Текст книги "Лунный свет"

– Это случайно, – заявил он, когда я посмотрела ему в лицо.

Но при этом не извинился и не подвинулся. Его нога казалась теплой и тяжелой. В месте его прикосновения у меня по телу поползли мурашки. Мне бы надо было отодвинуться. Но я осталась сидеть, как сидела.

Мгновение спустя я взяла вилку и воткнула в картофельные оладьи. Но когда опустила вниз глаза, увидела перед собой не их, а наполовину съеденный кусок пирога. Перед этим Дэниэл поменял наши тарелки.

Он улыбнулся мне одними глазами и сказал:

– Я отвлек твое внимание, Берди. Ты без конца попадаешься на эту удочку.

10

«Люблю детективные истории – и детективов тоже.

Ум – это ведь новая сексуальность».

Ирен Адлер, «Шерлок» (2012)

Дэниэл оказался прав: пирог был действительно хорош. Прямо судьбоносный и позволяющий с ходу обрести свою религию. Как я вообще могла все это время обходить его стороной? Неудивительно, что моя мама поглощала его тоннами.

По сути, я по-прежнему думала о нем, когда на следующий день пораньше села на паром в город. А еще думала о прикосновении ноги Дэниэла ко мне под столом. И никак не могла понять, почему оно казалось мне более запретным по сравнению с тем, чем мы тогда занимались на заднем сиденье. Возможно, пребывала в эйфории от тайны. Возможно, от пирога.

А может, от того и другого.

Заранее разработав маршрут и совершив непродолжительную поездку на автобусе от паромного терминала в центре города, я в конечном счете оказалась в «Эллиотт Бей Бук Кампени» на Капитолийском холме. Мне доводилось бывать здесь и раньше, этот книжный был потрясающий – два просторных этажа, залитых ярким светом, который выплескивался на скрещивавшиеся балки, деревянные полы и многочисленные ряды кедровых полок. В другие дни я торчала здесь долгие часы, просматривая книги. Однако сегодня ноги несли меня в кафешку в глубине магазина, где мы должны были встретиться с Дэниэлом. Вчера, под пьянящим влиянием вишен «Рейнир» и крошки из коричневого сахара, я дала ему свой номер телефона, и потом мы долго переписывались, координируя планы. Поглядев сейчас по сторонам, я испугалась, что где-то напутала.

Но потом увидела за стойкой его.

Подобно мне, он тоже был в обязательной «форменной» одежде отеля – в черных брюках и белой рубашке, ведь через два часа нам предстояло заступать на смену, – но вместо зеленой куртки на молнии, в которой он щеголял за рулем своего мини-вэна, Дэниэл надел короткую кожаную косуху с диагональной молнией, облегавшую поджарые мышцы на руках и груди. В моей голове мелькнуло галлюцинацией воспоминание об этой груди без рубашки, но я тут же его отогнала.

Будто учуяв шестым чувством, он повернулся и тут же отыскал меня глазами:

– Салют, Нора.

Я оглянулась назад.

– Тебе теперь положено звать меня Ником, – объяснил он, – но если хочешь, Норой могу быть и я, с меня не убудет.

Я изумленно уставилась на него.

– Вчера вечером я поглядел в Интернете несколько отрывков из «Худого человека», – лучезарно заявил он.

– Да? – спросила я, неожиданно почувствовав в груди радость. – В самом деле?

– Ага, посчитал это своим долгом, чтобы настроить на расследование мозги. Понятия не имею, о чем эта киношка, но Мирна Лой безумно сексуальна, к тому же они оба отнюдь не дураки выпить. Мне понравилось, когда она узнала, что муж уже принял на грудь пять бокалов мартини, и тут же решила его догнать.

– «Бармен, принесите мне еще пять мартини», – сказала я, произвольно цитируя Нору из фильма.

– «И выстроите их в ряд прямо здесь!» – довел мою мысль до конца Дэниэл.

Я засмеялась:

– Это было в тридцатых годах прошлого века. Пить тогда было сродни спорту.

– Здесь у нас хоть и не мартини, но тоже сгодится, – сказал он и протянул мне бумажный стаканчик, над которым поднимался пар. – Черный чай. Потому как кофе ты, похоже, ненавидишь, что в этом городе звучит чуть ли не богохульством. Но если ты и вправду предпочитаешь чай, я буду защищать твое право пить эту коричневую воду из-под крана.

– Супер, – с улыбкой сказала я, – спасибо.

Он кивком показал на мою голову:

– Сегодня у тебя другой цветок.

– Тигровая лилия. У нас во дворе они разные растут. Бабушка была великой садовницей, – объяснила я. – И называла эту работу священной.

– Так вот почему тебя заставляли заниматься дома, запрещая ходить в школу и ругаться? Она была верующей?

– Нет. То есть да, она конечно же была верующим человеком, но это решение, в моем представлении, больше объясняется совсем другим – когда-то она выгнала из дома свою несовершеннолетнюю дочь, затем они много лет не говорили, а потом она умерла. Думаю, она за меня боялась и попросту старалась держать на коротком поводке и чрезмерно опекала, вплоть до того, что даже ограничивала свободу. Как будто в этом есть какой-то смысл.

Дэниэл так долго смотрел на меня изумленным взглядом, что я даже испугалась, что ляпнула что-то не то. Но нет, это невозможно. Может, он просто меня не расслышал? В кафешке действительно было шумновато (музыка, парующий капучино, звяканье чашечек), и я подумала, не в таком ли окружении ему становится трудно различать звуки. Поэтому показала на входную дверь, и мы вместе вышли на улицу.

Над горизонтом нависло скудное солнце, Капитолийский холм насквозь продували ветра, поэтому шагать и говорить на ходу было далеко не просто. Впрочем, идти нам было совсем недалеко. Мы свернули на Пайк-стрит, пересекли Бродвей, который так прославил Сэр Микс-э-Лот[8]8
  Сэр Микс-э-Лот – американский рэпер, настоящее имя Энтони Л. Рэй (род. в 1963 году).


[Закрыть] со своей группой, когда заявил о своей любви к большим задницам. В этом квартале было полно ресторанов, студий йоги и радужных флажков.

– Когда мы с тобой познакомились, мне подумалось, что ты живешь здесь, – сказала я.

Дэниэл дернул себя за ухо и встал от меня с другой стороны.

– Этим я слышу хорошо, – сказал он и попросил меня повторить сказанное.

А когда я выполнила его просьбу, произнес:

– Ты думала, что я живу здесь? Но почему?

– Судя по виду, здесь средоточие хипстеров. Ну или выпускников школы «Баллард».

– Ты посчитала меня хипстером? – Он засмеялся и под каким-то комичным углом склонил голову. – Ох, Берди… Берди, Берди, Берди… Да я дважды в месяц, в свободные от работы субботние вечера, принимаю участие в турнирах по магии.

– У магов теперь есть свои турниры?

– Есть такая настольная игра «Magic: The Gathering», ее еще в просторечии называют МТГ или «мотыгой», знаешь?

В голове всплыло воспоминание о каком-то мероприятии в магазине комиксов, о котором мне сообщила ссылка, когда я впервые решила поразузнать о Дэниэле в Интернете, однако у меня не было ни малейшего желания ставить его в известность о моих попытках навести о нем справки в Сети.

– Типа «Dungeons and Dragons»? – спросила я.

– То же сборище ботанов, так что в принципе довольно похоже. И в детстве мне случалось компании водить. В принципе, если в какой-либо игре есть колдовство, то я хоть раз в нее сыграл. Люблю, когда полно мрачных сил и демонов. – Он мельком бросил на меня взгляд и добавил: – Спорю на что угодно, что твоя религиозная бабушка даже на пушечный выстрел не подпустила бы меня к внучке, а?

Ага, значит, он слышал, что я сказала тогда в книжном магазине.

– Она была лютеранкой, а не адептом очередного полоумного культа, – с ухмылкой ответила я. – И конечно же, считала жившего на нашей улице Бобби Прьюита проблемой, потому что он слушал хеви-метал. Но при этом не имела ничего общего ни с аманитами, ни с другими сектами. У нас дома был и телевизор, и Интернет.

– То есть ты хочешь сказать, что тебе хоть и запрещали ругаться, но не вдалбливали в голову, что электричество – порождение сатаны?

– Да, именно это я и хочу сказать. Я просто не знала, что по подобным играм проводятся турниры.

– Более того, каждый год устраивают состязания для профессионалов, получившие название Магического кубка мира. Ты едешь в другой город, выигрываешь и срываешь приличный куш. Счет идет на десятки тысяч. Да при этом еще путешествуешь по классным местам. Я бы тоже так хотел.

– Значит, ты не хипстер с пучком на голове, а ботан.

Он изобразил на лице оскорбление:

– Чтобы ты знала, это не пучок, а… скажем, хохолок. Но ты права, я еще тот ботан. А если добавить сюда любовь к фокусам и тот факт, что мне уже девятнадцать, а я все еще живу с мамой, то и вовсе получится этакое свирепое чудище-задрот.

С этими словами Дэниэл стукнул себя кулаком в грудь и заревел, как обезьяна.

Я так захохотала, что даже расплескала на руку горячий чай.

– Ага, ты уже смеешься над моим задротством! – воскликнул он, весело сверкнув глазами.

– Я же ведь по-доброму. Ты, похоже, величайший ботан из всех, кого мне когда-то приходилось встречать.

– Быть в чем-то первым всегда здорово, – с улыбкой ответил он и протянул мне свою чашечку с кофе, чтобы чокнуться.

А когда я надлежащим образом на этот жест ответила, кивнул на витрину магазина и добавил:

– Нам, надо полагать, туда.

Музыкальный магазин располагался в доме длиной целый квартал, соседствуя с лавчонкой, специализирующейся на жареной рыбе с картошкой, и ночным клубом для геев. Возвышающееся над тротуаром дерево с густой листвой напрочь скрывало собой его непритязательную черно-белую вывеску с надписью «Тенор Рекорде». Если бы не конверты от дисков, которыми была залеплена стеклянная дверь, мы бы ее даже не заметили.

– Все, Нора, допивай свой мартини, и давай займемся расследованием, – сказал Дэниэл, лучась заразительным весельем.

Он открыл дверь, звякнул колокольчик, и мы шагнули внутрь.

Узенькое пространство магазина представляло собой кошмар клаустрофоба. Массивные полки с дисками тянулись от кассы до двери с надписью «Только для персонала» в глубине зала. Каждый дюйм стены занимали альбомы, прикрепленные к стеллажам, и винтажные конверты из плотной бумаги – оперы и концерты минувших десятилетий на каких угодно языках. А меж двух внешних стен красовались музыкальные инструменты, подвешенные на рыболовной леске к потолку: скрипки со смычками, кларнеты и флейты. Сцена чем-то напоминала Большой зал в Хогвартсе.

– Ух ты, – сказал Дэниэл, оглядываясь по сторонам под звуки струнного квартета Моцарта, вырывавшиеся из вибрирующих магазинных динамиков, – а мы здесь, похоже, единственные покупатели.

И ни одного продавца. Мы действительно стояли одни.

– Может, кто-то есть в глубине? Давай-ка поищем.

Мы с Дэниэлом прошли по проходу, вглядываясь в секции записей. Когда я увидела оперный отдел, он стал просматривать конверты. Большинство из них казались старыми и потертыми. В глаза бросались фрагменты слов, начертанных винтажными шрифтами: оперные арии и сцены, «Декка», Мария Каллас, Паваротти, Метрополитен-оркестр, «Тоска», «Травиата», «Энтони и Клеопатра». Ощущение было такое, будто читаешь книгу на иностранном языке.

– Смотри, – прошептал Дэниэл, поднимая огромную упаковку пластинок, украшенную серебристыми готическими буквами «Der Ring Des Nibelungen»[9]9
  Der Ring Des Nibelungen (нем.) – Кольцо нибелунгов.


[Закрыть].

– Это что, опера? О боже. Пятнадцать часов? С ума сойти. Я бы, наверное, уже на первом уснула.

Мне попалась пластинка с ариями из «Аиды» Верди. На обложке красовалась фотография декорации в виде огромного египетского храма, на фоне которого пара исполнителей казались муравьями.

– Римский оперный театр. Никогда бы не подумала, что декорации могут быть такими искусными, – сказала я и развернула вклейку, чтобы посмотреть на этот египетский храм изнутри.

– Бродвей, похоже, сошел с ума, – произнес Дэниэл и подошел ближе, чтобы тоже поглядеть на фотографию. – Значит, Рэймонд Дарке, по-твоему, слушает именно это?

В этот момент из глубины магазина появился единственный продавец – бледный, долговязый парень чуть за двадцать, если не меньше. На одной стороне головы он свои белокурые волосы сбрил, на другой они лезли ему в глаза. Когда он потянулся поправить на верхней полке сборники нот, из-под рукавов рубашки выглянули запястья, татуированные опять же нотами. Затем он направился к кассе в передней части магазина и остановился, только когда нас углядел.

– Что-то хотели купить, ребята? – спросил он, отбрасывая с глаз волосы.

Дэниэл закрыл альбом с «Аидой», сунул его подмышку и подошел к продавцу.

– Привет, приятель, как жизнь? – как можно небрежнее бросил он. – Мы тут ищем одного человека, который вполне может оказаться вашим постоянным покупателем. Не поможешь нам?

– Э-э-э… – Продавец посмотрел на Дэниэла, затем на меня, потом обратно на него: – Может, и помогу.

– Он белый мужик, не так давно переваливший за пятьдесят. Примерно вот такого роста, – начал Дэниэл, показывая рукой, – судя по виду, обожает вино, у него красноватый нос и брюшко. Носит синюю бейсболку. И без конца хмурится.

Продавец пожал плечами:

– Если честно, то под это описание можно подогнать половину наших покупателей.

– У него полно денег. То и дело раскошеливается по-крупному на новые экспонаты своей коллекции. Редкие грампластинки и все такое прочее.

– У нас действительно парочка таких есть. Именно благодаря им, по большому счету, мы и держимся на плаву.

Дэниэл выхватил телефон, немного потыкал в него пальцами и перевернул экраном вперед, чтобы показать парню снимок. Он ощетинился пикселями и был немного размыт, но я все равно его узнала: на нем красовался таинственный незнакомец из отельного лифта. Дэниэл сделал на работе фотку с записи камеры видеонаблюдения мистера Кеннета.

У продавца тут же загорелись глаза:

– Это же мистер Воддл. Билл Воддл.

Воддл? Еще одно вымышленное имя? Я обменялась с Дэниэлом взглядами и спросила:

– Ты можешь нам что-нибудь о нем рассказать?

– Ну… Мы заказываем для него много импорта.

– Типа вот этого? – спросил Дэниэл, показывая ему альбом с «Аидой».

Продавец кивнул:

– Ну да, он без ума от Верди. Но именно эта пластинка не представляется такой уж редкостью, чтобы его заинтересовать. Он обожает то, чего днем с огнем не сыщешь. Уже год гоняется за редкой записью «Микадо», но она была выпущена тиражом лишь в десять экземпляров. И поэтому конечно же стоит огромных денег.

– А сюда он часто заглядывает? – спросила я.

– Думаю, пару раз в месяц, – ответил продавец, – иногда просто что-нибудь присмотреть, иногда забрать индивидуальный заказ.

– А адреса его в вашей базе данных, случайно, нет? – задал Дэниэл прямо в лоб вопрос.

Я тут же занервничала, потому как совсем не ожидала, что он об этом спросит. Такой ход отнюдь не входил в план, который мы вчера вечером обсудили в ресторанчике. Пока нам хотелось лишь прощупать Рэймонда Дарке. Что он любит. Куда ходит. Кто он вообще такой.

Мы знали, где его найти, по крайней мере, в теории. И если бы захотели его повидать, то нам следовало всего лишь дождаться, когда он во вторник опять появится в отеле.

Клерк издал какой-то неопределенный звук.

– Подобные сведения носят конфиденциальный характер. Так что прошу прощения. Не знаю, есть ли они в нашей базе данных, но даже если есть и я вам их сообщу, меня попросту уволят. А зачем вам его адрес?

– Честно? – сказал Дэниэл. – Мы просто хотим помочь одному другу.

В самом деле?

– Твой покупатель у него кое-что взял, а тот вдруг воспылал желанием вернуть свою вещицу обратно, – продолжал Дэниэл. – Вероятно, посчитав, что совершил ошибку. А этот мужик, не исключено, даже не помнит, что ее взял. Так или иначе, но твой Воддл редкий козел, и я буду на седьмом небе от счастья, если больше никогда его не увижу. Мне просто хочется оказать кое-кому услугу.

Какая путаная, идиотская история. Парень ни в жизнь на нее не поведется.

Дело лишь в том, что он на нее все же повелся.

Продавец засмеялся, расслабился и опустил плечи. Затем прислонился к прилавку бедром и сложил на груди руки:

– Как же я рад это от тебя услышать. По прихоти этого типа мне приходится носиться туда-сюда по магазину, как курице с отрубленной головой, доставая то один альбом, то другой. А он, поглядев, попросту складывает их на полу. Ему ну никак не угодишь. Его послушать, так то у нас никогда не бывает того, что ему нужно, то мы слишком поздно открываемся. И виноват во всем этом почему-то всегда я. К тому же в магазин он заявляется с двумя лающими бульдогами, которые здесь хозяйничают и брызгают повсюду слюной. Не клиент, а кошмар какой-то.

– Именно таким, приятель, – дружелюбно произнес Дэниэл, – я его себе и представлял. К тому же мне тоже приходится работать с клиентами, поэтому твои проблемы мне известны не понаслышке. Хуже жалкой личности никого не сыскать. А этот мужик точно своей жизнью недоволен. Впрочем, ты и сам это видишь.

– Это точно.

– Так ты можешь нам как-то помочь? – спросил Дэниэл.

– Адреса я вам дать не могу, – ответил продавец, – но зато могу сообщить кое-что другое: он постоянно хвастается, что вот уже тридцать лет встает до восхода солнца. И если вам так хочется с ним поговорить, то каждое утро на рассвете он выгуливает своих слюнявых псов в Керри-Парке, район Квин-Энн.

Когда Дэниэл тайком бросил на меня триумфальный взгляд, притаившаяся внутри меня Нэнси Дрю совершила кульбит.

Вполне возможно, что идея объединить усилия в итоге была не так уж и плоха.

11

«Если у тебя плохая интуиция, то толку с тебя как с детектива немного».

Эркюль Пуаро, «Тайна голубого поезда» (1928)

Когда ты ведешь расследование и тебе на колени вдруг падают ценные сведения, то их уже нельзя игнорировать. Поэтому мы конечно же не обошли их вниманием, когда придумали план на следующий день после работы отправиться в Керри-Парк. Это можно было бы сделать первым же утром после посещения нами музыкального магазинчика, но Дэниэл предложил мне заранее предупредить дедушку, что я задержусь.

– Постарайся убедить его, что мне можно верить, а еще лучше вообще изобрази святым, – сказал он. – Я не хочу, чтобы он меня возненавидел.

Узнав, что Дэниэл переживает по поводу того, что о нем подумает какой-то старик, дедушка, вероятно, отнесся бы к нему благосклонно, но я ему ничего такого не сказала. Зато сказала тете Моне, когда зашла к ней на следующий день по дороге на работу. Она живет в крохотном старом кинотеатре в центре нашего города, который у нас совсем небольшой. Ее бабушка с дедушкой построили его в 30-х годах прошлого века, когда только переехали из Пуэрто-Рико. Впоследствии он стал первым на всем острове, где демонстрировалось звуковое кино. Тяга к зрелищам у семьи Ривера, по всей видимости, была в крови, потому что позже, когда мы уже жили над ресторанчиком, ее родители основали здесь кинотеатр под открытым небом.

Так или иначе, когда на острове появились кинозалы покрупнее, их детище стало специализироваться на артхаусе – в 1990-х годах, перед окончательным закрытием, там демонстрировались авторские картины. После маминой смерти тетя Мона переделала его в свою студию, а потом в итоге обустроила свой дом. На нем наверху до сих пор сохранилась вывеска с названием «РИВЕРА», и порой я помогала ей менять пластиковые буквы, когда ей хотелось сообщить о галерейных показах своих работ… или выкладывать из них неприличные ругательства, адресованные муниципальным властям, когда она приходила в ярость из-за рытвин на дорогах или строительства моста, нравившегося далеко не всем.

Я прошла мимо окна кассы под вывеской – с которого на меня глянула целая толпа картонных персонажей старых фильмов, раньше выставленных в вестибюле, – и позвонила в дверь. С двух стеклянных створок взирали броские рисованные лица. Имелось и объявление, сообщающее случайным туристам, что это частная собственность и ее владелица видит их на мониторе. Хотя это было неправдой.

Дверь распахнулась, и в нее высунулась ярко-розовая голова.

– А… это ты, радость моя!

– Что это? – спросила я, пытаясь разглядеть, во что это она вырядилась. – Принцесса Жвачка?

– Медсестра Жвачка, – ответила она, продемонстрировала блестящий латексный халат и, соответственно, шапочку с сияющим на ней красным крестом.

У нее даже был беджик с именем – СЕСТРА МОНА.

Но несмотря на веселый костюм, выглядела она… обеспокоенной. Что-то явно было не так.

– Может, я не вовремя? Ты, случайно, не заболела?

– Да нет, просто хандра напала, – ответила она и высунула язык.

– Не знаю, поможет это или нет, но я к тебе не с пустыми руками, – сказала я и показала коробку из кондитерской под цвет ее парика, – миндальные круассаны у них закончились, но я купила апельсиновый и три pains an chocolat[10]10
  Pains au choclat (фр.) – сдоба с шоколадом.


[Закрыть].

– Как же я тебя люблю, – вздохнула она, – прямо до безумия.

– Я знаю.

– Можно даже сказать слишком, потому как этим утром могла думать единственно о бельгийском шоколаде.

– Ой! – Теперь ее наряд обрел в моих глазах смысл. – Живот болит?

– В самую точку. Да. Я проснулась утром с менструальными коликами.

– Понятно, – пожаловалась я, – поскольку ночью у меня тоже начались месячные, твоя утроба, похоже, послала моей ультразвуковой сигнал, который слышат только летучие мыши.

– Знаешь, дорогуша, порой мне кажется, что моя утроба держит в узде весь этот остров. Заходи, давай перед моим уходом набьем себе брюхо.

Она еще шире распахнула дверь, впустила меня и тут же закрыла. Я прошла через вестибюль, уворачиваясь от разнобойной мебели и ее кота – внушительного, разбалованного донельзя перса по кличке Ца-Ца Габор, – и поставила кондитерскую коробу на пурпурный обеденный стол. Чуть дальше располагалась кухня. Когда-то под нее приспособили буфет кинотеатра, оставив аппарат для приготовления попкорна и стойку с газированной водой, которые, когда мне было двенадцать, казались просто потрясающими.

Но переделала тетя Мона не только буфет. Женский туалет превратился в ванную, а мужской – в гигантский шкаф с завешанной париками стеной. Свою спальню она оборудовала в будке киномеханика. В зрительном зале – где она писала, лепила и шила свои потрясающие костюмы – остались лишь два ряда изодранных сидений да вмонтированные в потолок светильники. Однако экран по-прежнему функционировал. Более того, она модернизировала его для показов с цифровых носителей, и мне не раз доводилось смотреть на нем фильмы после очередной ссоры с бабушкой. Когда я переехала жить к ним с дедушкой, она не раз пыталась категорически запретить Моне со мной общаться, пока та не пригрозила подать на нее в суд и в законном порядке оформить надо мной опеку. После этого бабушка все же разрешила ей меня навещать, но только по выходным и исключительно у нас дома. Но когда я за один месяц целых три раза сбежала – каждый раз являясь сюда, – она наконец смилостивилась и позволила мне ездить на велосипеде к Моне в кинотеатр.

Раньше мне казалось, что бабушка без всяких логичных оснований винила Мону в смерти мамы. В ее глазах та была ребенком с придурью в голове и в этом качестве оказывала на дочь дурное влияние, настраивая против собственной матери. Бабушка ни разу не признала, что в произошедшем в значительной степени виновата царившая в нашей семье разобщенность, но я знала, что глубоко внутри она это понимала. И унесла чувство вины с собой в могилу.

Я ни за что не хотела бы стать такой упрямицей.

– Куда сегодня собралась? – спросила я Мону, когда она в розовых носочках на ногах встала на цыпочки взять тарелки.

– Лучше не спрашивай.

– Поздно, вопрос уже прозвучал, – сказала я, плюхаясь на отбившийся от своего стада кухонный табурет, обтянутый крохотными клубничными человечками, – еще один любимый с детства предмет мебели.

Стену рядом со мной украшали старые бродвейские постеры, которые она «умыкнула» из-за кулис старого родительского кинотеатра под открытым небом: «Иисус Христос – суперзвезда», «Кошки», «Богема», «Скрипач на крыше», «Кабаре» и ряд других. Мона говорила, что в юности презирала мюзиклы – с родителями ее связывали порочные отношения любви-ненависти, – но теперь, повзрослев, признавала, что именно они с самого начала заронили в ее душу любовь к костюмам.

– Давай выкладывай, – поощрила ее я.

Она притворно зарыдала:

– Ты будешь меня осуждать.

– Не-а, не буду.

– Даже если я скажу, что встречаюсь с Леоном Снодграссом?

Я молниеносно повернулась к ней на своем табурете:

– Что? Что ты сказала? Ой-ой-ой… Нет, только не это!

– Я предупреждала тебя ни о чем меня не спрашивать!

– Как это ты умудрилась? Я думала, он переехал в Техас.

– Верно, переехал, но на лето вернулся сюда.

– Он же тебе изменил, – напомнила я.

– Вообще-то мы на тот момент уже расстались. Я тоже тогда стала встречаться с другим человеком.

– Только чтобы отомстить! И что ты только в нем нашла?! Биржевой маклер, который играет в гольф, носит рубашки с монограммами и страдает аллергией на Ца-Ца Габора! – воскликнула я, чувствуя, что кот стал тереться о мою лодыжку.

Леон Снодграсс отравил мне всю жизнь. Еще год назад каждый раз, когда я приходила в кинотеатр потусить с Моной, он неизменно оказывался здесь, скучный, как всегда. Тете же требовался дикого нрава бунтарь – под стать ей самой. А не серый счетовод, который самым «ироничным» образом использовал старомодный сленг и отпускал идиотские шуточки.

Тетя Мона села рядом со мной на табурет, расписанный так, словно его покрыли драконьей чешуей:

– Я знаю. Но когда я вчера вечером повстречала его в гавани, он был очень мил. У него теперь новая яхта.

– Чертов показушник.

– Он назвал ее «Дух Моны».

– Ты серьезно?

Я надула щеки и сделала вид, что меня вот-вот стошнит.

– Да знаю я, знаю! – ответила она, отхватив приличный кусок шоколадного круассана. – Но как дать от ворот поворот мужику, который назвал твоим именем лодку? Это же романтика.

– Гадость это, а не романтика.

– Он утверждает, что изменился. Может, оно так и есть. Может, изменилась я. Не знаю. К тому же это не свидание. Он попросил меня подъехать домой к его бабушке на Хидден-Коув и взглянуть на ее коллекцию живописи. Им хочется прикинуть, сколько она может стоить.

– Ты им не арт-дилер.

Она пожала плечами:

– Но у меня наметанный глаз, и я знаю рынок. Сама не знаю, что тебе сказать… Не исключено, что это станет пустой тратой времени, но поскольку бабуля Снодграсс, по всей видимости, будет за нами присматривать, я хотя бы не смогу сделать ничего, о чем потом буду сожалеть. Кстати о сожалениях, как там поживает наш красавчик Дэниэл?

– Никакой он не наш. И даже не мой. Он сам по себе, – отрезала я и твердо посмотрела ей в глаза: – Это ты проболталась дедушке Хьюго, что я встречаюсь с ним на Пайк-Плейс?

– Оно само так получилось. Клянусь, чтоб мне провалиться, если когда-нибудь еще выдам твою тайну.

Что-то не похоже, что «оно само». После смерти бабушки тетя Мона и Хьюго практически стали друзья неразлейвода, что вообще-то странно, если учесть, что отношения между нею и бабушкой с дедушкой всегда отличались напряженностью. Пока она доедала свой круассан, я рассказала ей о разговоре с дедушкой и Кэссом в теплице, посвятила в интригующую историю с участием Рэймонда Дарке… а заодно рассказала об открытии, которое мы с Дэниэлом сделали в музыкальном магазинчике.

– Очаровательно. По сути, я поняла только одно – ты играешь с Дэниэлом в Нэнси Дрю. Вполне могу себе это представить… «Ах, Дэниэл, помоги мне проникнуть в тайну потайной лестницы!»

Я слизала с пальца шоколад:

– Не надо, а то это звучит как-то отвратительно. Мы просто решили выяснить, что за человек постоянно является в отель. А после работы, не исключено, отправимся в Керри-Парк.

– О-о-о-о!!! Жуть как романтично!

– Мы будем вести наблюдение.

– Супер-пупер как романтично, особенно когда тебя зовут Берди Линдберг.

– В пять утра.

Она поморщилась:

– Вот теперь ты сразила меня наповал. Я никогда не догоняла твоих проблем со сном. Да, знаю, после маминой смерти ты ненавидишь врачей, но тебе все равно надо куда-то сходить, чтобы закрыть все эти вопросы с бессонницей.

– А тут и решать нечего. Порой я не могу уснуть, в иные разы никак не удается бодрствовать.

– Хьюго тоже так говорил, но посмотри, что в итоге случилось с ним и теми ребятами.

Уснув в тот раз за штурвалом катера, дедушка стал не единственной жертвой. Пострадали еще два человека. Именно поэтому я никогда не сажусь за руль. Мысль о том, чтобы уснуть и изувечить других, внушает мне ужас.

– Ухудшений в последнее время не наблюдалось? – спросила она. – На работе ничего странного не происходило?

Я знала, что она имела в виду: дедушка называл это «бесхребетностью», но вообще данная патология известна как «катаплексия». Именно она и случается с нарколептиками. По сути, ты напрочь теряешь контроль над всеми мышцами и порой даже падаешь. Окружающие считают, что человек упал в обморок, хотя на самом деле он остается в сознании. А в качестве спускового крючка может послужить что угодно. Взрыв хохота. Возбуждение. Гнев. На самом деле любое сильное волнение и вообще накал эмоций. Вещь совершенно непредсказуемая, случавшаяся со мной уже трижды. Причем два раза после минувшего Рождества…

– Я в порядке, не переживай. На работе носом не клюю.

Конечно, технически я заснула в прачечной, но это было после моей смены.

– И я не бесхребетничала уже несколько месяцев с тех пор…

– После похорон Элеанор.

– Правильно, – сказала она, – именно после них.

Тогда случился невероятный конфуз. Я целый день не заплакала – ни разу! А потом бац, меня парализовало прямо у ее могилы, и сто человек подумали, что со мной случился обморок. Хорошенькое веселье.

– Дэниэл знает? – спросила она.

– На работе не знает ни одна живая душа. Так зачем мне сообщать ему? Говорю тебе, все хорошо.

– Ладно, больше не буду к тебе приставать, – с тяжким вздохом сказала она, – но мне кажется, ты должна рассказать об этом Дэниэлу. И что вам обязательно надо поговорить с ним о том, что случилось тогда на заднем сиденье машины.

– Ну уж нет. Нет, нет и еще раз нет! К тому же, он и сам больше не желает поднимать этот вопрос. Совместным решением мы пришли к тому, что прошлое должно оставаться в прошлом. И дело Рэймонда Дарке мы расследуем исключительно как коллеги.

– Да что ты говоришь? Где этот пост о цветочнице, который он написал. Покажи мне, я хочу его еще раз прочесть.

Я запротестовала, но Мона проявила настойчивость. На него у меня в телефоне имелась закладка, хотя я не любовалась им без конца или что-то в этом роде. Но когда Ца-Ца Габор стал тереться о мою ногу своей снежно-белой мордочкой, вытащила телефон и зашла на сайт «Ищу человека».

Хм. Поста Дэниэла там больше не было.

Он его удалил.

Перед походом в Керри-Парк после окончания смены мне пришлось долго ждать Дэниэла, который повез клиента в аэропорт и пока не вернулся. Покинув дом тети Моны, я без конца сражалась с неодолимым желанием вздремнуть, и сочетание двух этих факторов ощущалось маленькой катастрофой. А потом… Мгновение назад я сидела на диване в вестибюле отеля, подавляя зевоту, и листала аварийный детектив… А следующим, что зафиксировало сознание, было парящее надо мной лицо Дэниэла, которое я увидела, когда проснулась.