Текст книги "Звери в моей постели"

За несколько дней, проведенных там, мы скоро обзавелись причудливым собранием обитающих в округе диких животных, от броненосцев до птенца паламедеи, которого мы прозвали Эгбертом. Он смахивал на небрежно изготовленную мягкую детскую игрушку, покрытую темно-желтым пухом от выпуклой головы до ярко-красных ног. Эгберт обладал яркими круглыми глазами, длинным любопытным клювом и парой непомерно больших для детеныша лап, которые совершенно не слушались его. Когда он бродил по саду, ноги по собственной прихоти распоряжались своим незадачливым хозяином, который принимался жалобно кричать, когда они заводили его в какие-нибудь дебри. Мы все обожали Эгберта, однако у нас возникла жуткая проблема, потому что никак не могли подобрать ему пищу по вкусу. Одна из дочерей хозяина, Элизабет, предложила выпустить его в огород, весьма разумно полагая, что он сам сообразит, какая зелень ему годится. Эгберт храбро затопал по грядкам, проверяя клювом на ходу капусту, морковь, лук, наконец забрался, попискивая, в гущу шпината и остановился.

– Победа! – воскликнул Даррелл, однако Эгберт не спешил приниматься за еду.

– Знаешь, – сказала я, – даже такой тупице, как я, очевидно – если птенцы паламедеи кормятся тем, что для них отрыгивают родители, нам остается действовать соответственно. Ты рассказывал мне, что паламедеи питаются люцерной. Так вот, из маминого клюва она выходит в виде липкой кашицы. Почему бы нам не разжевать шпинат и проверить – вдруг ему понравится?

– Отличная идея, – отозвался Даррелл. – Но кто должен жевать шпинат? Боюсь, я для этого не гожусь.

– Это почему же?

– Я курю, и никотин может очень скверно подействовать на бедняжку.

– Ладно, – сказала я. – Попробую сама.

Я никогда не была великой любительницей шпината, а после тех славных дней мне противно смотреть на него в любом виде. Единственным утешением для моих ноющих челюстей явилось то, что Эгберту наш корм очень понравился и птенец поправлялся на глазах.

С неохотой покидали мы «Лос Инглесес» и Бутов, когда пришло время везти наш смешанный набор тварей в столицу.

– Послушай, милый Джерри, а где мы будем держать всех этих животных, пока не представится возможность отправить их самолетом в Англию?

– Не беспокойся, я обращусь в посольство к мистеру Гиббсу, а если он не сможет помочь, придумаю что-нибудь еще*.

Не вижу ничего потешного в моем убеждении, что британские посольства учреждены в самых глухих уголках мира затем, чтобы помогать приезжающим звероловам. Из того факта, что большинство посольств не согласны со мной, ясно, почему я считаю необходимым серьезный пересмотр всей нашей внешней политики. Дж.Д.

Бедняга Джордж Гиббс был потрясен, услышав по телефону просьбу подыскать пристанище для диких зверей. Тем не менее он взялся опросить своих друзей, а меня вдруг осенило. Кто, как не Бебита, сумеет нас выручить!

– Предоставьте это мне, дети, и я позвоню вам через полчаса, – сказала она, когда мы обратились к ней. – Вечером жду вас к обеду, а пока не беспокойтесь, я отыщу вас.

Через полчаса она и впрямь позвонила:

– Я нашла подходящее место, дети. У одного моего друга есть гараж, где вы можете разместить своих животных. Записывайте адрес.

«Дом с гаражом» оказался большим роскошным особняком в одном из фешенебельных районов Буэнос-Айреса, но так или иначе наша проблема разрешилась, что дало повод для жарких прений в британском посольстве, ибо «друг» Бебиты оказался одним из самых богатых людей Аргентины. Подозреваю, ей пришлось крепко нажать на него, чтобы он согласился принять нас с нашей добычей.

Вечером за обедом Бебита рассказала, что еще один ее друг ждет нас в гости в свое поместье в Парагвае.

– Все очень просто: вы летите в Асунсьон, оттуда его личный самолет доставит вас в поместье Пуэрто-Касада, и можете там остановиться и ловить ваших обожаемых зверей. Тебя это устроит, Джерри?

Надо ли говорить, что мы были в восторге, однако нас смущало скверное знание испанского языка.

– Бебита, любовь моя, мы были бы счастливы отправиться в поместье твоего друга, но как мы справимся там без переводчика?

– Нет проблем, дети. Вы помните Рафаэля Сото – младшего сына моего друга-художника? Так вот, у него сейчас каникулы, я уже говорила с его матерью, и она рада помочь, так что все в порядке. А теперь ешьте, все остывает.

И через несколько дней мы вылетели с Рафаэлем в Асунсьон, где нас ожидала страшная жара, сменив безбрежные пампасы Аргентины на болотистые районы и кактусы Парагвая. В пути мы испытали сомнительное удовольствие полета на одномоторном самолете, ведомом лихим бразильским пилотом, над Мату-Гросу. Впрочем, мы были вознаграждены зрелищем ландшафта с причудливыми плосковершинными горами вдалеке, и «Затерянный мир» Конан Дойля показался нам вполне реальным.

– Не хотел бы я совершить здесь посадку, – заметил Джерри. – Нас тут никогда не нашли бы.

Когда мы наконец приземлились на крохотном аэродроме, нас встретил довольно кислый субъект – управитель поместья, который отнюдь не был рад нашему появлению. Правда, ему было велено предоставить нам кров и стол, а также оказывать необходимую помощь, однако толковал он это распоряжение, увы, по своему разумению. Нас поместили в дряхлом бунгало в поселке при дубильне, составляющей основу владения Пуэрто-Касадо. В роли домоправительницы выступала тучная «мадам» Паула, которая, как быстро выяснил Рафаэль, владела местным домом свиданий.

– Вот и хорошо, Джерри, – заключил он. – Если нам что понадобится, обратимся к Пауле.

Рафаэль проявил незаурядный талант организатора. В этом краю был только один способ путешествовать – по извивающейся через топи странной узкоколейке на причудливых экипажах с мотором от форда. Кузова были установлены на железных колесах и лихо раскачивались со звоном на волнистых рельсах, соединяющих станции, где грузили растительное сырье для производства танина. Было очевидно, что от несчастных угнетенных индейцев, обитающих в Касадо, нам проку не будет, остается катить по рельсам до конечной остановки, расставляя по пути ловушки в наиболее подходящих местах. Были среди тамошних зверей такие, которым мы вовсе не были рады и которые неотступно следовали за нами, а именно комары, огромные полосатые твари, целыми роями осаждавшие нас всюду, где мы по недомыслию делали остановки. Ничто не защищало наши бедные тела от их укусов. Они жалили даже через плотную ткань брюк; прихлопнешь дюжину – тут же на место убитых садятся другие. Истребляя ладонями эту пакость, я все время вспоминала веселое лицо нашего пилота, как он уверял, когда мы садились в самолет в Асунсьоне, что уже через неделю станем молить его, чтобы он отвез нас обратно в столицу. Должна признать, что, познакомившись с местными комарами, я была готова поймать его на слове. Тем не менее мы ухитрились – как и следовало ожидать – свыкнуться с этими докучливыми спутниками. Местность вокруг Касадо производила фантастическое впечатление – немыслимая смесь топей, всякого рода кактусов, пальм и каких-то странных деревьев с разбухшим стволом.

– Скажи, ради Бога, Рафаэль, как называются эти деревья? – спросила я.

– По-нашему – пало бораче, это будет «пьяное бревно» по-английски.

– Правда фантастика? – заметил Джерри. – Ни дать ни взять участники доброй вечеринки.

Все индейцы, с которыми мы общались, были словно чем-то запуганы и жили они в ужасных условиях. Через Рафаэля я узнала, что им платят очень мало за тяжелейший труд; жильем служат предоставленные от щедрот компании лачуги, сколоченные из жести. Большую часть получаемых жалких грошей эти бедняга, подобно большинству южноамериканских индейцев, приобщенных к благам цивилизации, тратили на дарующую забвение огненную воду с местным названием «кана». С возмущением наблюдала я, как в дни зарплаты компания выдает деньги и тут же получает их обратно за «кану», вместо того чтобы продавать качественную еду и одежду для работяг и их детей.

Мы с Рафаэлем подробно обсуждали положение индейцев. Всецело разделяя мои переживания, он объяснял, что парагвайцы презирают индейцев, ставят ниже рабочего скота, и все потому, что они-де не «христиане». Изо всех людей, с кем я встречалась, только парагвайцы способны скорее убить приглянувшееся вам животное, чем принять предложенную вами цену; лично я убеждена, что парагвайцы сами себя не уважают! Мне хотелось поскорее вернуться в Аргентину, и даже Рафаэль иной раз возмущался поведением местных жителей, говоря: «Они нехорошие люди».

Между тем коллекция животных, размещенная в бывшем курятнике, быстро росла, и среди наших подопечных было много прелестных экземпляров. Естественно, у меня появились любимчики, в том числе купленная у одной индианки маленькая обезьяна дурукули, получившая имя Кай. Меня это приобретение особенно порадовало; мало того что дурукули – единственные обезьяны, ведущие ночной образ жизни, наша Кай была удивительно красива. Величиной с небольшую кошку, одетая в серебристо-серый мех, который сменялся светло-оранжевым пухом на груди и кремовым на животе. Огромные, как у совы, глаза светло-янтарного цвета обведены белой шерстью, отороченной черными волосками, крохотные уши почти не видны. Особенное очарование этой обезьянке придавала постоянная улыбка. Правда, должна признать, эта улыбка отнюдь не соответствовала переменчивому нраву дурукули, но все то время, что Кай находилась на нашем попечении, она была сама кротость и дружелюбие.

Еще у нас были четыре прелестные кукушки гуйра, милейшие пичуги, которые то выглядывали снизу из клеток, проверяя, что делается на белом свете, и перекликаясь пронзительными голосами, то принимали солнечные ванны, расправив крылышки и уподобляясь растрепанной метелочке из перьев. Гуйра величиной с английского скворца, коричневато-кремовое оперение расписано серовато-черными полосками, голову украшает редкий рыжеватый хохолок, а хвост длиной не уступает сорочьему. Просто поразительно, как гуйры сразу делаются ручными. Они и любопытны, как сороки, обожают лазить клювом в ваши уши или волосы, а то и просто посидеть на вашем запястье, топорща хохолок и громко перекликаясь друг с другом. Признаюсь, эти потешные птицы пришлись мне очень по душе. Они любят, чтобы им чесали голову; эта процедура повергает их в нечто вроде транса.

Назову еще серого лисенка Фокси, пристрастившегося поедать окурки с пагубными последствиями для его внутренностей, енота-ракоеда Пу, готового пожирать все, до чего только дотягивались его лапы с длиннейшими пальцами, наконец – Сару Хаггерзак, детеныша гигантского муравьеда, которого приходилось кормить из бутылочки и которому доставляло величайшее удовольствие вцепляться своими острыми когтями в Джерри или в меня, но предпочтительно – в набитый соломой мешок. Джерри просто обожал Сару, а она обожала его, и ее кормлению он уделял такое же внимание, как отец, пекущийся о благе своего первенца. Он не жалел ни сил, ни времени для блага Сары, и она быстро научилась пользоваться его особым расположением. Ночью она спала вместе с ним («не дай Бог простудится»), каждая свободная минута принадлежала ей («очень важно, чтобы она ощущала любовь, ведь в нормальных условиях детеныш не расстается с матерью»). В эти дни Джерри совершенно не уделял мне внимания*, приходилось довольствоваться общением с другими животными, и они относились ко мне с любовью и доверием.

Несправедливое замечание. Ничто не мешало Джеки делить постель со мной и Сарой. Дж.Д.

Кроме ухода за животными мы были заняты съемкой нашего первого фильма для телевидения и старались как-то приспосабливаться к причудам местных жителей и особенностям окружающей природы. В целом я была довольна собой: сумела освоиться с необычной обстановкой, и даже Дарреллу нравилось, как я управляюсь со своими обязанностями. Он уверял совершенно серьезно, что видит у меня врожденный талант, а ведь услышать от Даррелла похвалу в таком деле, как уход за животными, было достаточно трудно. В то же время он жестоко насмехался надо мной, когда я обнаружила, что в нашей уборной поселилась летучая мышь из семейства вампиров; впрочем, я скоро привыкла к тому, что эта маленькая тварь всякий раз пролетала над моей головой, когда я открывала дверь в заветное убежище. А еще Даррелл осуждал мое нежелание пускать в свою постель таких гостей, как трехпоясный броненосец, детеныш носухи и прочие твари, коих индейцы притаскивали в наше бунгало.

– Мне все равно, Даррелл, с кем ты делишь ложе, – твердо произнесла я,

– но я на этот счет более разборчива.

На что Рафаэль и Даррелл ответили громким смехом, причем мои слова не помешали Джерри носить ко мне на кровать самых разных животных. Что может сравниться с матрацем, мокрым от звериной мочи? Невольно ощутишь, что весь мир твоя родня!

Близилось время нашего прощания с Парагваем, а Даррелл все переживал, что мы никак не можем раздобыть гривистого волка, и не мог понять, в чем дело, ведь местные леса кишели этими волками, хотя мы не видели ни одного во время наших вылазок. Но вот однажды Рафаэль ворвался к нам в бунгало, чтобы поделиться только что услышанной новостью. Дескать, один индеец километрах в пяти по железной дороге поймал чудесного зверя, о чем и дал знать начальству в Касадо, да только никто не удосужился передать нам его слова. Даррелл был вне себя от ярости и тревоги.

– Если мы скоро не заполучим этого зверя, он погибнет. Это чрезвычайно хрупкие животные. Где живет тот индеец, Рафаэль?

– Не беспокойся, Джерри, я договорился, чтобы сегодня волка привезли тебе сюда.

Бедняга Даррелл поминутно мчался на станцию, боясь прозевать прибытие драгоценного груза. Около пяти часов прибыл долгожданный «поезд», Рафаэль и Джерри осторожно сняли с платформы клетку и отнесли к курятнику. Несчастный зверь страшно исхудал и еле держался на ногах; мне казалось, что он вот-вот умрет.

– Сколько дней этот индеец держал его у себя, Рафаэль?

– Честно сказать, Джерри, не знаю, но, должно быть, много дней, вон как плохо он выглядит.

А жаль, потому что зверь был очень красив – длинные стройные ноги, как у оленя, длинные острые уши, желтовато-рыжие спина и бока.

– По-моему, у него пневмония, – решил Джерри. – Давай переведем его в клетку побольше и попробуем кормить.

Что мы и сделали, соблюдая великую осторожность; впрочем, волк был так слаб, что не пытался сопротивляться или укусить нас.

– Это возмутительно – надо же было довести его до такого состояния. Знай я, кто в этом виноват, задал бы взбучку тому человеку.

– Знаешь, Джерри, – вмешалась я, – мне понятны твои чувства, но такие вещи случаются даже в самых лучших зоопарках, так что попробуем лучше вылечить бедного зверя.

Можно было подумать, что волк ощутил наше желание помочь ему, он охотно лакал молоко с сырым яйцом и глюкозой. Поел также фарш и печень, но все равно стало ясно, что наши усилия тщетны. Пневмония успела развиться до такой степени, что как мы его ни кормили, как ни ухаживали за ним, беднягу нельзя было спасти. Убитый горем Джерри настоял на том, чтобы произвести вскрытие трупа. И обнаружил кроме признаков пневмонии следы внутренних повреждений, вызванных какими-то сильными ударами.

Этот случай на сутки поверг нас в глубокое уныние, а затем наши мысли всецело заняло одно неожиданное событие. В Асунсьоне произошла революция. Сперва известие об этом вызвало у нас только смех, ибо всем известно, что революции самое любимое – после футбола – занятие жителей Южной Америки. Но тут по радио пришло сообщение от одного милейшего американца, жившего выше по реке. Он знал, что мы готовимся везти нашу коллекцию речным транспортом до самого Буэнос-Айреса, и его весьма обеспокоило известие о том, что остановлены все рейсы. Американец предложил нам воспользоваться его четырехместным самолетом. Отличное предложение, вот только как нам быть с нашими животными? Задерживаться в Парагвае мы не могли – нам непременно надо было успеть в Буэнос-Айрес к пароходу, который повезет нас обратно в Лондон. Я видела только одно решение: оставить большую часть коллекции, взять с собой только то, что поместится в самолете… Два дня Джерри ломал себе голову над этой проблемой. Его беспокоило то, что многие из остающихся животных уже не смогут самостоятельно находить себе пропитание. В конце концов пришлось ему смириться с тем, что другого выхода нет.

Лисенка мы отдали обожающей его Пауле, а всех взрослых особей выпустили на волю, оставив только наших любимчиков-детенышей. С великим удивлением мы обнаружили, что оказавшиеся на свободе звери отнюдь не спешат уходить, многие из них еще долго бродили около курятника, ожидая кормежки, однако Джерри строго следил за тем, чтобы кормление кончилось.

– Иначе все будут слоняться здесь, пока их не пристрелит кто-нибудь из местных жителей. А так они в конце концов уйдут, когда поймут, что регулярных трапез больше не будет.

– Чего стоит вся эта сентиментальная болтовня, на которой я выросла, о том, что все Божьи твари нуждаются в свободе! – вырвалось у меня.

– Вспомни, что я говорил тебе в Манчестере – при надлежащем уходе животные быстро привыкают к неволе. А ты все никак не хотела в это поверить.

– Верно, тогда не поверила, зато теперь убедилась в этом.

Тем временем воюющие стороны затеяли переговоры, и на какое-то время наступило затишье. Наш американский друг настаивал, чтобы мы поспешили воспользоваться передышкой и уезжали, пока возобновятся авиарейсы до Буэнос-Айреса. Вскоре его самолет прилетел в Касадо, и мы втиснулись со своими подопечными в крохотную кабину. Пилот был явно озабочен при виде такого груза, однако с третьей попытки сумел все же оторвать машину от земли.

– Ну так, – сказал он, – взлетели. Будем надеяться, что сумеем благополучно сесть.

Посадка была кошмарной, тем более что летное поле аэроклуба сильно намокло после недавних ливней. Едва наше шасси коснулось земли, как самолет стало качать в разные стороны и мотор принялся реветь, точно бедствующий миноносец. Я ждала, что мы вот-вот перевернемся, но машина все-таки выровнялась и благополучно остановилась.

– Вы уж извините, – улыбнулся пилот, – но мы шли с небольшой перегрузкой, что не очень хорошо для легкого самолета. Главное – добрались до цели.

С чувством благодарности мы выбрались из кабины и поспешили через весь город в коммерческий аэропорт, где в самый раз поспели на самолет, вылетающий в Буэнос-Айрес.

– Слава Богу, управились, – выдохнул Джерри. – Хотя были минуты, когда мне казалось, что дело кончится плохо.

Наконец внизу замелькали огни Буэнос-Айреса, и мы приземлились на аэродроме, где нас встречал все тот же мистер Гиббс.

Шагая к зданию аэропорта, мы вкратце поведали ему о наших приключениях.

– Кстати, у вас могут быть кое-какие затруднения с этими вашими животными. Вы запаслись справкой от санитарного надзора?

– Какие еще справки? – отозвался Даррелл. – У них там революция.

– Я как раз напирал тут на это, но ты сам знаешь чиновничью психологию. Ладно, пошли поговорим с начальником ветеринарной службы, он, кажется, приличный парень.

Репутация приличного парня оправдалась – после усиленных уговоров Джерри.

Бебита была рада снова видеть нас и конечно же заранее договорилась, что наши звери переночуют в доме бабушки Рафаэля, а на другой день переедут к одному ее другу в предместье Буэнос-Айреса.

Мы пополнили наше собрание, отправившись вместе с Рафаэлем в поместье его семьи сразу за городом и прикупив кое-какие экземпляры в зоомагазинах в самом городе. Я лихо мастерила клетки и торговалась на испанском языке, помогала добывать разрешения на вывоз животных и готовила их к предстоящему трехнедельному плаванию.

После заключительного дня изнурительных объяснений с таможней и предъявления налево и направо наших бумаг на причале мы наконец очутились на борту парохода компании «Блу Стар» и, стоя у поручней, помахали на прощание всем нашим милым друзьям. С великим сожалением покидала я чудесную страну, мысленно обещая себе непременно еще побывать в Аргентине и уж тогда ни за что не выезжать за ее пределы в соседние страны.

На носу наши подопечные готовились к ночному отдыху под предоставленным капитаном брезентовым навесом, да и мы постарались лечь пораньше, ибо нам предстояло основательно потрудиться на другой день, расставляя клетки и кормя животных, как только рассветет. Однако напоследок Джерри покормил на ночь и приласкал Сару.

– Она такая прелесть, – сказал он. И уныло добавил: – Жаль, что нельзя взять ее с собой в каюту.