Текст книги "Наследники с Пайнэппл-стрит"

Малкольм получил более трехсот писем по электронной почте, с десяток истерических голосовых сообщений и шестьдесят пять эсэмэсок, главным образом от Брайса. Шаткой походкой спускаясь по телетрапу в Рио, он просматривал одно сообщение за другим. Сделка, над которой он работал почти год, сорвалась. Группа управленцев из «Америкэн Эйрлайнс» даже не удосужилась сесть на стыковочный рейс из Майами. Любой шанс для Малкольма оптимизировать негативные последствия был давно потерян. Уволили и Чака, и Малкольма: Чака – за утечку информации, а Малкольма – за то, что оказался слишком близко к этому юному кретину.

– Но ты же ни в чем не виноват! – возмущенно воскликнула Дарли. – Источником утечки стал Чак! Ты тут ни при чем!

– Со мной нельзя было связаться, – поморщившись, объяснил Малкольм. – Когда о случившемся стало известно, я находился в воздухе без вайфая. Сделка рушилась, а я лежал в кресле и грыз подогретую ореховую смесь.

– Это же совершенно несправедливо! – бушевала Дарли. – А что с Брайсом? Брайса уволили?

– Нет, Брайс в порядке. Пока я был вне доступа, Брайс оставался на земле и рулил объяснениями. Он сумел выгородить себя.

– Но почему? Он ведь из той же команды! И Чака знал еще до тебя!

– У Брайса больше друзей в руководстве, чем у меня. Он из банковской семьи. – Малкольм пнул ножку стула.

– Брайс должен был сражаться и за тебя!

– Ну, а он не стал.

– Мелкий говнюк. Оба они мелкие говнюки, – выпалила Дарли.

– Просто не верится, что все они решили сделать меня крайним. – Малкольм покачал головой.

– Тем хуже для них, Малкольм. У нас все будет хорошо. Ты позвонишь и договоришься о собеседованиях. И опомниться не успеешь, как найдешь другую работу.

– Может быть. – Вид у Малкольма был сломленный, как у опозоренного гладиатора, потерпевшего поражение.

– Они просто болваны, если отпустили тебя. – Дарли свернулась на коленях Малкольма и уткнулась лицом в его шею. Она так расстроилась, что не сумела защитить его. Что у брайсов всего мира полно друзей и родных, готовых вступиться за них, а у Малкольма нет никого. Да, у ее отца есть связи в сфере недвижимости, и, если бы им вздумалось закатить званый ужин в марокканском стиле на пятьдесят персон в кратчайшие сроки, у ее матери нашлись бы контакты банкетной службы и флориста, но все это не могло принести Малкольму никакой пользы.

Ситуация в целом напомнила Дарли, как в старших классах ее друг Аллен Янг пытался вступить в «Клуб пятидесятых». У него были поручители, были рекомендательные письма, безусловно, были деньги, и, когда он отправился на якобы неформальное собеседование, выпить скотча с комиссией по приему в гостиной клуба, вопрос казался ему уже решенным. Но в приеме ему отказали. Дарли понимала, что все дело в расизме. Других причин быть не могло. Но никто не сказал об этом напрямую, и Аллену пришлось оставить все как есть. В какой мере выдворение Малкольма объяснялось тем, что он очутился не в том месте в неподходящее время, и в какой мере – тем, что он не один из давних приятелей с фамилией вроде Даймон, Мойнихэн или Слоун? Никто не сказал ему: «Мы увольняем тебя потому, что у тебя нет белого папочки, который встал бы за тебя горой», но для Дарли это было ясно как день.

Следующие несколько недель Малкольм провел, приглашая на обед давних друзей по школе бизнеса, связываясь с коллегами по первым годам работы в сфере банковских инвестиций и встречаясь со всеми, кто соглашался увидеться с ним. Чака Вандербеера уволили сразу же, однако его отец, видная фигура в мире частных инвестиций, обеспечил ему пост аналитика в «Аполло», и стало очевидно, что с грязью смешали одного Малкольма. С точки зрения банков Малкольм стал все равно что радиоактивным. Его друзья и знакомые заказывали стейк, неизменно с кровью, и, не успев отхлебнуть первый глоток чая со льдом, спрашивали: «Так что там за чертовщина вышла с той сделкой с “Азул”?» Все знали о случившемся и почему-то считали виноватым его. Неважно, что он не совершил никаких ошибок: он оказался запятнанным, и его бесцеремонно вышвырнули из клуба хозяев жизни.

Когда начали звонить рекрутеры, Дарли воспряла духом.

– Вот видишь, милый? Всем ты нужен.

Но ему предлагали посты в средних или печально известных банках, где не было никакой надежды вернуться к авиации. Малкольм просто не мог думать об этом, он был не в состоянии смириться с тем, что вместо профи высокого полета вдруг превратился в обслугу. Согласившись занять предложенные должности, он проводил бы большую часть времени в поездках по индустриальным городам Среднего Запада, делая пересадки в Чикаго, просиживая в экономклассе, ночуя в дешевых отелях сети «Ред Руф», где постели застилают полиэстеровым бельем специально для того, чтобы на нем не было видно пятен.

Дарли утешала его, напоминая, сколько банкиров на некоторое время приобретали дурную славу из-за гораздо более серьезных неудач – как тот двадцатишестилетний парень, который в ходе несанкционированных торгов потерял пятьсот миллионов долларов своей компании, а через год повторил свой подвиг. И каким-то образом сохранил работу. (Помогло то, что он происходил из семейства первых поселенцев Виргинии.) Или тот тип, который скрыл 2,6 миллиарда долларов убытков по фьючерсам на медь от своего банка в Токио. Или зарвавшийся трейдер, обанкротивший «Бэрингс Банк» в 1995 году.

– От этого мне не легче, – пожаловался Малкольм. – Все они были болванами.

– А ты – самый умный человек из всех, кого я знаю, – совершенно искренне заверила его Дарли. – Ты найдешь работу получше.

– Будь я на самом деле умным, я бы не забросил Поппи и Хэтчера, делая деньги для банка, который выкинул меня на обочину, – мрачно возразил он.

Отвечая на вопрос, как она познакомилась с Малкольмом, Дарли просто говорила: «В школе бизнеса». Большинству ее собеседников этого ответа было достаточно, но на самом деле она добивалась внимания Малкольма, стремилась к нему еще до того, как увидела лично. В промежутке между учебой в Йеле и Стэнфорде Дарли провела два года на посту аналитика в «Морган Стэнли». Кто-то из коллег показал ей блог Малкольма об авиакомпаниях и самолетах, и, когда Дарли поняла, что и он будет учиться в Стэнфорде, она почувствовала себя так же, как, должно быть, чувствовала Кейт Миддлтон, узнав, что принц Уильям решил поступать не в Эдинбургский, а в Сент-Эндрюсский университет. Малкольм должен был достаться ей. Все благодаря тому, что Дарли подрабатывала на стороне. Совершенно законным образом ей удалось заполучить статистику продаж авиакомпании «ДжетБлу» и торговать их акциями на основании изменения объема продаж билетов из года в год. Каждый месяц она покупала сначала один билет первого числа в 00:01, а затем еще один – тридцатого или тридцать первого числа в 23:59. Система нумерации у компании была до смешного незамысловатой, и таким образом можно было определить, сколько билетов они продали. Большими деньгами Дарли не рисковала, просто занималась дей-трейдингом ради забавы и чтобы доказать самой себе, что сумела раскусить систему. Когда на первом свидании за тако и «Маргаритами» она призналась в этом Малкольму, это прозвучало так сексуально, будто она сказала, что у нее фигура Бо Дерек или что она умеет садиться на шпагат. Она уже учла в своих расчетах колебания стоимости топлива, а вместе с Малкольмом им удалось принять во внимание снижение издержек и расходы в зависимости от маршрутов и лизинга бортов другим авиакомпаниям. И хотя «ДжетБлу» через год сменил систему нумерации билетов и лазейка, обнаруженная Дарли, закрылась, сделка состоялась: Малкольм встретил равную себе спутницу жизни, любившую его таким, какой он есть, а Дарли достался ее принц Уильям.

7. Саша

Джорджиана повела себя прямо как волк, который метит территорию и мочится вокруг своего логова. Заглянув к ней в спальню после того, как та ушла со своими «трофеями», Саша так и ахнула.

– Корд! Ты только погляди!

Корд неторопливо вышел в коридор с осыпающимся слоеными ошметками круассаном в одной руке и упаковкой полиэстеровых струн для теннисной ракетки в другой.

– Смотри. – Саша широким жестом указала на ковер, на который бесцеремонно вывалили кучу старых ручек и крошащихся ластиков. – И ни единого кубка не забрала! Как будто вломилась с целью ограбления самой себя!

Ящики письменного стола остались наполовину выдвинутыми, резинки для волос – рассыпанными по столу вместе со старыми тюбиками гигиенической помады.

– Намусорила везде!

– Это не мусор, – примирительно сказал Корд. – Просто немного всякой ерунды.

– По-твоему, это вежливо? Прийти и устроить беспорядок?

– Да просто она неряха, – пожал плечами Корд.

– Ты посмотри, она не поленилась найти старое оранжевое покрывало и постелила его поверх белого, которое я купила. Будто заявила мне, что это все еще ее комната.

– Вот так, – объявил Корд, сгребая ручки и сваливая их в ящик стола. – А в комнате у нее всегда черт знает что творилось, не принимай на свой счет.

– Тут поневоле начнешь принимать, Корд. – Саше в самом деле это осточертело. Если к тебе относятся как к незваному гостю, в конце концов приходит время высказаться по этому поводу. – Не знаю, что я сделала не так, но меня не покидает ощущение, что твои сестры меня недолюбливают.

– Что ты такое говоришь? Неправда это. – Корд похлопал ее по спине и попытался смыться из комнаты. Все-таки он был БАСПом до мозга костей и в конфликтных ситуациях испытывал острый дискомфорт.

Саша не унималась.

– Да они практически глаза закатывают всякий раз, стоит мне хоть что-нибудь сказать.

Дело было не только в этом, но объяснить, в чем именно, не получалось.

Как выразить, каково это, когда кто-то постоянно поворачивается к тебе спиной, морщит нос, пренебрежительно отводит взгляд?

– Дарли занята детьми. А Джордж – сама еще ребенок. У нее только теннис на уме да вечеринки с подружками. Сейчас она на совсем другой стадии. Попробуй войти в ее положение. – Корд морщился, словно этот разговор причинял ему физическую боль.

Саша видела эту гримасу. Наказывать Корда она не хотела и смягчилась.

– Значит, мне достаточно только начать пить хард-зельцер «Белый коготь» и участвовать в разговорах об Открытом чемпионате Франции по теннису, чтобы она перестала вести себя так грубо?

Облегчение на лице Корда было откровенным. Саша не стала заострять на нем внимание.

– Вот так я и располагаю к себе женщин. Делаю вид, будто мне есть дело до того, что интересно им. – Он усмехнулся. – А теперь – и сказанное ранее тут ни при чем – давай-ка выпьем вина, посмотрим на картины и выбросим барахло, которое у меня завалялось со старших классов.

Саша засмеялась и вышла следом за ним в коридор, прикрыв дверь в комнату Джорджианы. Прихватив бутылку пино гриджо и два бокала, она отнесла их в спальню Корда, где расставила на полу за неимением другой свободной поверхности. Односпальная кровать Корда была завалена отвергнутыми сокровищами – главным образом вещами из квартиры предыдущего поколения Стоктонов. Когда дед и бабушка Корда с отцовской стороны, Пип и Поп, скончались, семья решила продать их дом из бурого песчаника в Коламбия-Хайтс. Оттуда вынесли половину предметов искусства и декора, чтобы на фотографиях комнаты смотрелись просторнее, и почти все эти вещи перевезли на Пайнэппл-стрит. Дом был продан быстро, но ни у кого не нашлось времени пригласить оценщика антиквариата, и старье заполонило дом Корда и Саши. Кровать Корда занимали барочное зеркало в деревянной позолоченной раме, каминные часы высотой двадцать четыре дюйма, с фигурным бронзовым пьедесталом, покрытым сусальным золотом, оранжевая кожаная шкатулка с дюжиной перьевых авторучек «Монблан» и стопка акварелей в рамках, в основном изображающих яхты. Книжный шкаф Корда был забит в два слоя зачитанными книгами в твердых обложках, с облупившимися и потрепанными корешками. На столе громоздились папки и газетные вырезки: Саша никогда не видела семьи, настолько одержимой архивами, – все Стоктоны ежедневно вырезали какие-нибудь статьи, и Тильда читала утреннюю газету, держа рядом со своим прибором на столе маленький ножик, в полной готовности сразу же вырезать заинтересовавший ее материал. Вдоль стен в четыре ряда стояли картины в тяжелых рамах.

– Я придумал для нас забавную игру, – объявил Корд, поблескивая глазами. – Называется «урожденный или брак». Ты будешь угадывать, кто родился Стоктоном, а кто вошел в семью, вступив в брак.

– Ла-а-адно, – согласилась Саша, усмехаясь и делая глоток из своего бокала.

– Номер первый: вот этот малый. – Корд поднял написанный маслом портрет немолодого джентльмена в костюме, чинно позирующего с ирландским сеттером у ног. Темными глазами, бровями и элегантной формой носа он напоминал Корда.

– Урожденный, – закатила глаза Саша.

– Правильно! Это мой дед, Эдвард Кордингтон Стоктон. Так, теперь второй: вот эта особа. – Корд вытащил из составленных у стены картин портрет поменьше, на этот раз изображающий девочку лет восьми, в голубом платье с круглым отложным воротником и бантом в волосах. У нее были пышные кудри Джорджианы и точно так же надутые губки, как у нее.

– Урожденная, – засмеялась Саша.

– Бинго, верный ответ! Да, это сестра моего деда, Мэри. Ладно, а теперь вот эта дама… – Корд повернул к ней большую картину в позолоченной раме. Светловолосая незнакомка на ней кокетливо улыбалась, держа на коленях книгу. Ни в ее круглых щеках, ни в курносом носе Саша не разглядела никакого сходства с Дарли, Чипом или еще кем-нибудь из Стоктонов.

– Брак? – рискнула Саша.

– Понятия не имею, – засмеялся Корд. – Впервые в жизни вижу эту картину. Вроде Пип купил ее на eBay.

Саша поджала губы. Если ты не связан с семьей кровными узами, значит, и твое имя знать не обязательно. Ясно. Она пробралась к письменному столу, посмотреть папки. Лицо на фото под мутным пластиком показалось ей знакомым. Развязав бечевку, которой была перевязана стопка папок, она открыла одну. И увидела объявление о свадьбе Дарли и Малкольма, вырезанное из «Нью-Йорк Таймс». На маленькой фотографии они выглядели очень эффектно: Дарли в сверкающих бриллиантовых серьгах, Малкольм в костюме с галстуком. Саша пробежала глазами объявление: «Дарли Колт-Мур-Стоктон, дочь мистера Чарльза Эдварда Колт-Стоктона и миссис Матильды Бейлис Мур-Стоктон, в эту субботу выходит замуж…»

– Что тут? – Корд заглянул ей через плечо.

– Объявление о свадьбе Дарли.

– А-а, – он сморщил нос.

– А ты не захотел, – напомнила ему Саша. Однажды, когда они были помолвлены, она заикнулась об объявлении в газете, и он сходу отверг эту идею.

– Так примитивно и по-снобистски. – Корд вгляделся в снимок сестры. – Богатые родители такого-то работают в инвестиционной банковской сфере, богатые родители такой-то – в сфере недвижимости, и все они намерены переженить своих детей, пока их потомки не станут итогом близкородственного скрещивания, как Тутанхамон.

– Кордингтон Стоктон, наследник нью-йоркской империи недвижимости Стоктонов, женится на девчонке с Род-Айленда, ведущей род от пьянчуг и рыбаков, – пошутила Саша.

– Церемония пройдет в баре «Кэп-Клаба» у вокзала под руководством брата невесты, который уже надрался «Наррагансеттом».

– После церемонии предлагаются моллюски в неограниченном количестве – для всех, кто знает, как правильно назвать питьевой фонтанчик.

– «Бабблер»! А похлебка с моллюсками – «чаудер»! – выпалил Корд.

– Хм… может быть, нам стоит учить наших детей род-айлендскому диалекту? – вслух задумалась Саша.

– Ни в коем случае! Или Тильда вычеркнет их из завещания. – Корд поцеловал ее.

– И ничего из этого барахла выбросить нам нельзя, да? – Саша обвела комнату Корда еще одним удрученным взглядом.

– Определенно нельзя. Извини. Но теперь, когда вина мы уже выпили и кое-что убрали, можно перейти к еще одному твоему излюбленному занятию… – Корд игриво захлопал ресницами и взял Сашу за руку. Она смягчилась. Пожалуй, часть газетных вырезок можно будет украдкой бросить в шредер, пока Корд на работе. Он уже вел ее по коридору к их спальне, к кровати с четырьмя столбиками, которую она привыкла мысленно называть кроватью его предков.

Страх перед беременностью Саша узнала на первом курсе. Они с Маллином как раз балансировали на грани очередного разрыва, напряженность в отношениях между ними обострилась. На День благодарения она приехала домой в надежде, что в привычной обстановке будет легче. Она не могла отделаться от ощущения, что именно Нью-Йорк выводит Маллина из себя и что он чувствует себя неуверенно и неловко рядом с искушенными и зачастую богатыми товарищами Саши по учебе.

Вечер среды в городе было принято проводить в «Кэп-Клабе»: молодежь, уехавшая на учебу и вернувшаяся домой на длинные праздничные выходные, стремилась продемонстрировать, каких успехов добилась за пределами родного города. «Кэптенс-Клаб» не представлял собой ничего особенного: это название носило длинное кирпичное строение напротив вокзала, там подавали пиво, коктейли, а тем, кто особенно на этом настаивал, могли налить бокал вина со вкусом уксуса и, скорее всего, с плавающими в нем ошметками пробки. Были тут и красные кожаные табуреты вдоль барной стойки, и кабинеты в глубине зала, и музыкальный автомат, и мишень для дартса. Двоюродные братья Саши наведывались туда, и тем фактом, что большинству из них еще не исполнилось двадцати одного года, бармены, все до единого друзья семьи, вежливо пренебрегали. Тем и отличалась жизнь в маленьком городе – с рук сходили не только мелочи, но и более крупные прегрешения.

Маллин был в неадеквате, смеялся слишком громко и быстро пьянел. Младший брат Саши, Олли, надравшийся в стельку кретин по жизни в футболке с надписью «Куни – лучшая еда: сплошь органика», пытался закурить прямо в зале и еще возмущался, пока Саша выталкивала его дымить в переулок. Пришли и другие ребят из их класса – теперь они учились в Бостоне, в Мэне, в Коннектикуте. Саша видела, как смущается Маллин оттого, что по-прежнему живет в родительском доме. Он был умнее чуть ли не всех присутствующих, но вместо студенческого общежития в Нью-Хейвене или Принстоне до сих пор занимал общую с братом спальню, мотался туда-сюда на занятия, в самую рань по утрам косил газоны и убирал пустые бутылки, оставленные его отцом в кухне. Саша обняла его за талию и прошептала на ухо: «Давай поищем место, где сможем побыть вдвоем. Я по тебе соскучилась».

Она выпила едва ли половину своего пива, поэтому сама села за руль и довезла их до дамбы, где они припарковались на гравии там, откуда был виден океан. Снаружи было слишком холодно, поэтому они остались в машине и сперва целовались, потом перебрались на заднее сиденье и начали сдирать с себя одежду.

– У меня резинок нет, а у тебя? – спросила она.

– Тоже, но я не буду кончать, – пообещал Маллин. Они занялись сексом, и поначалу все было чудесно, но понемногу Сашу охватило беспокойство.

– Не забудь вытащить, – зашептала она, но Маллин двигался все быстрее. А когда со стоном кончил в нее, она с трудом спихнула его с себя.

– Какого хрена!

– Прости, прости. С тобой было так хорошо. – Он откинул волосы со лба.

– Маллин, я же не пью таблетки.

– Да все будет нормально. Не волнуйся. Извини.

Саша порывисто оделась, злясь на Маллина и на себя. Той ночью, лежа без сна в постели после того, как довезла Маллина до его дома, она размышляла, случайно ли так вышло, или Маллин, желая вернуть ее, придумал, как сделать так, чтобы она осталась здесь, с ним.

Ее месячные запоздали на два дня, и она бросилась в медпункт кампуса за тестом на беременность. Тот оказался отрицательным, и она разрыдалась, громко и судорожно, выплескивая изнеможение, гнев, облегчение и, видимо, избыток гормонов, потому что месячные начались у нее на следующий день.

Разумеется, никому из родных об этом случае она не рассказала. Мать была бы готова убить ее за секс без предохранения и наверняка запретила бы Маллину появляться в их доме. Саша понятия не имела, как отреагируют ее отец и братья, но подозревала, что свалят всю вину на нее. И она в самом деле была виновата. Тем, что доверилась человеку, которому, в сущности, все равно, как будет лучше для нее.

Саше было обидно, что ее родные так и не смирились с тем, что она порвала с Маллином, и вместе с тем ее растрогало то, как они приняли его в семью. Они заметили, чего недостает ему дома, и постарались восполнить эту нехватку – на Рождество вешали чулок с подарком и для него, держали в кладовке запас подушечек для завтрака «Корн Чекс» и печенья «Поп-Тартс», кроме которых Маллин ничего не ел. Поначалу Саша думала, что такой и будет жизнь в браке – она выйдет за Корда, и его родные примут ее в свой круг. Но они этого не сделали. Собственная семья напоминала ей ресторанную кабинку с диванчиком – всегда можно было присесть рядом, остальные потеснятся, и места хватит всем. Семья Корда будто восседала за столом каждый на своем стуле, причем стулья эти были привинчены к полу.

За месяц до свадьбы в дверь ее квартиры позвонил человек в деловом костюме. Саша была дома одна, ела йогурт и работала на компьютере над макетами дизайна. Один маленький манхэттенский музей современного искусства заказал ей разработать новые указатели, пакеты для покупок и рекламные материалы. Она вгляделась сквозь застекленную дверь, поняла, что это не курьер из «Федекса», поэтому улизнула в комнату надеть лифчик, прежде чем открыла дверь.

– Вы Саша Росси?

– Да, – с растерянной улыбкой ответила она.

– Я юрист из компании «Фокс Оллстон», управляющей семейным трастовым фондом Стоктонов. Мы подготовили добрачное соглашение, чтобы вы подписали его. Советую вам нанять своего юриста и поддерживать с ним связь с целью переговоров.

– Юриста? – озадаченно повторила Саша.

– При заключении соглашений такого рода всегда следует обращаться к юристу. Я хотел бы порекомендовать вам кого-нибудь, но, к сожалению, вам необходимо обратиться в другую фирму. Звоните, если у вас возникнут вопросы, – с этими словами он вручил Саше коричневый конверт, кивнул ей и быстро направился по коридору к лифтам.

– Какого черта? – Саша унесла конверт в кухню и позвонила Корду на работу. – Корд, только что случилось нечто чрезвычайно странное. Ко мне явился юрист и вручил добрачное соглашение! Как будто повестку в суд!

– Слушай, а можно, мы все обсудим потом? У меня тут как раз дела в разгаре, – сказал Корд.

– А, конечно, да, тогда вечером. – Саша отключилась. Но вечером, после ужина в квартире Корда, он не проявил никакого интереса к обсуждению этого случая.

– Да просто найми юриста, и пусть они разбираются, – пожал плечами он.

– Найму, конечно, но ты вообще собирался мне об этом рассказать? – спросила она.

– А что тут рассказывать? Бумаги и есть бумаги. Юристы что-нибудь решат, ты подпишешь, и будем жить дальше.

– Ну, то есть для начала ты мог бы сказать что-нибудь вроде «я люблю тебя, дорогая, и не хочу разводиться с тобой никогда».

– Можешь попросить своего юриста добавить этот пункт. – Корд закатил глаза.

Саша издала обиженный возглас.

– Слушай, я тут ни при чем. Все такое подписывают. Так уж устроен брак. Брак – это юридически оформленный договор. И подписание добрачки – его неотъемлемая часть. Не придавай этому особого значения.

– Даже если в твоем мире брак устроен именно так, то в моем – ничего подобного. Думаешь, мои родители подписывали добрачку?

– Не понимаю, зачем ты норовишь меня этим обидеть! – воскликнул Корд.

– Потому что мне самой обидно!

– Да это подписание ничего не значит!

– Если не значит, почему же ты меня не предупредил о нем?

– Потому что невелика важность!

– Ты же знаешь, что на самом деле важность велика. Я пытаюсь строить жизнь вместе с тобой, а ты ясно даешь понять, что хочешь иметь аварийный выход. И что, как бы там ни было, мне никогда не стать по-настоящему членом твоей семьи.

– Мы ведь женимся. Чего еще ты от меня хочешь? – холодно осведомился Корд.

– Чего еще я от тебя хочу? Хочу, чтобы ты ставил меня на первое место. Хочу быть самым важным человеком в твоей жизни. Хочу услышать от тебя, что ты всегда будешь на моей стороне, что бы ни случилось. И что предпочтешь меня своим родным.

– О таком даже просить нелепо. Я никогда и никого не предпочту моим родным. – Корд ушел в спальню и закрыл дверь. Запинаясь, Саша выбежала из квартиры и той ночью спала у себя, а утром встала ни свет ни заря и уехала на машине в Род-Айленд. Она не желала видеть Корда и просто не могла представить, как снова ляжет в постель с еще одним человеком, который ставит ее потребности на последнее место.

Когда она рассказала о случившемся родителям, ее отец пришел в ярость.

– Он послал к тебе юриста с бумагами, словно к какому-нибудь сидельцу на УДО? Это не дело. Если так поступают богачи, надо еще подумать, стоит ли становиться одним из них.

Мать проявила больше сочувствия.

– Дорогая, я так и думала, что произойдет что-то в этом роде. Такие семьи очень странно ведут себя по отношению к тем, с кем вступают в брак. Тебе следует считать, что инициатива исходит от родителей Корда, а не от него.

Но Саша в этом сомневалась. Может, от Корда. А может, от Тильды и Чипа. Так или иначе, ей казалось унизительным то, что они обсуждали этот вопрос, строили планы против нее и скорее отгораживались от нее, чем готовились принять с распростертыми объятиями.

Она позвонила своей подруге Джилл, юристу из Провиденса, и они встретились за кофе. Джилл изучила содержимое переданного ей коричневого конверта, покивала и сделала несколько кратких пометок карандашом в блокноте.

– Добрачка весьма щедрая, Саша. Обычно мы обращаем внимание на некоторые нюансы, но в этом отношении документ отличается от стандартного в положительную сторону.

– Насколько традиционна вообще такая практика? Как часто люди заключают добрачные соглашения?

– Думаю, их подписывает пять-десять процентов населения, и, само собой, они довольно распространены среди людей со средствами.

– Трудно не оскорбляться на такое. Как будто он считает, что я охочусь за его деньгами.

– Уверена, для его семьи это такое же обычное дело, как брекеты или прокалывание ушей, – просто еще один шаг по пути к взрослению. Постарайся не придавать ему слишком большого значения, – посоветовала Джилл. Саше хотелось поверить ей и махнуть рукой, но по ночам, когда ей не спалось, она по-прежнему слышала голос Корда – негромкий, но предельно откровенный: «Я никогда и никого не предпочту моим родным».

Никто из Сашиных друзей по школе искусств не жил в Бруклин-Хайтс. Как правило, обитали они в тех районах, куда требовалось добираться на метро или на автобусе, в районах, где в магазинчиках не иссякали запасы острых чипсов в форме шишечек, раздражающих язык, в районах, где вода в канале имела еле заметный лавандовый оттенок. Вара, с которой Саша жила в одной комнате на первом курсе, поселилась в Ред-Хуке, и, хотя до него от известнякового дома было всего десять минут езды на велосипеде, казалось, будто между ними сотня миль (или сотня лет). От большого лофта-мастерской на Феррис-стрит, где жила Вара, было рукой подать до набережной, где сахарорафинадный завод и судоверфь живописно ветшали, мало-помалу осыпаясь в пролив Баттермилк. Большие краны перетаскивали грузовые контейнеры по соседней стоянке, тротуар покрывали граффити, а соседние склады каждые выходные снимали под хипстерские свадьбы.

По средам вечером Вара устраивала сеансы «пей и рисуй», предлагая дрянное вино и обнаженную натуру любому бывшему соученику, у которого найдется лишних десять долларов. Корд работал допоздна, Саша скучала по друзьям, поэтому надела шлем и покатила на велосипеде под горку. На место она прибыла за пять минут до назначенного времени, бросила десятку в банку из-под кофе, поставленную у двери, и заняла табурет с мольбертом прямо по центру, рядом с Варой, чтобы поболтать за рисованием.

Вара была одета, как всегда, вызывающе, в парусиновый фартук поверх укороченного топика и розовых шелковых брюк с завышенной талией. Ее длинные черные волосы потоком локонов падали на спину, на носу сидели очки в золотой оправе, которых раньше Саша у нее не видела.

– Эй, детка, дай-ка их мне посмотреть. – Саша протянула руку, чтобы цапнуть у Вары очки.

– Нет-нет, я же без них ничего не вижу, не смей. – Вара мотнула головой и уклонилась.

– Они без диоптрий, да? Не нужны тебе очки.

– Я без них вообще не могу, отстань! – взвизгнула Вара.

– Хм-м, ладно, значит, теперь при каждой нашей встрече я буду видеть тебя в очках?

– Ну, скорее всего, не в этих же, – заюлила Вара. – Смотря как я буду одета.

– М-м, ясно, – усмехнулась Саша.

Для сеансов «пей и рисуй» уже подобралась неплохая компания. Подруга Вары, Тамми, слонялась по мастерской, открывала бутылки красного и белого, нюхала пробки и кривилась. Художник Саймон с бритой головой приветственно чмокнул Сашу и бросил деньги в банку. Патлатый Зейн в скейтерских кедах днем работал в литейной мастерской, разрабатывал дизайн типографских шрифтов. Эллисон привела свою собаку, сонного старого лабрадора, который сразу же пристроился подремать у нее в ногах. Саша налила себе в высокий стакан белого вина, отпила глоток и передернулась. Оно и впрямь оказалось дрянным, но, пожалуй, именно ему вечер был отчасти обязан своим шармом.

Пока подтягивались все новые и новые однокашники, занимая свободные мольберты, Вара то и дело проверяла телефон и досадливо хмурилась.

– Вот ведь! Сегодня я наняла нового натурщика, а он не отвечает на звонки. Понятия не имею, где он.

Саша застонала. В те вечера, когда натурщики не являлись, позировать приходилось кому-нибудь из художников. Добровольцу доставалась половина денег из кофейной банки, но эта плата была ничтожно малой за полтора часа неподвижного сидения в одной позе с ноющими мышцами и онемевшими ступнями. Когда Саша в прошлый раз вляпалась в позирование, ощущение затекшей шеи не проходило целую неделю.

В четверть восьмого Вара отчаялась дозвониться до натурщика и поставила в банку дюжину кистей, пометив кончик одной из них синей краской. Позировать предстояло тому неудачнику, кто вытянет ее. Один за другим собравшиеся вслепую вытягивали кисти из банки, Саша выдохнула с облегчением, увидев, что ей досталась обычная, коричневая. Вытянувший синюю кисть Зейн чертыхнулся.

– Гребаную синюю я уже вытаскивал в феврале. Вот блин, – жаловался он, стаскивая рубашку с длинным рукавом и допивая остатки своего вина. Выйдя на середину комнаты, он расстегнул джинсы и стряхнул их с ног на пол. Он злился, и Саша подавила смешок. Ничто не сравнится с наслаждением девяносто минут глазеть на того, кто пыхтит и дуется, позируя с голым задом. И тут хлопнула распахнувшаяся дверь, и растатуированный здоровяк ворвался в мастерскую, на ходу швыряя сумку и сконфуженно извиняясь. Натурщик все-таки явился.