Текст книги "Повелительница волн"

10

– Вы оба просто жалкие погонофоры. Нет, вообще-то погонофоры – это еще мягко сказано. Рыбы-лягушки будет вернее, – шипела Нила. – Морские слизни. Моллюски. Тупые гуппи.

– Тс-с-с! – цыкнула императрица Ахади. – Сидите тихо!

Целых две секунды Нила помалкивала, а потом ткнула Махди кулаком в спину.

– Ты ее не заслуживаешь, она слишком хороша для тебя. Не удивлюсь, если она сейчас откажется от тебя перед всем честным народом. Я бы ни за что не связала себя с тобой брачными обетами.

– Я поговорю с ней после церемонии, обещаю, – вздохнул Махди.

Нила округлила глаза.

– Ну, конечно, Махди, пустыми разговорами ты все исправишь! Долго думал, умник?

– Мне что, рассадить вас, как маленьких? Церемония вот-вот начнется! – сердито прошептала императрица Ахади.

Нила, Язид и Махди вместе с остальной свитой маталийцев сидели в королевской ложе Колизея – огромного каменного театра без крыши, построенного еще во времена Мерроу.

В первом ряду ложи на серебряных тронах восседали Изабелла и Байлаал. Королева была ослепительно прекрасна: ее длинные черные волосы, уложенные в высокую прическу, венчала украшенная драгоценностями золотая корона.

Королева облачилась в церемониальный нагрудник, сделанный из синих раковин галиотисов[13]13
  Галиотисы, или морские ушки – род брюхоногих моллюсков.


[Закрыть], закрывавший ее торс, и пышную юбку цвета индиго, сшитую из тончайшего морского шелка. Император Байлаал нарядился в желтый сюртук с высоким воротником и тюрбан цвета фуксии, усыпанный жемчужинами и изумрудами, а в центре украшенный рубином размером с мяч для макрельбола.

За Изабеллой сидели отец Серафины, принц-супруг Бастиан, и ее дядя, принц крови Валерио. В Миромаре не было короля, вся власть находилась в руках королевы. Если матерью русала являлась королева, он мог стать принцем крови, или принцем-супругом, если королева становилась его женой.

Прямо перед королевской ложей, на каменном возвышении лежал выкованный из золота, украшенный жемчугом, изумрудами и красными кораллами венец: корона Мерроу – древняя реликвия, символ непрерывного правления династии Мерровингов.

Императрица и наследный принц сидели прямо за Байлаалом, а в третьем ряду разместились Нила и Язид. По сторонам от королевской ложи расположились маги – Таласса, волшебница и хранительница заклинаний, и Фоссгрим, маг, хранитель знания, а также влиятельные герцогини королевства. Нила узнала Порцию Волнеро, в которую, как она знала, когда-то был влюблен дядя Серафины. И неудивительно: облаченная в царственный пурпур, с копной распущенных золотисто-каштановых волос, Порция была неотразима. Лючия Волнеро восседала рядом с матерью; она нарядилась в серебристое платье, и многие смотрели на нее с восхищением. За герцогинями разместились остальные придворные: сотни аристократов, министров и советников, разодетые в дорогие парадные одежды, являя собой живописную иллюстрацию власти и богатства.

– Где Серафина? – прошептал Язид.

– Ее пока нет в Колизее. Янычары приведут ее к началу первого испытания – чистоты крови, – ответила Нила.

Она окинула взглядом амфитеатр. По всему периметру полоскались по воле ночных течений флаги Миромары и Матали – коралловая ветвь Миромары и стоящий на задних лапах дракон Матали, сжимающий в передних серебристо-синее яйцо. Нила знала, что на флаге изображен беспощадный саблезубый дракон, а он, как известно, откладывает яйца уродливого коричневого цвета. Вероятно, придумывавший флаг художник счел, что коричневое яйцо чересчур страшное, и заменил его серебристо-голубым.

В Колизее не осталось свободных мест, в воде витала атмосфера напряженного ожидания. На каменных стенах амфитеатра висели конусообразные раковины-светильники с закрепленными в них стеклянными шарами, заполненными белой лавой: субстанция кипела и булькала, разгоняя подводную тьму. Добывают белую лаву гоблины-шахтеры – беспокойные фойеркумпели, одно из племен кобольдов; они делают отводные каналы от глубоких расщелин под Северным морем, в которых течет магма. Добытую таким образом магму очищают и отбеливают, а потом гоблины-стеклодувы хельблезары (почти такие же противные, как фойеркумпели) – заливают ее в стеклянные шары, достаточно прочные, чтобы выдержать ее смертоносный жар.

Нила рассматривала лица собравшихся русалок, насколько позволял тусклый свет лавы. Кто-то казался восторженным, другие явно нервничали, даже боялись.

«Еще бы им не бояться», – подумала Нила.

Из поколения в поколение здесь короновали юных русалок, наследниц Миромары, признанных чистокровными, но если оказывалось, что претендентка на трон – обманщица, виновная погибала мучительной смертью. Взгляд Нилы метнулся к тяжелой железной решетке, закрывавшей отверстие пещеры в полу Колизея. Возле нее застыли двадцать мускулистых, облаченных в доспехи русалов со щитами в руках. Страх ледяными пальцами сжал сердце Нилы, когда она попыталась представить, что затаилось там, внизу.

«Серафина, должно быть, в ужасе, – размышляла Нила. – Она права, эта церемония – самое настоящее варварство». Удивительно, как такой культурный, утонченный народ, как миромарцы, способен мириться с таким отвратительным ритуалом.

– Начинается! – воскликнул Язид. – Я слышу музыку! Смотри, Нила!

Он указал на арку на другой стороне Колизея. Толпа умолкла: из темного проема выплыл огромный, величественный русал. Он плыл неторопливо, полы его красных одежд красиво реяли у него за спиной; голову новоприбывшего украшал такого же цвета тюрбан, из которого торчал бивень нарвала; на поясе висела кривая турецкая сабля, эфес которой был инкрустирован драгоценными камнями.

Нила знала, что это мехтербаши, предводитель личной стражи Изабеллы – янычар. Эти горячие воины, выходцы из вод, омывающих южное побережье Турции, носили нагрудники из панцирей голубого краба и эполеты из черепов скопы. На бронзовых шлемах воинов красовались гребни из зубов косатки.

Янычары тесным строем выплыли из-под арки следом за своим предводителем. Некоторые играли на бору – длинных тонких трубах; другие били в давулы – барабаны, сделанные из раковин гигантских моллюсков; остальные низкими, рокочущими голосами пели об отваге своей королевы. Получалась очень впечатляющая песнь, призванная устрашить врагов Миромары, и Нила сочла, что для этой цели такие звуки, безусловно, подходят.

После того как выстроившиеся в двадцать рядов янычары под барабанный бой вплыли в Колизей, в арочном проеме появилась еще одна фигура, совершенно не похожая на устрашающего вида воинов.

– О, ну разве Серафина сегодня не прекрасна? – прошептала Нила.

– Она так клево выглядит, что у меня вот-вот лицо расплавится, – подхватил Язид.

– Да уж, точно подмечено, – кивнула Нила.

Махди молча уставился на появившуюся в арочном проеме принцессу.

Серафина боком сидела на спине грациозного серого гиппокампа. На ней было простое платье из светло-зеленого морского шелка. Этот цвет, традиционно приличествовавший русалкам-невестам, символизировал узы, связывавшие принцессу с ее народом, будущим мужем и морем. Поверх платья на принцессе была надета изысканная парчовая мантия, того же глубокого зеленого цвета, что и ее глаза, богато расшитая медными нитями и усыпанная красными кораллами, жемчугом и изумрудами – этими драгоценными камнями была украшена и корона Мерроу. Каштановые с медным отливом волосы принцессы струились по плечам, на голове никаких украшений. Ее лицо с высокими скулами было просто прекрасно. «Но по-настоящему красивой ее делают глаза», – подумала Нила. В глазах принцессы Серафины светились ум и веселость, и хотя порой в них проскальзывала тень сомнения, глаза ее горели любовью. Скрыть это чувство принцессе не удавалось, несмотря на все усилия.

Едва миромарцы заметили принцессу, как повскакали с мест и разразились радостными криками. Шум прокатился над амфитеатром, подобно порыву штормового ветра. Серафина, в соответствии с требованиями момента, держалась торжественно и смотрела прямо перед собой.

Мехтербаши остановился у основания королевской ложи. Его солдаты выстроились вокруг гиппокампа Серафины и замерли. Мехтербаши ударил себя кулаком в грудь и отсалютовал своей королеве. Этот жест означал любовь и уважение. Все пятьсот янычар синхронно проделали то же самое. Изабелла ткнула себя кулаком в грудь, вскинула руку в салюте, и толпа вновь одобрительно взревела. Игравшие на бору солдаты взяли несколько высоких нот.

Гиппокампу Серафины не нравился весь этот шум. Он забил передними копытами и замолотил по воде своим змеиным хвостом, дико кося желтыми, с вертикальными зрачками глазами.

Пока Серафина успокаивала морского коня, мехтербаши повернулся к своим солдатам, вскинул вверх саблю и сделал рубящее движение, рассекая воду. Подчиняясь этому сигналу, часть янычар двинулась вперед, часть – направо, а часть – налево. Когда воины выстроились по кругу вдоль всего амфитеатра, мехтербаши вложил саблю в ножны, подплыл к Серафине и помог ей спешиться. Принцесса сняла мантию и передала ее мехтербаши, оставшись в одном платье – именно так ей надлежало встретиться с Алитеей. Платье станет ее коронационным нарядом или саваном.

Мехтербаши вручил принцессе саблю и увел гиппокампа, оставив Серафину одну в центре амфитеатра. Когда радостные крики стихли, в древних стенах Колизея зазвенел голос принцессы:

– Граждане Миромары, досточтимые гости, всемилостивая королева, сегодня вечером я предстала перед вами, дабы заявить, что я дочь Мерроу по крови и наследница трона Миромары.

Изабелла заговорила с высоты королевского трона:

– Возлюбленные подданные! Мы, русалки, – народ, появившийся благодаря разрушению. Конец Атлантиды стал нашим началом. Мы боремся за жизнь уже четыре тысячи лет, и все это время Миромарой правили Мерровинги. Мы защищали вас, неустанно трудились ради вашего процветания. Мы потомки нашей всеобщей создательницы, мы связаны сердцем и душой, клятвой и кровью ради продолжения ее правления. Вручаю вам мою единственную дочь, плоть от плоти моей, частицу моего сердца, но я не могу дать вам свою наследницу. Это под силу только Алитее. Что скажете, добрый мой народ?

Миромарцы вновь разразились радостными криками.

Изабелла сделала глубокий вдох: спина прямая, на лице спокойствие. Однако Нила видела, что у королевы дрожат руки.

– Выпустите анарахну! – скомандовала Изабелла.

– Что происходит? – прошептал Язид.

– Пришло время первой части докими – испытания чистоты крови, – пояснила Нила. – Сейчас выяснится, действительно ли Серафина потомок Мерроу.

– А если нет? – спросил Язид.

– Не говори так, – вмешался Махди, – даже думать не смей.

Нила взглянула на принца и обнаружила, что тот крепко сжимает кулаки.

Вооруженные русалы, до сего момента несшие караул у железной решетки в центре амфитеатра, начали ее поднимать. С одного края к решетке крепились толстые железные кольца, а в них были продеты тяжелые цепи. Стражи с усилием тянули за цепи, и мало-помалу решетка начала подниматься, потом откинулась назад (ее удерживали массивные петли) и с лязгом обрушилась на каменный пол. Минуло несколько секунд, потом минут. Ничего не происходило. Миромарцы напряженно ждали, тихо перешептываясь, несколько особо дерзких (или просто глупых) попытались позвать анарахну по имени.

– Кого они зовут? – не унимался Язид. – Что там такое в этой норе?

Нила заблаговременно узнала, как проходит церемония докими; она наклонилась к самому уху брата и зашептала:

– Когда Мерроу состарилась и пришло ее время умирать, она пожелала сделать так, чтобы только ее наследницы правили Миромарой. Поэтому она попросила богиню моря Нерию и Беллогрима, бога огня, выковать из бронзы некое существо.

– Нила, я это и так знаю, не тупой.

– Это спорный вопрос, – парировала сестра. – Пока фойеркумпели плавили руду, чтобы создать это существо, Нерия принесла умирающую Мерроу к их плавильной печи. Когда расплавленный металл был готов, богиня сделала на ладони Мерроу надрез и подержала ее руку над чаном. Таким образом, в венах создаваемого существа будет течь кровь Мерроу, и существо отличит эту кровь от крови обманщиков. Нерия подождала, пока медную форму ковали и остужали, а потом сама вдохнула в Алитею жизнь.

– Ух ты, – ахнул Язид.

– Вот именно, – согласилась Нила и посмотрела на Махди. С лица принца исчезли все краски, он выглядел больным.

Язид тоже это заметил и наклонился к другу.

– Махди, старый ты кальмар! Говорил же я тебе вчера: «Не ешь песчаных червей!» Они были слишком острые. Тошнит? Дать тебе мой тюрбан?

– Я в порядке, – процедил Махди.

«Выглядит он преотвратно», – подумала Нила. Принц впился взглядом в Серафину, пальцы сжимают эфес висящей на поясе сабли. Он напрягся, как натянутая тетива лука, словно в любую минуту готов был сорваться с места.

Внезапно амфитеатр содрогнулся от рева – высокого, тонкого, металлического. Казалось, будто корпус корабля разбивается об острые скалы. Из норы высунулась и тяжело опустилась на каменный пол напоминющая изогнутую арку лапа с острым, как кинжал, когтем на конце. За ней последовала еще одна лапа, потом еще, и наконец показалась голова. Существо зашипело, обнажив загнутые клыки длиной по футу каждый. Толпа издала единое «ах», наполовину от благоговения, наполовину от ужаса, а тем временем паучиха выползла из норы.

– Не. Может. Этого. Быть, – пролепетал Язид. – Махди, ты это видишь? Потому что если нет, я вроде как окончательно спятил.

– Серафина, нет, – выдавил Махди.

Язид покачал головой.

– Не могу поверить, что эта тварь, Ала… Ало…

– Алитея, – подсказала Нила. – Греческое слово Alítheia означает…

– «Большой, уродливый, похожий на жуткого губана морской паук», – предположил Язид.

– …«правда», – закончила Нила.

Существо приподнялось на задние лапы, шевеля перед собой передними, так что особенно отчетливо стали видны острые когти. С клыков упала капля янтарно-желтого яда. Десять черных глаз оглядели амфитеатр и остановились на жертве.

– Обманщ-щ-щица, – зашипела паучиха, обращаясь к Серафине.

11

Квиа Мерроу декревит.

«Но как?» – подумала в отчаянии Серафина. Как она могла сотворить такое? Как могла обречь всех тех, кто пришел после нее, на такой ужас?

Серафина смотрела снизу вверх на почерневшую от времени бронзовую тушу, уверенная, что вот-вот грохнется в обморок.

– Ты меня боиш-ш-шься! И правильно делаеш-ш-шь. Я выпью твою кровь, обманщ-щ-щица, я сожру твои кос-с-сти.

Серафина подавила рвущийся из груди крик. В голове у нее звучал голос Тавии, рассказывающей историю об одной коварной графине, жившей много сотен лет назад. Та графиня похитила настоящую принцессу сразу после ее рождения и подменила собственной новорожденной дочерью. Сама юная русалка, королева, да и все в Миромаре думали, что она настоящая принцесса – все, кроме Алитеи. Паучиха вонзила клыки в шею русалочки и уволокла обманщицу в свою берлогу. Тело несчастной так и не нашли.

– Никогда не знаешь, кто мы есть, дитятко, покуда нас не проверят, – говорила тогда Тавия.

«А вдруг я не та, кто я есть?» – мелькнула у Серафины ужасная мысль. Она представила, как Алитея вонзает клыки в ее, Серафины, шею, а потом утаскивает полумертвую жертву в свое логово.

Паучиха легко и быстро ползла по камням. Теперь она находилась в нескольких ярдах от принцессы.

– Не нас-с-следница ты… Обманщ-щ-щица ты… С-с-смерть вс-с-сем притворщ-щ-щикам…

Она двигалась кругами, подбираясь все ближе, затем наклонила голову, и ее клыки оказались всего в паре дюймов от лица Серафины. На камни упала еще одна капля яда.

– Кто ты, обманщ-щ-щица?

Серафина почувствовала, как ее храбрость тает. Она отшатнулась от безобразной твари, отвернулась, чтобы не видеть ужасной морды. И сразу увидела собравшихся в амфитеатре русалок – тысячи и тысячи их неотрывно смотрели на нее. Она их принцесса, единственное дитя своей матери. Если она подведет свой народ, если уплывет прочь, как последняя трусиха, кто встанет во главе государства, когда время ее матери закончится? Кто еще будет защищать подданных с такой же самоотверженностью, как Изабелла?

Внезапно принцесса поняла, что знает ответ на вопрос жуткой твари, и это знание наполнило ее отвагой и силой. Серафина смело взглянула на паучиху.

– Я – это они, Алитея, – произнесла она. – Я – это мой народ. Вот кто я.

Она подняла кривую саблю, которую дал ей мехтербаши, и полоснула лезвием по ладони. Из раны потекла кровь. Серафина подняла кровоточащую руку ладонью вверх, и паучиха подползла поближе.

– Я – Серафина, дочь Изабеллы, принцесса крови. Объяви об этом всем!

Алитея зашипела, протянула поросшие щетиной щупальца к ране, попробовала кровь Серафины и сразу же встала на дыбы, визжа от ярости, отшатнулась от принцессы и со всего размаху опустила передние лапы на пол, так что треснули камни.

– Нет плоти для Алитеи! Нет кос-с-стей для Алитеи! – выла она.

Быстро перебирая лапами, паучиха кинулась через весь амфитеатр, угрожающе шипя на своих сторожей, потом попыталась дотянуться до сидевших в первых рядах зрителей. Русалки в ужасе завопили и сорвались с мест, но сторожа отогнали взбесившуюся тварь, размахивая у нее перед мордой шарами с лавой. Единственной вещью на свете, которой боялась паучиха, был белый расплавленный камень.

– Алитея! – громко воззвал чей-то голос. Это была Изабелла. – Алитея, услышь меня!

Паучиха в мрачном молчании повернулась к королеве.

– Каково твое решение?

Ни звука. Словно само море затаило дыхание. Паучиха проковыляла к королевской ложе, подцепила клыками корону Мерроу, потом вернулась к Серафине и водрузила корону ей на голову. Наконец она согнула передние лапы, склонившись перед принцессой, и прошипела:

– С-с-славьс-с-ся, С-с-серафина, дочь Мерроу, принцесса крови, законная нас-с-следница трона Миромары!

Серафина присела в низком реверансе перед матерью. Последовавший за этим восторженный рев толпы не поддавался описанию. Принцесса выпрямилась, держа спину ровно, чтобы ненароком не уронить корону Мерроу (регалия оказалась тяжелее, чем ей представлялось). После встречи с Алитеей сердце бешено колотилось в груди, порезанная ладонь пульсировала, но Серафина ощущала гордость и воодушевление.

Все собравшиеся в амфитеатре русалки поднялись с мест, продолжая радостно кричать. В королевской ложе Изабелла и Байлаал встали, и остальные придворные последовали их примеру. Внимание Серафины привлекло какое-то синее пятно.

Махди. Он был одет в бирюзовую шелковую куртку и красный тюрбан. Пришлось (хоть и с трудом) признать, что он невероятно красив. Последние два года его лицо являлось принцессе во сне. Теперь принц изменился: стал старше, черты заострились. Он поймал ее взгляд и улыбнулся. У него красивая улыбка и в то же время неловкая, немного глуповатая. В этой улыбке Серафине померещился тот Махди, с которым она познакомилась два года назад.

При мысли о том, старом Махди у нее заныло сердце. Что же с ним приключилось?

Сейчас у нее нет времени размышлять об этом и предаваться грусти. Затрубили фанфары. К Серафине подплыл мехтербаши, держа в руках ее мантию, и помог снова надеть, после чего забинтовал раненую руку принцессы.

С испытанием чистоты крови покончено. Принцесса знала, что будет дальше – вторая часть церемонии, сотворение заклинания. Живот свело судорогой от мрачных предчувствий. Ради этого мига она так долго и усердно трудилась; сейчас она продемонстрирует всем свои талант, знания и умения.

А может быть, и нет.

12

Серафина постаралась оставить все посторонние мысли и сосредоточиться исключительно на музыке и магии.

Магия зависит от очень многих вещей – глубины дарования, опыта, преданности делу, положения луны, ритма приливов, близости китов. Серафина знала: пока русалка не достигнет совершеннолетия, ее магия нестабильна, но именно сейчас она отчаянно нуждалась в волшебстве и молила всех богов ей помочь.

Сделав глубокий вдох, принцесса собрала всю свою внутреннюю силу и уверенность и запела. Голос ее, высокий и чистый, легко струился сквозь воду. Она пропела простое, но прелестное приветствие маталийцам, в котором поведала, как счастлива Миромара принимать таких замечательных гостей. Закончив, она наклонилась, зачерпнула со дна пригоршню ила и подбросила над головой. Nihil ex nihil. Первое правило морской магии: «Из ничего ничто не происходит». Для магии нужно какое-то вещество.

Сила голоса Серафины подхватила ил, подняла, принялась лепить, придавая форму и цвет – и вот уже в воде парит покрытый буйной растительностью остров, с шумными портами, дворцами и храмами. Серафина увеличила изображение, и вот оно уже растянулось от одного края амфитеатра до другого. Затем она призвала стайку серебристых рыбок, превратила их в крохотных обитателей острова, и на ее картине закипела жизнь.

Серафина рассказывала слушателям, что этот остров – не что иное, как древняя империя атлантов в Эгейском море. Жители острова были прародителями русалок, и теперь она воспевала их историю. Она не могла похвастаться самым красивым (или самым хорошо поставленным) голосом в королевстве, но он звучал чисто и искренне, и зрители замерли, очарованные.

Используя силу своего голоса, Серафина показывала, как люди со всего мира – художники, богословы, врачи, ученые – самые лучшие и просвещенные люди своей эпохи прибывали в Атлантиду. Она изобразила фермеров на полях, моряков на кораблях, торговцев в лавках – все они процветали и жили в мире. Спела она и о могущественных волшебниках острова, шести правителях: звали их Орфео, Мерроу, Нави, Пирра, Сайкоракс и Никс. Она пела об их славе и силе.

А потом принцесса запела о катастрофе.

Переполненный эмоциями, ее голос зазвучал в минорной тональности: Серафина начала рассказ об ужасном землетрясении, уничтожившем Атлантиду. Она осветила остров сверху, заставила воду двигаться по ее воле и так заколдовала висевшую в воде картину, что все увидели, как остров разрушается, в его почве возникают разломы, из них бьет раскаленная лава, крошечные люди пронзительно кричат.

Потом она запела о том, как Мерроу спасла обитателей Атлантиды: волшебница зазвала их в воду и умоляла Нерию о помощи. Пока гибнущий остров погружался под воду, богиня превратила его напуганных жителей в русалок и наделила морской магией. Сначала они пытались бороться, старались держать головы над водой и дышать воздухом, кричали, оттого что их ноги срослись вместе, а из тел выросли плавники. Наконец море утянуло их на глубину, и они попробовали дышать под водой и испытали мучительную боль: кто-то сумел сделать это, а кто-то – нет, и волны унесли тела погибших.

Серафина позволила картине гибнущей Атлантиды опуститься и растаять. Потом снова зачерпнула пригоршню ила и наколдовала новое изображение – Миромару.

«Покажи им свое сердце», – сказала ей Таласса.

Так она и сделает, ведь Миромара и есть ее сердце.

Принцесса радостно пела о выживших и о том, как они сделали Мерроу своей правительницей. Пела о Миромаре – первом королевстве русалок. Ее голос парил, скользя с одной октавы на другую, беря одну верную ноту за другой. Она наколдовала изображения своих соотечественников, постаравшись показать всю их красоту: одни с гладкой серебристой чешуей, как у скумбрии; другие – с ногами, как у крабов, и одетыми в панцири, как у омаров, телами; третьи – с хвостами морских коньков или щупальцами кальмаров. Она пела о дарах Нерии: высших и практических заклинаниях.

Серафина показала, как подводные жители распространились по всем мировым водам, соленым и пресным. Некоторые захотели вернуться в те места, которые покинули, чтобы переселиться в Атлантиду. Они вернулись к берегам своих родных земель и основали новые государства: Атлантику; Цинь, что в Тихом океане; Пресноводье, раскинувшееся в реках, озерах и прудах; Ондалину, что в водах Арктики, а также королевство Матали в Индийском океане.

Потом Серафина заставила солнечные лучи проникнуть сквозь воду, скатала из них сферу и швырнула ее на дно. Ударившись о камни, солнечная сфера взорвалась, вверх взметнулись золотистые световые брызги. Пока эти солнечные искорки медленно опускались, Серафина изобразила королевство Матали и рассказывала его историю: вначале это была маленькая сторожевая застава у Сейшельских островов, со временем превратившаяся в империю, в которую входят Индийский океан, Аравийское море и Бенгальский залив.

Серафина запела о дружбе между Миромарой и Матали и наколдовала великолепные изображения императора и императрицы, хваля их за справедливое, просвещенное правление. Затем (хотя это и причиняло ей боль) она изобразила себя и Махди, плывущих рука об руку, облаченных в церемониальные одежды – именно так им в скором времени полагалось обменяться обручальными клятвами, – и выразила надежду, что они будут править двумя своими королевствами так же мудро, как и их родители, ставя превыше всего благополучие народа.

Картинки побледнели и опали, точно затухающие следы фейерверка в ночном небе. Серафина замерла, ее грудь тяжело вздымалась и опускалась: она завершила свое заклинание так же, как и начала – без всяких изображений и эффектов, только ее голос просил богов навечно укрепить дружбу между двумя народами. Наконец она склонила голову в знак уважения ко всем собравшимся, в память о Мерроу и как выражение почтения самому морю – бесконечной и вечной голубой бездне.

Когда Серафина поклонилась, стало так тихо, что можно было услышать покашливание морских уточек[14]14
  Морские уточки – подотряд усоногих ракообразных.


[Закрыть].

«Слишком тихо, – подумала принцесса, и сердце ее упало. – О нет! Им не понравилось!»

Она подняла голову, и в тот же миг отовсюду накатил мощный, взволновавший воду шум: радостные выкрики. Народ рукоплескал своей принцессе даже громче, чем после испытания крови. Отбросив всякие приличия, русалки подбрасывали шляпы, а русалы шлемы. Серафина посмотрела на мать: Изабелла тоже аплодировала и улыбалась.

Глаза королевы сияли, в лице ни следа разочарования, только гордость.

Она вспомнила, как в приемной мать сказала дяде: «Серафина не подведет Миромару».

Народ продолжал рукоплескать ей, и Серафине показалось, что сердце ее, переполненное радостью, вот-вот лопнет. Казалось, что она может вечно находиться здесь, купаясь в любви своего народа.

Она надолго запомнит этот миг, этот золотой, ослепительный миг. Миг, после которого все изменилось.

Потому что уже в следующее мгновение в воде просвистела тонкая черная стрела и поразила королеву в грудь.