Текст книги "Девушка по соседству"

Глава девятая

Я был во дворе, где пытался завести большущую красную газонокосилку. Майка пропотела насквозь, потому что проклятую железяку завести труднее, чем лодочный мотор. Вдруг раздался крик Рут. Она орала как резаная – и в ее голосе слышалась дикая ярость.

О господи!

Я выпустил из рук шнур и поднял голову.

Такое бешенство звучало в голосе мамы, когда она выходила из себя, что случалось не часто, несмотря на открытую войну с отцом. И уж тогда – спасайся, кто может. Но Рут если и злилась – а злилась она обычно на Вуфера, – то просто смотрела на него блестящими от ярости глазами, крепко сжав губы, пока тот не затыкался или не прекращал идиотничать. И взгляд этот был невероятно устрашающим.

Мы пробовали смеха ради подражать ей – Донни, Вилли и я, – но когда сама Рут смотрела так, всем было не до смеха.

Я был доволен тем, что появился повод прекратить борьбу с косилкой, и обошел гараж, выйдя на ту сторону, откуда видно было их двор. На веревке колыхалось выстиранное белье. Рут стояла на крыльце, уперев руки в бедра, и не нужно было слышать ее, чтобы понять: она взбешена всерьез.

– Ах ты, говно тупое! – сказала она.

И доложу вам, меня это поразило.

Конечно, Рут умела ругаться не хуже пьяного матроса. Это была одна из причин нашей симпатии к ней. Ее муж, «смазливый ирландский ублюдок», он же «тупой ирландский сукин сын», и Джон Ленц, мэр нашего городка – и, как мы подозревали, ее бывший любовник, – регулярно попадали под канонаду ее проклятий.

Впрочем, под раздачу время от времени попадал каждый.

Но дело в том, что это всегда произносилось просто так, ради крепкого словца, за которым не было реального гнева. Лишь ради хохмы – и все мы смеялись от души.

Именно таким языком Рут и пропесочивала своих знакомых.

Так же как и мы. Наши друзья все были ушлепки, подонки, толстожопые дебилы. А мамаши их питались мухами на смердящей падали.

Но на сей раз все было по-другому. Она сказала «говно» и имела в виду именно «говно».

Что же Мег такого натворила?

* * *

Я посмотрел в сторону нашего крыльца и открытой сетчатой двери. Я очень надеялся, что мамы нет на кухне, что она ничего не слышала. Мама не одобряла поведение Рут, а у меня и так хватало неприятностей из-за того, что я подолгу торчал у Чандлеров.

Но мне повезло. Мамы не было видно.

Я перевел взгляд на Рут. Она ничего больше не сказала, да и не надо было. Выражение ее лица было красноречивее любых слов.

У меня возникло странное чувство, словно я снова шпионю, уже второй раз за два дня. Но мне и впрямь приходилось шпионить. Ни в коем случае нельзя было попасться ей на глаза, тем более в нынешнем ее состоянии. Это лишь утяжелило бы груз ее унижения. Я прижался к гаражу и выглянул на долю секунды, надеясь, что Рут не смотрит в мою сторону. Она и не смотрела.

Но их гараж закрывал мне весь обзор, так что я не мог понять, в чем там дело. Я ждал, когда появится Мег, чтобы посмотреть, как она отреагирует на «тупое говно».

И тут меня ждал еще один сюрприз.

Потому что это была не Мег.

Это была Сьюзан.

Видимо, она пыталась помочь со стиркой. Но прошлой ночью лил дождь, и, похоже, Сьюзан выронила что-то из белоснежного белья Рут прямо в грязь неухоженного газона. Мне были видны черные пятна на белье, которое она держала в руках – может, простыню, может, пару наволочек.

И она плакала, она горько плакала, а все ее тело тряслось, когда она шла к Рут, стоявшей на крыльце неподвижно, как изваяние.

Душераздирающая картина: миниатюрная девочка с ортопедическими скобами на ногах и руках пытается управиться с одной маленькой стопкой белья, зажатой под мышкой. Мне было ее страшно жаль.

В конце концов, я думаю, сжалилась и Рут.

Потому что она спустилась с крыльца, забрала у Сьюзан белье и остановилась на мгновение, глядя на бедную девчонку, которая плакала и дрожала, уставившись в землю. Постепенно напряжение Рут сошло на нет, она подняла руку и осторожно положила ладонь на плечо Сьюзан. Потом развернулась и зашагала к дому.

И в самый последний момент, когда они уже поднялись на крыльцо, Рут посмотрела в мою сторону. Я мгновенно отпрянул и прижался спиной к гаражу.

Но я готов поклясться, что видел то, что видел до этого.

По прошествии времени увиденное тогда стало казаться мне важным. Теперь я пытаюсь во всем этом разобраться.

* * *

Рут выглядела очень усталой. Словно вспышка гнева выжала из нее все соки. А может быть, то, что я увидел, было всего лишь небольшой частью чего-то другого – чего-то большего – чего-то, что долгое время оставалось для меня незамеченным, а в тот день взорвалось, словно крещендо на долгоиграющей пластинке.

Но то, другое, увиденное мною тогда, не дает мне покоя и ставит меня в тупик по сей день.

Даже тогда это меня озадачило.

За секунду до того, как я отпрянул назад, когда Рут, измученная, даже исхудалая, с рукой на плече Сьюзан повернулась ко мне – именно в тот миг, когда она повернулась, я увидел.

И готов поклясться – она тоже плакала.

* * *

Но вот вопрос: по ком?

Глава десятая

Потом появились гусеницы коконопрядов.

Случилось это за одну ночь. Еще вчера деревья были чистыми и здоровыми, а день спустя они уже были увешаны белыми мешочками из паутины. На дне этих мешочков смутно виднелось что-то темное и нездоровое. А посмотришь ближе, так увидишь, как оно там шевелится.

– Спалим их к черту, – сказала Рут.

Мы стояли у них во дворе рядом с березой: Вуфер, Донни, Вилли, Мег, я и Рут в старом синем халате с глубокими карманами. Было десять утра, и Мег только что закончила свою работу по дому. Под левым глазом у нее осталось маленькое пятнышко грязи.

– Так, мальчики, соберите веток, – сказала Рут. – Длинных, и потолще. И смотрите, срезайте зеленые, чтобы не горели. Мег, принеси сумку с тряпьем из подвала.

Рут, щурясь в свете утреннего солнца, оценивала причиненный ущерб. Половина деревьев во дворе, в том числе и наша береза, уже были увешаны мешочками-гнездами, некоторые всего лишь с бейсбольный мячик, другие, однако, размером с хозяйственную сумку. А лес просто кишел ими.

– Гаденыши. В считаные минуты обожрут деревья догола.

Мег ушла в дом, а мы отправились в лес на поиски подходящих ветвей. У Донни был топорик, мы нарезали побегов, очистили их от коры и разрубили примерно пополам. С этим мы справились быстро.

Когда мы вернулись, Рут и Мег были в гараже, окуная тряпки в керосин. Мы обернули этими тряпками нарубленные ветки, и Рут обвязала их бельевой веревкой. Потом мы снова пропитали их керосином.

Рут дала по ветке каждому из нас.

– Покажу вам, как это делается, – сказала она. – А дальше справитесь сами. Главное, не подпалите лес.

Это было ужасно по-взрослому!

Рут доверяла нам работать с огнем, с факелами.

Мама никогда бы нам такого не позволила.

Вслед за Рут мы отправились во двор. Думаю, мы выглядели как толпа крестьян, собирающихся сжечь монстра Франкенштейна, с незажженными факелами, которые мы несли, подняв вверх. Правда, вели мы себя не слишком по-взрослому. Мы словно маршировали на вечеринку, гордые и дурашливые человечки. Все, кроме Мег, которая отнеслась ко всему очень серьезно. Вилли взял Вуфера в «замок» и начал костяшками пальцев елозить по его голове – прием, который мы слизали у трехсотфунтового Калхоуна, звезды фильма Big Splash. Мы с Донни бок о бок шагали позади, делая отмашку факелами, словно пара тамбурмажоров. И еще мы хихикали, как идиоты. Рут, похоже, была не против.

Когда мы подошли к березе, Рут достала из кармана халата коробу спичек.

Гнездо гусениц на березе было внушительным.

– С этим я расправлюсь сама, – сказала Рут. – А вы учитесь.

Она зажгла факел и обождала, пока пламя чуток поутихнет.

– И осторожнее, – сказала она. – Чтобы не спалить дерево.

Она поднесла факел к гнезду.

Мешок начал плавиться.

Он не горел. Он плавился так, как плавится пенопласт, скукоживаясь и чернея. Мешок был плотным, многослойным, но плавился он быстро.

И внезапно оттуда посыпались все эти корчащиеся извивающиеся тельца – жирные черные гусеницы, – дымясь и потрескивая.

Казалось, если прислушаться хорошенько, можно было слышать их вопли.

Их, наверное, были сотни в одном только этом гнезде. Один слой паутины прогорал, обнажая следующий, и гусениц не становилось меньше. Они падали к нашим ногам, как черный дождь.

И тут Рут наткнулась на главную жилу.

Словно сгусток живой смолы размером с бейсбольный мяч упал прямо на факел, разваливаясь на лету.

Факел зашипел. На секунду казалось, что он погаснет, но он разгорелся снова, сжигая всех гаденышей, прилепившихся к нему.

– Твою мать! – вырвалось у Вуфера.

Рут посмотрела на него.

– Прости, – сказал он. Но продолжал таращить круглые от ужаса глаза.

Честно говоря, это и впрямь было невероятное зрелище. Такой бойни я никогда не видел. Ошпаривать муравьев на крыльце было детской забавой в сравнении с этим. Муравьи – мелкие, ничтожные существа. Когда льешь на них кипяток, они просто сворачиваются и дохнут. А здесь некоторые гусеницы были с дюйм длиной. Они извивались и корчились – им явно хотелось жить. Я посмотрел на землю. Все было усыпано жирными червями. Большинство уже сдохли, но многие еще были живы и пытались уползти куда угодно.

– А с этими что делать? – спросил я.

– Да плевать на них, – сказала Рут. – Сами сдохнут. Или птицы их слопают.

Она рассмеялась:

– Мы открыли духовку, когда они еще не были готовы. Не пропеклись как следует.

– Ну сейчас-то поджарились, – сказал Вилли.

– А вот взять булыжник, – сказал Вуфер, – и передавить их всех!

– Слушай, когда я говорю. Оставь их, – сказала Рут.

Она снова полезла в карман:

– Вот, держите.

И стала раздавать нам коробки спичек.

– И запомните: чтобы во дворе гаденышей не осталось. А в лес не суйтесь. Лес сам о себе позаботится.

Мы взяли спички. Все, кроме Мег.

– Я не хочу, – сказала она.

– Что?

Рут протягивала Мег коробку спичек.

– Я… не хочу. Я лучше закончу стирку, хорошо? А это… это…

Она посмотрела под ноги, где валялись обгоревшие дохлые гусеницы, а живые расползались кто куда. Мег побледнела.

– Что? – сказала Рут. – Это отвратительно? Тебя покоробило, милочка?

– Нет. Я просто не хочу…

Рут рассмеялась.

– Да чтоб меня черт побрал! Только посмотрите, мальчики, – сказала она. – Чтоб меня черт побрал!

Она по-прежнему улыбалась, но лицо ее застыло как камень. Это напугало меня, и я невольно вспомнил тот день с Сьюзан. Словно она все утро была как ружье, готовое выстрелить, но ни мы, ни Мег этого не замечали. Мы были слишком заняты и слишком возбуждены.

– Так, поглядите-ка, – сказала она. – У нас тут урок женственности.

Она подошла ближе.

– Мег брезгует. Вы же понимаете, как девочки брезгуют, а, мальчики? Леди часто брезгуют. А Мег у нас леди. Да еще какая!

И внезапно издевка в ее голосе сменилась яростью:

– Ну а кто же тогда, во имя господне, я, Мегги? Ты считаешь, что я не леди? Думаешь, леди не обязаны делать то, что приходится делать? Могут не очищать свой проклятый двор от трижды проклятых гаденышей?

Мег была сбита с толку. Неудивительно – все произошло так быстро.

– Нет, я…

– Да уж, лучше сказать «нет», дорогуша! Мне не нужны такие намеки от соплячки в маечке, которая еще умываться толком не научилась! Ты поняла?

– Да, мэм.

Она отступила на шаг.

Похоже, это немного охладило ярость Рут. Она сделала глубокий вдох.

– Ладно. Давай, катись вниз. Возвращайся к стирке. И позовешь меня, когда закончишь. У меня для тебя будет кое-что еще.

– Да, мэм.

Она повернулась к дому, и на лице Рут снова появилась улыбка.

– Мои мальчики справятся здесь, – сказала она. – Верно, ребята?

Я кивнул. В эту минуту я лишился дара речи. Все мы молчали. Рут казалась столь царственно-властной, самим воплощением Справедливости, что я испытал какой-то благоговейный трепет.

Она погладила Вуфера по голове.

Я посмотрел на Мег. Она шла к дому с опущенной головой и терла лицо, пытаясь уничтожить пятнышко копоти, о котором разглагольствовала Рут.

А та обняла меня за плечи и развернула лицом к вязам, росшим в глубине двора. Я вдыхал ее запах: запах мыла, керосина, сигарет и чисто вымытых волос.

– Мои мальчики справятся, – повторила она. И в голосе ее снова звучала нежность.

Глава одиннадцатая

К часу дня мы спалили все гнезда гусениц во дворе Чандлеров. Рут оказалась права – у птиц сегодня был пир горой.

Я насквозь провонял керосином.

Мне страшно хотелось есть, я готов был убить за тарелку горячей еды, но согласился бы и на сэндвич с вареной колбасой.

Я отправился домой.

Умылся на кухне и соорудил себе сэндвич.

Мама гладила в гостиной, негромко подпевая пластинке с мюзиклом The Music Man, на который они с отцом ездили в прошлом году в Нью-Йорк, еще до того, как у них разразился скандал из-за – как я дума, – очередной папиной интрижки. У отца хватало возможностей завести роман на стороне, и он не упускал ни одной из них. Папа был совладельцем бара и ресторана «Орлиное гнездо», так что дамочек он снимал и поздно ночью, и сразу после открытия.

Но, думаю, мама на минуту обо всем этом забыла, вспоминая хорошие времена с профессором Гарольдом Хиллом[18]18
  «Профессор» Гарольд Хилл – одно из действующих лиц в мюзикле The Music Man (Музыкант).


[Закрыть] и его компанией.

Я ненавидел этот проклятый мюзикл.

Я заперся в своей комнате и какое-то время листал потрепанные номера журналов и комиксов, однако не нашел в них ничего интересного и решил снова отправиться к Чандлерам.

Я зашел с заднего двора и увидел на пороге Мег. Она выколачивала коврики из гостиной. Заметила меня и поманила рукой.

На мгновение мне стало неловко – возникло чувство некой раздвоенной лояльности.

С одной стороны, если Мег была у Рут в черном списке, то, наверное, не без причины.

С другой стороны, я хорошо помнил и катание на «чертовом колесе», и то утро на Большом Камне.

Она аккуратно развесила коврики на железных перилах и спустилась по ступенькам, идя мне навстречу. Пятнышка на ее лице уже не было, но на ней по-прежнему была желтая грязная футболка и старые шорты Донни. А волосы полны пыли.

Мег взяла меня за руку и молча повела за дом, подальше от кухонного окна.

– Я не понимаю… – сказала она.

Ее что-то всерьез беспокоило.

– Почему они так не любят меня, Дэвид?

Этого я не ожидал.

– Кто, Чандлеры?

– Да.

Она смотрела на меня в упор.

– Да брось. Ты им нравишься.

– Нет. Они меня не любят. То есть я делаю все, что могу, чтобы им понравиться. Делаю любую работу. Пытаюсь поговорить с ними, узнать их получше, дать им возможность узнать меня, но им, похоже, это не нужно. Как будто они хотят не любить меня. Как будто так для них лучше.

Я смутился. Все-таки мы говорили о моих друзьях.

– Слушай, – сказал я, – ладно, Рут разозлилась на тебя. Я не знаю почему. Может, у нее просто плохой день. Но ведь больше никто на тебя не злился. Ни Вилли, ни Вуфер, ни Донни.

Она мотнула головой:

– Ты не понимаешь. Вилли, Вуфер и Донни не злятся. Дело не в этом. Просто они как будто меня не видят. Словно я не существую. Словно я пустое место. Заговариваю с ним, они буркнут что-нибудь и отойдут. Но когда они меня замечают… с этим что-то не так. То, как они смотрят на меня. И Рут…

Она уже завелась, и теперь ее было не остановить.

– Рут ненавидит меня! И меня, и Сьюзан, нас обеих. Ты просто не видишь. Ты думаешь, это просто один этот раз, но нет. Я вкалываю на нее целыми днями, и она всегда недовольна, все не так, она сделала бы это иначе. Я знаю, она думает, что я тупая, ленивая уродина…

– Уродина? – Ну уж это было чересчур.

Она кивнула.

– Раньше я себя не считала уродливой, но сейчас я не знаю, что и думать. Дэвид, ты ведь знаком с этими людьми практически всю жизнь, так?

– Ну да.

– Так почему? Что я такого сделала? Когда ложусь спать, только об этом и думаю. Раньше мы с Сьюзан были счастливы. Знаешь, до того, как мы приехали сюда, я рисовала. Ничего особенного, просто акварели, по настроению. Не думаю, что они были такими уж замечательными. Но маме они нравились. И Сьюзан нравились, и моим преподавателям. У меня до сих пор сохранились краски и кисти, но я не могу больше заниматься этим. И знаешь почему? Потому что я знаю, что Рут сделала бы, что бы она подумала. И что сказала бы. Она просто посмотрела бы на меня так, что я поняла бы, какая я дура, потому что напрасно трачу время.

Я покачал головой. Это была не та Рут, которую я знал. Я видел, что Вилли, Вуфер и Донни ведут себя странно, оказываясь рядом с Мег – ну так она же девочка, в конце концов. Но Рут всегда была добра к нам. В отличие от других мам в нашем квартале, она всегда находила для нас время. Ее двери всегда были открыты. Она угощала нас колой, сэндвичами, печеньем, а иногда и пивом. Нет, это была полная чепуха, и я ей так и сказал:

– Брось. Рут так бы себя не вела. Вот попробуй. Нарисуй одну для нее. Акварель – для нее. Могу поспорить, ей бы это понравилось. Может, она просто не привыкла к девочкам в доме, а? Может, ей нужно время. Сделай. Нарисуй акварель для нее.

Мег задумалась. И потом сказала:

– Я не могу. Честно.

Какое-то время мы стояли молча. Ее трясло. Я понял: что бы там ни было, а для Мег это серьезно.

Внезапно меня осенило:

– А что насчет меня? Ты могла бы нарисовать что-то для меня?

Вот так, не раздумывая, безо всякого плана – да у меня и не хватило бы смелости специально просить ее об этом. Но тут было другое дело.

Она просияла:

– А ты и вправду хочешь?

– Конечно. Очень хочу.

Она смотрела на меня, пока я не отвел взгляд. И потом улыбнулась:

– Ладно. Я нарисую, Дэвид.

Она почти вернулась в свое обычное состояние. Боже мой! Как же мне нравилась ее улыбка! И тут я услышал скрип открывающейся двери.

– Мег?

Это была Рут.

– Я лучше пойду, – сказала Мег.

Она взяла меня за руку и стиснула. Камни обручального кольца ее мамы кололи мне ладонь. Я покраснел.

– Нарисую, – сказал она. И скрылась за углом.

Глава двенадцатая

Она, наверное, сразу принялась за дело. Весь следующий день лил дождь, и я сидел в своей комнате, читая «В поисках Брайди Мерфи» и слушая радио, пока не решил, что кого-нибудь убью, если долбаный Доменико Модуньо еще хоть раз затянет свою «Воларе». После ужина мы с мамой сидели в гостиной у телевизора, когда в дверь постучала Мег.

Мама встала. Я пошел за ней, прихватив по дороге бутылочку колы из холодильника.

Мег, в желтом дождевике и с мокрыми волосами, улыбалась, стоя на пороге. Мама пригласила ее в дом.

– Я не могу зайти, – сказала Мег.

– Глупости, – сказала мама.

– Нет, серьезно, – сказала Мег. – Я пришла передать вам вот это. От миссис Чандлер.

Она вручила маме мокрый коричневый пакет с бутылкой молока. Рут и мама не особо общались, но они все-таки были соседями, а соседи иногда занимали друг у друга разные мелочи.

Мама взяла пакет и кивнула:

– Передай миссис Чандлер спасибо.

– Передам.

И тут Мег вытащила что-то из-под складок дождевика, посмотрела на меня и расцвела в улыбке.

– А это тебе, – сказала она.

И вручила мне мою картину.

Она была завернута в листы плотной копировальной бумаги, сверху и снизу прихваченные скотчем. Сквозь нее просматривались линии и цвета, но формы объектов рассмотреть было нельзя.

Прежде чем я успел поблагодарить ее, она сказала: «Пока», помахала рукой и шагнула в дождь, закрыв за собой дверь.

– Ну-ну, – сказал мама, теперь тоже улыбаясь, – и что же у нас тут?

– Думаю, картина, – сказал я.

Я стоял с колой в одной руке и с картиной Мег в другой, прекрасно зная, что подумала моя мама.

В ее мыслях наверняка было слово «очаровательно».

– Ты собираешься ее открыть или нет?

– Да, конечно. Сейчас.

Я отставил колу и повернулся к маме спиной, отдирая липкую ленту. Потом снял обертку.

Я чувствовал, что мама заглядывает мне через плечо, но то, что я увидел, вытеснило все прочие мысли.

– Это по-настоящему здорово, – удивилась мама. – Это на самом деле очень, очень хорошо! А эта девочка ничего себе.

Да, это было действительно здорово. Я не критик, но чтобы оценить картину, и не нужно было быть им. Сначала она сделала набросок тушью, на нем какие-то линии были широкими и смелыми, а какие-то – тонкими, даже деликатными. Цвета были бледными – смытая акварель всего лишь с намеком на цвет, – но очень точными и живыми. Во многих местах краски вовсе не было, и белая бумага создавала впечатление яркого солнечного дня.

На картине мальчик у ручья лежал лицом вниз на большом плоском камне. Он смотрел в воду, а вокруг были небо и деревья.

Глава тринадцатая

Я отнес картину в «Собачью будку», чтобы ее вставили в рамку. «Собачья будка» была зоомагазином. Теперь здесь располагался и магазин товаров для хобби. На витрине у них были выставлены фотографии щенков гончей, а внутри лежали луки и стрелы, обручи хула-хуп, наборы для моделей. В глубине магазина расположилась мастерская по изготовлению рамок. В центре поселились рыбки, змеи и канарейки. Продавец посмотрел и сказал:

– Неплохо.

– Могу я забрать ее завтра?

– А что, похоже, что у нас тут дел невпроворот?

Посетителей не было совсем. Сетевой магазин «Для ребят от Харрисона» на Десятом шоссе переманил всех покупателей.

– Можешь забрать сегодня. Приходи в половине пятого.

Уже в четверть пятого я был в магазине. На пятнадцать минут раньше оговоренного, но работа уже была готова – красивая сосновая рамка, окрашенная под красное дерево. Продавец завернул ее в коричневую бумагу.

Картина идеально поместилась в заднюю корзину моего велосипеда. Когда я вернулся, было уже время ужина, так что мне пришлось съесть тушеное мясо с зеленой фасолью и картофельным пюре. Потом – вынести мусор.

И только после этого я отправился к Чандлерам.

Телевизор орал вовсю: тема из «Папа знает лучше», самый мой нелюбимый сериал. На экране в миллионный раз красовались и сияли улыбками Кэти, Бад и Бетти. Пахло сосисками, бобами и квашеной капустой. Рут сидела в своем кресле, положив ноги на пуф. Донни и Вилли растянулись на диване. Вуфер валялся на животе так близко к телевизору, что впору было встревожиться насчет его слуха. Сьюзан смотрела шоу, сидя на стуле в столовой, а Мег мыла посуду на кухне.

Сьюзан улыбнулась мне. Донни просто помахал рукой и снова уткнулся в телевизор.

– Боже, – сказал я. – Хоть бы встал кто-нибудь.

– Что у тебя там, приятель? – спросил Донни.

Я поднял картину, завернутую в коричневую бумагу.

– Пластинки Марио Ланцы, как ты и просил.

Он рассмеялся:

– Урод.

Теперь и Рут смотрела на меня.

Я решил с ходу брать быка за рога.

Шум воды на кухне прекратился. Я повернулся и увидел Мег, которая внимательно наблюдала за мной, вытирая руки о фартук. Я улыбнулся ей и подумал, что она сразу поняла, что я собираюсь сделать.

– Рут?

– Да? Ральфи, прикрути звук. Вот так. Что скажешь, Дэви?

Я подошел к ней. Оглянулся на Мег. Она шла ко мне через столовую, мотая головой. Губы ее беззвучно сложились в слово «нет».

Ясно: она просто стеснялась. Рут увидит картину, и всё устаканится.

– Рут, – сказал я, – это от Мег.

И протянул ей сверток.

Она улыбнулась мне, а потом и Мег и взяла у меня сверток. Вуфер убавил звук настолько, что можно было слышать шелест жесткой оберточной бумаги, когда Рут распаковывала сверток. Бумага упала на пол. Рут смотрела на картину.

– Мег, – сказала она, – где ты взяла деньги на это?

Видно было, что она в восторге. Я рассмеялся.

– Заплатить пришлось только за раму, – сказал я. – Она нарисовала это для тебя.

– Она нарисовала? Мег?

Я кивнул.

Донни, Вуфер и Вилли столпились вокруг Рут, чтобы посмотреть.

Сьюзан соскользнула со стула.

– Как красиво! – сказала она.

Я бросил взгляд на Мег. Ее лицо выражало одновременно и обеспокоенность, и надежду.

Рут смотрела на картину. Казалось, что она пялится на нее целую вечность.

Потом она сказала:

– Ну уж нет. Это не для меня. Не надо меня разыгрывать. Она нарисовала ее для тебя, Дэви.

Она улыбнулась, но какой-то странной улыбкой. Теперь и я забеспокоился.

– Посмотри сам. Мальчик на камне. Конечно, это для тебя.

Рут протянула мне картину.

– Мне она не нужна, – сказала она.

Я растерялся. Мне никогда не приходило в голову, что Рут может отказаться принять подарок. Добрых пару секунд я вообще не знал, что делать. Просто стоял с картиной в руках и смотрел на нее. Это была прекрасная работа.

Я попытался объясниться:

– Но она правда рисовалась для тебя, Рут. Честное слово. Мы с ней говорили об этом. И Мег хотела нарисовать что-то для тебя, но она…

– Дэвид.

Мег. Я запутался еще больше, потому что это прозвучало как предостережение.

Я едва не разозлился. Я по уши увяз во всей этой передряге, а Мег не позволяла мне из нее выбраться.

А Рут просто улыбнулась. И потом обвела взглядом Вилли, Вуфера и Донни:

– Вот вам урок, мальчики. Запомните его хорошенько. Это важно. Такая малость – всего лишь быть любезным с женщиной, – и она все для вас сделает. Вот наш Дэви был любезен с Мег и получил от нее картину. Красивую картину. Получил, верно, Дэви? Но это все, что ты получил? Понятно, ты еще маловат, ну да кто знает…

Я густо покраснел и рассмеялся:

– Да ладно тебе, Рут.

– Скажу еще раз: кто его знает. Девочки же такие простушки! Пообещай им какой-нибудь пустяк – и получишь все, что хочешь. И когда захочешь. Я знаю, что говорю. Взять хоть вашего отца, Вилли-старшего. Когда мы только планировали пожениться, он собирался завести собственную компанию. Целую эскадру грузовиков-молоковозов. Начать с одного и шаг за шагом продвигаться все выше и выше. Я должна была помочь ему с бухгалтерией, что я уже делала на Говард-авеню во время войны. Заправляла целым заводом! Мы должны были стать богаче, чем мои родители в Морристоне, а они были богаты по-настоящему, уж поверьте мне. Ну? И что я получила в итоге? Ничего. Ни хрена вообще. Вы трое повыскакивали на свет божий, раз-два-три, а этот ирландский ублюдок растворился черт знает где. А я осталась с тремя голодными ртами. Теперь добавились еще два. И потому говорю вам, девчонки – дуры. Вертеть ими легче легкого. Простофили все до единой.

Пройдя мимо меня, она приблизилась к Мег, обняла ее за плечи и потом повернулась к нам.

– Забери эту картину, – сказала Рут. – Я знаю, ты нарисовала ее для Дэвида, и даже не пытайся убедить меня, что это не так. Но мне интересно: что ты с этого собиралась получить? Что, по-твоему, этот мальчик мог бы тебе дать? О, Дэви славный парнишка. Лучше многих других. Несомненно. Но, дорогуша, он не даст тебе ничего! А если ты думаешь иначе, тебя ждет еще одна неожиданность. Я уже говорила: надеюсь, картина – это все, что ты ему дала, я надеюсь, что на этом ты и остановишься. Я говорю это для твоего же блага. Потому что вот здесь, внизу, у тебя есть кое-что, чего хотят все мужчины, и это вовсе не какие-то картинки!

Губы Мег начали дрожать, и я понял, что она вот-вот расплачется. Но меня, верьте или нет, распирал смех. Да и Донни тоже. Все было до абсурда нелепо, однако то, что сказала Рут о «картинках», было просто странно.

Она еще сильнее сжала плечи Мег.

– А если ты даешь им то, чего они хотят, то ты просто шлюха. Ты знаешь, что такое шлюха? А ты, Сьюзан? Ну ты-то, конечно, не знаешь. Ты еще слишком мала. Так вот, шлюха – это девица, которая раздвигает ноги, чтобы мужчина мог проскользнуть туда, куда ему надо. Вуфер, прекрати скалиться как идиот. А каждая шлюха заслуживает хорошей трепки. С этим любой согласится. И я предупреждаю тебя, дорогуша, будешь погуливать в моем доме – я тебя как танк раскатаю.

Рут отпустила Мег и прошла на кухню. Открыла дверцу холодильника.

– Ну, – сказала она, – кто-нибудь хочет пивка?

Указала рукой на картину:

– Все равно как-то бледновато, – сказала она. – Вам не кажется?

И потянулась за упаковкой пива.