливые парни с бритыми головами.

Я вытащила руки из рукавов и потрогала под рубашкой кожу: волосы на ногах, гладкую внутреннюю поверхность бедер и влажное, резко пахнущее интимное место. Я трогала складки и представляла, как грубая рука, на которой не хватает пальцев, касается потайных закоулков моего тела. По другую сторону тонкой перегородки снова стукнула кровать.

Мать прислала список для чтения на лето – четыреста наименований: Колетт, Чинуа Ачебе, Мисима, Достоевский, Анаис Нин, Д.Г. Лоуренс, Генри Миллер… Я представила, как она лежит в кровати и перекатывает на языке их круглые, как бусины четок, имена. Старр порой возила нас в библиотеку. Ждала в машине и давала на все десять минут, грозя уехать без нас, если замешкаемся.

– Единственная книга, которая мне нужна, у меня уже есть, мисси!

Мы с Дейви сломя голову хватали книги, как на рождественской распродаже, а Питер и Оуэн с тоской крутились вокруг дедушки, который читал детям рассказы. Раньше, когда Рэй сидел дома, было лучше – он выбрасывал нас у библиотеки, шел пропустить пивка и возвращался через час или два. Малыши все это время слушали сказки.

Теперь Рэй плотничал в районе новой застройки. Я уже привыкла, что он всегда дома, и скучала. Это было его первое постоянное место с тех пор, как он работал учителем труда в средней школе в Санленде. Он повздорил с директором из-за того, что не встал на собрании, когда повторяли Клятву верности.

– Я воевал в гребаном Вьетнаме и получил «Пурпурное сердце» за ранение. А что сделал этот университетский говнюк? Герой хренов!

Его новый шеф жил в Мэриленде и плевал на Клятвы верности. Рэй получил место через знакомого. А мне в самый разгар лета пришлось целыми днями просиживать в трейлере, глядя, как Старр вяжет гигантский плед, на который точно пролилась радуга. Я читала и рисовала карандашом. Потом Рэй купил мне детский набор акварели, и я начала рисовать красками. Попытки обратить маму к Иисусу я оставила. Видимо, ей нужно самой к этому прийти. Все по воле Бога, как с Дмитрием в «Братьях Карамазовых» из ее списка для чтения.

Вместо писем я слала маме карандашные и акварельные рисунки: Старр в шортах и на каблуках поливает из шланга герань; Рэй с пивом любуется с крыльца закатом; мальчишки теплым ласковым вечером вспугнули фонариком сыча; комплект шахматных фигур; Рэй смотрит на доску, подперев кулаком подбородок; паркинсония в прохладные утренние часы; гремучая змея вытянулась на камне.

В то лето я рисовала для всех. Ящериц – для Питера, детей на белых жирафах и единорогах – для Оуэна, хищных беркутов, красноплечих канюков, соколов и кактусовых сычей, на дереве и в полете, – для Дейви, по фотографиям в журналах. Нарисовала оплечный портрет Кароли для ее парня и кое-что для Старр, в основном ангелочков и Иисуса, идущего по воде, а также ее саму в разных позах, в купальном костюме, в стиле послевоенных плакатов.

Дядя Рэй попросил нарисовать его машину, старенький изумрудный «Форд» с наклейкой «Охранное предприятие «Смит-Вессон» на бампере. Я нарисовала его ясным утром на фоне гор: аквамарин, оранжево-розовый и голубой.

Лето достигло апогея, когда подули как никогда сильные Санта-Ана. Пожары перекинулись через хребет и опалили склоны. Всего в миле от нас, а не где-то там на горизонте, как было в городе. В верховье реки тлели тысячи акров. Упакованные вещи лежали наготове в пикапе Рэя и багажнике «Торино». Ветра задували, точно ураган, площадь горения исчислялась квадратными милями, а в городе передавали сообщения о погромах. Дядя Рэй завел привычку после работы чистить на веранде оружие – пепел от пожаров тонким слоем облеплял все вокруг. Однажды он протянул мне маленькую «беретту», которая смотрелась в руке как игрушечная.

– Хочешь пострелять?

– Конечно!

Он не разрешал мальчишкам трогать оружие. Старр терпеть не могла пушки, хотя теперь, услышав про беспорядки, перестала пилить его на этот счет. Он взял баллончик с зеленой краской, нарисовал на доске человечка и, забавы ради, – телевизор у него в руках. Прислонил доску к олеандру на другом конце двора.

– Спер твой телик, Астрид! Пришей его!

Стрелять из маленькой «беретты» двадцать второго калибра было весело. Я попала четыре раза из девяти. Чтобы не путаться, Рэй заклеивал старые дырки лентой. В конце концов дал попробовать все: винтовку, короткоствольный полицейский «смит-вессон» тридцать восьмого калибра и даже помповый дробовик. Больше всего мне понравилась «беретта», хотя Рэй заявил, что «смит-вессон» лучше по «убойной силе». Он вкладывал его мне в руки, учил, как целиться и нажимать на спусковой крючок. «Смит и вессон» оказался самым заковыристым – надо обязательно держать на вытянутых руках, иначе из-за сильной отдачи врежет по лицу.

У каждого оружия было свое предназначение, как у молотка или отвертки. Винтовка – для охоты, «беретта» – для потенциально опасных ситуаций в баре, на свидании или при встрече со своим бывшим. Рэй называл все это «близкой пальбой». Дробовик – для охраны дома.

– Назад, внучата! – по-стариковски хрипел он, и мы прятались у него за спиной, а он поливал дробью олеандры.

А «смит-вессон»?

– Тридцать восьмой калибр – только для одного: убить любовника!

Я воображала себя девушкой в израильской армии, в шортах, на горячем ветру, с пистолетом в вытянутых руках. Непривычно было ощущать на себе взгляд Рэя. Я не могла полностью сосредоточиться на мишени. Его глаза отвлекали меня от банки с колой, в которую я целилась.

Вот что значит быть красивой, думала я. Вот что чувствовала мама! Глаза, сбивающие тебя с траектории полета. Я одновременно сосредоточивалась на мишени и ощущала свои босые ступни на пыльном дворе, крепнущие ноги, грудь в новом лифчике, длинные загорелые руки, белые волосы на горячем ветру. Я чувствовала, что красива и в то же время – что мне помешали. Не привыкла к таким сложностям.

Глава 7

В ноябре с его синими сумерками и золотистыми от солнечных лучей валунами мне исполнилось четырнадцать. Старр закатила вечеринку с клоунскими колпаками, серпантином и пригласила парня Кароли и даже моего соцработника, пикового валета. Был магазинный торт с фигуркой гавайской танцовщицы в дикарской юбочке и моим именем синими буквами, и все пели «С днем рожденья тебя!». На торте стояла толстая свеча, которая никак не гасла, так что желание мое не сбылось. А загадывала я, чтобы всегда было так, как сейчас: жизнь – праздник в мою честь.

Кароли купила мне зеркальце для косметички, а Оуэн и Питер подарили ящерицу в банке с ленточкой. От Дейви я получила большой лист картона, на котором он лентой приклеил помет разных животных и рядом отпечатанные на ксероксе образцы их следов с аккуратными надписями. Старр презентовала зеленый тянущийся свитер, а соцработник вручил набор заколок для волос со стразами.

Последним я открыла подарок Рэя. Осторожно развернула бумагу и увидела резное дерево с мозаичным лунным цветком ар-нуво, как на обложке первой маминой книги. Шкатулка для драгоценностей. Пахло свежей стружкой. Я провела пальцами по цветку, представляя, как Рэй вырезал сложные детали, подгонял их так тщательно, что совершенно не заметны стыки. Наверное, мастерил по ночам, когда я спала. Я боялась показать, как сильно она мне понравилась, и просто сказала «спасибо». Надеялась, что он сам все поймет.

Начались дожди, и двор превратился в глубокое месиво. Река поднялась. На месте сухой земли с валунами и чапаррелем по широченному руслу несся грязный поток цвета кофе с молоком. Часть обожженных горных склонов с гулом обвалилась. Я и не представляла, что может так лить! Мы только и делали, что подставляли под дыры в потолке кастрюли, коробки и банки, выплескивая накапавшее во двор.

После семилетней засухи долгожданный дождь выдали оптом. Лило без передыха все рождественские праздники. Мы томились в трейлере. Мальчишки играли с нинтендо и в дорожные гонки и в сотый раз смотрели двухсерийный фильм «Нэшнл джиографик» про торнадо.

Я целыми днями качалась на качелях на веранде, смотрела на пелену дождя и слушала, как барабанит вода по металлической крыше, как стекает к реке, где переворачиваются валуны, с корнем вырываются деревья и плывут, сталкиваясь, точно кегли для боулинга. Все приобрело бледный серовато-коричневый оттенок, как старая фотография.

Когда краски блекли и мне было одиноко, я вспоминала Христа. Он знает, о чем я думаю, знает все. Хотя я Его не вижу и не чувствую, Он позаботится, чтобы я не упала, чтобы меня не смыло потоком. Иногда я раскладывала Таро, но там не было ничего нового – те же Мечи, Луна, Повешенный и горящая Башня с короной и падающими людьми. Иногда, когда Рэй оставался дома, мы играли в шахматы. Он курил травку или учил меня в сарае за верстаком мастерить простенькие поделки вроде скворечника или рамки для фотографий. Иногда разговаривали на веранде под аккомпанемент приглушенных дождем звуковых эффектов видеоигр, «Двойного дракона» и «Заксон». Рэй облокачивался о столб веранды, а я устраивалась на диване-качалке.

Однажды он вышел и долго курил трубку, прислонившись плечом к столбу и хмуро глядя куда-то в сторону. Он был не в духе.

– Думаешь иногда об отце? – спросил Рэй.

– Я его не помню. Мне было два, когда он ушел. Или мама его бросила. Не знаю.

– Она тебе о нем рассказывала?

Мой отец – силуэт, образ, сотканный из неизвестности, фигура из дождя.

– Если я спрашивала, она говорила: «У тебя не было отца. Я твой отец, ты выскочила у меня изо лба, как Афина».

Рэй грустно рассмеялся.

– Ну и характер!

– Однажды я наткнулась на свое свидетельство о рождении. Отец: Андерс, Клаус; второго имени нет; место рождения – Копенгаген, Дания; проживает в Венис-Бич, Калифорния. Ему сейчас, наверное, пятьдесят четыре.

Больше, чем Рэю.

Грянул гром, хотя из-за туч молнии видно не было. Диван поскрипывал, а я думала об отце, Клаусе Андерсе, без второго имени. Я как-то нашла его полароидную фотографию в маминой книге «Ветру навстречу». Они сидели рядом в кафе у океана вместе с целой компанией, и у всех был такой вид, словно они только что с пляжа – загорелые, длинноволосые, в бусах. На столе пивные бутылки. Клаус положил руку на спинку маминого стула, небрежно и властно. Они вдвоем сидели в солнечном пятне, распространяя вокруг себя ауру красоты. Похожи, как брат с сестрой. Блондин с львиной гривой и чувственными губами широко улыбался, и уголки его глаз были приподняты. Ни мама, ни я так не улыбались.

Этим фото и свидетельством о рождении ограничивалось все, что мне от него досталось. Ну и еще знаком вопроса в моем генетическом коде.

– Чаще всего я гадаю: интересно, что он думает про меня?

Мы смотрели на коричневатое перечное дерево, густую, как память, жижу во дворе. Рэй повернулся, оперся о столб спиной и закинул руки за голову. Рубашка задралась, обнажая волосатый живот.

– Скорее всего, думает, что тебе все еще два годика. Как я про Сета. Когда мальчишки играют у реки, представляю его с ними. Не сразу вспоминаю, что из лягушек он уже вырос.

Клаус представляет меня двухлетней! Белые перышки волос, перепачканный песком подгузник. Не понимает, что я выросла! Я могу пройти мимо, и он даже посмотрит на меня, как Рэй, и никогда не узнает, что я его дочь. Я вздрогнула, натянула на пальцы рукава свитера.

– Не хочешь его найти, позвонить?

Рэй покачал головой:

– Скорее всего, он меня ненавидит. Мамаша понарассказывала с три короба.

– Все равно он скучает. Я совсем не помню Клауса, но скучаю. Он тоже был художник, живописец. Наверное, он бы мной гордился.

– Да, гордился бы. Может, когда-нибудь пересечетесь.

– Порой я думаю: вот стану художницей, и он прочтет обо мне в газете и увидит, что из меня вышло. Встречаю какого-нибудь блондина средних лет, и хочется крикнуть вслед: «Клаус!». Вдруг повернет голову…

Я снова качнула ногой, и диван скрипнул.

Мама как-то сказала, что выбрала его из-за схожей внешности, как будто она сама себе зачала ребенка. Правда, в красной тибетской записной книжице с оранжевым переплетом сохранилась другая история:

Венис-Бич, 12 июля 1972

Наткнулась в книжном на К. Увидела его первая. Дрожь по телу. Сутуловатые широкие плечи, капельки краски в волосах, заношенная до дыр рубашка, такая древняя, что одежда только по названию. Хотелось, чтобы он сам меня заметил, поэтому отвернулась, листая брошюрку о мировой закулисе. Я знала, как смотрюсь на фоне окна: волосы пылают на солнце, платье почти прозрачное. Ждала, когда он увидит меня и сердце замрет у него в груди.

Рэй вглядывался в дождь, и я поняла, что чувствовала мама. Мне нравился дым его трубки, его запах, печальные карие глаза. Он не был мне отцом, но мы хотя бы болтали вот так на веранде. Он снова закурил, закашлялся.

– А может, тебя ждет разочарование, и он скотина. Почти все мужики скоты.

Я качалась, понимая, что это неправда.

– Ты – нет.

– Спроси мою жену!

– Что это вы здесь делаете? – Старр в пушистом и желтом, как цыпленок, самодельном свитере с шумом хлопнула сетчатой дверью. – На эту вечеринку вход свободный?

– Скоро взорву к черту телевизор, – ровно отозвался Рэй.

Она принялась обрывать сухие коричневые метелки паучника над головой и бросать их с веранды. Грудь выпирала из клиновидного выреза блузки.

– Только глянь, куришь в присутствии детей! Всегда знала, что ты дурно на них влияешь, – сказала она с улыбкой, мягко и кокетливо. – Рэй, детка, будь другом, смотайся в магазин, купи сигарет, а то у меня кончились.

– Ладно, все равно за пивом надо. Ты со мной, Астрид?

Улыбка Старр на мгновение исчезла, словно пружина растянулась до предела и отскочила.

– Ты и один управишься, ты у нас большой мальчик, а Астрид мне тут кое с чем поможет. – Она один за другим обрывала сухие листья с паучками.

Рэй накрыл курткой голову и нырнул под водопад, льющийся с рифленой стальной крыши.

– Поговорим, мисси, – начала Старр, когда Рэй захлопнул дверцу и завел мотор.

Я нехотя последовала за ней в дом. Старр никогда с детьми не разговаривала. В темной спальне пахло немытыми взрослыми телами, мужским и женским. Спертый земляной запах. Кровать разобрана. В детской никогда так не пахнет, сколько бы детей там ни жили. Хотелось открыть окно.

Старр села на незаправленную постель, потянулась за пачкой «Бенсон энд Хеджес», вспомнила, что она пуста, отшвырнула.

– Ну как, обвыклась у нас? – Пошарила в ящике тумбочки. – Живешь, как дома. Неплохо устроилась, да?

Я водила пальцем по цветку мака на простыни. Пальцы пробежали по венчику, тычинкам в середине. Маки, символ маминой погибели.

– Я бы даже сказала, чертовски хорошо! – Старр с силой задвинула ящик, отчего звякнуло кольцо на ручке, и потянула вверх одеяло, чтобы скрыть от меня цветок. – Я хоть и проницательностью не отличаюсь, а тебя вижу насквозь! Рыбак рыбака… Ты уж мне поверь!

– Видишь что? – Я была озадачена, какое сходство она между нами нашла.

– Бегаешь за моим мужиком! – Она взяла из клетчатой пепельницы окурок, распрямила его и зажгла.

Я не выдержала и рассмеялась.

– Ни за кем я не бегаю!

Вот, значит, она о чем: бумс-бумс кровать о стену и «Боже всемогущий!».

– Крутишься вокруг него, в «инструментах» копаешься… «А это для чего, дядя Рэй?» Оружие трогаешь! Что я, не видела вас вдвоем? Все уже спят, а эти голубки сядут рядышком! – Она выпустила в спертый влажный воздух кольцо затхлого дыма.

– Он же старый! Мы ничего плохого не делаем.

– Старый, да не очень! Он мужик, мисси. Видит то, что видит, и делает, что может. В общем, рассусоливать некогда – он сейчас вернется. Просто хочу тебе сказать, что я звоню, куда надо, и твоя игра закончена, Синеглазка. Уедешь – и поминай, как звали!

Я ошарашенно смотрела на ее пушистые ресницы. Как можно быть такой злюкой?! Я ничего не сделала! Да, я его люблю, но это выше моих сил. Я и ее люблю, и Дейви, да всех их. Это нечестно! Она шутит…

Я запротестовала, но она подняла руку с тлеющим бычком между пальцев.

– Зря стараешься. У меня в кои-то веки жизнь наладилась. Рэй добрый, лучший из всех, кто у меня был. Может, ты и не подбивала к нему клинья, мисси, но я нюхом чую С-Е-К-С и рисковать не собираюсь. Не в моем возрасте и не в моем положении все терять.

Я сидела в душной комнате, ловила ртом воздух, точно рыба, вытащенная из воды, а по металлической крыше и стенам барабанил дождь. Вышвыривает меня ни за что ни про что! Могучий океан грозил вот-вот смыть меня с крошечного утеса. До слуха доносился гул реки, увлекающей за собой тонны мусора. Я пыталась придумать объяснение, которое ее урезонит.

– У меня никогда не было отца…

– Не начинай. – Старр смяла сигарету в пепельнице, оглядела пальцы. – У меня двое детей и своя жизнь. Мы с тобой едва знакомы, я ничего тебе не должна.

Она бросила взгляд на пушистый свитер и стряхнула с полной груди пепел.

Я не дала никакого повода для подозрений. Несправедливо, не по-христиански!

– Как же милосердие? – Я, точно падающий с дерева, хваталась за сук. – Христос дал бы мне шанс!

Она встала.

– Я не Христос, даже близко не Христос.

Я сидела на постели и молилась голосу дождя. Иисус, пожалуйста, не дай ей этого сделать! Если ты все видишь, смягчи ее сердце! Пожалуйста, останови ее!

– Прости. Ты хорошая девочка, но такова жизнь.

Единственным ответом был дождь, тишина и слезы. Я вспомнила мать. Как бы она поступила на моем месте? Не колебалась бы, не остановилась бы ни перед чем, чтобы получить желаемое! Я ощутила, как пустота внутри заполняется, и в позвоночнике возникает гибкий стальной стержень. Я знала, что это новое упрямство, воля – от лукавого, но как есть, так есть. Внезапно я увидела нас на гигантской шахматной доске и поняла свой следующий ход.

– Он взбесится, если поймет, что ты отослала меня из ревности! Ты об этом подумала?

Старр запнулась на полпути к двери и странно на меня посмотрела, словно увидев впервые. Удивительно, каким потоком лились слова – из меня, известной молчуньи!

– Мужчины не любят ревнивых, а ты хочешь посадить его в клетку. Он тебя возненавидит! Может, вовсе бросит!

Я с удовольствием отметила, как она вздрогнула. Внутри, там, где раньше ничего не было, зародилась сила.

Старр потянула свитер вниз, отчего сильнее обозначились груди, и засмеялась.

– Что ты знаешь о мужчинах, цыпленок!

Но я уже посеяла сомнение.

– Я знаю, что они не любят собственниц! Они их бросают!

Старр все еще маячила перед зеркалом – решала, избавиться ли от меня побыстрее или слушать дальше, позволяя бередить себе душу. Взяла из пепельницы короткий окурок и закурила от пластмассовой бирюзовой зажигалки.

– Тем более что ничего не было! Мне нравишься ты, он, дети, я бы никогда не стала все портить. Неужели ты не понимаешь?

Чем больше я говорила, тем меньше это было правдой. Ангелочек на письменном столе смотрел с укоризной и ужасом. Дождь стучал по крыше.

– Поклянись, что он тебе не нужен! – произнесла Старр, щурясь сквозь вонючий дым, и схватила с тумбочки белую Библию в кожаной обложке, с красными ленточками закладок и золотым обрезом. – Клянись!

Я положила руку на книгу, как на телефонный справочник. Мне было совершенно все равно.

– Богом клянусь!

Она так никуда и не позвонила, однако следила за каждым моим шагом, каждым жестом. С непривычки я чувствовала себя важной персоной. В ее спальне с меня как будто сняли верхний слой и обнажили сияние.

Однажды она задержалась с ужином, и когда мы заканчивали, дядя Рэй кинул взгляд на часы:

– Смотри – опоздаешь!

Старр вновь потянулась за кофейником и налила себе чашку:

– Как-нибудь переживут один вечер без меня, правда, малыш?

Дальше она пропустила еще две встречи, а неделю спустя не пошла в церковь. Вместо этого они все утро занимались любовью, а когда наконец встали, она повезла нас в семейное кафе, где мы в большой угловой кабинке завтракали шоколадными блинчиками и вафлями со взбитыми сливками. Все весело смеялись, а я не видела ничего, кроме искусственной кожи сиденья и руки Рэя у Старр на плече. Странное ощущение… Я без всякого аппетита вяло возила вафлей по тарелке.

Дожди закончились, и в умытом небе по ночам зажигались звезды.

Мы с мальчишками стояли в самом темном углу чавкающего глиной двора и слушали, как за деревьями шумит река. На ботинки комьями налипла грязь, изо рта шел пар. Я вытянула шею, стараясь найти на небе Медведиц и другие созвездия. В книгах Дейви столько звезд не было, и я запуталась.

Показалось, что по небу чиркнул лучик. Я не мигая смотрела вверх.

– Вон! – указал Дейви.

С другой стороны сорвалась еще одна звезда. Жутковато – мы не привыкли к летающим звездам. Я старалась не моргать и ничего не пропустить. Распахнула глаза, чтобы свет проявлялся на них, как на фотографии.

Малыши дрожали, несмотря на куртки поверх пижам и сапоги. Они болтали и хихикали от холода и радости, что можно не спать так поздно. Звезды летали, как шарики в пинболе, и мелюзга раскрыла рты – вдруг поймают. Было совсем темно, если не считать рождественской гирлянды, которая мигала на крыльце.

Хлопнула сетчатая дверь. Я и не оглядываясь знала, что это он. Вспышка спички, теплый приторный запах травки.

– Все никак не сниму эту иллюминацию, – проворчал он и подошел.

Янтарное мерцание сигареты, четкие контуры фигуры, запах стружки.

– Квадрантиды, – пояснил Дейви. – Скоро будут падать штук по сорок в час. Это самый короткий метеоритный дождь, но самый плотный, если не считать Персеид.

Рэй пошевелился, у него под ногами чавкала грязь. К счастью, в темноте он не видел краски удовольствия у меня на лице: он рядом и смотрит в небо, как будто ему есть какое-то дело до Квадрантид, как будто ради них он вышел…

– Вон! – крикнул Оуэн. – Видел, дядя Рэй? Видел?

– Да, дружище.

Впервые он стоял так близко. Его рука была в каком-нибудь дюйме. Я ощущала его тепло.

– Вы со Старр поцапались? – тихо спросил он.

Я выдохнула облачко пара, представляя, что курю, как Дитрих в «Голубом ангеле».

– А что она сказала?

– Ничего. Просто какая-то странная в последнее время.

Звезды срывались с неба и сгорали в пустоте. Просто так, ради удовольствия. Хотелось вобрать в себя эту ночь целиком.

Рэй сильно затянулся, закашлялся, сплюнул.

– Нелегко, наверно, стареть. Да еще с молодыми красотками в доме.

Я подняла глаза в небо, как будто не расслышала, хотя на самом деле жаждала продолжения про красоток, в то же время смущаясь своего низменного желания. И что значит красотка? Я в связи с матерью много думала о красоте. Не нужно быть красивым – нужно только, чтобы тебя любили. И все равно я хотела красоты. Если за нее любят, то я согласна и на красоту.

– Она все еще ничего, – отозвалась я, думая, что ей было бы легче, если бы он не шел за мной в эту звездную ночь, не смотрел бы так на меня, касаясь пальцами рта.

И все же я не хотела, чтобы он останавливался. Мне было не слишком жаль Старр, я уже подхватила вирус греха. Я была центром собственной вселенной, а вокруг, меняясь местами, двигались звезды. Мне нравилось, как он на меня смотрит. Кто когда вообще на меня смотрел? Кто хоть раз заметил? Если это дурно, пусть Господь уберет эти мысли.

Дорогая Астрид!

Прекрати рассказывать, как ты им восхищаешься и какой он добрый! Не знаю, что хуже: твое увлечение христианством или явление этого престарелого кавалера. Тебе нужен мальчик твоего возраста, нежный и красивый, который будет трепетать от твоего прикосновения и, опустив глаза, протянет тебе хризантему на длинном стебле. Мальчик, чьи пальцы – поэзия. Никогда не ложись под папиков. Я запрещаю, слышишь?

Мама.

Ты не могла мне помешать, мама. Я больше не обязана была тебя слушаться.

Весна усеяла холмы калифорнийскими маками, усыпала трещины в асфальте на заправках и парковках синим люпином и кастиллеей. Даже на выгоревших участках перевалы густо заросли желтой горчицей.

Мы тряслись в стареньком пикапе Рэя.

Я говорила, что хочу посмотреть на его работу в Ланкастере, где он делал на заказ мебель. Не мог бы он как-нибудь свозить меня туда после школы? «Ты же знаешь, какая Старр в последнее время странная», – добавила я. Каждый день, выходя из школы, я надеялась увидеть его машину с цветным перышком на зеркале. И вот наконец он приехал.

Район новой застройки оказался лысым, как шрам, с перерытыми пыльными улицами и большими новыми домами. Кое-где стояли готовые коробки под крышей, стены других были обмотаны теплоизоляционным материалом, у некоторых торчал только каркас. Рэй повел меня по дому, в котором работал, чистому, законченному снаружи, пахнущему свежей стружкой. Показал прочные кленовые шкафчики на большой кухне, эркерное окно, встроенные книжные полки, беседку на заднем дворе. Мои волосы вспыхивали на свету, и я понимала, как давным-давно, в книжном магазине, чувствовала себя мама, когда заметила отца и остановилась у окна, ослепительная в солнечных лучах.

Я позволила ему водить себя по дому, точно он агент по недвижимости: двухъярусное панорамное окно в гостиной, ультрасовременные унитазы в двух ванных и туалете, изогнутая лестница, резная первая балясина.

– Когда был женат, жил в таком вот доме, – сказал он, с силой проводя рукой по массивной стойке перил.

Я тщетно пыталась представить его в доме с двумя ванными и туалетом, обеденным столом на шестерых, постоянной работой, женой и ребенком. В любом случае он все равно пропадал в ночном клубе и крутил романы со стриптизершами.

Поднялась за ним наверх, осмотрела отделанные кедром шкафы для одежды и банкетки у окна. В хозяйской спальне слышался стук молотка из соседних домов и рев бульдозера, который расчищал участок для очередной стройки. Рэй глядел в перепачканное окно. Я представила, какой станет комната, когда въедут жильцы: сиреневые ковры, синие розы на покрывале, бело-золотой двойной комод и высокая спинка кровати. Мне больше нравилось, как сейчас, – розовое дерево, сладкий запах стружки. Я рассматривала коричневые и зеленые клетки его шерстяной рубахи, руки, упертые в раму. Он смотрел вниз на голый двор.

– О чем ты думаешь?

– Они не будут счастливы, – тихо отозвался он.

– Кто?

– Будущие жильцы. Я строю дома для тех, кто не будет здесь счастлив.

Доброе лицо стало печально.

Я подошла ближе.

– Почему?

Он прижался лбом к стеклу, с которого еще не сняли наклейку.

– Потому что все неправильно. Они не хотят никого обидеть…

Я чувствовала запах пота, резкий и сильный, – запах мужчины. В комнате с новыми окнами было жарко, аромат свежего дерева кружил голову. Я обняла его за пояс, прижалась лицом к колючей шерстяной материи между лопатками – мечтала об этом с самого первого воскресенья, когда прогуляла церковь, и он меня обнял. Закрыв глаза, вдыхала аромат травки, пота и стружки. Он не шевельнулся, только судорожно вздохнул:

– Ты еще ребенок.

– Я рыбка, проплывающая мимо, Рэй, – прошептала я ему в шею. – Поймай, если хочешь.

Секунду он стоял, как арестованный с поднятыми руками. Потом взял мои ладони, поцеловал, прижал к лицу. Из нас двоих трепетала я – я и моя хризантема.

Он повернулся и обнял меня именно так, как мне всегда, всю жизнь, хотелось, – сильные руки и широкая грудь в шерстяной рубахе, пахнущая табаком и травкой. Я подняла лицо для своего первого поцелуя, разомкнула губы, чтобы он попробовал меня на вкус. Стоило только ему чуть ослабить объятие, меня начинало трясти.

Рэй мягко отстранился:

– Поедем лучше домой. Это неправильно.

Плевать я хотела! В кармане у меня был презерватив из ящика Кароли, а передо мной – мужчина моей мечты, и нам никто не помешает.

Я швырнула на пол свою рубаху, стащила футболку, расстегнула лифчик. Худенькая и очень бледная – не Старр, а я, и все, что у меня есть. Расшнуровала ботинки, спустила джинсы.

Рэй прислонился к грязному окну и смотрел печально, как будто кто-то умирает:

– Я этого не хотел.

– Врешь!

Он опустился передо мной на колени, обхватил руками бедра, ноги. Сжал голые ягодицы, погладил пальцами шелковистое влажное место между ног, потянулся туда ртом. Я опустилась на колени, ощутила мой запах у него на губах, провела ладонями по его телу, расстегнула одежду, нащупала внизу это – больше и тверже, чем представляла. И подумала, что Бога нет – только мои желания!