Текст книги "Не навреди ему"

– Может, у нее муж был с душком?

– Мы проверили, – говорит сержант Райан, – он работал в нефтяной промышленности в восьмидесятых и вовремя на этом заработал. Они оба чисты как стеклышко.

– Кто ее опознал? – спросил сержант Энтони Чесник.

Это тихий, прямолинейный человек. Мне кажется, я никогда не видела, чтобы он улыбался, но испытываю к нему необъяснимую симпатию. Возможно, потому, что мы с ним старше всех остальных в этой комнате.

– С нами связалась представительница местного Женского института[2]2
  Women’s Institute (англ.) – сеть женских общественных организаций в Великобритании, Канаде, ЮАР и Новой Зеландии.


[Закрыть] после публикации фоторобота. Очевидно, жертва состояла в этой организации, а еще, по словам источника, регулярно забирала из школы ребенка соседки. Нам удалось получить записи с камер видеонаблюдения на пути из школы к предполагаемому домашнему адресу. Айтишники склеили для нас все фрагменты видео.

Я беру пульт от телевизора и включаю запись.

Пола Уильямс идет себе как ни в чем не бывало. На ней тот самый голубой кардиган, в котором ее потом найдут мертвой. Даже на записи с камеры видеонаблюдения можно разглядеть, как аккуратно разглажены складки у нее на брюках.

Запись перепрыгивает с улицы на улицу, и вот она уже не одна, а ведет за собой мальчика. Симпатичный светловолосый мальчуган, который находится на той поворотной стадии взросления, когда еще хочет идти вприпрыжку, но уже останавливает себя, если мимо идут дети его возраста. Несмотря на то что звука на видео нет, сразу видно, что эти двое большие друзья. Они поворачивают друг к другу головы во время разговора, и каждый раз, когда мальчик оказывается слишком близко к краю тротуара, Пола приобнимает его рукой за плечи.

Теперь на записи пустая улица, и время в нижнем правом углу показывает, что прошло шесть с лишним минут с их последнего появления в кадре.

– Куда они делись? – спрашивает сержант Слэйтер.

– В том-то и дело, – отвечаю я и делаю шаг в сторону, чтобы показать карту на доске. На ней, как азбукой Морзе, прочерчена прерывистая красная линия. – Вот их предполагаемый путь. В последний раз мы видели их здесь, улица слева от парка. Им нужно было пересечь парк и выйти здесь, за две улицы до Проспекта. Но они не вышли.

– В парке нет камер? – спрашивает Слэйтер.

Я качаю головой.

– Что меня смущает, так это то, что мы не получали заявлений о пропавшем мальчике, который попадал бы под описание. У нас есть женщина, погибшая сорок восемь часов назад, и пропавший в теории мальчик, которого никто не разыскивает.

Внимание команды переключается на распечатанный и прикрепленный к доске стоп-кадр с камеры, обведенный ярко-красным. Рядом написано торопливыми резкими буквами:

КТО ОН?

– Марк, найди ближайшего родственника жертвы, спроси, может ли он или она приехать и опознать тело. Если это сделать не удастся, звони ее лечащему врачу. Я хочу, чтобы ее личность подтвердили к полудню.

– Да, босс, – говорит сержант Райан.

– Эми, ты будешь работать вокруг парка. Походи возле школы, расспроси прохожих, знают ли они парочку на видео и заметили ли что-нибудь необычное в день, когда они пропали.

– Сейчас суббота, мэм, – говорит она. – И к тому же пасхальные каникулы. Дети вернутся в школу только через две недели.

Так всегда происходит, когда я вгрызаюсь в новое дело. Я так много работаю, что забываю, что некоторые иногда делают перерыв и выдыхают, а сегодня я так мало спала, что все дни слились в один. Спина у меня по-прежнему изогнута в той позе, в которой я сегодня заснула за столом, пытаясь выяснить как можно больше, как только в деле появился этот мальчик.

– Ах да. Все равно возьми с собой пару патрульных и поспрашивай. Постучись в дома вокруг парка и, если увидишь кого-то с ребенком возраста этого мальчика, спроси, не знают ли они этих двоих. Если они живут рядом, то, скорее всего, в школу они ходили одной дорогой.

– Да, мэм.

– Энтони, – говорю я. – Удостоверься, что у нас свободно по меньшей мере четверо патрульных. Подозреваю, они мне вскоре понадобятся.

– Да, мэм.

– А я пока запрошу ордер на обыск, надеюсь, уже сегодня сможем осмотреть дом жертвы. У нас есть тело и колодец, куда его сбросили, но мы не продвинемся, если не найдем место, где ее застрелили, и не выясним, кто это сделал. Но в приоритете у нас… – Я показываю на фотографию в центре доски. – Выяснить, что это, черт побери, за мальчик такой.

14

Анна

Остается 3 часа

Суббота, 6 апреля 2019 года, 07:03

Больничная униформа, которую я оставила под дверью, исчезла. Ее унесли под покровом ночи.

Я стою в дверях и смотрю на коврик. Подумать только, эти люди недавно были по другую сторону двери, а я ничего не заметила. Они единственное сейчас, что связывает меня с Заком, и мне почти кажется, что он тоже был здесь. Так близко, что я могла бы открыть дверь и заключить его в объятия. Оттого что эту, пусть и совершенно вымышленную, возможность у меня отняли, в груди осталась глубокая ноющая рана.

Я закончила планировать убийство в три часа утра. Ни один из способов, который я отыскала, нельзя назвать на сто процентов надежным: на каждый потенциальный способ его убить я вспоминала специальный инструмент, который сможет это исправить, и все процедуры и протоколы, которые приведут в действие, чтобы возродить его к жизни. Но несколько часов спустя я нашла выход. Есть, конечно, риск и элемент чистого везения, но это возможно. Теперь мне нужно только решить, готова ли я пойти на это.

Закрываю глаза и сажусь на ступеньки лестницы, прижимая основания ладоней к глазам. У меня уже часами горит в висках головная боль. Никакой из обычных методов лечения мне недоступен. Стоит мне что-нибудь съесть или выпить, как желудок угрожает вернуть все обратно, а болеутоляющие натощак сделают только хуже. Спать бесполезно, потому что, как только я закрываю глаза, мне снится Зак. Один сон, второй, третий, стоит только прикрыть на секунду глаза. Бессчетное количество раз я видела, как он умирает, но иногда мне удается его спасти – только для того, чтобы проснуться и потерять снова.

Я заставляю себя встать и подойти к зеркалу. Кожа у меня сиреневатого оттенка, глаза опухли и покраснели. Кажется, у меня в лице не осталось ничего, кроме черепа, моими скулами можно сталь резать.

Достаю из сумки накладные ресницы и открываю тюбик клея. Я даже полюбила этот резкий химический запах, режущий ноздри. Я настолько хорошо отработала этот процесс, что провожу носиком вдоль полоски ресниц не задумываясь и поднимаю полоску к правому глазу. Смотрю на свое веко, и рука у меня начинает трястись.

На нем осталась всего одна ресница.

Я стою перед зеркалом, восхищаясь тем, как она поднимается дугой от века, истончаясь к концу. Клей может засохнуть, и мне придется соскребать его и начинать все сначала. Но я не могу отвести глаз от этой одинокой ресницы.

Я кладу накладные ресницы на полку под зеркалом и поднимаю руку к глазу. Когда я чувствую, как последний волосок начинает покалывать кончики пальцев, у меня по позвонкам пробегает волна эйфории. Чудовищно, что этот крошечный тонкий стебелек обладает надо мной такой властью. Я изо всех сил сжимаю его пальцами и с ненавистью выдираю. Он остается на кончике моего пальца, загибаясь на одном конце, демонстрируя крошечный белый фолликул на другом. Я кладу ресницу на язык и глотаю.

На левом глазу у меня больше: четыре, разного размера. Я выдираю их с такой же силой, наблюдая, как тонкая кожа растягивается от каждого яростного рывка. Дергаю и глотаю, дергаю и глотаю, пока веки не остаются совершенно голыми. Я жду, когда наступит облегчение, но ничего не чувствую.

Прижимаю полоску накладных ресниц к правому глазу, а другой рукой наношу клей на вторую полоску. Потом с минуту держу обе полоски, прижимая к векам. Открываю глаза и смотрю на женщину в зеркале. Я и не замечала до этого момента, как сильно ее ненавижу. Когда пропал Зак, он унес с собой все, что я научилась в себе любить. Может быть, я никогда ничего и не любила, просто видела в себе его отражение.

В сумке начинает вибрировать второй телефон. Я так привыкла к тишине в доме, что вздрагиваю от этого звука и чувствую, как в голову из затылка ударяет боль. Я мгновенно переношусь назад во времени, меня прижимают к стене гостиной, зажав рот перчаткой и надавив мне всем телом на грудь так, что я не могу дышать.

Я беру себя в руки и достаю из сумки телефон. Теперь у меня три телефона: личный, рабочий и еще этот. Я научилась различать вибрацию каждого из них. Телефон, который дали мне похитители, звучит резче, глуше – агрессивнее.

Прижимаю его к уху, ожидая услышать хриплый голос голубоглазого, который говорит мне то, что я и так уже знаю: что через несколько часов кто-то умрет.

– Мама?

То, что охватывает меня, когда я слышу голос Зака, похоже на то, как я представляю себе удар по лицу: резкое обострение всех чувств, а потом острая боль. Я прижимаю телефон к уху так, будто это самое дорогое, что у меня есть в мире.

– Зак?

Я слышу, как он начинает плакать и каждый выдох сопровождается тихим всхлипом. Один только звук его голоса доставляет мне физические страдания: у меня горит горло, что-то болит в груди. Головная боль разрастается с такой скоростью, что начинает тошнить.

Я слышу бормотание низкого голоса на другом конце. Зак пытается сдержать слезы.

– Этот мужчина… он говорит, что у нас мало времени.

Господи, как же я их ненавижу. Каждый раз они отдают мне его вспышками, только чтобы сразу же отнять, и все это время используют Зака как пешку. Манипулируют его страхом и его слезами, чтобы заставить меня делать то, что им нужно.

– Ты в порядке? Они делают тебе больно? Где ты?

– Я не знаю, я… – Он замолкает. Низкий голос бормочет что-то на заднем плане. – Он говорит, что я должен кое-что у тебя спросить.

Скажи ему, что я его убью.

– Что спросить, малыш?

Я слушаю его дыхание. Я и не знала, что могу любить кого-то так сильно, чтобы обожать звук его вдохов и выдохов. Они такие слабые, такие нежные.

– Мужчина сказал…

– Что он сказал, дорогой?

– Он сказал спросить… кого ты будешь спасать – меня или того человека?

Я закрываю рот рукой, чтобы подавить всхлип, и трясусь всем телом.

– Мам?

Я проглатываю всхлип и резко вдыхаю.

– Тебя, малыш. Я всегда буду тебя спасать. Я ничего не позволю с тобой сделать, обещаю.

Низкий голос снова бубнит, и я слышу быстрое шуршание на другом конце.

– Зак? Зак?

Звонок прерывается.

Я кричу так сильно, что у меня звенит в ушах, и швыряю телефон на пол. От удара отлетает задняя крышка, и я слышу, как треснул экран.

Опираюсь о стену, прижав ладони к штукатурке и опустив голову в пол. С каждым лихорадочным вдохом по обе стороны моего лица раскачиваются пряди волос. Я никогда не думала про себя, что я яростный человек, но этим людям удалось докопаться до бешеного зверя у меня внутри. Я хочу их убивать, медленно, мучительно, пока они не начнут звать своих мамочек. Мы все слепы, думая, что знаем про себя, кто мы такие на самом деле. Только такая сильная боль может показать, на что мы способны.

Я стою у стены, пока не замедляются удары сердца и не успокаиваются легкие. Подавляю свои эмоции, пока не перестаю чувствовать что бы то ни было, и единственное, о чем я могу думать, – стоящая передо мной задача.

Единственный шанс выбраться из этого всего невредимой – делать все как следует, до последнего шага. Коронер должен увидеть, что я действовала правильно. Потом я надрежу аорту и буду тянуть время, пока жизнь пациента не вытечет из него по капле. Нужно только сделать так, чтобы никто не заметил, как я делаю надрез.

Если мне не удастся это сделать, я шприцем впрысну пузырек воздуха в сердце. Такой крошечный, почти не заметный глазу, он застрянет в вене и превратится в бомбу. Но неважно, как я это сделаю, ясно одно.

Ахмед Шабир не должен проснуться.

15

Марго

Суббота, 6 апреля 2019 года, 07:40

Я все проверяю, не пошла ли кровь, но пока ничего нет.

Проснувшись, первым делом проверила, нет ли пятен на простыне. Потом в туалете разглядывала трусы, ожидая найти следы засохшей крови на ткани. Пока ничего. Он там сильный, как я. Ему придется быть сильным.

Я сижу на полу на краю своего матраса и смотрю в зеркало, которое пару недель назад украла с поста. До того как ушел Дэн, здесь стояло красивое зеркало в полный рост. Я его продала в интернете за сорок пять фунтов.

Я смотрю на свое отражение и вижу на лице следы учиненных стрессом разрушений. В уголке рта появилась небольшая россыпь пятен, кожа под глазами кажется тонкой до прозрачности и хрупкой.

Живот у меня пульсирует от удара той женщины. Я задираю ночную рубашку и смотрю на себя, но единственное напоминание о том, что произошло, – это маленький синяк там, где было одно из ее колец.

Я беру расческу и провожу ею по мокрым волосам, пока кожа на голове не кажется горячей, чувствуя, как вдоль позвоночника течет слабый поток воды. Острые зубья расчески дают мне хоть что-то почувствовать в тумане травы, которую я курила вчера. Он по-прежнему со мной, сознание как будто не успевает за происходящим. Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что у меня звонит телефон. Я беру его с кровати и машинально отвечаю.

– Вот как, – говорит Сэнди. – Значит, ты все-таки жива.

Блин.

Я закрываю глаза, молча себя проклиная.

– Марго? Я слышу, как ты дышишь…

– Привет, Сэнди. Как дела?

У нее вырывается сухой смешок.

– Ты, наверное, догадываешься как, Марго.

Я пытаюсь тянуть время и придумать, как выкрутиться, вытягивая из расчески застрявшие между зубьев волосы. Ее понтовое произношение и высокомерный тон выдают принадлежность к привилегированному классу. Она никогда не станет входить в мое положение, что бы я ни сказала.

– Извини, что не отвечала на звонки, так много было работы…

– Честно, Марго, я не в настроении слушать очередную твою историю, так что давай не будем отнимать друг у друга время.

Никаких задержек. Ни единого шанса. Я думала, у нее еще есть запас терпения, прежде чем она перейдет к решительным действиям, но по ее тону я слышу, что переоценила ее. У меня учащается пульс.

– Я отдам тебе деньги за эти пару месяцев, обещаю.

– За три месяца, и твои обещания мало чего стоят, правда? Я понимаю, что у тебя непростая ситуация, что партнер от тебя ушел и все такое, но я больше не могу отвечать за твои личные проблемы. Я теряю доход.

Она вздыхает на другом конце, как будто ей с трудом дается то, что она должна сказать. Я не верю этому ни на секунду.

– У тебя есть время до воскресенья, чтобы отправить мне эти деньги. Если я не увижу их у себя на счету, я меняю замки.

Я чувствую тошноту. Она никогда раньше не была такой категоричной. Не то чтобы она никогда больше не увидит своих денег; раньше я всегда отдавала, если была должна. Но это было тогда, когда моя кредитная история выглядела чуть приличнее и я могла взять очередной заем, чтобы покрыть предыдущий, или продать еще что-то из вещей Дэна. Теперь весь мой заработок пожирают кредит и долги, а квартира пуста. Мне не на что рассчитывать, даже у Сэнди лопнуло терпение.

– Я достану деньги, – говорю я.

– Уж постарайся.

Она отключается, и моя рука безвольно повисает, а телефон падает экраном вниз на кровать.

Я встаю с пола и бреду из спальни в гостиную, совершенно пустую, если не считать моих воспоминаний о лучших временах. Мне стоит всего лишь оглядеться, чтобы увидеть материальное воплощение того, во что превратилась моя жизнь. Каждый раз, когда я переступаю порог, у меня разбивается сердце.

Ненавижу это место. Но мне больше некуда пойти.

Я захожу в раздевалку и прислушиваюсь к признакам жизни: шагам, вздохам, шуршанию униформы, которую натягивают на тело уставшие руки. Но слышно только мое собственное лихорадочное дыхание. Страх, что меня выкорчуют из собственной квартиры, схватил меня за горло.

– Привет! – кричу я.

Никто не отвечает.

Я быстро обхожу раздевалку, проверяя каждый ряд между шкафчиками. Убедившись, что я одна, достаю телефон и приступаю к работе. Открываю заметки, где записаны все известные мне коды. Такие умные люди, а ведут себя ужасно глупо. За прошедшие недели ни одна из них не поменяла код. Я знаю не все коды, только тех, к кому я могла подойти достаточно близко, чтобы увидеть, как они открывают и закрывают шкафчики, но даже если бы я могла взломать каждый замок, то этого все равно было бы недостаточно, чтобы расплатиться с Сэнди. Может быть, если я отдам какую-то часть, она даст мне время, чтобы собрать остальное.

Я должна сделать хоть что-то.

Я начинаю со шкафчика Карин, выгребаю все деньги из сумки, телефон, достаю из ботинка дизайнерские часы. От отчаяния я потеряла осторожность и сгребаю вещи, которые никогда раньше не рискнула бы взять. Каждый раз, когда начинаю думать рационально, я трясу головой, чтобы перемолоть мысли в пыль.

Забираю золотой браслет и наличные Бэт, до последней монетки, и засовываю все, что нашла, в свою бездонную сумку – ручки уже начинают врезаться мне в запястье. Я едва успеваю обчистить сумку Белинды и забрать запас ее сигарет, как слышу, что за моей спиной поворачивается ручка двери. Я захлопываю дверцу ее шкафчика и открываю свой, запихивая внутрь сумку, которая гремит, как копилка.

– Привет, дорогая, – говорит Вэл, стягивая с себя пальто.

– Привет.

Я не решаюсь обернуться, потому что щеки у меня пылают. Достаю униформу и швыряю на скамейку.

– Слышала? Одна наша пациентка судится с больницей.

Натягиваю через голову футболку, пытаясь дышать глубже. От каждого горячего выдоха щеки у меня багровеют еще сильнее.

– Очевидно, мы потеряли ее дорогущее обручальное кольцо. Стоит пятьдесят штук.

Я замираю, не успев до конца надеть майку. Прохладный воздух покалывает мне живот. Я рывком натягиваю майку до конца и поворачиваюсь к ней. Щеки у меня горячие, как сковородка, из пучка выбились волосы.

– Пятьдесят?

– Так мне сказали, – говорит Вэл через плечо, размазывая крем по рукам. Не знаю, что там за ароматизатор, но я чувствую этот цветочный запах даже отсюда, он застревает у меня в горле. Меня начинает мутить, и я хватаюсь за край своего шкафчика, чтобы удержаться на ногах.

Я продала за жалкую тысячу кольцо, которое стоит пятьдесят штук.

– Правление сходит с ума, – говорит Вэл, сбрасывая ботинки. – Жаль дурака, который потерял кольцо.

– Да, жаль, – бормочу я.

Вэл продолжает что-то говорить, но я не слушаю. Обычно я выкручиваюсь из любой ситуации. Язык хорошо подвешен, как говорила ма. Но на этот раз я слишком глубоко увязла. У меня ощущение, что последствия моих поступков сжимают вокруг меня кольцо.

Я надеваю униформу, охая и ахая тому, что говорит Вэл, и чувствую, что нервы затягиваются петлей у меня на шее.

Должно случиться что-то плохое, чует мое сердце.

16

Анна

Остается один час

Суббота, 6 апреля 2019 года, 08:59

Я останавливаюсь перед двойными дверями, ведущими в частное отделение.

Пришло время встретиться с пациентом.

Я бессчетное количество раз была в этом отделении, но никогда раньше не застывала в нерешительности перед дверями. Я никогда прежде не замечала сколов и царапин от тележек на стенах, эту длинную тонкую трещину на стекле слева.

Приехав в больницу, я час повторяла про себя детали плана и накручивала круги по охраняемым коридорам вокруг отделения, чтобы понять, сколько охраннику потребуется времени на один круг. Сначала я ходила в собственном ритме, потом попыталась представить, как ходит мужчина, делая шаг шире, потом пробовала идти с разной скоростью. В среднем получалось минута тридцать две секунды. У меня будет минута и тридцать две секунды, чтобы выкатить тело в коридор, встретиться с похитителями, дойти до лифта и уехать в морг.

Но сначала я убью человека.

– Прошу прощения, док, – произносит голос за моей спиной.

Это Вэл и ее коллега, везут пациента. Я отступаю в сторону и смотрю, как каталку проталкивают в дверь, как крутится не в такт одно из колес. Через открытые двери просачиваются звуки отделения: какой-то пациент нажимает на кнопку вызова медсестры, медсестра шаркает по линолеумному полу.

Я делаю глубокий вдох и захожу в отделение, заставляя себя улыбаться медсестрам, вежливо кивать в сторону пациентов. Захожу в узкий коридор, ведущий к частной палате мистера Шабира, останавливаюсь перед дверью палаты и смотрю через стекло.

Пациент сидит на кровати и разговаривает со своей женой. Несмотря на тревогу перед операцией, они улыбаются. Они так сильно сжимают руки друг друга, что я вижу, как побелели костяшки пальцев у жены.

Я не могу это сделать.

– Проходите, доктор, – говорит мистер Шабир из-за стекла.

Это выводит меня из оцепенения, и я захожу в палату с натянутой улыбкой.

Я полностью сосредоточилась на этой паре и не заметила, что в противоположном углу палаты, ближе к двери, сидит женщина и что-то безостановочно печатает на ноутбуке. Увидев меня, она с вежливой улыбкой выключает ноутбук, а потом тайком бросает взгляд на телефон, который только что тренькнул каким-то оповещением. Я желаю ей доброго утра и направляюсь к кровати пациента.

Мистер Шабир красив, но явно нездоров. То, что сердце у него работает плохо, очевидно: краски на его лице поблекли, губы бесцветные и в трещинах, под глазами мешки от недосыпа; кажется, что каждый вдох дается ему с трудом. Видимо, у него отличные пиарщики, раз им удается скрывать состояние его здоровья от прессы. Интересно, как они маскируют внешние симптомы, когда он оказывается перед камерами.

– Доброе утро, как тут у всех дела?

Мне в ноздри ударяет запах духов миссис Шабир. Она буквально излучает тревогу.

– Нервничаем, – говорит мистер Шабир.

– Но надеемся на лучшее, – быстро добавляет миссис Шабир. Я замечаю, что она быстро пожимает ему руку.

– Это лучший настрой, – отвечаю я. – Не нервничать невозможно, но нельзя поддаваться панике.

Я слышу, как откашливается женщина у меня за спиной; мистер Шабир вежливо ей улыбается.

– Это Тэмми, мой пиар-менеджер, – говорит он. – Она примет меры, если я вдруг откину копыта.

– Ахмед, – говорит миссис Шабир с искаженным от боли лицом.

Он похлопывает миссис Шабир по руке и бросает на меня сочувственный взгляд.

– Прошу прощения, доктор. Юмор помогает мне справляться с такими ситуациями. Я не хочу никому навредить.

Прежде всего – не навреди…

Я слышу в ушах эту клятву. Слышу, как мой молодой, искренний голос произносит ее с гордостью и верой в каждое слово.

– Ничего страшного, – я заставляю себя это произнести и беру его историю болезни. – Сейчас я расскажу, что вас сегодня ждет, а потом, если будут вопросы, не стесняйтесь их задать.

– Его состояние здоровья усугубляет риск? – спрашивает миссис Шабир. – Наследственная гиперхолестеринемия?

Я вздрагиваю, встретившись с ней взглядом. В ее глазах столько надежды. Доверия.

Мне нельзя доверять.

Ахмед смеется и похлопывает жену по руке.

– Доктор сказала, что ответит на вопросы потом, дорогая.

Миссис Шабир нервно смеется.

– Да, конечно. Извините.

– Риск для вашего мужа немного выше, потому что потребуется шунтирование трех артерий, а это означает больше времени под общим наркозом и больше времени на аппарате искусственного кровообращения. Что касается наследственности, повышенного уровня холестерина, это означает высокий риск того, что в будущем вашему мужу опять понадобится шунтирование.

– То есть если я умру, винить можете моего отца, – он улыбается жене, но та не отвечает на его улыбку.

– Ахмед, перестань. Я не могу даже думать об этом.

Планшет начинает трястись у меня в руке. Я так крепко его сжимаю, что болят сухожилия в запястьях. Я откашливаюсь.

– Итак, после введения препаратов я…

– Что за препараты? – спрашивает она. – Какие ему введут препараты?

– Минди, пожалуйста…

– Все в порядке, – говорю я. – Ахмеду сделают общую анестезию и введут препараты, разжижающие кровь, для предотвращения тромбоза.

– Спасибо, – говорит Ахмед, а потом, обращаясь к жене: – А теперь дай ей договорить.

Она кивает, улыбаясь сомкнутыми губами, как будто заставляет себя замолчать.

– Итак, процедура не должна занять больше трех часов. Как только введут наркоз и обеспечат подачу кислорода, я открою грудную клетку, чтобы получить доступ к сердцу, подключу вас к аппарату искусственного кровообращения и введу препарат, охлаждающий сердце, чтобы оно как следует замерло.

Я вижу, как побледнело лицо Минди.

– Он все еще будет жив, миссис Шабир. Это как выдернуть шнур из одной розетки и вставить в другую – в устройство по-прежнему поступает электричество, просто из другого источника.

Я отвожу глаза, не в силах выдержать ее полный доверия взгляд, и все равно чувствую, как он прожигает меня насквозь. Планшет дрожит у меня в руках.

– Как только начнет работать аппарат искусственного кровообращения, я приступлю к шунтированию каждой из трех коронарных артерий, используя бедренные вены. Как только шунтирование будет окончено, я начну вымывать из сердца препарат, применявшийся для его остановки, и переводить пациента с аппаратного искусственного кровообращения на самостоятельное. Как только сердце начнет благополучно биться, я закрою грудную клетку и отправлю вас в послеоперационную палату. Спутниковое там не очень хорошо работает, но медсестры приятные и отлично о вас позаботятся.

Я изображаю улыбку, пытаясь их успокоить, и ненавижу себя за это. Наверное, пациента мне удалось расслабить, а вот его жена не забудет ни одного моего слова. И именно с ней мне придется иметь дело, когда он умрет.

– Видишь, звучит не так плохо, – говорит Ахмед.

Минди кивает, но глаза у нее наполняются слезами. Она быстро встает и отворачивается к окну. Я вижу, как трясутся у нее плечи.

– Нас будут держать в курсе происходящего? – спрашивает Тэмми у меня за спиной. – У нас несколько человек с нетерпением ждут новостей.

Она мне не нравится, но это не ее вина. Она делает свою работу, так же как я должна была бы делать свою, но дополнительное давление и непреходящее чувство вины заставляют меня отвечать резко.

– Обычно мы придерживаемся политики «отсутствие новостей означает, что новости хорошие», чтобы нам не мешали работать, но можем сделать исключение.

Глаза у нее становятся холодными.

– Благодарю.

Я снова поворачиваюсь к пациенту. Миссис Шабир стоит у окна, шмыгая носом и пытаясь взять себя в руки. Мистер Шабир сидит молча и крутит на пальце обручальное кольцо. На другой руке у него какой-то перстень – странный стиль для политика.

– Боюсь, вам придется снять кольца перед операцией.

Он поднимает глаза, я прервала ход его мыслей.

– Ах да, конечно.

Он снимает сначала кольцо, потом перстень и со звяканьем кладет их на тумбочку у кровати.

– У вас есть какие-то еще вопросы ко мне?

– Нет, нам все ясно, – отвечает он. – Спасибо.

– До встречи.

Я протягиваю ему руку. Рука теплая, я чувствую, как он излучает жизнь, и хочу вывернуться из его рукопожатия, но сдерживаюсь.

– Спасибо, доктор. Я знаю, что я в надежных руках.

Я быстро киваю – щеки покалывает от натянутой улыбки – и направляюсь к дверям.

Я не могу этого сделать.

Я уже прошла половину коридора, чувствуя, как глаза наполняются слезами, когда меня нагоняет миссис Шабир. Я отчаянно моргаю и поворачиваюсь к ней с улыбкой.

– Я просто хотела вас поблагодарить, – говорит она.

– Что вы, не стоит…

– И кое о чем спросить.

Меня убивает боль, застывшая в ее глазах. Она явно благословляет землю, по которой ходит ее муж.

– Да, миссис Шабир?

– Каков процент выживаемости, напомните? Я знаю, что мы всё это проговорили на приеме, но у меня сегодня каша в голове, я не могу полагаться на свою память.

– Я понимаю, и вы прекрасно держитесь. Учитывая наследственность вашего мужа, вес, возраст, вредные привычки… он переживет операцию с вероятностью в девяносто процентов.

Она молча смотрит на меня, не понимая, хорошо это или плохо.

– Это очень высокая вероятность, миссис Шабир. Если у вас остались еще какие-то вопросы, медсестры с удовольствием…

– Всего один вопрос.

Я закусываю губу изнутри.

– Вы ведь сделаете все возможное, правда, доктор Джонс?

Она так напряженно смотрит мне в глаза, что меня начинает тошнить от осознания своей вины, на языке скапливается желчь. Я начинаю яростно кивать.

– Конечно, – говорю я. – Ваш муж в надежных руках.

Она улыбается и берет меня за руку. Я вздрагиваю от ее прикосновения.

– Спасибо, – говорит она хриплым от тревоги голосом.

Я смотрю, как она идет обратно в палату – длинные черные волосы развеваются у нее за спиной, а походка как будто стала легче, моя ложь сняла с нее груз.

Скоро я разрушу ее жизнь.

Я иду к дверям, чувствуя, как страх сковывает мне горло, и направляюсь к главному коридору в охраняемое отделение.

Всего через несколько часов это все закончится, и мы с Заком будем свободны.

17

Рэйчел

Суббота, 6 апреля 2019 года, 09:50

Дом жертвы – всегда поразительное место. Не собственно кирпичи и гвозди, или какие-нибудь там канализационные трубы, или окна с двойным остеклением, но сам дом: пульс здания, который бьется в его стенах.

Дом Полы Уильямс явно был ее детищем. Дело даже не в чистоте, безукоризненных плинтусах или накрахмаленном белом покрывале на кровати, но в маленьких, филигранных деталях, с помощью которых она присвоила это пространство: в фарфоровых безделушках на каминной полке, цветочном орнаменте на занавесках, семейных фотографиях в рамках по стенам. Я думаю о том, что со всем этим будет, когда ее закопают на три метра под землю.

Дочь жертвы нашли в Австралии, ее лечащий врач подтвердил, что тело принадлежит Поле Уильямс, и суд мгновенно выдал ордер на обыск. Я не могу забыть реакцию врача на сообщение о ее смерти.

Я никак не пойму, как она могла оказаться замешанной в чем-то подобном. Эта женщина больше всего на свете любила свой сад и занималась керамикой у себя в сарае. Я не шучу: по моим представлениям, это последний человек, который мог умереть такой смертью. Абсурд.

– В этом доме мне становится стыдно за свою квартиру, – говорит сержант Райан, спускаясь за мной по лестнице. При каждом шаге у него на ногах громко шуршат бахилы. – Здесь так чисто.

– Очень чисто.

– Может, убийца убрал здесь после себя? – спрашивает сержант Райан и останавливается у камина рядом со мной. Он вылил на себя слишком много одеколона сегодня; запах врезается мне в ноздри.

– Нет, она умерла не здесь.

– Откуда вы знаете?

– Обитатели Проспекта услышали бы выстрел, и потом, стреляли с близкого расстояния. На потолке была бы кровь жертвы.

Мы оба поднимаем головы. Потолок безукоризненно чист.

– Но чувствуешь запах?

Сержант Райан принюхивается.

– Ваниль?

– И?

Он снова принюхивается и хмурит брови, когда наконец понимает.

– Пятновыводитель?

– Дезинфицирующее средство, – отвечаю я. – Когда мы приехали, все окна были закрыты, и из-за этого запах сохранился, но он бы все равно выветрился, если бы средством пользовались давно.