Текст книги "Лионесс. Том 2. Зеленая жемчужина. Мэдук"

Помрачневший Эйлас привел свои отряды обратно к замку Санк. Победа такого рода, представлявшая собой, по сути дела, резню, оставившую трупы восьмидесяти храбрецов на съедение воронам, не радовала его. Но резня была необходима – именно так и только так можно было выиграть войну против ска. Тем не менее Эйлас не поздравлял себя и с удовлетворением заметил, что его рыцари-победители тоже настроены мрачновато.

Пока что у него были основания быть довольным результатами экспедиции: он не понес почти никаких потерь, его отряды неукоснительно и точно выполняли команды, а для ска гибель такого количества ветеранов представляла собой крупнейшую катастрофу.

– Если я вынужден воевать, как бандит, буду воевать, как бандит, – бормотал себе под нос Эйлас. – К чертовой матери рыцарское достоинство – по меньшей мере пока мы не выиграем войну!

Из замка Санк Эйлас отправил в тыл фургоны, груженные захваченным оружием – сталь ска, выкованная с бесконечным терпением, не уступала лучшим клинкам мира, даже легендарному металлу из Кипангу, не говоря уже о дамасской стали.

Настало время двигаться на запад и заняться теми отрядами ска, возвращавшимися из Суараха, которые могли ускользнуть от внимания сэра Редьярда.

На рассвете войска Эйласа готовились снять осаду. Невозможно было предсказать, что могло случиться на протяжении нескольких следующих дней, в связи с чем каждый всадник набил седельные сумки сухарями, сыром и сушеными фруктами из вражеских запасов.

За несколько минут до отъезда один из лазутчиков, запыхавшись, прискакал в лагерь с новостью: с северо-запада, по дороге из Прибрежья, куда прибывали корабли из Скагана, приближался отряд ска, эскортировавший несколько высокородных персон, в том числе, судя по всему, леди Храйо, супругу герцога Лухалькса, еще одну женщину средних лет и юношу. Эскорт состоял из дюжины легковооруженных всадников – вести об осаде Санка, очевидно, не успели распространиться по Северной Ульфляндии.

Эйлас слушал гонца с напряженным интересом.

– Как насчет леди Татцель? – спросил он. – Разве она не возвращается с матерью?

– Не могу сказать с уверенностью, государь, так как не знаком с упомянутой вами леди и, как вы понимаете, должен был разглядывать ска с безопасного расстояния. Если леди Татцель – женщина среднего возраста…

– Татцель – юная стройная девушка. С большого расстояния она может напоминать юношу.

– С отрядом едет юноша – или кто-то, кого я принял за юношу. Это может быть леди Татцель в мужском наряде – девушки ска нередко так одеваются, особенно в дороге.

Эйлас позвал сэра Балора, одного из капитанов-ульфов, и дал ему указания:

– Выберите место, где вы сможете окружить отряд, и убивайте только по мере необходимости. Ни в каких обстоятельствах не наносите ущерб женщинам или юноше, кто бы он ни был. Отправьте пленных в Дун-Даррик под охраной, после чего как можно скорее возвращайтесь.

Сэр Балор отправился на северо-запад во главе отряда из пятидесяти человек. Остальные войска выехали по дороге в Суарах, оставив у замка только несколько подразделений, достаточных для продолжения осады и уничтожения небольших групп ска, время от времени спускавшихся с гор.

Эйлас не находил себе места, узнав о приближении семьи герцога. Поддавшись внезапному порыву, он поручил сэру Тристано командование армией, а сам поскакал вслед за Балором, успевшим проехать уже полмили.

Выдался теплый погожий день; цветущие вересковые пустоши наполняли воздух медовым ароматом с терпкой примесью отсыревшего утесника и отдающей дымком торфянистой почвы. Казалось, прозрачный воздух делал более четкими самые далекие детали; когда Эйлас поднялся на гребень холма, перед ним открылась широкая панорама: справа и слева возвышались и ниспадали серовато-зеленые горные луга, усеянные разрозненными скальными обнажениями и редкими порослями лиственницы и ольхи, а иногда и чахлых кипарисов. Впереди до самого горизонта простирался пейзаж, пересеченный тенями лесов. Примерно в миле к западу Эйлас заметил отряд ска, беззаботно направлявшийся к замку Санк.

Сэра Балора и его людей, спустившихся в болотистую низину, еще не было видно; ска мирно ехали шагом, не подозревая об опасности.

Две кавалькады сближались. Ска, поднявшись на пологий холм, остановились на гребне – может быть, для того, чтобы дать передохнуть лошадям и полюбоваться видом, а может быть, и потому, что какой-то подсознательный сигнал вызвал у них беспокойство: клуб пыли вдалеке, едва слышное позвякивание металла, приглушенный топот копыт? Несколько секунд они обозревали ландшафт. Эйлас все еще был слишком далеко, чтобы различать подробности, но мысль о том, что одна из фигур в этой далекой группе могла принадлежать Татцель, вызвала в нем прилив волнения, смешанного с мрачноватым сардоническим удовлетворением.

Ска двинулись вперед; теперь, к разочарованию Эйласа, вместо того чтобы держаться в укрытии и ждать возможности окружить вражеский отряд, всадники сэра Балора стали беспорядочно, на всем скаку, пересекать заросшую кочками ложбину всего лишь в сотне ярдов к югу от ска. Эйлас тихо выругался: Балору следовало выслать вперед лазутчика – но он этого не сделал и потерял всякую возможность застать противника врасплох.

Ска задержались на мгновение, чтобы оценить ситуацию, после чего повернули на северо-восток по пути, позволявшему, как они надеялись, скорее оказаться поблизости от замка – они допускали, что преследователи отступят, если окажутся в поле зрения гарнизона Санка. Сэр Балор повернул наперехват – и снова Эйлас выругался, раздраженный Балором и его опрометчивой тактикой. Приблизившись к замку, ска повстречались бы с отрядами, продолжавшими осаду. В таком случае, если бы лорд Альвикс решился на отчаянную вылазку в попытке спасти мать и сестру, можно было бы взять приступом цитадель!

Но сэр Балор, подобно гончей, преследующей дичь по горячему следу, мог думать только о погоне, и его всадники мчались сломя голову. Ска слегка изменили курс, повернув на север, к небольшому пролеску, за которым находился каменистый холм, увенчанный развалинами древнего форта. Отряд сэра Балора не отставал; расстояние между двумя группами заметно сокращалось, так как у ска не было скаковых лошадей. Преследователи и преследуемые растянулись вереницей вдоль пустоши – одни вырвались вперед, другие не могли за ними поспеть. В хвосте кавалькады ехал Эйлас – теперь он уже мог различить отдельные фигуры всадников-ска. Он заметил так называемого юношу: без сомнения, это была Татцель в темно-зеленом костюме для верховой езды, полусапожках и мягком черном берете.

Очевидно, ска надеялись добраться до старой крепости, где им было бы легче отразить нападение превосходящих сил противника. Они углубились в лес и через некоторое время показались на склоне холма. Сэр Балор и его люди следовали за ними.

Ска поднимались на холм. Эйлас искал глазами знакомую фигуру – где была Татцель? Где был всадник в темно-зеленом костюме и черном берете?

Ее не было видно.

Эйлас рассмеялся. Придержав коня за уздцы, он наблюдал за тем, как сэр Балор и его отряд беспорядочной гурьбой выехали из-за деревьев на склон холма – теперь их отделяла от ска всего лишь сотня ярдов.

Эйлас не сводил глаз с пролеска. Как только ульфский отряд проскакал мимо, из рощи выехал одинокий всадник, пустивший лошадь галопом в направлении замка Санк – очевидно, Татцель надеялась вызвать подкрепление на помощь спутникам, загнанным в развалины.

Выбранный ею маршрут пролегал к северу от того места, где остановился Эйлас. Изучив местность, король повернул коня и поскакал наперерез.

Татцель приближалась, низко пригнувшись к ритмично качающейся шее лошади, ее черные локоны развевались на ветру. Она посмотрела направо – и глаза ее широко раскрылись, брови взметнулись, она не смогла удержаться от испуганного возгласа: Эйлас, на огромном коне, уже настигал ее! Схватившись за поводья, девушка повернула лошадь налево, в сторону от замка – в северные холмы, куда Эйласу вовсе не хотелось углубляться. Но Эйлас колебался лишь мгновение: опрометчиво или нет, он принял решение. Никогда еще ему не удавалось спугнуть столь драгоценную дичь! Он уже не мог бросить погоню, куда, к чему бы она ни привела. Так началась дикая гонка по вересковым пустошам Северной Ульфляндии.

Татцель скакала на молодой черной кобыле, длинноногой, но узкогрудой – и, возможно, не слишком выносливой. Саврасый конь Эйласа, выбранный именно благодаря выносливости, был значительно крупнее и тяжелее. Эйлас не сомневался, что рано или поздно догонит Татцель, особенно если ее лошади придется нелегко, в связи с чем старался подгонять ее к горам, все выше и выше – все дальше и дальше от замка Санк и низин, где она могла бы найти помощь со стороны поселенцев-ска или другого отряда своих соплеменников.

Судя по всему, Татцель полагалась прежде всего на быстроту ног своей кобылы, но скачка по каменистым лугам была опасным занятием; ее лошадь то и дело спотыкалась, и ей не удавалось оторваться от преследователя. У Эйласа не было с собой лука, и он не мог выпустить стрелу в круп кобылы, чтобы заставить ее остановиться.

Они покрывали одну милю за другой; лошади начинали уставать. Более надежный скакун Эйласа медленно, но верно догонял черную кобылу – вскоре у Татцель уже не оставалось никаких шансов. В отчаянии, какого она раньше не проявляла, дочь герцога-ска резко повернула в каменистый овраг между двумя скалами, круто поднимавшийся к верхним нагорьям, – вероятно, надеялась скрыться в какой-нибудь расщелине и подождать, пока Эйлас не проскачет мимо.

Бесполезный маневр! Подходящая расщелина ей не попалась; в любом случае Эйласа, скакавшего в двадцати ярдах за ней, невозможно было так провести. Овраг, заросший осокой и ольхой, становился все ýже. Снова повернув, Татцель заставила лошадь карабкаться по крутому склону; девушка спешилась и потянула кобылу за собой по уступчатым наслоениям крошащейся черной породы, продираясь сквозь густые невысокие заросли утесника, и наконец выбралась на каменистый утес. Эйлас поднимался за ней, но Татцель принялась сбрасывать на него камни, что вынудило его выбрать другой маршрут, тем самым предоставив беглянке кратковременное преимущество.

Эйлас поднялся на утес. Справа и слева проваливались вниз крутые склоны ложбин. Позади, под ветреным атлантическим небом, открывался бескрайний простор сероватых вересковых лугов, темных ложбин, черных пятен далеких лесов. Татцель карабкалась на высокий скалистый гребень и тащила за собой приунывшую кобылу. Эйлас пустился вдогонку; расстояние между ними снова стало сокращаться.

Взобравшись в седло, Татцель поскакала со всей возможной скоростью вверх, к плоскогорью, за которым вздымалась уже недалекая громада Тих-так-Тиха, украшенная сияющей на солнце трехгранной остроконечной вершиной Нока, первого из Заоблачных пиков.

Эйлас последовал за ней, но, к своему великому огорчению, обнаружил, что его конь каким-то образом подвернул ногу и стал прихрамывать. Выругавшись, Эйлас избавил коня от удил и уздечки, отбросил в сторону седло и пустил животное пастись на воле. Король вдруг осознал серьезность ситуации. Погнавшись за Татцель и не оставив никакого сообщения о своих намерениях, он допустил непростительную глупость.

Тем не менее не все еще было потеряно – далеко не все. Перекинув через плечо дорожную суму, Эйлас отправился вслед за Татцель пешком. Ее кобыла настолько выдохлась, а передвижение по шатким камням было настолько затруднительным, что он снова стал быстро приближаться к дочери герцога. Уже через пару минут он должен был ее схватить.

Татцель это понимала. Отчаянно озираясь, девушка не видела никакого пути к спасению. Заметив выражение ее лица, когда она обернулась, Эйлас невольно почувствовал приступ жалости.

Он подавил в себе сожаление. Драгоценная маленькая Татцель, заносчивая недотрога! Ты предпочитала не замечать вокруг себя столько отчаяния, страха и страданий – почему бы тебе не познакомиться с ними самой?

Татцель решила рискнуть. Эйлас был уже в нескольких шагах, дальнейшие попытки ехать верхом не имели смысла. Слева открывалась долина с крутыми каменистыми склонами. Задержавшись на мгновение, Татцель глубоко вздохнула, спрыгнула с лошади и, потянув ее под уздцы, заставила переступить край обрыва. Упираясь вытянутыми передними ногами, кобыла стала съезжать по камням на ляжках, дико вращая белками глаз и повизгивая от ужаса. Наткнувшись на большой камень, лошадь не удержалась, упала на бок и покатилась кувырком, нелепо размахивая ногами, судорожно извиваясь всем телом и бешено мотая головой. Склон становился все круче – далеко внизу лошадь ударилась со всего размаха о валун и теперь лежала неподвижно.

Татцель тоже стала скользить вниз по камням, лихорадочно цепляясь руками за кусты и кочки. Щебень у нее под ногами стал двигаться вместе с ней, осыпь поползла, ускоряясь, вниз – через несколько секунд девушка лежала, оглушенная и наполовину засыпанная оползнем, на дне долины. Примерно через минуту она попыталась подняться, но левая нога не держала ее – вскрикнув от боли, Татцель снова опустилась на камни, с испугом глядя на сломанную ногу.

Эйлас наблюдал за этим катастрофическим спуском сверху. Теперь ему некуда было торопиться; он нашел более безопасный маршрут и тоже спустился в долину.

Когда он подошел, Татцель сидела, прислонившись к скале, с лицом, побелевшим от боли. Ее черная кобыла, переломавшая хребет, хрипела неподалеку, выпуская из ноздрей кровавую пену. Эйлас добил ее одним быстрым движением меча – наступила тишина.

Эйлас вернулся к Татцель и опустился на колено рядом с ней:

– Очень больно?

– Я сломала ногу.

Эйлас отнес ее на чистый песок у горной речки, журчавшей посреди долины, и со всей возможной осторожностью попытался выправить внутренний перелом. Насколько он мог судить, он не был оскольчатым и нуждался главным образом в наложении лубков.

Поднявшись на ноги, Эйлас осмотрел окрестности. В давние времена здесь, на лугах у берегов реки, выпасали скот несколько хозяйств – от них остались только осыпавшиеся каменные изгороди и основания хижин. Вокруг не было ни души, в воздухе не чувствовался запах дыма. Тем не менее вдоль речки тянулась едва заметная колея – значит, по этой долине все-таки кто-то ездил, что могло оказаться дополнительной проблемой.

У самой воды Эйлас нарéзал две дюжины ивовых прутьев. Вернувшись к Татцель, он ободрал с прутьев кору и передал ее девушке:

– Жуй! Это поможет от боли.

Снимая плед с седла мертвой лошади, Эйлас нашел сложенный плащ девушки и небольшой черный кожаный кошель с золотой застежкой. Кроме того, он захватил с собой ремни и пряжки поводьев и седла.

Предложив Татцель еще ивовой коры, Эйлас разрезал ножом ткань ее брюк и аккуратно подвернул ее, обнажив стройную голень и колено.

– Я не костоправ, – признался Эйлас. – Могу только подражать тому, что костоправы делали с другими в моем присутствии. Постараюсь причинять как можно меньше боли.

Татцель нечего было ответить – хотя бы потому, что она находилась в полном замешательстве. Эйлас не вел себя как животное, его манеры нельзя было назвать угрожающими. Если он намеревался ее изнасиловать, зачем бы он задерживался, чтобы наложить лубки на сломанную ногу – ведь лубки только мешали осуществлению его намерений?

Эйлас отрéзал полосу ткани от плаща и обернул ногу так, чтобы ткань служила подкладкой, после чего приготовил ивовые прутья, прикладывая их к ноге и укорачивая по мере надобности. Наконец он выпрямил сломанную ногу. Татцель охнула, но не вскрикнула, и Эйлас обвязал лубки ремнями. Татцель вздохнула и закрыла глаза. Эйлас соорудил из плаща нечто вроде подушки и подложил ей под голову. Слегка отодвинув пальцами ее локоны, прилипшие ко лбу, он изучал правильные бледные черты пленницы со смешанным чувством, припоминая давние события в замке Санк. Тогда ему хотелось прикоснуться к ней, дать ей знать о своем присутствии. Теперь он мог бы безнаказанно обнимать и ласкать ее, но его сдерживал ряд новых внутренних ограничений.

Татцель открыла глаза и внимательно посмотрела ему в лицо:

– Я тебя видела раньше… не помню где.

– Она уже забыла об опасениях, – подумал Эйлас. Надо полагать, его сдержанность была более чем очевидна. Действительно, девушка, по-видимому, снова демонстрировала неизъяснимую, свойственную ска уверенность в своем превосходстве, которую можно было бы рассматривать как наглость, если бы она не проявлялась с такой наивной непосредственностью. Эйлас внутренне усмехнулся – ситуация становилась забавной.

– У тебя не ульфский выговор, – сказала Татцель. – Откуда ты?

– Я тройский рыцарь.

Татцель поморщилась – от боли или от неприятного воспоминания?

– Когда-то у нас в Санке был слуга из Тройсинета. Он сбежал.

– Я сбежал из Санка.

Татцель подняла брови с бесстрастным любопытством:

– Тогда многие на тебя рассердились, потому что ты нас отравил. Тебя зовут Хэйлис или Эйлиш – что-то в этом роде.

– Друзья зовут меня Эйлас.

Татцель явно не догадывалась о возможности связи между бывшим слугой Эйласом и Эйласом, королем Тройсинета, Дассинета и Южной Ульфляндии – даже если ей было известно имя короля.

Татцель произнесла без раздражения:

– С твоей стороны глупо заезжать в эти края. Когда тебя поймают, тебя могут охолостить.

– Надеюсь, в данном случае меня не поймают.

– Ты был в компании бандитов, напавших на мой эскорт?

– Это не бандиты. Это кавалеристы на службе короля Южной Ульфляндии.

– Какая разница? – Татцель закрыла глаза и тихо лежала. Поразмышляв, Эйлас поднялся на ноги и снова осмотрел окрестности. Необходимо было найти укрытие – для ночлега и, что еще важнее, для того, чтобы никому не попадаться на глаза. Наличие тропы говорило о том, что здесь время от времени кто-то ходил – скорее всего, колея соединяла Подветренную дорогу, ведущую на перевал, с поселениями и складами ска на нижних пастбищах.

Выше по течению Эйлас заметил жалкую каменную лачугу – этим строением давно никто не пользовался, там можно было укрыться от нежелательного внимания пастухов и бродяг, населявших дикие предгорья. Солнце начинало заходить за хребет: скоро долина должна была погрузиться в тень. Эйлас перевел взгляд на лежащую девушку:

– Татцель.

Она открыла глаза.

– Неподалеку есть хижина, где можно укрыться на ночь. Я помогу тебе встать. Положи мне руку на плечо… Давай, вставай!

Сердце Эйласа билось чаще обычного. Теплое тело Татцель прижалось к нему, ее руки обнимали его, ее свежий аромат, напоминавший о сосновой хвое, цветах лимонной вербены и растертой пальцами герани, опьянял и возбуждал. Эйлас не хотел ее отпускать:

– Обхвати меня рукой, я тебя поддержу… Пойдем потихоньку.

Глава 11

После того как Эйлас помог Татцель подняться на ноги, несколько секунд они стояли неподвижно – ее рука обнимала Эйласа за шею, лицо почти прикасалось к его лицу. В уме Эйласа пронеслись воспоминания о мрачных днях, проведенных в замке Санк. Он глубоко вздохнул и отвернулся.

Шаг за шагом они двинулись вверх по тропе. Татцель подпрыгивала на одной ноге, а Эйлас без труда поддерживал ее вес. Наконец они добрались до хижины, оставшейся от бывшего скотоводческого хозяйства. Лачуга приютилась в приятном месте, на небольшом возвышении рядом с ручейком, журчавшим по расщелине в склоне долины. На стенах, сложенных из неотесанных камней, покоились кедровые шесты, служившие стропилами, а поверх стропил лежала черепица из аспидного сланца. Посеревшая от старости деревянная дверь скособочилась и едва прикрывала вход. Внутри с одной стороны стояли деревянный стол и скамья, а с другой находился очаг с грубо вылепленной из глины вытяжной трубой.

Опустив Татцель на скамью, Эйлас ослабил ремни, стягивавшие ее ногу, и взглянул ей в лицо:

– Больно?

Девушка ответила коротким кивком и недоуменным взглядом – зачем задавать глупые вопросы?

– Постарайся отдохнуть, по мере возможности. Я скоро вернусь.

На берегу речки Эйлас настрогал свежих ивовых прутьев – молодых побегов с толстой корой. Там же он заметил раков в нескольких мелких заводях, а также внушительных размеров форель, притаившуюся поглубже, между камнями. Он отнес девушке ивовые прутья и содрал с них кору:

– Жуй кору! Я принесу воды.

Рядом с хижиной была устроена небольшая запруда, перегородившая ручеек, в ней лежала деревянная бадья. Постоянно погруженная в холодную воду, она не высохла и не растрескалась. Облегченно вздохнув, Эйлас принес в хижину полную бадью воды. Собрав несколько охапок травы, осоки и листьев кустарника, он свалил их на пол, чтобы устроить постель. На берегу речки он нашел несколько сухих коряг и тоже притащил их в хижину. Пользуясь огнивом из походной сумы, он развел огонь.

Сидя за столом, Татцель казалась погруженной в свои мысли и наблюдала за его действиями без интереса.

В долине сгущались сумерки. Эйлас снова вышел из хижины. На этот раз он отсутствовал не меньше получаса. Вернувшись, он принес несколько кусков свежего мяса, завернутых в тростник, и ветвь, покрытую спелой ежевикой, – ягоды он положил на стол перед Татцель. Присев на корточки у очага, он разложил мясо на широком плоском камне, нарéзал его тонкими полосками, нанизал полоски на прутья и укрепил прутья над огнем.

Когда мясо поджарилось, он подал его к столу. Татцель уже подкрепилась ежевикой; теперь она стала жевать жареное мясо – медленно, без аппетита. Отпив воды из бадьи, она намочила конец шарфа, вынутого из кошеля, и начисто протерла кончики пальцев.

Эйлас тщательно выбирал слова:

– Необходимость облегчиться может поставить тебя в затруднительное положение. Если потребуется, я могу оказать посильную помощь.

– Обойдусь без твоей помощи, – коротко обронила Татцель.

– Как тебе угодно. Когда ты захочешь спать, я приготовлю тебе постель.

Татцель брезгливо вскинула голову, показывая, что предпочла бы провести ночь в других условиях – например, в своей постели в замке Санк, – после чего обратила неподвижный взор на пламя очага. Через некоторое время она обернулась к Эйласу, словно впервые признала его присутствие:

– Ты сказал, что на мой отряд напали солдаты, а не бандиты?

– Так оно и есть.

– Чего они хотят от моей матери?

– Им приказано сохранить ей жизнь – если это возможно. Думаю, что леди Храйо захватили в плен и отправили в Южную Ульфляндию, где она проведет остаток жизни в рабстве.

– В рабстве? Моя мать? – Татцель трудно было представить себе такую возможность, и она отбросила эту идею, слишком нелепую, чтобы о ней стоило беспокоиться. Покосившись на Эйласа, она подумала: «Странный человек! Временами угрюмый, осторожный и практичный, как старик, а иногда порывистый, как юнец. Какие только разновидности не попадаются среди рабов! Загадочное стечение обстоятельств! Зачем он меня так безжалостно преследовал? Надеется на выкуп?» Она спросила:

– Кто ты такой? Тоже солдат? Или бандит?

Эйлас ответил не сразу:

– Скорее солдат, нежели бандит. Но я – ни то, ни другое.

– Кто же ты, в таком случае?

– Как я уже упомянул, я – рыцарь из Тройсинета, благородного происхождения.

– Я ничего не знаю о Тройсинете. Почему ты оказался так далеко от дома? Зачем ты подвергаешь себя опасности? Тебе следовало бы оставаться в Южной Ульфляндии.

– Одна из причин в том, что я желаю наказать ска за грабежи и захват мирного населения в рабство; кроме того, по правде сказать… – Эйлас прервался. Глядя в пламя очага, он решил не продолжать.

Татцель желала слышать продолжение:

– По правде сказать – что?

Эйлас пожал плечами:

– В замке Санк меня заставили стать рабом. Я часто наблюдал за тобой – ты ходила мимо, и я стал тобой восхищаться. Я поклялся, что когда-нибудь вернусь и встречусь с тобой в других обстоятельствах. Такова одна из причин, по которым я здесь нахожусь.

Татцель задумалась:

– Ты настойчив. Очень немногим скалингам удалось бежать из замка Санк.

– Меня поймали и отправили смертником в Поэлитетц, – сказал Эйлас. – Но оттуда я тоже сбежал.

– Ты рассказываешь сложные и запутанные истории, – раздраженно отозвалась дочь герцога. – Они не поддаются пониманию и мало меня интересуют. Ты причинил мне боль и неудобства – это все, что я знаю. Твои низменные поползновения оскорбительны и вызывают отвращение: то, что ты решил о них распространяться, свидетельствует об отсутствии настоящего воспитания.

Эйлас рассмеялся:

– Совершенно верно! Какими наивными и грубыми кажутся надежды и мечты, когда облекаешь их в слова! И тем не менее я всего лишь искренне ответил на твой вопрос. Необходимость отвечать помогла мне кое-что понять. Точнее говоря, пришлось признаться самому себе в некоторых вещах.

Татцель вздохнула:

– И снова ты говоришь загадками. Мне нет дела до твоих проблем.

– Все очень просто. Если юноша и девушка мечтают примерно об одном и том же, они становятся друзьями и, если таково их влечение, любовниками. Если же это не так, им неприятно находиться в обществе друг друга. Простая на первый взгляд концепция, но очень немногие дают себе труд ее учитывать.

Татцель смотрела в огонь:

– Меня не трогают твои сожаления и фантазии. Объясняй их кому-нибудь, кто способен испытывать к тебе сочувствие.

– Значит, пока что мне придется помолчать, – заключил Эйлас.

Уже через несколько секунд Татцель заявила:

– Удивительно, что твоя банда отважилась на вылазку так далеко от границы.

– Эта загадка тоже объясняется очень просто. Так как мы намеревались осадить замок Санк, необходимо было проехать соответствующее расстояние.

Наконец Татцель на самом деле удивилась:

– И вас, конечно же, разбили в пух и прах?

– Напротив. Цитадель уцелела только потому, что мы не привезли осадные машины. Но мы уничтожили все вокруг замка и отступили, чтобы нападать на ска в других местах.

Татцель негодующе уставилась на него:

– Это тяжкое преступление!

– Всего лишь давно заслуженное возмездие – и это только начало.

Девушка мрачно наблюдала за языками пламени:

– И что ты собираешься сделать со мной?

– Я захватил тебя в рабство – так же, как это делают ска. Ты моя рабыня. Потрудись вести себя соответственно.

– Это невозможно! – яростно воскликнула Татцель. – Я не кто-нибудь, а ска, причем самого высокого происхождения!

– Тебе придется привыкнуть к новому положению. Жаль, что ты сломала ногу и еще не можешь мне прислуживать.

Положив подбородок на два сжатых кулака, Татцель не отрывала глаз от очага. Эйлас встал и расстелил плащ на подстилке из травы:

– Пожуй еще ивовой коры, чтобы боль не мешала тебе заснуть.

– Не хочу больше жевать кору!

Эйлас наклонился к ней:

– Возьмись за мое плечо, и я отнесу тебя на постель.

Поколебавшись немного, Татцель подчинилась, и Эйлас перенес ее на травяную подстилку. Развязав шнурки на сапожках, он осторожно снял с нее обувь:

– Тебе удобно?

Татцель ответила непонимающим взглядом, словно не расслышала вопрос. Эйлас отвернулся и вышел наружу, чтобы прислушаться к звукам ночи.

Ветра не было. Тишину нарушал только приглушенный шум горной речки. Вернувшись в хижину, Эйлас опрокинул стол на бок, перегородил им вход и заклинил его скамьей. Поворошив угли в очаге, он лег рядом с Татцель и закрыл ее и себя плащом. Глядя прямо в бледное лицо дочери герцога, он спросил:

– Ты когда-нибудь спала с мужчиной?

– Нет.

Эйлас крякнул, выражая то ли разочарование, то ли просто усталость:

– Благодаря сломанной ноге, сегодня твое целомудрие в безопасности. Мне было бы неприятно слышать, как ты орешь от боли… Надо полагать, я слишком воспитанный человек.

Татцель презрительно фыркнула, ей нечего было сказать. Она повернулась спиной к Эйласу и через некоторое время стала дышать тихо и размеренно.

Утром солнце взошло на безоблачном небе. Чтобы позавтракать, Эйлас вынул сухари и сыр из походной сумы. Сразу после завтрака он отвел Татцель на прикрытую кустарником лужайку выше по течению ручейка, в расщелине за хижиной. Девушка протестовала и ворчала, но Эйлас был неумолим:

– Здесь, в предгорьях, водятся настоящие разбойники – они мало чем отличаются от диких зверей. У меня нет лука со стрелами, так что я не смогу тебя защитить, если нападающих будет больше двух. А если нас найдут несколько ска, я не смогу защищаться сам. Поэтому днем тебе придется прятаться – до тех пор, пока мы отсюда не уйдем.

– И когда мы отсюда уйдем? – капризно спросила Татцель.

– Как можно скорее. Не спускайся к хижине, пока я за тобой не приду. Если, конечно, тебе не придется ждать больше, чем пару дней – это будет означать, что меня убили.

Эйлас спустился в долину. Из развилки сухой коряги и шеста, вырезанного из молодой березы, он соорудил костыль. Отрезав крепкую ветку ивы, он ободрал ее ножом и сумел изготовить не слишком удачный лук – иве не хватало тугого сопротивления, свойственного ясеню или тису. В округе росли также пеканы и дубки, но их древесина оказалась слишком хрупкой; с той же целью лучше подошел бы конский каштан, но высоко в горах его трудно было найти. Эйлас нарéзал и заточил побеги ивы, чтобы сделать стрелы, а в качестве оперения использовал полоски ткани. Наконец, он изготовил рыбацкий гарпун, расщепив вчетверо конец березового шеста, заточив каждый из четырех концов, вставив между ними голыш, чтобы концы раздвинулись, и обвязав шест ремнем над четырьмя остриями, чтобы трещины не разошлись по всей длине шеста.

Полдень уже миновал. Захватив гарпун, Эйлас направился к речке. Через час терпеливого ожидания и после нескольких неудачных попыток ему удалось загарпунить увесистую форель. Когда он чистил рыбу на берегу, издали послышались топот и ржание лошадей. Эйлас тут же отбежал в сторону и спрятался в кустах.

По колее ехали два всадника; за ними пара мохнатых крестьянских лошадок тянула небольшой фургон. Лошадок погонял паренек лет четырнадцати со взъерошенными волосами, тоже явно крестьянского происхождения. Внешность всадников производила гораздо более зловещее впечатление. На них были нагрудники из подвязанных ремешками металлических пластинок и кожаные шлемы с отворотами, закрывавшими шею и уши. На поясах висели длинные тяжелые мечи, на седлах – луки со стрелами и боевые топоры с короткими рукоятками. Незнакомец покрупнее был старше Эйласа – загорелый, коренастый субъект с маленькими злыми глазками, жесткой щетинистой бородой и длинным мясистым носом. Другой, лет на пятнадцать старше, часто озирался по сторонам – сутулый и жилистый, морщинистый и тертый, как его старое кожаное седло. Бледное лицо его вызывало неприятное ощущение: круглые пронзительно-серые глаза над слишком широкими скулами и маленьким, плотно сжатым ртом придавали ему почти змееподобный вид.