Текст книги "Бюро заказных убийств"

– Поверьте, случай беспрецедентный, – заметил Драгомилов. – Должен признаться, что весьма озадачен: не представляю, когда я вам так насолил. Никогда прежде мы не встречались, я о вас даже не слышал, так что не могу даже предположить, каков мотив. К тому же, не забывайте, для исполнения заказа – иными словами, устранения объекта – необходимо неопровержимое и справедливое обоснование.

– Готов его предоставить, – уверенно отозвался Уинтер Холл.

– Но вам придется меня убедить.

– Сделаю и это. Идея родилась потому, что в ходе беседы мне стало совершенно ясно: что вы и есть то самое чудовище, которое возомнило себя чуть ли не Господом Богом. Следовательно, если мне удастся доказать социальную оправданность вашего устранения, заказ будет выполнен? Я правильно понимаю?

– Совершенно верно. – Драгомилов немного помолчал и вдруг улыбнулся. – Разумеется, ваш объект покончит жизнь самоубийством, а мы с вами находимся в Бюро заказных убийств.

– В таком случае вам придется отдать приказ одному из подчиненных. Насколько я могу судить, ему придется исполнить заказ даже под страхом собственной смерти.

Удивительно, но Драгомилова ситуация, похоже, забавляла: во всяком случае, обескураженным он не выглядел.

– Совершенно верно, и это лишний раз доказывает безупречную работу созданного мною предприятия. Оно способно действовать в любых обстоятельствах – даже столь неожиданных, как это. Вперед! Вы меня заинтриговали: оригинальный ход мысли, несомненное воображение, живая фантазия. Так будьте же добры, дайте этическое обоснование моего устранения из мира живых.

– Как известно, одна из заповедей гласит: «Не убий», – начал Уинтер Холл.

– Прошу прощения, – тут же перебил его Драгомилов. – Необходимо подвести незыблемую базу под дискуссию, которая в скором времени превратится в сугубо академическую. Суть заключается в том, что вам предстоит доказать следующий постулат: казнь оправдана содеянным мною злом, – но судить и принимать решение предстоит не кому-то другому, а именно мне. Так за какие же грехи меня надлежит устранить? Может быть, я приговорил к казни ни в чем не повинного человека? А может, каким-то образом нарушил мною же принятые законы, пусть даже неосознанно или случайно?

– Вопрос понятен и вынуждает меня изменить ход рассуждений, – парировал Уинтер Холл. – Прежде всего позвольте спросить: смерть Джона Моссмана ваша работа?

Драгомилов кивнул, и Холл продолжил:

– А ведь этот человек был другом моего отца, я знал его всю жизнь, с раннего детства, и уверен, что он никому не делал зла. Этот…

Уинтер Холл готов был продолжить свою пламенную речь, но поднятая рука и саркастическая усмешка собеседника заставили его замолчать.

– Примерно семь лет назад Джон Моссман построил масштабное здание фирмы «Фиделити» Но откуда же взялись бешеные деньги? Каким образом мелкий банкир консервативного толка внезапно создал целую сеть значительных финансовых предприятий? Должно быть, помните, какой огромный капитал остался после него. Интересно, откуда он его взял?

Холл хотел что-то возразить, однако Драгомилов жестом дал понять, что еще не закончил.

– Незадолго до строительства здания компании «Фиделити» некто Комбейн захватил фирму «Сталь штата Каролина», обанкротил и присвоил почти даром. Президент фирмы покончил жизнь самоубийством.

– Чтобы избежать тюремного заключения, – вставил Уинтер Холл.

– Его принудили к действиям шантажом.

Холл кивнул.

– Да, помню. Причем шантажировал один из агентов того самого Комбейна.

– И этим агентом выступил не кто иной, как Джон Моссман.

Холл хранил молчание, а собеседник тем временем продолжал:

– Уверяю вас, что могу это доказать, и докажу, но пока сделайте одолжение, примите мои слова на веру. Очень скоро вы убедитесь в их правдивости.

– Что же, ладно. Вы убили Столыпина.

– А вот здесь мы ни при чем. Это дело рук русских террористов.

– Честное слово?

– Не сомневайтесь.

Холл перебрал в уме все памятные преступления и совершил новый выпад:

– А Джеймс и Хардман – президент и секретарь Юго-Западной федерации горняков, – как быть с ними?

– Да, обоих профсоюзных лидеров действительно казнили мы, – признал Драгомилов. – Но что же здесь несправедливого? Что вас смущает?

– Вы гуманист, а потому должны ценить как сам труд, так и людей труда. Гибель руководителей организации стала огромной потерей для рабочего класса.

– Глубоко заблуждаетесь, – возразил Драгомилов. – Джеймс и Хардман были казнены в тысяча девятьсот четвертом году. В течение шести предшествовавших лет федерация профсоюзов не одержала ни одной победы: напротив, потерпела сокрушительные поражения в трех мучительных забастовках, – а за полгода после устранения лидеров шахтеры выиграли крупную забастовку тысяча девятьсот пятого года, и с тех пор вплоть до сегодняшнего дня продолжают одерживать победу за победой.

– Что вы имеете в виду? – уточнил Холл.

– Во-первых, что Лига владельцев шахт к казни непричастна; во-вторых, что Джеймс и Хардман тайно получали от лиги взятки, причем значительные, в-третьих, что факты предательства профсоюзных лидеров представила нам и заплатила за услуги двадцать пять тысяч долларов – ровно столько, сколько мы запросили, – группа горняков.

Уинтер Холл не смог скрыть удивления и растерянности, а заговорить смог лишь после долгих раздумий.

– Поверю вам, мистер Драгомилов, на слово. Завтра-послезавтра зайду, чтобы услышать и обсудить доказательства. Впрочем, думаю, что разговор получится формальным. А пока мне придется поискать другой способ убеждения: список убийств очень длинный.

– Куда длиннее, чем полагаете.

– Не сомневаюсь, что каждому из них имеется веское оправдание. Хочу подчеркнуть: я не считаю, что какому-то из убийств есть оправдание, но верю, что вы сумели найти убедительные аргументы в их пользу. Высказанное вами предположение, что дискуссия примет академический характер, оказалось оправданным, но другого способа переубедить вас я не знаю. Давайте отложим разговор до завтра. Может быть, встретимся за ленчем?

– Думаю, целесообразнее поговорить здесь. – Драгомилов жестом указал на заполненные книгами полки и с улыбкой добавил: – Как видите, в моем кабинете множество авторитетов. А если вдруг не хватит и их аргументов, всегда можно кого-то послать в филиал Библиотеки Карнеги – благо здание здесь неподалеку, за углом.

Он нажал кнопку звонка, тут же появился слуга, и собеседники встали.

– Не забудьте: нам предстоит словесный поединок, и я намерен победить, – напомнил Уинтер Холл на прощание.

Драгомилов усмехнулся:

– Очень сомневаюсь, но если это все-таки произойдет, случай можно будет внести в разряд уникальных.

Глава 5

Дискуссия между Холлом и Драгомиловым тянулась в течение нескольких долгих дней и даже ночей. Поначалу ограниченный вопросами этики, постепенно спор становился все шире и глубже, захватывая все новые и новые аспекты. Поскольку этика лежит в основе любой науки, дискутирующим пришлось пробиваться через пласт множества научных дисциплин, чтобы добраться до настоящего, нерушимого фундамента. От выдвинутого Холлом постулата «Не убий» Драгомилов потребовал более убедительного философского обоснования, чем то, которое предоставляет религия. В то же время, чтобы донести собственные мысли и рассуждения до оппонента, каждый из собеседников счел необходимым заострить внимание на важнейших гипотезах и принципиальных идеях другого.

Это была упорная борьба двух ученых, чьи теории основывались на богатом практическом опыте. И все же всякий раз искомая истина терялась в пылу спора и столкновения мнений. Холл с уважением признал, что Драгомиловым движет исключительно стремление к правде; что назначенная за проигрыш цена – собственная жизнь – вовсе не влияет на строгую логику его рассуждений. Главный вопрос заключался в том, оправданно ли существование такой карающей организации как Бюро заказных убийств с точки зрения социальной справедливости.

Главный тезис Холла, от которого он не отклонялся, а, напротив, на котором концентрировал все свои аргументы, состоял в том, что на современной стадии эволюции общество в целом должно найти собственный путь к спасению. Он утверждал, что прошли те времена, когда судьбу человечества решал всадник в доспехах, ну или в крайнем случае небольшая группа всадников. Драгомилов, по его мнению, мнил себя именно таким рыцарем, а созданное им бюро считал тем самым конем, на котором отважно скакал, присвоив себе право судить и казнить, считая, что тем самым направляет развитие общества в желанное русло.

Драгомилов, со своей стороны, вовсе не отрицал, что играет роль избранного героя, который осмеливается думать за других, не наделенных столь глубоким разумом людей, принимать судьбоносные решения и толкать общество вперед по пути развития, однако решительно отвергал мысль, что человечество в целом способно управлять собой и, несмотря на промахи и ошибки, может размеренно и упорно двигаться по пути социального прогресса. В этом и заключалась суть противоречия, для разрешения которого собеседники вникали в давние события и прослеживали историческое развитие от мельчайших известных подробностей существования примитивных групп до современной стадии развития цивилизации.

Однако спорщики отличались столь высокой степенью практичности сознания и были так далеки от метафизики, что в качестве определяющего фактора любого действия признавали общественную целесообразность и считали данное понятие в высшей степени этичным. В итоге с точки зрения избранной позиции Уинтер Холл одержал победу, а Драгомилов, пусть и неохотно, все-таки признал собственное поражение. В запале долгого и трудного поединка, подчинившись мгновенному порыву, Холл протянул достойному сопернику руку. Драгомилов был весьма удивлен, но ответил крепким пожатием и заметил:

– Теперь совершенно ясно, что я недооценивал социальные факторы. Убийства недопустимы не столько из-за своей сути, сколько с точки зрения общества. Да, согласен с данным постулатом. Что же касается отдельных личностей, то здесь все правильно. Однако подвох заключается в том, что отдельные личности не существуют сами по себе, а объединяются в группы. Вот здесь-то и кроется главная ошибка. Теперь это ясно, хотя и не до конца. В конечном счете действия мои нельзя считать оправданными. Ну а теперь… – Он умолк и посмотрел на часы. – Уже два часа ночи. Что-то мы засиделись. Теперь готов понести наказание. Вы, конечно, предоставите время, чтобы уладить дела, прежде чем я отдам приказ своим агентам?

Давно забыв первоначальные параметры спора, при этих словах Холл испытал глубочайшее потрясение.

– Не ожидал подобного развития событий, и, честно говоря, совсем забыл о договоре. Полагаю, соблюдать его необходимости нет. Теперь вы и сам понимаете несостоятельность убийств. Будет вполне достаточно просто ликвидировать бюро и распустить агентов.

Но Драгомилов покачал головой.

– Нет, договор есть договор. Я принял ваш заказ. То, что правильно, остается правильным, и в данном случае доктрина социальной целесообразности не действует. Отдельная личность как таковая обладает собственными прерогативами, важнейшая из которых – способность держать данное слово. Я обязан выполнить обещание. Заказ будет исполнен. Боюсь, что он станет последним делом нашего бюро. Сегодня суббота. Позволите отложить акцию до завтрашнего вечера?

– Что за ерунда! – воскликнул Холл.

– Это не аргумент, – серьезно возразил Драгомилов. – К тому же спор уже закончен, и я отказываюсь что-либо слушать. Но ради справедливости должен заметить: учитывая, что убить меня будет ох как непросто, предлагаю повысить цену по крайней мере на десять тысяч долларов. – Он поднял руку, не желая слушать возражения. – О, поверьте, сумма весьма скромная. Я постараюсь настолько осложнить агентам задачу, что пятьдесят тысяч покажутся мелочью…

– Если согласитесь распустить свое бюро…

Однако договорить ему Драгомилов не позволил:

– Все, дискуссия закрыта! Остальное – исключительно мое дело, а бюро перестанет существовать в любом случае. Но предупреждаю: в соответствии с нашим уставом я имею право уклониться от казни. Если помните, при заключении сделки я предупредил, что если заказ не будет исполнен в течение года, то аванс поступит заказчику с пятипроцентной надбавкой. Если же останусь в живых, сам верну вам деньги.

Уинтер Холл нетерпеливо отмахнулся и горячо возразил:

– Послушайте, на одном положении я все же настаиваю: мы с вами сошлись во мнениях относительно основы этики. Поскольку общественная целесообразность является фундаментом любой этики…

– Простите, – перебил его Драгомилов, – только социальной этики. В определенных аспектах индивидуум остается индивидуумом.

– Ни один из нас не признает древнего иудейского принципа «око за око», – продолжил Холл. – Мы не верим в наказание за совершенное злодеяние. Оправданные преступлениями жертв убийства не рассматривались вами в качестве наказаний. В этих людях вы увидели социальное зло, искоренение которого принесло обществу пользу. Вы очистили от них мир точно так же, как хирург очищает организм от раковой опухоли. Эту идею я понял в самом начале нашей дискуссии.

Но вернемся к основной теме. Не принимая теорию наказания, мы с вами рассматриваем преступление как антиобщественный поступок и соответствующим образом его классифицируем с точки зрения целесообразности и произвольности. Таким образом, преступление рассматривается в качестве принимающего болезненные черты отклонения от нормы. Да это и в самом деле болезнь. Преступник, злодей – больной человек, а потому его необходимо лечить, чтобы помочь избавиться от болезни.

Теперь перехожу к вам лично; попытаюсь изложить свою мысль. Бюро заказных убийств явление антиобщественное, но вы в него верили и, следовательно, были больны. Болезнь заключалась в оправдании убийств. Но поскольку больше не верите ни в саму организацию, ни в целесообразность ее деятельности, вы излечились. Ваше мировоззрение избавилось от антиобщественной направленности, поэтому необходимость в вашей смерти отпала: ведь это стало бы не чем иным, как наказанием за болезнь, которой больше нет. Так что распустите бюро, закройте бизнес и живите спокойно.

– Вы закончили? Сказали все, что хотели? – вежливо уточнил Драгомилов.

– Да.

– В таком случае позвольте ответить и тем самым поставить точку в дискуссии. Свое бюро я организовал во имя справедливости и во имя справедливости им руководил. Да, я сам его создал и превратил в безупречно отлаженный механизм. Бюро действует на основании твердых принципов общественного блага. За все время работы ни один из этих принципов не был нарушен. Отдельная фундаментальная установка касалась той части договоров с клиентами, где гарантировалось выполнение принятых заказов. Я принял заказ от вас и получил оплату – пятьдесят тысяч долларов. Мы договорились, что если вам удастся убедить меня в ошибочности совершенных убийств, я предам казни себя самого. И вы меня убедили, так что не остается ничего иного, кроме как реализовать договор.

Горжусь своим детищем и напоследок не нарушу ни его основных принципов, ни строгих правил работы. Таково мое убеждение, которое ни в малейшей степени не противоречит общественной целесообразности. Я вовсе не хочу умирать. Если в течение года смогу избегать гибели, ваш заказ автоматически утратит силу. Сделаю все возможное, чтобы так и произошло. Таким образом, вопрос закрыт. Я принял решение. Что предложите в отношении ликвидации бюро?

– Если назовете имена и другие данные сотрудников, я готов оповестить каждого…

– Только после моей смерти или по прошествии года, – возразил Драгомилов.

– Пусть так. Если вас убьют или минует год, а вы сумеете остаться в живых, сообщу сотрудникам об увольнении и пригрожу, что в противном случае передам информацию в полицию.

– Вас могут убить, – предупредил Драгомилов.

– Да, могут, но придется рискнуть.

– Опасности можно избежать. Сообщая о роспуске бюро, не забывайте подчеркнуть, что информация передана на хранение третьим лицам в дюжине городов по всей стране и в случае вашей смерти немедленно попадет в полицию.

Подробности ликвидации бизнеса получили окончательную формулировку только к трем часам ночи, после этого собеседники долго молчали, и первым заговорил Драгомилов.

– Знаете, Холл, вы мне очень симпатичны. Вижу в вас энтузиаста этических правил. Думаю, вы и сами могли бы создать подобное бюро, что в моих устах является высшим комплиментом, поскольку считаю данную деятельность выдающимся достижением. Больше того: уверен, что могу вам доверять. Вы готовы сдержать слово точно так же, как я готов сдержать свое. Видите ли, у меня есть дочь. Мать ее умерла, и в случае мой гибели девочка окажется одна в целом свете. Хочу доверить вам попечение. Согласны принять на себя ответственность?

Уинтер Холл уверенно кивнул.

– Она уже взрослая, так что оформлять документы незачем. Однако она не замужем, а я оставлю ей огромную сумму, которую вам придется как можно выгоднее инвестировать. Сегодня днем поеду за город, чтобы ее навестить. Может быть, составите мне компанию? Это недалеко: поместье Эдж-Мур на Гудзоне.

– Подумать только! Какое удивительное совпадение: меня уже пригласили в Эдж-Мур на выходные! – воскликнул Уинтер Холл.

– Замечательно. А где именно вас ждут?

– Понятия не имею. Еще ни разу там не был. Договорились встретиться на станции.

– Если хотите, заеду за вами на машине и довезу до города: сможете сэкономить пару часов. Позвоните и сообщите, когда и куда приехать. Телефон «Пригородный двести сорок пять».

Уинтер Холл записал номер и встал, собираясь уйти.

Пожимая на прощание руку, Драгомилов зевнул.

– Надеюсь, что измените свое намерение, – напомнил Холл.

Но Драгомилов опять зевнул, покачал головой и проводил гостя к выходу.

Глава 6

– Дядюшка очень хочет с тобой познакомиться, – сказала Груня, когда везла Холла в поместье. – Пока он ничего о тебе не знает: я специально держала его в неведении, чтобы разжечь любопытство. Может, именно поэтому ему так не терпится увидеть тебя собственными глазами.

– Но о главном ты сказала?

Груня внезапно сосредоточилась на дороге, потом уточнила, не поворачивая головы:

– О чем?

Вместо ответа Холл накрыл ладонью ее лежащую на руле руку. Наконец прямо и твердо Груня посмотрела ему в лицо, но тут же смутилась, покраснела, отвела глаза и снова переключила внимание на дорогу.

– Возможно, именно поэтому он с нетерпением ждет знакомства, – спокойно заметил Уинтер.

– Никогда… никогда об этом не думала.

Хотя Груня смотрела вперед, он видел розовое тепло ее щеки, а спустя минуту прервал молчание:

– Жаль осквернять великолепный закат неправдой.

– Трус! – воскликнула Груня, однако в голосе не было обиды или злости.

Она опять посмотрела на него и рассмеялась. Уинтер последовал ее примеру, и оба почувствовали, что закат по-прежнему прекрасен, а мир все так же чудесен.

Когда свернули на ведущую к дому аллею, Уинтер спросил, как проехать к поместью Драгомилова.

– Драгомилов? В Эдж-Муре такого нет, точно, – пожала плечами Груня.

– Может, он здесь недавно? – предположил Холл.

– Вероятно. Ну вот, приехали. Кроссет, возьмите у мистера Холла чемодан. Где дядюшка?

– В библиотеке, мисс. Что-то пишет. Велел до обеда не беспокоить.

– Значит, встретитесь в столовой. Времени остается совсем немного. Кроссет, покажите мистеру Холлу его комнату.

Спустя пятнадцать минут Уинтер спустился в гостиную и столкнулся лицом к лицу с тем самым человеком, с которым расстался в три часа ночи.

– Какого черта вы здесь делаете? – воскликнул он изумленно.

Однако визави остался невозмутимым.

– Полагаю, жду возможности представиться. Меня зовут Сергиус Константин. Стоит ли говорить, что Груня сумела удивить нас обоих?

– И в то же время остаетесь Иваном Драгомиловым?

– Только не в этом доме.

– Ничего не понимаю. Вы рассказывали о дочери, а Груня называет вас дядей.

– Она и есть моя дочь, хотя считает себя племянницей. История долгая, но после обеда, когда останемся вдвоем, постараюсь кратко изложить суть. А сейчас позвольте сообщить, что считаю совпадение прекрасным и символичным. В высшей степени символичным. Вы, кого я избрал в качестве опекуна дочери, внезапно оказались ее… возлюбленным. Я прав?

– Не знаю… честное слово, не знаю, что сказать, – растерянно пробормотал потрясенный неожиданной развязкой гость.

– Я прав? – настойчиво повторил Драгомилов.

– Да, правы, – наконец последовал ответ. – Я действительно люблю вашу дочь. Люблю Груню. Но знает ли она… вас?

– Только как своего доброго дядюшку Сергиуса Константина, руководителя импортной компании, которая носит его имя. Вот она идет. Как я уже упомянул, согласен с вами в предпочтении Тургенева Толстому. Но при этом, разумеется, ничуть не умаляю мощи Толстого как мыслителя. Однако его философия отвратительна всякому, кто верит в… Ах, вот наконец и ты, милая.

– Уже познакомились! – обиженно проворчала Груня. – А я-то надеялась присутствовать при знаменательной встрече! – Она укоризненно посмотрела на гостя, а мистер Константин обнял ее за талию. – Почему не предупредил, что так быстро одеваешься к обеду?

Она подала Уинтеру свободную руку.

– Так пойдемте же скорее за стол.

Вот такой необычной процессией все трое проследовали в столовую.

За обедом гость то и дело подавлял желание ущипнуть себя, чтобы очнуться от невероятной реальности, в которую неожиданно угодил. Ситуация действительно выглядела чересчур гротескной, чтобы оказаться правдивой. Возлюбленная Груня то улыбалась, то возражала отцу, считая его дядей и даже не подозревая, что именно он организовал и возглавил страшное бюро. Сам же Холл, которому Груня отвечала взаимностью, принимал участие в дружеском подшучивании над тем самым человеком, которому недавно заплатил пятьдесят тысяч долларов за то, чтобы его убили. И, наконец, Драгомилов: невозмутимый, довольный, благосклонно позволяющий себя дразнить, наконец-то утративший обычную холодность манер и разделивший общее уютное веселье.

После обеда Груня долго играла на рояле и пела, пока, ожидая некоего посетителя и желая поговорить с Холлом наедине, Драгомилов не отправил ее восвояси, с отцовской насмешливой снисходительностью заявив, что детям ее возраста пора спать. Изящно поклонившись на прощание, Груня удалилась, и из коридора донесся ее счастливый смех. Драгомилов встал, плотно закрыл дверь и вернулся в кресло.

– Итак? – поторопил Уинтер.

– Во время русско-турецкой войны мой отец осуществлял крупный подряд на снабжение армии. Его звали… впрочем, неважно, как его звали. Отец сколотил состояние в шестьдесят миллионов рублей, которое я унаследовал как единственный сын. В университете увлекся радикальными идеями и вступил в организацию «Молодая Россия». Как и следовало ожидать, кучка утопистов-мечтателей с треском провалилась. Я несколько раз попадал в тюрьму. Моя жена и ее родной брат – Сергиус Константин – почти одновременно умерли от оспы. Это произошло в моем поместье. Наш последний заговор был раскрыт, и на этот раз мне грозила ссылка в Сибирь. Выкрутиться удалось благодаря небольшой хитрости: шурина – ярого консерватора – похоронили под моим именем, а я принял его имя и стал Сергиусом Константином. В то время Груня была еще младенцем. Мне без труда удалось выехать из страны, хотя вся недвижимость осталась в руках властей. Здесь, в Нью-Йорке, где русских шпионов значительно больше, чем кажется непосвященному, я продолжал поддерживать легенду своего имени и сумел достичь успеха в делах. Однажды даже съездил в Россию – разумеется, под видом шурина, – чтобы распродать его имущество. Однако игра затянулась. Груня знала меня только как дядю, а потому я и остался для нее дядей. Вот, собственно, и все.

– А что насчет Бюро заказных убийств? – спросил Уинтер.

– Веря в справедливость дела, а также желая опровергнуть установившееся мнение о том, что русские склонны к рассуждениям, а не к конкретным поступкам, я основал эту фирму. Спустя некоторое время выяснилось, что бюро не только безупречно четко работает, но и приносит хорошую прибыль. Так я доказал всем, а прежде всего самому себе, что в равной степени умею рассуждать, мечтать и действовать. Однако Груня ничего не знает и по-прежнему считает меня прекраснодушным идеалистом. Одну минуту.

Драгомилов вышел в соседнюю комнату и вернулся с большим конвертом в руке.

– Перейдем к другой теме. Посетитель, которого я ожидаю, – тот самый агент, который получит приказ меня убить. Хотел передать вам вот это завтра, но благодаря удачному стечению обстоятельств сделаю это немедленно. В этом конверте вы найдете подробные инструкции относительно опеки. Конечно, Груня будет сама подписывать счета, договоры и прочие необходимые документы, но вы обязаны руководить ее действиями и контролировать каждый шаг. Завещание лежит в сейфе. До моей смерти или возвращения вам придется управлять всем состоянием. Если получите телеграмму с требованием денег или чего-то другого, действуйте согласно инструкции. В этом конверте вы также найдете ключ к шифру, которым я буду пользоваться. Им же пользуется бюро.

Мною создан также крупный экстренный фонд. Эти средства принадлежат агентам бюро. Назначаю вас попечителем. При необходимости именно к вам они будут обращаться за материальной поддержкой.

С наигранной грустью Драгомилов покачал головой, но тут же улыбнулся.

– Боюсь, выполнение последнего заказа обойдется им очень дорого.

– Подумать только! – изумленно воскликнул Уинтер. – И вы еще снабжаете подчиненных средствами для действий против себя самого! А ведь следовало бы поступить наоборот: перекрыть им доступ к деньгам.

– Это было бы нечестно, Холл, и я не могу допустить нечестной игры. Больше того: оказываю вам огромное доверие и надеюсь, что и вы будете точно выполнять все мои инструкции. Я прав?

– Невероятно! Чудовищно! Вы поручаете мне снабжать деньгами людей, которые намерены убить вас, отца моей возлюбленной, невесты. Немедленно отмените все эти жуткие приготовления! Распустите своих агентов и положите конец этой дикой истории!

Но Драгомилов твердо стоял на своем.

– Ни за что. Мое решение останется неизменным, и вам это прекрасно известно. Итак, готовы в точности следовать инструкции?

– Вы безумец! Фанатик абсурдной, чудовищной справедливости. Ваш ученый ум извращен, ваша этика искажена… вы… вы…

Так и не отыскав нужных слов для обвинений, Уинтер Холл сник и умолк, а Драгомилов с улыбкой заметил:

– Насколько я могу судить, вы не отступите от моих инструкций. Верно?

– Да, да, да! Я их выполню, все до одной! – в гневе крикнул Холл. – Спорить с вами бессмысленно: все равно сделаете по-своему. Ничто вас не остановит. Но почему же именно сегодня? Неужели нельзя отложить начало этого сумасшедшего приключения хотя бы до завтра?

– Нет. Мне не терпится начать. Вы подобрали точное слово: «приключение». Именно так. Последний раз я участвовал в приключении еще в юности, когда жил в далекой России, увлекался идеями Бакунина и по-детски мечтал о всеобщей свободе. Много воды утекло с тех пор: я научился функционировать как думающая машина: я создал несколько успешных предприятий, сколотил немалое состояние, изобрел, разработал и учредил бюро заказных убийств, а затем взялся единолично им управлять. В общем, только работал, не жил, не знал приключений, был всего лишь пауком, неутомимым мозгом, который строит планы в центре огромной паутины. И вот наконец выбрался на волю и встал на путь, полный реального, а не выдуманного риска. Вы не поверите, но за всю жизнь я не убил ни одного человека, даже не видел, как убивают другие, ни разу не попадал в железнодорожную аварию, понятия не имел о враждебном воздействии. Обладая огромной физической силой, я использовал ее исключительно в боксе, борьбе и других занятиях подобного рода. И вот наконец мне представилась возможность пожить с размахом, проявить свою силу в настоящем деле!

Он вытянул руку и посмотрел на узкую ладонь с длинными тонкими пальцами.

– Груня подтвердит, что эти пальцы гнут серебряные доллары. Но разве для того они предназначены? Дайте-ка мне вашу руку.

Двумя пальцами он сжал предплечье гостя в самой середине, между запястьем и локтем, с такой силой, что Холл испытал острую боль. Казалось, пальцы Драгомилова насквозь пронзили плоть и кость. Уже в следующее мгновение он их разжал и мрачно усмехнулся:

– Никакого вреда, не волнуйтесь: разве что с неделю продержится синяк. Теперь вам понятно, почему мне так хочется вырваться из паутины? Больше десяти лет я вел растительную жизнь, а эти пальцы только подписывали бумаги, считали деньги и переворачивали страницы книг. Из центра паутины я отправлял людей на тропу приключений, и вот теперь вступлю с ними же в схватку, а заодно испытаю себя в настоящем деле. Начнется королевская игра. Мой грандиозный ум разработал и создал безупречную машину, которая ни разу не дала сбоя в уничтожении избранного объекта. Настало время, когда я сам превратился в объект. Вопрос формулируется следующим образом: окажется ли машина сильнее меня, ее создателя? Уничтожит ли меня собственное детище или удастся перехитрить изобретенную систему?

Драгомилов неожиданно умолк, взглянул на часы и нажал кнопку звонка, а когда явился слуга, приказал:

– Как только подъедет машина, возьмите в моей спальне чемодан и отнесите вниз.

Слуга вышел, дверь закрылась, и хозяин опять повернулся к Холлу:

– Ну вот, начинается. С минуты на минуту здесь появится Хаас.

– Кто такой Хаас?

– Самый опытный и одаренный из наших исполнителей. Ему неизменно поручаются самые сложные, ответственные и опасные дела. Фанатик этики, убежденный данит[1]1
  Член религиозной секты мормонов, созданной в США в 1838 г. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Ни один карающий ангел не сравнится с ним в жестокости, не человек, а пламя. А вот и он, сейчас увидите собственными глазами.

Мгновение спустя в комнату вошел гениальный убийца. Взглянув на него, Уинтер Холл испытал потрясение: на худом изможденном морщинистом, с впалыми щеками лице жутким огнем горели глаза, которые можно было вообразить только в кошмарном сне. Казалось, пламя опаляло все лицо.

После краткого представления Холла удивило на редкость крепкое, почти яростное рукопожатие, но когда Хаас взял стул и сел, трудно было не отметить по-кошачьи мягкие, гибкие движения. Судя по всему, этот человек обладал мускулатурой тигра, а истощенное лицо создавало обманчивое впечатление, наводя на мысль о немощном, похожем на пустую оболочку теле. Несмотря на худобу, под рубашкой скрывались крепкие плечи и четко вырисовывались очертания стальных бицепсов.

– У меня есть для вас задание, мистер Хаас, – начал Драгомилов. – Возможно, этот заказ окажется самым сложным и опасным из всех, которые вам доводилось выполнять.