Текст книги "Лунный свет"

С моих губ сорвался крик:

– ПРОСЫПАЙСЯ.

Его руки протянулись по обе стороны моей головы, покоящейся на спинке дивана.

– Да не сплю я, не сплю.

Язык у меня во рту едва ворочался, с трудом произнося звуки.

– Так, задремала чуть-чуть.

– Это одно и то же.

– Ври больше.

– Ты всегда засыпаешь на людях?

Я застыла в нерешительности, вспомнив разговор с тетей Моной, вознамерилась прощупать почву и призналась:

– На пароме это действительно порой со мной случается.

Одному из членов экипажа парома несколько раз приходилось меня будить, после чего мне становилось неловко – я боялась, что он примет меня за алкоголичку или, того хуже, наркоманку.

– К тому же в кинотеатре я не могу досмотреть ни одну картину, чтобы не уснуть.

– Каждый раз?

– Меня там одолевает сонливость, – объяснила я, – дома все иначе. Можно ходить, двигаться. Да и потом, дома не темно.

– Хм. А я никогда в киношке не засыпаю.

От его слов я смутилась. И ни его лицо, которое было всего в паре дюймов от моего, ни запах мяты и чайного дерева, исходивший от пряди волос на плече, выбившейся из пучка на затылке, отнюдь не помогали мне это смущение преодолеть.

– Это же надо – уснуть, когда у нас столько неразрешенных вопросов… – пробормотала я.

– Может, ты слишком устала…

– Да в порядке я, в порядке, – в раздражении бросила я и махнула рукой, веля пошевеливаться, – поэтому, если ты не против…

Он встал, глядя на пол:

– Может, всему виной это твое захватывающее чтение?

– Вот черт, – тихо выругалась я и схватила валявшуюся на полу открытую книгу.

В принципе, находиться здесь мне не положено. По окончании дежурства сотрудникам отеля запрещалось болтаться на людях.

– Кто-то еще меня видел?

– Нет, но я, можно сказать, тебя сфотографировал. – Увидев выражение моего лица, он тут же добавил: – Эй, да шучу я, шучу. Так, ладно, мы сегодня проводим наблюдательную операцию или нет? В качестве подготовительной меры я этой ночью влил в себя невероятную дозу кофеина, поэтому не допусти, чтобы это обалденное нервное возбуждение оказалось напрасным.

– Рада, что хоть один из нас в состоянии полной боевой готовности, – сказала я, сунула книжку в сумку и глянула в телефон.

До рассвета оставалось еще минут сорок пять. Мы вышли на улицу, и я попыталась стряхнуть с себя усталость.

Дэниэл припарковал машину у погрузочной площадки. Увидев ее, я тут же съежилась, но виду решила не подавать и, когда он, как истинный рыцарь, распахнул передо мной дверцу, быстро скользнула на пассажирское сиденье. В салоне стоял тот же самый, уже знакомый мне, пропитавший собой все запах, искусственный и приятный, словно к зеркалу заднего обзора подвесили сосновый освежитель воздуха. Дэниэл запрыгнул на водительское сиденье и завел двигатель.

– Честно говоря, я боялся, что ты больше не захочешь садиться ко мне в машину, – сказал он, бросив на меня мимолетный взгляд, чтобы подразнить.

– На заднее сиденье точно не сяду. А переднее не вызывает у меня никаких эмоций.

– Ну, никаких – так никаких, – согласился он и медленно кивнул, – по крайней мере, пока ты будешь держать при себе руки.

– Я?

– Ты не хуже меня знаешь, кто тогда предложил перебраться на заднее сиденье.

Я попыталась было запротестовать, но он был прав. Идея действительно принадлежала мне.

Мы тогда вышли из ресторанчика, намереваясь сходить в киношку. Наша одежда под дождем промокла, и я, поднимаясь по лестнице парковки, дрожала. А когда села в машину, Дэниэл предложил мне свою куртку, но она просырела даже больше моей, и мы оба засмеялись. Потом он меня поцеловал. А я поцеловала его. Потом опять и опять… После чего он откинулся на сиденье и сказал, что нам надо успокоиться. Я предложила не ходить ни в какую киношку. Он пошутил, что у него на заднем сиденье полно места, и я даже не заметила, как мы там оказались.

Думаю, мы с ним оба слишком увлеклись.

Я, может, и была девственницей, но с парнем целовалась уже не впервые. Этой чести удостоился Уилл Коллинз, живший раньше в таунхаусе между домом бабушки и кинотеатром тети Моны. Его сестра Трейси считалась моей подругой. Он частенько играл в баскетбол на парковке, и я порой останавливалась посмотреть. Прошлым летом, когда Трейси отправилась на тренировку по плаванию, он поцеловал меня у забора. Через два дня опять, но уже намного дольше. В последующие две недели эти баскетбольно-целовальные сеансы вошли у нас в привычку. А потом в один прекрасный день я увидела, что они с Трейси помогали отцу таскать вещи в грузовик для квартирных переездов, чем мой летний роман, первый и единственный, собственно, и закончился. Это была моя последняя попытка вступить в новые отношения, будь-то дружба или что-то иное.

Пока не появился Дэниэл.

Он широким жестом показал на свои штаны:

– Знаю, эти брюки просто неотразимы. Любая дама обожает мужчин в форменной одежде, а от меня в ней исходит стойкий запах раболепия и минимальной зарплаты. Так что ты уж на них не польстись.

Я хохотнула.

– У меня и в мыслях нет отрицать долю вины в наших былых затруднениях. И я точно не обладаю силой воли в присутствии прелестной леди-детектива. Поэтому тебе лучше никогда не пересекать вот эту черту, – сказал он провел рукой невидимую линию над ручным тормозом.

– Тогда, думаю, тебе лучше опустить подлокотник.

– Не могу: он сломан. Тебе придется мысленно возвести в этом месте стену.

– Что? – закричала я, приложив ко рту рупором руки. – Я не слышу через стену, что ты мне говоришь!

В ответ он беззвучно пошевелил губами и изобразил из себя запертого в тесном ящике мима, заставив меня засмеяться. Затем засмеялся сам, мы стали друг другу улыбаться – может, даже с чрезмерным увлечением, – и на миг в салон вернулась атмосфера того первого дня под дождем. Разрушая чары, я отвела взгляд, надеясь, что он не увидел на моем лице одолевавших меня чувств. «Успокойся, Берди», – сказала я себе. Ради бога, это ведь тебе не свидание.

После неловкой паузы он вытащил телефон:

– Ладно, будем считать, все в порядке. Теперь дай мне лишь включить какую-нибудь музычку, и можно ехать.

Он стал смотреть песни, и его лицо озарилось мягким светом.

– В основном я теперь тащусь от Дэвида Боуи. Можно сказать, воспылал к нему неистовой страстью.

– Да?

– Он был такой яркий… музыкальный универсал и революционер. Любишь поп? Авангард? Рок? Соул? Неземной гламур для транссексуалов? Он все это исполнял. Сейчас я главным образом слушаю его ранние вещи: «Ханки Дори», «Алладин Сэйн», Берлинскую трилогию. А еще последний альбом, записанный им перед смертью, «Блэкстар». В период его создания он уже знал, что умирает от рака, так что это его лебединая песня. Все композиции на нем одновременно психоделические, депрессивные и вызывающие. В точности как я сам.

Депрессивный? Но ведь Дэниэл был самый веселый человек из всех, с кем мне только доводилось встречаться.

– Как насчет «Зигги Стардаст»? Крутейший альбом.

Он ткнул пальцем в экран телефона и включил скорость.

Глухо вздрогнули динамики, и из них полилась гитарная, киногеничная музыка, которая звучала так, будто рождалась на земле и устремлялась в небеса.

Она носилась в моей грудной клетке все время, пока он гнал машину по утопающему во мраке Беллтауну и Квин-Энн, самому высокому над уровнем моря району Сиэтла, прилегающие улицы которого изобиловали большими домами в викторианском стиле и старыми, ветвистыми деревьями.

Дэниэл заехал на обочину и припарковался. Если не считать редких, проезжавших мимо машин да завывающей где-то вдали сирены, здесь царил покой. Только спящие дома на одной стороне улицы да прославленная рекреационная зона, восседающая на холме и взирающая на город.

Керри-Парк.

Сам он был даже не маленький, а просто крохотный – пара узких полосок травы, разделенных не подлежащими описанию урбанистическими скульптурами с выстроившейся вдоль них чередой скамеек. Но когда мы подошли к невысокой подпорной стене, я поняла, почему все утверждали, что он мог похвастаться лучшим во всем городе обзором.

Обзором классическим.

Да, с пляжа, служившего задним двором нашему дому на острове Бейнбридж, я могла видеть городские огни Сиэтла, но это был абрис города, который принято изображать на фотографиях и открытках. Из черной чаши рвались вверх зубчатые крыши небоскребов. Вдали за ними намеком маячили Олимпийские горы. А посередине всего этого – культовая смотровая башня Спейс-Нидл, то есть «Космическая Игла», увенчанная летающей тарелкой и давно ставшая символом Сиэтла.

– Ты только посмотри, – произнес Дэниэл, даже не пытаясь скрыть в голосе благоговейный трепет, – ну не чудо ли, а? Охренеть!

– Действительно чудо, – прошептала я.

Ночью с этой точки центр города казался окутанным рождественскими гирляндами – белое и розовое золото, искрящееся и сияющее на фоне темной воды залива.

Он обернулся и оглядел парк. На его дальнем конце профессиональный фотограф устанавливал на штатив камеру, готовясь снять очертания небоскребов на фоне утренней зари. По дорожке неспешно прогуливалась какая-то парочка.

– Думаю, нам не составит труда срисовать толстопузого кретина с двумя бульдогами, – сказал Дэниэл и соскользнул на сделанную из маленьких дощечек скамью, вмурованную в стену. – Эх, и почему я не прихватил кофе.

– Кофе? – переспросила я, плюхнулась рядом и уставилась на его пританцовывавшую ногу.

Он тихонько свистнул и жестом показал мне сесть с другой стороны. Я не сразу сообразила, что он просто хотел усадить меня так, чтобы лучше слышать. Когда мы поменялись местами, я сказала:

– Мне казалось, ты уже и без того под завязку налился кофеином.

– На данный момент бесспорно. А если нам придется торчать здесь несколько часов?

– Но ведь рассвет уже не за горами. Если он конечно же появится в тот час, который нам назвал парень из музыкального магазина.

– Это точно.

Дэниэл уперся локтем в стену и вытянул шею, желая оглядеть город. Затем сказал:

– Нужно как-то скоротать время.

Я посмотрела на него.

Он поднял на меня глаза и сказал:

– Не так…

– У меня и в мыслях ничего такого не было, – возразила я, и мой пульс чуть рванулся вперед.

– Это хорошо, потому как большинство детективов, осуществляя наблюдение, этим не занимаются. Разве что Ник и Нора.

– Ну, они, пожалуй, исключение, – с нервным смешком ответила я.

– Я больше имел в виду поиграть.

– Во что именно?

– Как насчет того, чтобы попрактиковаться в «Правду или ложь»? – спросил он, и уголки его рта поползли вверх.

12

«Я жажду истины. А сам лгу».

Детектив Роб Райан, «В лесной чаще» (2007)

Я подняла бровь, глянула на Дэниэла и сказала:

– Может, ты имеешь в виду действие? Есть такая игра – «Правда или действие».

Когда мы еще жили с мамой и тетей Моной над ресторанчиком и я ходила в обычную школу, мы с ребятами часто играли в нее на переменке. И почти всегда кому-нибудь приходилось взбираться на ветви непомерно разросшегося дерева, нависавшие над забором.

– Не-а. Моя игра называется «Правда или ложь», – гнул свое он. – Правила таковы. У каждого из нас есть три хода. Когда ходить выпадает очередь тебе, ты задаешь мне вопрос. Что-то такое, что тебе хочется обо мне узнать. А я могу либо сказать правду… либо солгать. Потом ты решаешь, что лучше – поверить мне или поставить мой ответ под сомнение. Например, я могу спросить, какая у тебя сейчас любимая песня.

– Понятно.

– И какая у тебя сейчас любимая песня?

– Прямо сейчас?

– Да, Берди, прямо сейчас.

– У меня такой нет.

– Любимые песни есть у всех. У меня, например, это «Under Pressure» в исполнении Дэвида Боуи и Фредди Меркьюри. Как думаешь, это действительно так или я тебе вру?

– Думаю, не врешь.

– Правильно. Засчитываю тебе очко. Вот так мы и будем в нее играть.

– Я что-то не догоняю. И кого тогда считать победителем?

– А победителем здесь, Берди, будет знание, – с широкой улыбкой сказал он. – Просто задай мне вопрос. Что-нибудь такое, что тебе действительно хочется обо мне знать. Мой ответ может быть как правдой, так и чистой воды вымыслом. Никаких компромиссов, не отвечать на вопросы нельзя. Когда я отвечаю, ты решаешь, ложь это или нет.

– Что-то типа перекрестного допроса?

– В самую точку. Вообще-то эту игру следовало назвать «Допроси меня». Для таких леди-детективов, как ты, это звучит куда привлекательнее.

– Постой-ка. Ты что же, изобрел эту игру прямо сейчас?

– Это твой первый вопрос? У тебя всего три, так что не трать их впустую.

Я засмеялась. Он тоже.

Отлично. Думаю, у нас все получится.

Я попыталась придумать хороший вопрос, время от времени поглядывая на парк, пока мне кое-что действительно не пришло в голову.

– Ладно, один у меня есть. Готов?

– Давай.

– Как ты потерял слух? Это мой первый вопрос.

– Ха, – сказал он и небрежно откинулся назад, – по правде говоря, это забавная история. Видишь ли, моя мать, ее зовут Черри, работала помощницей у иллюзиониста. Ты знаешь, это такие красотки, которые залезают на сцене в ящик и позволяют себя распиливать на мелкие кусочки.

Я прищурилась и посмотрела на него. Неужели он уже взялся кормить меня баснями?

– В 1990-х годах она каждые выходные выступала с известным в Сиэтле магом, звездой местного масштаба. Они начинали с клубов и только потом добились некоторой известности. Потом мама познакомилась с моим отцом, забеременела, и поскольку никто не желал видеть, как беременную ассистентку запихивают в ящик и начинают протыкать шпагами, эту деятельность ей пришлось прекратить. А отец, как тебе уже известно, был бездушным отбросом человеческой плоти и считал, что она помешает его карьере. Да и как он мог сообщить своей белой семье, так трепетно следящей за чистотой крови, что обрюхатил юную азиатку? В итоге он ее бросил, она в своей магической профессии взяла паузу, а потом ее сценический партнер, тот самый иллюзионист, погиб в какой-то непонятной авиакатастрофе, и о сцене ей и вовсе пришлось позабыть.

– Интересно, – с опаской произнесла я, не уверенная, что он говорит правду, – но я не понимаю, какое отношение это имеет к заданному вопросу.

Он поднял вверх указательный палец и сказал:

– Сейчас поймешь. Мама хоть и распрощалась с магическим ремеслом, но сценические реквизиты сохранила. А когда я стал проявлять интерес к исполнению трюков, дедушка стал меня в этом поощрять. Мамин отец. Я зову его Джиджи. Сам того не замечая, я старался произвести на всех впечатление… Ты когда-нибудь слышала о придуманной Гудини «Китайской камере для пыток водой»?

– Э-э-э… Ты имеешь в виду тот фокус с исчезновением?

– Совершенно верно. Иллюзиониста заковывали в цепи и опускали в аквариум с водой, после чего опускался занавес, и он благополучно исчезал. И вот как-то летом, на каникулах, перед тем как идти в последний класс, я наполнил на заднем дворе чан с водой. Мне помогали другие ребята. И все было бы хорошо – я знал, как оттуда выбраться, – если бы не заел хитроумный замок, запиравший крышку бака. Я запаниковал и случайно ударился головой о стекло. Один мой друг схватил топор и вскрыл бак, не дав мне утонуть… но при этом я пробил барабанную перепонку. У меня началось опасное воспаление. После этого я и перестал слышать левым ухом. Еще как результат – мне запрещают заниматься трюками и фокусами с исчезновением. Чтобы, типа, больше никогда. Для этого конечно же есть и другие причины, но…

В какой-то момент мне показалось, что он хотел сказать что-то еще, но тут же передумал:

– Ладно, проехали. Давай решай.

Я вгляделась в его лицо, пытаясь понять, верить ему или нет. История казалась странной и нелепой, но ведь он сам раньше говорил, что ему не стоит показывать на рынке Пайк Плейс никакие фокусы.

– Какие еще другие причины?

Он покачал головой:

– Никакие. Все в прошлом. Разве что это будет твой второй вопрос.

Неужели он хотел, чтобы я его об этом спросила? Непонятно. Детектив в моей душе жаждал все выведать, но между нами повисло неловкое напряжение, будто я ступила на частную территорию, презрев огромное предупреждение «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН».

– Ну и что ты по этому поводу думаешь? – после нескольких секунд молчания спросил он.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что я тебе только что рассказал. Ты спросила, я ответил, – сказал он, ткнув пальцем сначала в себя, затем в меня. – Теперь тебе надо решить, правда это или нет.

Так. Хорошо. Возможно, все это напряжение я сама же и придумала. Теперь лучше всего снять с себя шляпу детектива и сосредоточиться на том, что он сказал, а не на том, что обошел молчанием. Прокрутив еще раз в голове всю историю, я решила положиться на интуицию.

– Думаю, я тебе верю.

Он с довольным видом кивнул:

– Правильно, я не солгал. Ты заработала очко. Теперь моя очередь. Как умерла твоя мама?

Серьезного вопроса с его стороны я не ожидала. Поэтому мне понадобилось какое-то время понять, хочу я говорить ему правду или нет.

– У нее было слабое сердце.

– Погоди, так не пойдет, – сказал Дэниэл. – Ты хочешь сказать, с ней случился сердечный приступ?

– Это твой второй вопрос? – спросила я, сложив на груди руки.

Теперь наша игра определенно начинала мне нравиться.

– Хм… Ты сказала, что мама умерла, когда тебе было десять. А еще раньше говорила, что она забеременела в твоем нынешнем возрасте. Значит, она умерла… в двадцать восемь лет?

Я кивнула, ожидая, что внутри все сожмется в тугой комок, как бывало каждый раз, когда мне приходилось долго говорить о ее смерти, однако… ничего такого не случилось. Самым странным образом мне, казалось, даже хотелось с ним об этом говорить.

– Да, – ответила я, – ей действительно было двадцать восемь.

Он издал неопределенный звук и тяжело вздохнул:

– Ладно, думаю, ты сказала… правду.

– Я обязана твою догадку подтверждать?

– Да, обязана.

– Ну что же, это действительно правда. Формально.

– Как это? Ты что, солгала?

Я застыла в нерешительности. Здесь, в темноте, высоко над городом, где мы, казалось, были бесконечно далеки от всего, говорить было легче.

– Ты знаешь, что такое внематочная беременность? – спросила я.

– Да, кое-что такое мне действительно приходилось слышать.

– Это когда оплодотворенная яйцеклетка попадает не туда, куда надо, например в фаллопиевую трубу. Ребенок там начинает расти и развиваться, труба в итоге лопается и кровоточит, это ужасно больно, и если вовремя не принять меры, можно даже умереть. Но мама не знала, что беременна. Думала, что это пищевое отравление. А ей было все хуже и хуже, а тетя Мона – она тогда жила с нами – была на работе. Не зная, что делать, я спустилась в ресторанчик, позвала миссис Пэтти, и мы вызвали «скорую». На обследование в отделении неотложной помощи врачам понадобилась целая вечность. Потом, когда они наконец поняли, что у нее кровотечение, и стали готовить к хирургическому вмешательству, наконец приехала Мона. Но прооперировать маму не успели – у нее случился сердечный приступ.

– О боже, Берди… – прошептал Дэниэл. – Какой ужас.

Я заставила себя пожать плечами, желая держать эмоции в узде.

– Слепой случай, не более того. Так бывает. Но именно по этой причине я теперь ненавижу больницы.

– Я тебя не виню. Мне действительно очень жаль, что все так получилось.

– Самое странное, что бабушка тоже скончалась от сердечного приступа. У них обеих были врожденные патологии. Я потому и объяснила мамину смерть слабым сердцем. Поэтому формально ты отгадал правильно.

Он протянул руку, и я ощутила нежный вес его пальцев на моих – шепот прикосновения.

Потом легонько пожала ее и отпустила:

– Я в порядке. Давай играть дальше.

– Давай, – сказал он. – Я тоже заработал очко, так что счет теперь равный. Теперь твоя очередь, давай задавай свой вопрос.

Когда он не стал раздувать из моего откровения целую историю, мне стало легче. Это позволило немного расслабиться. По парку пронесся резкий порыв ветра, и мне пришлось отбросить с глаз волосы. Ночное небо окрасилось кровавым багрянцем. Близился рассвет. А поскольку цель нашей наблюдательной миссии все не показывалась, я продолжила:

– В ресторанчике ты сказал, что мама пытается запихнуть тебя в «якобы школу». Что это значит?

– Ха, тоже мне нашла вопрос, – сказал он.

– Но ты все равно обязан на него ответить, разве нет?

Он тяжело вздохнул:

– Ладно, так уж и быть. Дело вот в чем. Мама хочет, чтобы я пошел учиться в школу клоунов.

Я несколько раз моргнула:

– В школу клоунов?

– Ну да. Красные носы, разрисованные лица, непомерные башмаки.

– Разве для этого есть школа?

– Она говорит, что я веду себя как клоун, а раз так, то почему бы не превратить это в профессию и не сделать на данном поприще карьеру.

– Э-э-э… нет. Неправда. Ты врешь.

Он засмеялся:

– Молодец. Но однажды она все же поднимала этот вопрос, так что доля правды в моих словах есть.

– Я заработала очко, а теперь ты должен рассказать мне правду.

– Ладно, – сказал он, делая вид, что расстроился. – Тогда слушай. После того облома с трюком Гудини мне пришлось несладко. Прошел через всякую хрень и все такое прочее. Пропустил кучу занятий, в итоге запорол оценки и школу закончил с большим трудом. В колледж поступать не стал, потому что…

– Потому что?

– В моей жизни тогда наступил сложный период.

Я ждала от него объяснений.

Он тщательно взвесил слова, пару раз начал и умолк и только потом определился в выборе.

– Я совершил одну глупость…

– И?

– Понимаешь, потеряв слух, я был зол на весь мир, – продолжал он, – что вообще-то было странно, если учесть, что в первую очередь сам был во всем виноват. А потом, когда начал… – Он умолк, повернул голову, поглядел на огни города, подумал и продолжил: – Когда я начал собирать в кучу все это дерьмо, когда сразу по окончании школы тем же летом устроился на постоянную работу в отель, то несколько… приноровился. Моя жизнь, можно сказать, потихоньку пошла на поправку. Но весь минувший год меня не покидала одна мысль – эй, ты что, собираешься до конца жизни работать в «Каскадии»? Нет, не собираюсь. И вот я попытался решить, что же делать дальше. Да, мне конечно же хочется зарабатывать трюками на жизнь, но у меня нет желания стать в конечном счете печальным фокусником, который устраивает детям дни рождения или развлекает публику в сетевых ресторанах, получая плату аперитивами. А поскольку Лас-Вегас я ненавижу, то что мне остается? Стать карманником?

– Дело, может, и прибыльное, но можно и в тюрьму угодить.

– Вот именно. Так или иначе, мама хочет, чтобы я пошел учиться в плотницкую школу.

– Чего?

Он небрежно махнул рукой:

– Есть одно учебное заведение, где можно научиться столярничать, строить катера, изготавливать мебель. У нас в общине живет женщина…

– Это то самое Гнездо, о котором ты мне говорил.

– Ага, оно и есть. Так вот Кэти как раз там и училась. А потом стала делать нам всем столы для пикника, шкафчики, даже перестроила пару домов. Она просто гений. Так или иначе, она мне многое показала, и, должен тебе сказать, у меня тоже неплохо получается. Именно поэтому мама говорит, что мне надо не в колледж идти, а постичь какое-нибудь ремесло. Не знаю. Сама мысль о том, чтобы не учиться в университете, мне кажется странной.

Мне показалось, он намекал мне на какой-то вариант, поэтому я сказала:

– Из того, что ты взял пару уроков, еще не следует, что тебе следует посвящать этому всю жизнь, так?

– Наверное, хотя я из тех, кто посвящает себя без остатка, – сказал он и опять небрежно махнул рукой. – Так или иначе, но я и сам ничего толком не знаю.

– Понятно. Я и сама на перепутье.

– Собираешься поступить в колледж?

– Хотела бы, – сказала я, – но у меня нет аттестата.

– А разве тем, кто учится дома, не выдают аттестатов? Я, конечно, не знаю, как это делается, но бабушка ведь тебя учила. У тебя было расписание занятий, как в школе? Она преподавала тебе те же предметы, что и там? Какие-то тесты ты сдавала?

– И тесты, и экзамены, и уроки, и расписание – все как в обычной школе. До маминой смерти бабушка сама преподавала в старших классах и поэтому знала, что делала. В определенном смысле я, вероятно, получила образование получше многих ребят, хотя бы потому, что занималась один на один с учителем, ни на что не отвлекаясь. Хотя в других отношениях мои дела обстояли похуже. Понимаешь, я хотела ходить в обычную школу, но она меня не пускала. Они с дедушкой по этому поводу долго спорили, однако верх одержала она. А потом умерла, так и не позволив мне получить аттестат, поэтому с формальной точки зрения я хоть и получала хорошие оценки, а потом сдала с высоким баллом тесты на проверку академических способностей…

– Она ставила тебе оценки?

– Ну да, это же была не школа для бродяг, и я, как уже говорилось, действительно получала оценки и сдавала тесты. Но поскольку аттестата у меня нет, официально я, считай, школу не окончила. И подавать в этой ситуации документы в колледж весьма затруднительно.

– Ни хрена себе. Вот это жесть. Первый раз в жизни встречаю человека, который учился дома. У меня к тебе еще целый миллион вопросов.

Я улыбнулась:

– Мне казалось, что у каждого из нас их только по три. А этот был твой второй. Кстати, я заработала очко, поймав тебя на лжи о клоунской школе. К тому же счет должен отражать и тот факт, что я поверила рассказу о плотницком училище.

– А ты, я думаю, сказала правду о твоей школе для бродяг – или, по твоему выражению, о домашнем обучении.

– Ага, а еще я могу, как никто, заскакивать в поезд и разогревать на костре банку бобов.

– В самом деле? – спросил он и улыбнулся, сверкнув в темноте зубами. – Пойди я в это плотницкое училище, обязательно сделал бы тебе посох, чтобы ты носила на нем свои вещи.

– Ты имеешь в виду узелок?

– А для этой штуковины даже есть свое название?

– Если бы ты ходил в школу для бродяг, то знал бы это наверняка.

Он захохотал. Фотограф на противоположном конце парка повернулся, посмотрел на нас, и я тут же цыкнула на Дэниэла, веля замолчать. В какой-то момент меня словно обуяла паранойя. Скульптуру посреди парка кто-то обходил. Может, Рэймонд Дарке?

Нет. Но нас это все равно отрезвило.

Потом мы долго молчали, каждый погрузившись в собственные думы. Мой мозг вернулся к его словам о совершенной глупости. Я отчаянно хотела узнать, в чем же она в действительности заключалась, но не желала на него давить, если он не был готов мне все рассказать. Он во всем демонстрировал такую открытость, поэтому подобный шаг с моей стороны выходил бы за рамки здравого смысла. Поэтому мои мысли медленно переместились на другие ответы, которые мне хотелось от него получить. В особенности на этот.

Я прочистила горло.

– Когда я сказала, что случившееся между нами в первый раз было ошибкой, ты согласился. Но если так, то почему все же разместил пост на сайте «Ищу человека»?

Все линии его тела, до этого расслабленные и небрежные, тут же напряглись.

– Ты видела мой пост?

– Да, после того, как ты сам мне о нем рассказал. И до того, как удалил.

– Но я же тебя отыскал, поэтому оставлять его там было бессмысленно.

О.

– Просто я предположила, что потом ты изменил свое мнение. Имеется в виду о нас. Сказал мне все эти слова о судьбе, а потом добавил, что, может, и сам в нее не веришь.

Но может быть и так, что, проведя со мной в отеле побольше времени, понял, что на самом деле я совсем ему не судьба. Сама я тоже так совсем не думала. Тем более что едва его знала, как и он меня.

Он стал отвечать, передумал, потом заговорил опять:

– Я сказал себе, что если ты откликнешься на этот пост, то это будет знак?

– Знак?

– Ну да, знак. У тебя никогда не возникало ощущения, что Вселенная пытается тебе что-то сообщить? Что тебе надо лишь сосредоточиться, прислушаться и обратить внимание на то, что происходит вокруг. Знаю, это звучит немного странно, но со мной такое бывает. Когда я прохожу под уличными фонарями, они мигают, в иные разы взору предстают какие-то вещи, о которых я перед этим думал. Мне трудно толком тебе объяснить, но иногда мне кажется, что знаки действительно есть. И если следовать им, они приведут к чему-то очень важному. Например, столкнут с какими-то значимыми людьми. Поэтому я думаю, что для нашей с тобой встречи была определенная причина.

Я не знала, что на это сказать, и поэтому попыталась перевести разговор на более непринужденные рельсы.

– Во многом звучит как судьба.

– Судьба всегда отыщет свой путь, Берди.

– Ты что, пытаешься цитировать Джеффа Голдблюма? Правильно «жизнь». Жизнь всегда отыщет свой путь. Это не судьба, а апокалипсис, устроенный динозаврами Юрского периода.

– А разве одно другому мешает? – с улыбкой спросил он. – Вот послушай, я не собираюсь здесь разводить философию. Лишь говорю, что мы с тобой встретились из-за Рэймонда Дарке. А может, и ради чего-то большего. – Он несколько раз дернул себя за ухо и продолжил: – Что же до остального, то заняться тогда сексом действительно было ошибкой. Ошибкой, и все. Четко и ясно. Все вышло… просто ужасно.

Вот оно что. Давно знакомое мне унижение и соответствующее ему красное лицо.

– Нет-нет, ты не подумай… – быстро поправился он. – Я не хотел… то есть… да, потом получилось неловко, но начиналось ведь все хорошо, правда? Просто… Почему ты не сказала мне, что девственница?

Упс… Он что, знал? Мне не хотелось знать откуда, но я ему точно не говорила. И почему он вообще об этом спросил? Пусть отмотает кадр назад! Пусть отменит действие!

После напряженной паузы я еще раз прокрутила в голове его вопрос и немного рассердилась:

– Ты меня обвиняешь?

Он поднял руки, давая понять, что сдается:

– Нет, что ты… Просто… просто в первый раз все может быть совсем иначе.

– Я не идиотка. И представляю, как устроен женский организм. Хотя бы потому, что у меня у самой есть экземпляр.

Да, я конечно же чувствовала боль, мне не давали покоя пятна от крови, пока я не вернулась домой, не расплакалась под душем, а потом не выбросила нижнее белье, старательно его спрятав, будто улику по делу об убийстве. И, думаю, почти даже ожидала, что бабушка встанет из могилы и скажет мне, что я точно такая же, как моя мать. Как бы я маму ни любила, иногда мне казалось, что мне ни в жизнь не отмыться от ее ошибок… и не избавиться от бабушкиного осуждения за них, потому что мамы больше не было в живых, чтобы и дальше за них отвечать.

– Все вышло как-то не так, – со вздохом промолвил Дэниэл.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что… – Он сделал резкий вдох и выпалил: – Мы неслись вперед, будто мир обуял пожар. Будто нас кто-то мог застукать. Это надо было сделать совсем в другом, более сокровенном месте. В постели, при свечах. Или, может, после свидания на Космической Игле, – сказал он и вяло махнул на освещенную белую башню, маячившую вдали.

– На Космической Игле?

– Ну да, чтобы было романтичнее. Или где еще, я не знаю, – добавил он, вскидывая руки.