Текст книги "Девушка по соседству"

Глава четырнадцатая

В те времена, чтобы голова пошла кругом, мне хватало две баночки пива. Я шел домой неспешно, уже навеселе, по обыкновению напоминая себе, что должен молчать как рыба – ни слова родителям. Впрочем, это было излишним – скорее я бы палец себе отрубил.

Остаток вечера – после того как Рут закончила читать нам нотацию – прошел без особых происшествий. Мег удалилась в туалет и вернулась с таким видом, словно ничего и не случилось. Глаза ее были сухими, лицо – непроницаемым. Мы смотрели шоу Дэнни Томаса, потягивали пиво, а во время рекламы я договорился с Вилли и Донни отправиться в субботу на боулинг. Я пытался перехватить взгляд Мег, но она не смотрела в мою сторону. Когда пиво было допито, я пошел домой.

Картину я повесил в своей комнате рядом с зеркалом.

Но меня не покидало какое-то странное чувство. Я никогда не слышал, чтобы кто-либо вслух произнес слово «шлюха», хотя и знал, что это значит. Знал, потому что разок стащил у мамы и пролистал Peyton Place[19]19
  Роман Грейс Металиус с весьма откровенными разговорами о сексе, вышедший в 1956 году. Впоследствии по его мотивам была снята очень популярная мыльная опера.


[Закрыть]. Я подумал: а сестра Эдди, Дениз, тянет на это определение или она для него слишком юна? Я помнил ее голой, привязанной к дереву, помнил ее крупные мягкие соски. И то, как она то смеялась, то плакала – иногда одновременно. Помнил складки плоти между ее ног.

И подумал о Мег.

Лежа на кровати, я думал: до чего же легко ранить человека. Не обязательно физически. Достаточно просто изо всех сил пнуть что-то, что для него дорого.

Я бы тоже смог, если бы захотел.

Люди – ранимые существа.

Я подумал о своих родителях. Ведь они только и делали, что пинали друг друга. Да с таким постоянством, что я, находясь меж двух огней, умудрялся не принимать ничью сторону.

Как правило, мелочи, но гора обид неуклонно росла.

Я никак не мог уснуть. Родители спали в соседней комнате, отец, как всегда, храпел. Я встал и отправился на кухню за колой. Потом прошел в гостиную и сел на диван, не включая свет.

Было далеко за полночь.

Ночь стояла теплая и безветренная. Родители по привычке оставили все окна открытыми.

Сквозь москитную сетку я мог видеть гостиную Чандлеров. У них до сих пор горел свет. Окна тоже были открыты, и я слышал их голоса. Я не мог толком разобрать слова, но точно знал, кто говорит. Вилли. Рут. Потом Мег. Донни. Даже Вуфер все еще не спал – его голос, высокий, с визгливым, как у девчонки, смехом, нельзя было не распознать.

Все остальные что-то кричали.

– …для какого-то мальчишки! – услышал я слова Рут. Потом ее голос утонул в общем гаме.

Я видел, как Мег подошла к окну. Она указывала на что-то пальцем, крича и прямо-таки содрогаясь от гнева.

– Не будешь! – выкрикнула она.

И тогда Рут произнесла что-то низким голосом. Слов было не разобрать, но это больше походило на утробное рычание, ей-богу. Внезапно Мег словно надломилась. Согнулась и расплакалась.

Сразу же чья-то рука метнулась вперед и влепила Мег пощечину.

Пощечина была настолько сильной, что Мег отскочила от окна. Теперь я ее не видел.

Зато появился Вилли.

Он двигался в ее сторону. Медленно.

Как будто крался за Мег.

– Достаточно! – услышал я голос Рут. Наверное, она хотела, чтобы Вилли оставил Мег в покое.

На какое-то мгновение все замерли.

Затем фигуры стали появляться и исчезать, дрейфуя мимо окна, наполненные злостью и мраком. Вилли, Вуфер, Донни, Рут и Мегги, которая не то подбирала что-то с пола, не то переставляла стулья. Постепенно все они исчезли из поля зрения. Ни голосов, ни разговоров. Сьюзан была единственной, кого я не видел.

Я продолжал слежку.

Свет погас. Слабое освещение осталось только в спальнях. А потом и там погас свет, и дом Чандлеров, как и наш, погрузился в темноту.

Глава пятнадцатая

В субботу в боулинг-зале Кенни Робертсон не сумел сбить седьмой кегль в десятом подходе, закончив игру со ста семью очками. Кенни был тощеньким и потому вкладывал каждый фунт своего веса в очередной бросок, отчего шар катился сумасшедшими зигзагами. Он подошел к нам, вытирая лоб удачливым платком своего папаши, который в этот день оказался не таким уж удачливым.

Он сел между мной и Вилли за доской для подсчета очков. Мы наблюдали за Донни, который как раз подходил к своей любимой дорожке.

– Придумали что-нибудь? – спросил он Вилли. – Ну насчет того, чтобы завлечь Мег в Игру?

Вилли улыбался. Похоже, он был вполне доволен собой. Сейчас он мог выбить полтораста очков, а такое нечасто случается. Вилли помотал головой.

– У нас теперь своя Игра, – сказал он.

Глава шестнадцатая

Когда я остался ночевать у Чандлеров, вдоволь подурачившись и отправив Вуфера спать, мы сидели и трепались.

Болтали в основном мы с Донни. Вилли обычно нечего было сказать, а если он и открывал рот, то лишь для того, чтобы ляпнуть очередную глупость. Но Донни был башковитым пацаном, и, как я уже говорил, для меня он оказывался ближе всех к тому, что называется «лучшим другом». Мы трепались обо всем: о школе и девочках, о ребятах из музыкального шоу American Band-Stand, о неисчерпаемых тайнах секса, о том, какой смысл вложен в тот или иной рок-н-ролльный хит, – и так до глубокой ночи.

Мы говорили о наших желаниях, надеждах, а иногда даже кошмарах.

Затевал все эти разговоры обычно Донни, а я всегда их заканчивал. Иногда, уже усталый донельзя, я свешивался со своей койки и говорил что-нибудь вроде: «Ну ты понял?», а он уже спал, оставляя меня наедине с моими мыслями, неудобными и не вполне осознанными, – и я порой ворочался до самого рассвета. Чтобы погрузиться в то, что я чувствовал, мне требовалось немало времени, и когда это наконец происходило, я уже не мог остановиться и успокоиться.

Я и сейчас такой же.

* * *

Диалог давно превратился в монолог. Я не разговариваю. С кем бы я ни оказался в постели, я всегда молчу. Мои мысли иногда соскальзывают в кошмар, но я ими ни с кем не делюсь. И сейчас я стал тем, чем только начинал становиться тогда – полностью замкнутым в себе одиночкой.

Думаю, это началось, когда мне было семь и я спал, а мама пришла в мою комнату. Разбудив меня, она сказала:

– Я ухожу от твоего отца. Но не тревожься. Я заберу тебя с собой. Я тебя не брошу. Никогда и ни за что.

И я знаю, что с семи до четырнадцати лет я ждал, готовился, становился собой – существующим отдельно и от отца, и от мамы.

Думаю, так оно все и начиналось.

Но между семью и тринадцатью годами случилась Рут. Случились Мег и Сьюзан. Не будь этого, тот ночной разговор с мамой мог бы пойти мне на пользу. Он избавил бы меня от шока и растерянности, когда этот трудный час все же наступил. Потому что дети – крепкий народец. Они легко возвращаются к уверенности в себе и к возможности поделиться с другими своей проблемой.

Мне это так и не удалось. Из-за того, что случилось потом, из-за того, что я сделал и, наоборот, – не сделал.

* * *

Моя первая жена, Эвелин, иногда звонит мне поздно ночью.

– С детьми все хорошо? – испуганным голосом спрашивает она.

У нас с ней никогда не было детей.

Эвелин не раз и не два ложилась в психиатричку с приступами глубокой депрессии и тревожности, но эта ее зацикленность на детях все еще поражает и пугает меня.

Потому что я никогда ей не рассказывал. Обо всем этом – никогда.

Так как же она узнала?

Может, я разговариваю во сне? Может, однажды ночью я ей во всем признался? Или она просто чувствует что-то, скрытое во мне, что-то, из-за чего мы так и не завели детей. Потому что я никогда бы этого не позволил.

Ее звонки – словно ночные птицы, с криками проносящиеся над моей головой. Я всегда жду их возвращения. Но каждый раз они застают меня врасплох.

Это страшно.

С детьми все хорошо?

Я давно научился не волновать ее. Да, Эвелин, конечно, говорю я. Дети в полном порядке. Ложись-ка ты спать.

Но дети совсем не в порядке.

И в порядке они уже не будут никогда.

Глава семнадцатая

Я постучал в заднюю дверь.

Никто не откликнулся.

Я открыл дверь и вошел в дом.

И сразу же услышал их смех. Смех Мег был высоким, с девчачьими взвизгами, Вуфер непрерывно хихикал, как истеричка. А Вилли-младший и Донни – более низкими, более мужскими голосами.

Мне нельзя было здесь находиться – я был наказан. Я собирал модель самолета В-52, рождественский подарок от папы, и одно колесо никак не становилось на место. Трижды или четырежды я пробовал его приладить, но потом вскочил и вдребезги разнес чертову модель о дверь спальни. Появилась мама, закатила неслабую сцену – и мне было велено не выходить из дома.

Но мама сейчас отправилась за покупками. И я по меньшей мере на какое-то время очутился на свободе.

Я направился к спальням.

И увидел, что юные Чандлеры зажали Мег в углу у окна.

Донни обернулся:

– Привет, Дэвид! А она боится щекотки! Мег боится щекотки!

И тут, словно они отрепетировали это заранее, все братья набросились на Мег, полезли к ее ребрам, а она извивалась и пыталась оттолкнуть их, а потом согнулась, прижимая локти к ребрам, и смеялась, тряся своим рыжим хвостиком.

– Попалась!

– Я ее достал!

– Давай, Вилли!

Сюзен тоже была здесь и хохотала, сидя на кровати.

– Оу!

Послышался хлопок. Я поднял взгляд.

Мег рукой прикрывала грудь, а Вуфер прижимал ладонь к лицу, по которому расползалось красное пятно. Было видно, что он вот-вот заплачет. Вилли и Донни отступили на шаг назад.

– Что за хрень!

Донни был в ярости. Он всегда был не прочь отлупить Вуфера, но терпеть не мог, когда кто-то другой это делал.

– Ах ты сучка! – сказал Вилли.

Он неуклюже замахнулся, чтобы ладонью ударить Мег по голове. Она с легкостью увернулась. Больше он не пытался.

– На кой черт ты это сделала?

– Ты видел, что он делал!

– Ничего он не делал!

– Он ущипнул меня.

– И что?

Теперь Вуфер и в самом деле плакал.

– Я все расскажу маме! – выл он.

– Давай, давай, – сказала Мег.

– Тебе это не понравится, – сказал Вуфер.

– А мне плевать. Мне на всех вас плевать.

Она оттолкнула Вилли и направилась в гостиную. Хлопнула передняя дверь.

– Вот же сучонка, – сказал Вилли. Он повернулся к Сьюзан: – Твоя сестра сука проклятая.

Сьюзан молчала. Вилли двинулся к ней, и она вздрогнула.

– Нет, ну ты видел?

– Я не смотрел, – сказал я.

Вуфер шмыгал носом. По подбородку стекала сопля.

– Она меня ударила! – заорал он. И тоже выбежал из спальни.

– Я расскажу маме, – сказал Вилли.

– Да. И я тоже, – сказал Донни. – Ей это даром не пройдет.

– Ну черт. Мы же просто дурачились.

Донни кивнул.

– Но врезала она ему всерьез.

– Ну так Вуфер ее за сиську трогал.

– И что? Он же не специально.

– От такой оплеухи мог и фонарь выскочить.

– Еще выскочит.

– Сука.

Комната была наполнена какой-то нервной энергией. Вилли и Донни ходили взад-вперед, как быки в загоне. Сьюзан соскользнула с кровати. Ее скобы громко лязгнули.

– А ты куда? – спросил Донни.

– Я хочу найти Мег, – тихо ответила она.

– На хрен Мег. Сиди тут. Ты же видела, что она сделала?

Сьюзан кивнула.

– Вот и славно. Ты понимаешь, что ее нужно наказать?

Он говорил веско и внушительно, как старший брат, терпеливо объяснявший что-то своей слегка заторможенной сестренке. Сьюзан снова кивнула.

– Так ты хочешь принять ее сторону, хочешь, чтобы тебя тоже наказали?

– Нет.

– Тогда сиди здесь, о’кей?

– Ладно.

– Здесь, в этой комнате.

– Хорошо.

– Давай поищем маму, – сказал он, обращаясь к Вилли. Я прошел вслед за ними в столовую, а оттуда мы вышли из дома через заднюю дверь.

Рут была за гаражом, пропалывая сорняки в грядке с помидорами. На ней было старое выцветшее платье, слишком большое для нее, перехваченное поясом в талии. Вырез на груди был широко распахнут.

Она никогда не носила бюстгальтеров. Я стоял рядом с ней и видел ее груди – почти до самых сосков. Груди у нее были маленькие и бледные. Они подрагивали при каждом ее движении. Я старался смотреть в сторону, боясь, что она заметит, но мои глаза сами тянулись к ней, как стрелка компаса, где севером была ее грудь.

– Мег ударила Вуфера, – сказал Вилли.

– Правда?

Похоже, ее это никак не заинтересовало. Она продолжала выдергивать сорняки.

– Оплеуху ему дала, – сказал Донни.

– За что?

– Мы просто играли, дурачились.

– Ее все щекотали, – сказал Вилли. – И вдруг она с ходу лупит Вуфера по физиономии. Просто так.

Рут выдернула еще пару стеблей. Грудь ее затряслась и покрылась гусиной кожей. Я смотрел как зачарованный. Рут подняла голову, и я едва успел отвести взгляд.

– И ты, Дэви?

– А?

– Ты тоже ее щекотал?

– Нет. Я только пришел.

Она улыбнулась:

– Я же тебя ни в чем не обвиняю.

Она встала и сняла испачканные рабочие перчатки.

– И где же она сейчас?

– Не знаю, – сказал Донни. – Выбежала из дома.

– А Сьюзан?

– Она в спальне.

– И она все это видела?

– Ну да.

– Ладно.

Рут прямо через газон зашагала к дому. Мы двинулись за ней. На крыльце она вытерла свои костлявые руки о бедра. Стянула шарф, которым были подвязаны ее короткие каштановые волосы, и тряхнула головой.

Я прикинул, что минут двадцать – до возвращения мамы – у меня есть, и вслед за Рут прошел в дом.

Все направились в спальню. Сьюзан сидела там, где мы ее оставили, пролистывая журнал, открытый на странице с фотографиями Лиз и Эдди Фишеров, а также Дебби Рейнольдс. Эдди и Лиз улыбались, вполне довольные собой. Дебби куксилась.

– Скажи, Сьюзан, а где Мег?

– Не знаю, мэм. Она ушла.

Рут села на кровать рядом с девочкой. Погладила ее по руке.

– Мне сказали, что ты видела то, что произошло. Это правда?

– Да, мэм. Вуфер трогал Мег, и Мег его ударила.

– Трогал Мег?

Сьюзан кивнула и положила ладонь на свою тощенькую грудь, словно присягая флагу.

– Вот здесь.

Рут с полминуты молча смотрела на нее. И потом спросила:

– Ты пыталась ее остановить?

– Остановить Мег?

– Да. Чтобы она не била Ральфи.

Сьюзан пришла в замешательство:

– Я не могла. Все случилось так быстро, миссис Чандлер. Вуфер потрогал ее, и Мег сразу же его ударила.

– Тебе следовало попытаться, дорогая. – Рут снова погладила ее по руке. – Она же твоя сестра.

– Да, мэм.

– Если ударить человека по лицу, может случиться всякое. Барабанная перепонка может лопнуть, можно и глаз выбить. Это опасный поступок.

– Да, миссис Чандлер.

– Рут. Я тебе уже говорила. Просто Рут.

– Да, Рут.

– И ты знаешь, что значит потворствовать человеку, который так себя ведет?

Сьюзан помотала головой.

– Это значит, что ты тоже виновата, хотя, может быть, ты и не сделала ничего особенного. Ты становишься сообщницей. Понимаешь меня?

– Я не знаю.

Рут вздохнула:

– Сейчас объясню. Ты ведь любишь сестру, да?

Сьюзан кивнула.

– И потому что ты любишь ее, ты бы ее простила, верно? За то, что она ударила Ральфи?

– Она не хотела сделать ему больно. Она просто разозлилась!

– Конечно. Значит, ты бы ее простила, я права?

– Ага.

Рут улыбнулась:

– Ты понимаешь, что это неправильно, дорогуша? Это и делает тебя сообщницей. То, что она сделала, было плохо, недопустимо, а ты прощаешь ее, потому что любишь, – и это никуда не годится. Нельзя ей сочувствовать, Сюзи. И тут не важно, что Мег твоя сестра. Важно то, что правильно. Запомни это на всю жизнь. А теперь ложись на кровать, подтяни платье повыше и спусти трусики.

Сьюзан замерла и широко раскрытыми глазами смотрела на Рут.

Та встала с кровати. И расстегнула свой пояс.

– Ну-ну, милочка, – сказала она. – Это для твоего же блага. Я объясню тебе, что такое потворство. Как видишь, здесь нет Мег, которой бы полагалась ее законная порция. Так что ты угостишься за вас обеих. Твоя доля – за то, что ты не сказала: «Эй, Мег, прекрати» – сестра она тебе или не сестра. Справедливость есть справедливость. Ей полагалась бы доля за то, что она сделала. Так что давай, ложись. Не заставляй меня укладывать тебя силой.

Сьюзан молчала, не сводя глаз с Рут. Словно бы она не могла пошевелиться.

– Что ж, ладно, – сказала Рут. – Непослушание – это отдельный разговор.

Она протянула руку и твердо – хотя не сказать, чтобы грубо, – взяла Сьюзан за руку и стащила ее с кровати. Сьюзан начала плакать. Скобы на ногах лязгнули. Рут повернула ее лицом вниз. Потом задрала подол ее украшенного оборками красного платьица и заправила его за пояс.

Вилли фыркнул и рассмеялся. Рут бросила на него гневный взгляд.

Она спустила с девочки ее маленькие белые хлопчатобумажные трусики до самых скоб на щиколотках.

– Получишь пять за потворство и десять за Мег. Еще пять за непослушание. Это значит – двадцать.

Теперь Сьюзан плакала навзрыд. Я видел потоки слез, стекающие по ее щеке, и внезапно почувствовал жгучий стыд. Я начал пятиться к дверям. Каким-то шестым чувством я понял, что Донни тоже хочет убраться отсюда. Но Рут заметила нас.

– Стойте тут, мальчики. Девочки всегда плачут, с этим ничего не поделаешь. Но все это для ее же блага, и то, что вы здесь, тоже важно. Я хочу, чтобы вы остались.

Ее пояс был из довольно тонкой ткани, не кожаный. Может быть, Сьюзан будет не так уж больно, подумал я.

Рут сложила пояс вдвое и занесла над головой. Ремень со свистом рванулся вниз.

Шлеп!

Сьюзан резко втянула в себя воздух и зарыдала в голос.

Попка у нее была такой же бледной, как груди Рут. И сейчас она дрожала. На ее левой ягодице, прямо у ямочки, появилось красное пятно. Рут снова подняла пояс. Губы ее были крепко сжаты. На лице никаких эмоций. Она была сама сосредоточенность.

Пояс просвистел снова, и Сьюзан взвыла.

Потом третий удар, четвертый, без малейшего промедления, друг за другом.

Теперь ее попка вся пошла красными пятнами.

Пятый.

Сьюзан захлебывалась мокротой и слезами. Она не вдыхала воздух, а глотала его отрывистыми глотками.

Рут размахнулась сильнее. Нам пришлось на шаг отступить.

Я считал про себя. Шесть. Семь. Восемь, девять, десять.

Ноги Сьюзан задергались. Пальцы, вцепившиеся в постельное покрывало, побелели.

Я никогда не слышал таких рыданий.

Беги, подумал я. О господи! Я бы уже давно сбежал.

Но она, конечно, не могла сбежать. Ее словно цепью приковали к кровати.

И я сразу подумал об Игре. Хотя я и морщился всякий раз, когда пояс обрушивался на тело девочки, я не мог отделаться от мысли об Игре. Это было поразительно. Взрослый человек. Взрослый человек играет в Игру. Не точь-в-точь как мы, но достаточно близко.

Рут, подумал я, играет в Игру. Черт меня дери.

И внезапно все перестало представляться чем-то недозволенным. Чувство вины испарилось. Но возбуждение от происходящего никуда не делось. Мои ногти глубоко врезались в ладонь.

Я продолжал считать. Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать. У Рут на лбу и на верхней губе выступили капельки пота. Удары она наносила как-то механически. Четырнадцать. Пятнадцать. Ее рука взлетала вверх. Было видно, как вздымался ее живот под бесформенным платьем.

– Ого!

Вуфер проскользнул в комнату между мной и Донни.

Шестнадцать.

Вуфер пялился на покрасневшее, искаженное лицо Сьюзан.

– Ого! – снова произнес он.

И я знал: он думает то же, что и мы все.

Наказания были семейным делом. Во всяком случае, в нашей семье. Да и в любой другой тоже, насколько мне было известно.

Но это не было наказанием. Сейчас это была Игра.

Семнадцать. Восемнадцать.

Сьюзан свалилась на пол.

Рут склонилась над ней.

Девочка рыдала, все ее тщедушное тельце дергалось. Она обхватила голову руками, подтянув коленки к груди – насколько скобы позволяли это.

Рут тяжело дышала. Она натянула на Сьюзан трусики и расправила платье.

– Хорошо, – мягко сказала она. – Пока хватит. Отдохни. Еще два остаются за тобой.

Какое-то время мы все стояли молча, слушая приглушенные рыдания Сьюзан.

И тут послышался шум подъезжающей машины.

– О черт! – сказал я. – Мама!

Я пронесся через гостиную, выскочил в заднюю дверь и посмотрел сквозь живую изгородь. Мама подъехала вплотную к гаражу. Багажник машины был открыт, и мама доставала из него пакеты с логотипом супермаркета. Я рванул по дорожке к нашей парадной двери и взлетел наверх, в свою комнату. Сел и раскрыл журнал.

Я услышал, как открывается задняя дверь.

– Дэвид! Спустись и помоги мне.

Дверь захлопнулась.

Я вышел к машине. Мама, хмурясь, вручала мне пакеты – один за другим.

– В магазине какое-то столпотворение, – сказала она. – Чем ты занимался?

– Ничем. Читал.

Когда я повернулся, чтобы войти в дом, то увидел Мег, стоявшую через улицу от дома Чандлеров под деревьями у дома Зорнов. Она не отрывала взгляд от дома Чандлеров. Мег жевала травинку, и вид у нее был задумчивый, словно она пыталась решиться на что-то.

Похоже, меня она не видела.

Интересно, подумал я, и что она знает?

И занес пакеты с продуктами в дом.

* * *

Позже я пошел в гараж за садовым шлангом и увидел Мег и Сьюзан. Они сидели в высокой траве у березы.

Мег расчесывала волосы Сьюзан. Долгими плавными движениями, твердыми и равномерными, но в то же время осторожными, словно на волосах появились бы синяки, сделай она что-то не так. Другой рукой – кончиками пальцев – она поглаживала их снизу, поднимая волосы и позволяя им свободно опасть.

Сьюзан улыбалась. Не самой радостной улыбкой, но было видно, что ей приятна ласка Мег.

На мгновение я понял, насколько эти двое близки, насколько они одиноки в этой своей близости. Я почти завидовал им.

Беспокоить их я не стал.

Я нашел наконец шланг. Когда я выходил из гаража, ветер поменялся, и я услышал, как Мег что-то напевает. Очень нежно, как колыбельную. Goodnight Irene. Эту песню пела мама в моем детстве, во время долгих ночных поездок:

Доброй ночи, Айрин, доброй ночи. Я увижу тебя во сне.

Я ловил себя на том, что весь день напевал эту колыбельную. Каждый раз представляя Мег и Сьюзан, сидящих рядышком в высокой траве. Я ощущал лучи солнца на моем лице, прикосновение щетки и нежные ласковые руки.